CC BY
36
в художественном тексте играет определенную роль в передаче концептуальной информации произведения. Микротопонимы организуют художественное пространство. Они, с одной стороны, усиливают соотнесенность текста с реальной действительностью, вовлекая читателя в круг авторских ассоциаций, а с другой - непосредственно участвуют в выражении индивидуально значимых концептов и смыслов, составляющих авторскую картину мира.
Литература
1. Банникова, И.А. Имя собственное как фактор организации художественного текста / И.А. Банникова // Текстообразующие потенции языковых единиц и категорий: сб. науч. тр. Барнаул, 1990. С 19-25.
2. Ирисханова, K.M. Функционирование топонимов в художественной литературе: ав-тореф. дис. ... канд. филол. наук / K.M. Ирисханова. М., 1978. 18с.
3. Карпенко, Ю.А. Имя собственное в художественной литературе / Ю.А. Карпенко // Филол. науки. 1986. №4. С. 34-40.
4. Супрун, В.И. Ономастическое поле русского языка и его художественно-эстетический потенциал / В.И. Супрун. Волгоград: Перемена, 2000.
5. Торсуева, И.Г. Интонация и картина мира художественного текста / И.Г. Торсуева // Текст как отображение картины мира: сб. науч. тр. М.: Изд-во Моск. гос. ин-та иностр. яз. им. М. Тореза, 1989. С. 5-10.
6. Чарыкова, О. И. Роль глагола в репрезентации индивидуально-авторской модели мира в художественном тексте / О. И. Чарыкова. Воронеж: Истоки, 2000.
7. Честертон, Т.К. Избранное: в 2 т. / Т.К. Честертон. М.: Терра: Книжный Клуб, 2002.
8. Шекспир, В. Избранные произведения / В. Шекспир. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1950.
9. Chesterton, G.К. Selected Stories. Moscow: Progress Publishers, 1971
10. Chesterton, G.K. Seven Suspects. New York: Carrol & Graf, 1990.
11 .www. 1 -www.pagebypagebooks.com/ Gilbert_K_Chesterton / The_Man_Who_Was_ hursday/ index.html.
12. www.2 - www.pagebypagebooks.com/ Gilbert_K_Chesterton/
The_Flying_lnn/ I ndex.html.
13. www.3 - www.pagebypagebooks.com/ Gilbert_K_Chesterton/
The_Napoleon_of_Notting_H il I/i ndex.html.
А. А. КАЛИНИНА
ДРЕВНЕРУССКОЕ НАСЛЕДИЕ В СОВРЕМЕННЫХ ВОЛГОГРАДСКИХ ГОВОРАХ
(фонетические, морфологические И ЛЕКСИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ)
Анализируются древнерусские фонетические, морфологические и лексические особенности, которые сохранились в современных говорах Волгоградской области, но утрачены в литературном языке. Выявлено развитие семантической структуры диалектных лексем с древнейших времен до сегодняшнего дня; отмечены тенденции, характерные как для диалекта, так и для литературного языка.
Одним из актуальных аспектов в исследовании современных диалектов является изучение их фонетических, морфологических и лексических особенностей с точки зрения истории языка, выявление в них черт, присущих древнерусскому языку. Именно такой подход позволяет проследить процесс формирования и развития диалектных черт, обнаружить, как взаимодействовали между собой говоры одного языка, а также русский язык - с языками соседей.
Цель настоящей работы - выявить особенности, которые были характерны для древнерусского языка и сохранились в современных волгоградских диалектах, но утрачены в русском литературном языке. Мы считаем, что появление в волгоградских диалектах древнерусских фонетических, морфологических, лексических особенностей и устойчивость многих из них до сегодняшнего дня связаны с характером формирования говоров Волгоградской области.
Говоры Волгоградской области - переселенческие, вторичного образования. В наш край переселялись жители разных регионов, население смешивалось, а с ним -и диалекты, появлялись новые разновидности языка. На территории Волгоградской области представлены как ранние переселенческие говоры, сформировавшиеся в XVI - XVII вв., так и собственно переселенческие, формирование которых началось с середины XVIII в. Соответственно, волгоградские говоры принято делить на две большие группы. Это донские казачьи диалекты, южнорусские по своей основе (они,
© Калинина A.A., 2007
в свою очередь, делятся на хоперские, мед-ведицкие, чирские), и волжские диалекты, совмещающие черты северновеликорусского и южновеликорусского наречий, а также черты украинских диалектов (в них выделяются следующие группы: погромен-ско-елшанская, верхнемедведицкая, терсин-ская, ахтубинская, мокроольховская, пе-рещепновско-краишевская, аксайская) (Орлов 1984: 87-93).
Между донскими и волжскими говорами имеются принципиальные различия, обусловленные историей их формирования. Донские говоры, сложившиеся в донацио-нальный период русской истории, отличаются общностью фонетической системы, грамматического строя и словаря. Волжские говоры, возникшие на исследуемой территории не ранее середины XVIII в., весьма разнородны по составу. Подавляющая часть их совмещает в своей системе как южнорусские, так и генетически севернорусские структурные элементы и может быть отнесена к разряду среднерусских.
В целом волгоградские говоры настолько пестры и неоднородны, что именно такой языковой материал интересен для выявления в них исконных древнерусских черт.
Исследование современных говоров Волгоградской области показало, что для них характерны некоторые фонетические особенности, которые были присущи системе древнерусского языка и утрачены современной системой русского литературного языка.
Прежде всего, это оканье, а именно различение гласных [о] и [а] в первом предударном слоге после твердых согласных. Данное явление фиксируется в 10 населенных пунктах Поволжья Волгоградской области. Оканье мы обнаруживаем только в тех диалектах, которые сформировались под воздействием речи переселенцев из северных регионов России. Заметим, что древнерусское оканье до сих пор сохраняется в северновеликорусском наречии.
Еще одно древнерусское явление - нетипичное для современного русского литературного языка произношение: береза, зел[й]ный, нес[й]т, кот[й]нок, ч[й]рный, ж[й]луди. Эта особенность зафиксирована в речи жителей с. Мокрая Ольховка Ко-товского района. Такое произношение было характерно для древнерусского языка, затем, как считают многие исследователи, звук [е] после мягкого согласного под уда-
рением и перед твердым согласным перешел в [’о]. Этот процесс был назван третьей лабиализацией. В говор с. Мокрая Ольховка явление «еканья» пришло благодаря жителям Тамбовской губернии, переселившимся в 1782 г. на территорию Волгоградской области.
Чертой, присущей древнерусскому языку, является и произношение в аксайских, ОЛЬХОВСКИХ, терсинских и отдельных заволжских (николаевских и отчасти палла-совских) говорах на месте литературного [в] (обычно в позиции перед глухим согласным и в конце слова) билабиального звука [\у], а также произношение в пере-щепновско-краишевской группе волжских говоров в начале и середине слова (в с. Краишево - и на конце слова) литературного [в] как неслогового [у]. Исследования многих ученых-лингвистов позволяют сделать вывод, что именно билабиальный звук был присущ древнерусскому языку до конца XI - начала XII в. (именно тогда происходит процесс падения редуцированных). Лишь затем возникают в древнерусском языке варианты губного фрикативного звука. Можно предположить, что губно-губной звук пришел в волгоградские диалекты двумя путями. Билабиальный звук [\у] - явление украинского языка (на территории области достаточно много украинских и русско-украинских сел), а неслоговой [у] - черта, пришедшая из южнорусского диалекта рязанской Мещеры (в с. Перещепное и Краишево до сих пор сохраняются особенности мещерских говоров).
Кроме того, в части волгоградских диалектов (донские чирские и смежные с ними правобережные южные поволжские говоры) звук [в] проявляет себя как про-тетический, например: восень, вулица. Это явление также имеет свои древние истоки: первые проявления протетического [в] ученые фиксируют уже в памятниках древнерусской письменности XIII в.
Стоит отметить, что все фонетические особенности, являющиеся непосредственно древнерусским наследием волгоградских говоров, зафиксированы в основном именно в волжских говорах, сформировавшихся не ранее XVIII в. Эти явления (оканье, еканье, губно-губной фрикативный звук) настолько органично вплетены в языковую систему русского языка, что до сих пор функционируют в современных диа-
лектах, несмотря на то, что на протяжении многих веков произошло много изменений на всех языковых уровнях в результате взаимодействия говоров и влияния литературного языка.
В области морфологии древнерусское наследие обнаруживаем в следующих случаях. Функционирующие в современных волгоградских говорах формы местоимений мине, тибе, сибе, мя, тя (родительный и винительный падежи), табе, сабе (дательный и предложный падежи), а также возвратная глагольная частица си (умыл-си, оделси) — исконно древнерусские формы. Варианты у мине, тибе, сибе, типичные для южновеликорусского наречия, характерны для донских (чирских, медведиц-ких, части хоперских) говоров. Кроме того, они распространены на территории Поволжья, в частности в аксайских, дубовских, ахтубинских, отдельных средне - и верх-неиловлинских и во всех пограничных вол-го-донских. Следует отметить, что древнерусские формы мя, тя до сих пор фиксируются в южнорусских цокающих пе-рещепновских и краишевских говорах в винительном и родительном падежах: у мя не было детей, мя нихто не обижаить (Кудряшова 1997: 31).
О древнерусском наследии свидетельствуют и формы прилагательных типа богата, виновати, ради, сыти, которые характерны для части волгоградских говоров. Они являются остатками древнерусских форм кратких прилагательных мужского рода в именительном падеже множественного числа.
В ряде поволжских сел (южнокамышинских, восточноахтубинских, верхне-медведицких и др.) отмечены следующие формы: бела глина, красну ленту. Неверно было бы утверждать, что данные формы -это склоняемые краткие формы древнерусского языка. Последние отличны от диалектных своим ударением. Сравните: др.-рус. бела глина, красну ленту. Вышеуказанные диалектные формы возникли в результате стяжения полных форм прилагательных: бйлая глъна > бйлаа глъна > била глъна.
Древнерусские черты в лексическом пласте донских говоров были обнаружены путем анализа материалов диалектологических экспедиций Волгоградского государственного университета (института) с середины XX до начала XXI в. в районы Волгоградской области. Диалектные дан-
ные были сопоставлены с единицами Материалов для словаря древнерусского языка И. И. Срезневского и Словаря русского языка XI - XVII вв. Стоит уточнить, что анализу подвергаются диалектные слова, функционирующие в системе современного донского диалекта Волгоградской области. Таким образом, мы можем проследить путь лексемы в диахронии.
В данном исследовании мы опираемся на семантико-диахроническую классификацию лексем русского литературного языка Е.Б. Никифоровой (Никифорова 2005). По нашим наблюдениям, в лексике донских говоров можно отметить те же тенденции, процессы, что и в лексике русского литературного языка.
В донском диалекте имеются лексемы, значительно изменившие свою семантическую структуру. Одни из них развили в истории языка гиперо-гипонимические отношения, другие увеличили или уменьшили с течением времени количество лек-сико-семантических вариантов, третьи приобрели в качестве основного то значение, которое в древнерусском языке было периферийным. Бытуют в современных казачьих говорах и такие слова, значение которых осталось неизменным с древнерусской эпохи. Приведем некоторые примеры.
Лексема «канавка» определяется в Словаре древнерусского языка как «канавка, небольшой ров» (И какъ, государь, мы, сироты твои, учали на пустоши на канавка косить, и... пот Проклъ тое пустоши намъ косить не далъ. Сл. и д. I, 368. 1642 г.) (ДРС 1980: 52). В донском говоре «канава» - это небольшой ров, служащий у казаков в качестве изгороди. Таким образом, исконное значение лексемы уточняется: появляются дифференциальные семы, диалектное значение соотносится с древнерусским как частное с общим. Исконное значение «небольшой ров, траншея» в говоре приобретает дифференциальную сему «вид изгороди», т. е. перед нами пример такого слова, в котором с течением времени развиваются гиперо-гипонимичес-кие отношения.
В качестве примера лексем, у которых в процессе исторического развития увеличивается количество реализуемых значений, можно привести слово «казан». В древнерусском языке оно имело единственное значение «большой котел» (А вино, писал я, сидет<ь>, на вci кубы и казаны - Гра-
мотки, 241. XVII - XVI11 вв.). В говорах же помимо исконного значения отмечаем лек-сико-семантический вариант «самодельная деревянная чашка». Оба диалектных значения имеют базовую сему: «вид посуды с глубоким дном».
Зафиксированы в речи носителей донского диалекта также лексемы, эволюционирующие в противоположном направлении: уменьшается количество их лексикосемантических вариантов. Лексема «кле-нина» в Словаре древнерусского языка зарегистрирована в трех значениях: 1) дерево клен, 2) брус, бревно, ствол срубленного клена, 3) кленовая древесина. В современном диалекте у слова лишь одно значение: «одно кленовое дерево, один клен» (Кленина пирид домам растёшь).
В некоторых лексемах исконное значение со временем становится второстепенным (или утрачивается), а неглавное, периферийное, наоборот, актуализируется и воспринимается как основное. К примеру, слово «камешек» (вариант «камушек») в Словаре И. И. Срезневского определяется как уменьшительное от слова «камень» (Срезн. 2003. Т. 3: 1186). Лексема «камень» («камы», «каминь»), в свою очередь, реализует такие значения, как: 1) камень, 2) драгоценный камень, 3) тюрьма, 4) скала (Там же: 1187 - 1188). В Словаре русского языка XI - XVII вв. лексема «камешек» (варианты - «камушек», «камышек») вербализует следующие значения: 1) отдельный кусок твердой горной породы, камень сравнительно небольшой по размеру, 2) драгоценный камень (ДРС 1980: 47).
Данные словарей позволяют сделать вывод, что в семантической структуре древнерусского слова «камушек» ядром является значение «камень», близко к ядру стоит значение «драгоценный камень». На периферии находятся значения «тюрьма» (.А внука своего посадилъ въ камень Арх. л.) (Срезн. 2003. Т. 3: 1188) и «скала», которые связаны метонимическими отношениями с ядром семантической структуры слова.
Слово «камушек» в донском казачьем диалекте имеет следующие значения: 1) семя с твердой оболочкой плода, косточка (Камушык - эт бабочик у вышни, абрикоса. Для варенья из вишни камушки выбирать нада); 2) кусочек камня в бензиновой зажигалке для высекания искры (Камушки рыстярял, и бинзинка типерь ни гадицца). Таким образом, мы видим, что
слово «камушек» развивает переносные, метафорические значения, которые впоследствии закрепляются в говорах как основные. Исконное значение лексемы сохраняется, однако относится не к пласту диалектной лексики, а к системе русского литературного языка.
Примером лексемы, которая отражает тенденцию к устойчивости семантической структуры, т. е. значение которой остается неизменным от древнерусского периода до настоящего времени, может выступить слово «колесник». Оно и в современном казачьем диалекте (форма «колесник»), и в древнерусском языке имеет значение «мастер, занятый изготовлением колес». Именно такие лексемы, сохранившие свои значения без изменения, можно считать собственно древнерусским наследием в волгоградских говорах.
В данном исследовании была предпринята попытка реконструировать схему возникновения той или иной фонетической, морфологической и лексической черты в исследуемых говорах, а следовательно, и собственно процесс формирования диалекта. Можно сделать общий вывод, что волгоградские говоры сохранили до наших дней особенности, присущие древнерусскому языку. Исследуемые диалекты - сложная система, элементы которой отражают культурно -исторические, социально - быто -вые факты жизни народа, проживающего на территории Волгоградской области. Кроме того, как показал анализ, история развития волгоградских говоров неразрывно связана с историей становления русского национального языка.
Литература
Кудряшова, Р.И. Слово народное. Говоры Волгоградской области в прошлом и настоящем: учеб. пособие / Р.И. Кудряшова. Волгоград: Перемена, 1997. 124 с.
Никифорова, Е.Б. Семантическая структура слова в диахронии: учеб. пособие по спецкурсу / Е.Б. Никифорова. Волгоград: Перемена, 2005. 155 с.
Орлов, Л.М. Русские говоры Волгоградской области: учеб. пособие / Л. М. Орлов. Волгоград, 1984. 94 с.
Словарь русского языка XI - XV11 вв. Вып. 7. М: Наука, 1980 (ДРС).
Срезневский, И.И. Материалы для словаря древнерусского языка: в 3 т. / И.И. Срезневский. М.: Знак, 2003 (Срезн.).
