CC BY
37
9. НАА. Ф. 42. Оп. 1. Д. 300. Л. 1.
10. Там же. Ф. 94. Оп. 1. Д. 1285. Л. 6.
11. Там же. Ф. 122. Оп. 1. Д. 3408. Л. 17-19.
12. Там же. Ф. 94. Оп. 1. Д. 3851. Л. 1.
13. Там же. Ф. 47. Оп. 2. Д. 355. Л. 124.
14. Тунян В.Г. Русская политика в Армении: мифы и реалии. Конец XVIII — начало ХХвека. Ереван, 1998. С.
15. НАА. Ф. 47. Оп. 2. Д. 285. Л. 24.
16. Там же. Ф. 63. Оп. 2. Д. 127. Л.1-70. Ф. 349. Оп. 1. Д. 16. Л. 20. Ф. 349. Оп. 1. Д. 13. Л. 26.
17. Озанян А. Документы и материалы. Ереван, 1991. С. 161-173; Карапетян М. Армянские добровольческие дружины и национальные батальоны на Кавказском фронте (1914-1917). Ереван, 1999. С. 190-203; Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 551, 2100; Закарян Ан. Поэт-генерал Александр Куле-бякин и Армения // Историко-филологический журнал. 2001. №2. С. 99-129.
18. Стрелянов П.Н. Одиссея казачьего офицера. М., 2001. С. 70.
TO HISTORY OF RUSSIAN COSSACKS IN ARMENIA
S.M. Stepanyants
The history of foundation and establishment of Cossacks in Armenia in the second quarter of the 19th century, just after the joining of East Armenia to Russian empire, the stationing and quartering of units of North-Caucasian Cossack Troops on the territory of Armenia, and also the establishment of Cossack villages in a newly conquered area are regarded in the article. The facts about the heroic deeds of Cossacks during the I World War at Caucasus front and friendly attitude of the local Armenian population are widely presented in the article.
© 2008 г.
А.Л. Худобородов, И.А. Фишер
ДОНСКОЙ КАЗАЧИЙ ХОР ПОД УПРАВЛЕНИЕМ С.А. ЖАРОВА В ОЦЕНКЕ ЭМИГРАНТСКОЙ И ИНОСТРАННОЙ ПРЕССЫ
В культурной жизни русского зарубежья 1920-х — 1930-х годов свое неповторимое место занимает культура казачьей эмиграции. Казаки-эмигранты многое сделали на чужбине по сохранению культурных традиций своего сословия: джигитовка, сохранение казачьих регалий, реликвий и документов в музеях Белграда и Праги, в Донском казачьем архиве, изучение и пропаганда казачьей истории, воинской славы казаков в эмигрантской периодической печати, воссоздание жизни , быта, психологии казаков на страницах художественных произведений казачьими литераторами-эмигрантами.
Но особое место в культуре казачьего зарубежья принадлежало музыкальному и хоровому искусству казаков-эмигрантов. Через знакомство с творчеством художественных коллективов казаков-эмигрантов многие жители десятков стран мира соприкасались и познавали богатейшую культуру русского народа. Не случайно в конце 1920-х годов член Государственной думы, князь П.П. Долгоруков сказал: «Надо полагать, что некоторая часть иностранцев, соприкасающаяся с русскими казаками-эмигрантами, а также, быть может, познакомившись с высокохудожественным пением некоторых казачьих хоров, сумеет оценить положительные качества и изменить свой прежний трафаретный взгляд на казаков как на каких-то полуазиатских варваров»1.
Заметный след в истории культурной жизни русской эмиграции оставил Донской казачий хор под управлением Сергея Алексеевича Жарова, который оставался чрезвычайно популярным в течение пяти десятилетий. Однако до сих пор мало исследований, посвященных этому творческому коллективу2. Между тем привлечение эмигрантской и иностранной прессы, прежде всего периодической печати, позволит полнее и глубже оценить особенности творческого пути этого хора, восприятие его выступлений в различных странах мира. В том числе вне поля зрения исследователей оставались некоторые политические факторы, например, а Прибалтике, влиявшие на оценку выступлений хора во время гастролей в 1920-е годы.
Хоровой дирижер и регент Сергей Алексеевич Жаров в 1917 г. окончил Московское Синодальное училище церковного пения, он прекрасно усвоил исполнительную манеру Синодального хора — главного церковного хора России, певшего в кафедральном Большом Успенском соборе Московского Кремля (все ученики Синодального училища определенный период пели в том хоре). После разгрома войск П.Н. Врангеля, где служил С.А. Жаров, он эвакуировался с дивизией А.К. Гусельщикова на остров Лемнос, где в 1921 г. создал хор донских казаков.
После переезда в Болгарию С.А. Жаров и его певцы работали на лесопильном заводе и пели за службой в русской посольской церкви в Софии. В 1923 г. хор предпринял свою первую гастрольную поездку в Вену и Берлин. Эти первые гастроли имели огромный успех. Затем начались большие гастрольные поездки по всему миру. Только в 1924 г. хор выступал в Италии (Милан, Турин, Генуя, Модена), в Швейцарии (Лозанна, Базель, Люцерн, Цюрих), в Германии (Штутгарт, Баден-Баден, Мюнхен, Дрезден, Лейпциг), в Голландии.
19 октября 1926 г. Николай Федорович Кострюков (выступавший тогда, до создания Платовского хора в мае 1927 г., в составе хора под управлением С.А. Жарова) писал в правление Казачьего союза в Париже о концертах в Англии, что «успех у нас тут колоссальный»3. В письме также говорилось об огромной занятости хора под управлением С.А. Жарова: в декабре 1926 г. предстояло выступление хора в Швейцарии, в январе 1927 г. — в Германии, в феврале — в Скандинавии, в марте — в Австрии, Венгрии и Чехословакии.
Об исполнительном мастерстве этого хора донских казаков-эмигрантов писала эмигрантская пресса. В частности, газета «Руль» в сентябре 1924 г. писала: «Природная музыкальная одаренность русского народа, как в песенном творчестве, так и в особом таланте многоголосого, хорового пения хорошо известна.
В частности, южане, украинцы и казаки отличаются особо счастливыми голосовыми средствами, свободными, ясными; и без технической обработки и музыкальной выучки удачный подбор хороших голосов при упорной работе может «спеться» в идеальный ансамбль, — подобно хору донских казаков, образовавшемуся на Чаталдже из чинов эвакуированных врангельских частей — под энергичным руководством г. Жарова»4.
О влиянии выступлении хора С.А. Жарова на иностранную публику писала сибирская казачка, поэтесса М. Волкова в 1938 г. на страницах харбинского журнала «Луч Азии»: «Чарам казака — дирижера подпадают решительно все, без различия национальности и общественного положения» [...]. Покойный английский король Георг V после блестяще проведенного концерта в Букин-гемском дворце, в присутствии его, всей королевской семьи и придворного круга удостоили Жарова беседы и, между прочим, сказал ему: «Недавно в этом же зале я слушал известный ирландский хор в 200 человек. Пели они великолепно, но ... им надо было стоять с зажженными свечами перед вашим хором»5.
Успех концертной деятельности донского казачьего хора под управлением С.А. Жарова во многом определялся репертуаром, он был смешанным: русская церковная музыка, песни разных народов, избранные образцы отечественной классики. Причем, все это исполнялось в специальных аранжировках для мужского хора самим С.А. Жаровым или его учеником по Синодальному училищу композитором К. Шведовым.
Основу программы духовной части концертов хора составляли чаще всего такие произведения, как «Верую» (А. Кастальский), «В церкви» (П. Чайковский), «Господи, помилуй» (Д. Львовский), «Отче наш», «Спаси боже, люди твоя» (П. Чесноков), «Сам един еси, Бессмертный» (А. Кастальский), «Внуши, Боже; псалом 55» (А. Архангельский), «Блажен муж; первый псалом Давида» (Монастырский напев от Кирово-Печерской лавры), «Коль славен» (Д. Борт-нянский), «Колесница» (Из всенощного бдения) и др.
Светская часть программы концертов включала такие музыкальные произведения, как «В бурю и во грозу» (М.И. Глинка, хор из оперы «Жизнь за царя»), «Колядна песнь» (Н. Гоготский), «Эй, ухнем» (С. Жаров), «Частушки» (К. Шведов), «Красный сарафан» (А. Варламов), «Барыня» (И. Дубровин), «Канавка» (П. Чесноков), «Вечерний звон» (С. Жаров), «Сени» (И. Дубровин), цыганские песни «Очи черные» и «Две гитары», донские казачьи песни и др.
Безусловно, решающая роль в достижении творческих успехов хора принадлежала его руководителю Сергею Алексеевичу Жарову. Эмиграция и иностранная пресса давала многочисленные характеристики стилю и особенностям его деятельности как художественного руководителя. Один из участников хора, «доброволец Иванов», так писал на страницах казачьего эмигрантского журнала «Родимый край» о С.А. Жарове в 1920-х гг.: «Новинкой, и даже загадкой, был сам регент. Небольшого роста, молодой, интересный, подчеркнуто подобранный, до предела напряженный и очень скупой на движения, как будто он их экономил. Его руки были все время у груди, но как они были напряжены! Казалось, они вот-вот взовьются, соответственно нарастающему звуку. Но это только казалось; за два концерта не было ни одного широкого жеста, руки все время оставались у груди. Это было ново, интригующе и даже, пожалуй, загадочно».
И далее автор воспоминаний отмечает: «Ни одной детали в программе не оставалось недоделанной. Иногда затрачивались часы для усвоения какого-нибудь трудного пассажа. Новостью было то, что Жаров при разучивании некоторых пассажей сразу требовал и добивался их концертного исполнения. Редко номер разучивался с начала и до конца в последовательном порядке, нередко случалось, что вещь разучивалась с середины, а то и с конца. Возможно, что и это он делал из желания преодолеть рутину в хоровом пении, которую он так ненавидел. Жаров был ярким противником пения в одном заученном исполнении, и горе, если кто-то, хотя бы по рассеянности, забывал это требование. Регента это выбивало из колеи, и он мог совершенно сломать номер. Нередко он говорил: «Я остановлю хор», и это было его капризом. Говорили, что Жаров нарушил традиции русского хорового искусства, но ведь жаровцы, как взошли 1923-м году на большую сцену, так и подвиазются на ней и до сих пор [1967 г.], неся русскую песню, по всему свету.
Это ли не достижение, это ли не заслуги новаторства С.А. Жарова? Ему надо было уловить, пленить сердца и души иностранцев, не знающих русского языка, и он сделал это, как никто, как ни один русский артист, как ни один русский ансамбль. Это мое мнение о Жарове родилось не сразу, оно созревало уже в самом конце моего пребывания в хоре, а может быть и позднее»6.
Высокое художественное мастерство хора, проявившееся в исполнении русских национальных и православных музыкальных произведений, особенно глубоко воздействовало на эмигрантов. Это позволяло русским людям на чужбине почувствовать духовную связь с Родиной. Особенно проникновенно писала об этом в 1930 г. эмигрантская нью-йоркская газета «Новое русское слово»: «Публика долго не хотела отпускать казаков, и пришлось, им петь на бис.
Публика неистовствовала и требовала все новых песен.
И уходила из зала с душой обновленной, омытой чистой водой из родника художественной, проникновенной русской песни.
Мы, в эмиграции сущие, с особенной нежностью, с грустью и тоской слушали на чужбине русские песни, напоминание о нашей далекой Родине [...]
Земной поклон вам, станичники, земной поклон и глубокая благодарность за то, что сохранили песни русские, вдохнули в них такую силу и мощь, что иностранцы, языка нашего не знающие, склонили в безмолвии головы, и зачарованные, слушали красоты русской песни.
Исполать вам, станичники, что в серые будни жизни нашей внесли очарование и души наполнили водой живой.»7.
Интересные свидетельства о восприятии слушателями православных музыкальных произведений в исполнении казаков-эмигрантов оставил В. Довнар, который в 1929 г. в Праге посетил концерт хора в зале «Люцерн». Он вспоминал: «Вглядываюсь в лица слушателей, — они все отражают молитвенное состояние поющих, — молятся все: и поющие и слушающие. Вижу — лица многих запрокинуты слегка назад, глаза закрыты, а рты приоткрыты, — души их ищут Бога (а может быть прощения Его). Одни уподобились детям и молятся наверно, как дети: «Боженька, сделай так.» и т.д. Другие сидят, поникнув головой. Как эти переживают молитву, что они просят у Бога? Гнетет их что? Камень на сердце? Может быть, они чувствуют свое ничтожество перед величием
Творца, перед совершенством искусства. Да, скорей всего, что они уничтожены, «раздавлены», как я, перед величием непостижимой красоты. Вот одна дама во втором ряду, склонив голову, вздрагивает плечами, едва сдерживает рыдание. Каких сокровенных струн ее души коснулась ангельская молитва?»8.
Интересно отметить, что в тяжелых условиях второй мировой войны, во времена немецкой оккупации, хор С.А. Жарова продолжал выступать перед русскими эмигрантами. Так, в «Информации» Кубанского войскового штаба от 1 июня 1943 года сообщалось, что в Праге Кубанская казачья станица отпраздновала 25-летнюю годовщину 1-го Кубанского ледяного похода. «На панихиде пели казаки Донцы Жаровцы»9.
Однако в зарубежной прессе встречались и негативные оценки выступлений хора, связанные с влиянием политических и националистических факторов. Примером могут служить отклики на гастроли жаровцев в латвийской печати в феврале 1928 г.
1 февраля 1928 г. хор донских казаков приехал в Ригу на гастроли. По отзывам русских эмигрантских газет «Сегодня» и «Слово», хор и сам С.А. Жаров были встречены в Риге восторженно: «По самому скромному подсчету, певцов встречало не менее 4 тыс. человек: латышей, русских и немцев»10. Концерты хора прошли с исключительным успехом и непрерываемыми овациями. Но местная латвийская печать дала резко отрицательные отзывы о выступлениях хора.
Газета «Латвис» писала о хоре донских казаков: «Никто еще так не обманывал рижан, как казацкая сотня вчера в Национальной опере. Хор пришел к нам от имени большого и настоящего искусства. Забыты нагайки 1905 года, спины зажили и никому в голову ни пришло бояться поющего казака с красными лампасами. Некоторые скептики уже возволновались необычными рекламными шумами, которым сопровождался приезд казаков. Но казаки не были бы казаками, если бы не пошли в атаку с шумом, свистом и криками Ура. Они хорошие вояки и занять столицу Латвии им не представилось большого труда. Оккупация продолжается еще четыре дня, и когда сотня казаков соберет с рижан обильную контрибуцию, она спокойно уедет в другое место, оставив нас в пустыми кошельками и еще больше с пустыми душами. Правду говорили скептики, предупреждавшие, что от казаков нечего ждать хорошего»11.
Далее «музыкальный критик» этой газеты Я. Цирулис заявил: «Таким песням, как «Стенька Разин» и «Сигнальный марш кавалерии» нет места в серьезном концерте, а скорее в кабаках и балаганах. Совершенно малоценны в музыкальном отношении остальные гармонизации народных песен, но венцом всей программы являлась песня донцов «Хмель», и Жаров заслуживал бы того, чтобы публика ему ответила таким же свистом, какой несся со сцены»12. Характерно окончание этой музыкальной рецензии: «Билеты же все были проданы. В публике преобладали русские и евреи, бешено рукоплескавшие и бесновавшиеся, как полоумные. Стыдно»13.
В латвийской газете «Педейя Бриди» автор статьи А. Авот окрестил первый концерт казачьего хора в Риге «монархической демонстрацией»: «не хватало только Боже, Царя храни». Эта газета резюмировала концерт донского хора так: «.Один читает молитву, другие гнусят. Затем один гнусит, а все молятся, как
когда. Гнусят, свистят и танцуют, цирк в Национальной опере.»14. Свою статью А. Авот заканчивает фразой: «.После пощечины, которую дала дирекция Национальной оперы донскими казаками латвийскому обществу, ей остается, если она имеет хоть немного чуткости, сложить свои полномочия.».
Другая латвийская газета «Яунакас Зинас» заявила: «.Нужно спросить, подумало ли наше правительство о том, что, открыв столь гостеприимно двери эмигрантам с ярко выраженными политическими тенденциями, оно рискует неприятной перепиской, которая может возникнуть с внимательным восточным соседом.»15.
Характерен и такой эпизод, который описал в своих воспоминаниях участник хора, «доброволец Иванов»: «.на одном концерте хора присутствовал почти весь дипломатический корпус. Наша директриса — немка обратилась к немецкому послу с просьбой узнать, может ли хор рассчитывать на повторные концерты в Риге? Когда немецкий посол задал этот вопрос латвийскому министру, тот рассмеялся и ответил: «Ни за что. Это не Россия»16.
Данные отклики латвийской прессы 1928 года на выступления хора донских казаков, враждебные до неприличия, наводят на определенные размышления и аналогии. Современная дискриминационная политика латвийских властей в отношении русского языка и русскоязычных школ в Латвии уходит корнями в эпоху буржуазной Латвии 1920-х гг., а отнюдь не только в эпоху советского тоталитарного прошлого.
В то же время, чтобы быть до конца объективным и справедливым, нужно признать, что в рядах российской эмиграции, в том числе и среди каза-ков-эмигрантов, встречались отдельные критические замечания по адресу хора С.А. Жарова17. Встречались попытки противопоставить хор под управлением С.А. Жарова другим казачьим хорам, например «платовцам». Так, донской казак Санжа Балыков в 1930 г. отмечал, что «положа руку на сердце, должен сказать, что казаку хор Кострюкова («платовцы») ближе, чем хор Жарова. У кост-рюковцев хоть и немного, но все же больше казачьих песен, чем у жаровцев, да и в самом хоре Кострюкова процент настоящих казаков, знающих свою песню, несравненно больше. Поэтому морального права называться «Донским казачьим хором» у кострюковцев больше, чем у жаровцев»18.
И все же бесспорно, что донской казачий хор под управлением Сергея Алексеевича Жарова внес огромный вклад в сокровищницу российского и мирового музыкального искусства, за полвека своего существования он дал 8,5 тыс. концертов. Высокую оценку хору С.А. Жарова дали С.А. Рахманинов, Ф.И. Шаляпин, знаменитый ученый-генетик Т. Тимофеев-Ресовский. Сам С.А. Жаров был награжден румынским орденом Звезды и югославским орденом Св. Саввы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Казачество. Мысли современников в прошлом, настоящем и будущем казачества. Ростов на Дону, 1992. С. 39.
2. См.: Рахманова М. Жаров Сергей Алексеевич // Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века. Энциклопедический биографический словарь. М., 1997. С. 236-237; Худобородов А.Л. Донской казачий хор под управлением С.А. Жарова и его вклад в культуру русского зарубежья // Россия в истории миро-
вой цивилизации. Вторая всероссийская научная конференция 11-13 декабря 1997 года. Тезисы докладов. Ч. II. Культура народов России в мировой цивилизации. Челябинск, 1997. С. 56-62.
3. ГАРФ. Ф. 6679. Оп. 1. Д. 41. Л. 47 об.
4. Руль (Берлин), 1924, 17 сентября.
5. Волкова М.С. С русской песней по всему свету. Хор казаков Жарова // Луч Азии (Харбин). 1938. №49 (9). С. 27.
6. Родимый край (Париж). 1967. №72. С. 28.
7. Ильин Вл. Донские казаки // Новое русское слово (Нью-Йорк). 1930. 6 ноября.
8. Довнар В. Сергей Алексеевич Жаров и встречи с ним // Родимый край (Париж). 1974. №111. С. 35.
9. ГАРФ. Ф. 5761. Оп. 1. Д.10. Л. 38 об.
10. Родимый край (Париж). 1967. №73. С. 3.
11. Там же. С. 31-32.
12. Там же. С. 32.
13. Там же.
14. Там же.
15. Там же.
16. Там же.
17. См.: Александровский Б.Н. Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта. М., 1969. С. 249; Трагедия казачества. М., 1994. С. 453.
18. Цит. по: Россия в истории мировой цивилизации. С. 61—62.
THE DON COSSACK CHORUS UNDER S.A. ZHAROV'S CONDUCT: APPRAISAL OF EMIGRANT AND FOREIGN PRESS
A.L. Hudoborodov, I.A. Fisher
A contribution to Russian and world music art of the Don Cossack chorus under
S.A. Zharov's conduct in 1920—1930-s is under consideration. The author examines history of the chorus, the art style of its leader Sergey Zharov, the highest professionalism of chorus participants, repertoire of the chorus and its authority among emigrant and foreign students. The work is done on materials of emigrant and foreign press. For the first time motives and reasons of the negative attitude to performances of chorus in Riga in 1928 on the part of Latvian press are shown in the historical literature. Authors of the article show some critical opinions on performances of the chorus among Russian, including the Cossack emigrants, so it testifies that the chorus had gone through various stages in its creative development.
