CC BY
88
«ДОЛБЛЕНИЕ И КЛЕВАНИЕ», ИЛИ БУДДИЗМ В РОМАНЕ ГЕРМАНА ГЕССЕ «ИГРА В БИСЕР»
© Лебедева Е.А.*
Комсомольский-на-Амуре государственный технический университет, г. Комсомольск-на-Амуре
В статье рассматриваются буддийские мотивы в романе немецкого писателя Германа Гессе «Игра в бисер». Анализируются образы и понятия культуры дзэн-буддизма, оказавшие влияние на творчество Г. Гессе.
... наш долг - правильно распознавать противоречия, во-первых, как противоречия, а во-вторых, как полюсы некоего единства.
Герман Гессе. Игра в бисер
Литературному и художественному наследию Германа Гессе посвящено немало критических работ, его публицистические статьи, письма и эссе не теряют актуальности до сих пор. Философская проза знаменитого немецкого писателя XX века, поднимавшего в своем творчестве множество одинаково значимых и дискуссионных тем, вызывает противоречивые интерпретации её символики, становится объектом рассмотрения целого ряда научных дисциплин, в том числе и культурологии.
Предметом настоящей работы является репрезентация буддийской темы, роли восточных духовных практик (индуизма, даосизма, буддизма Ма-хаяны и дальневосточного дзэн) в произведениях Германа Гессе: исследуются описанные в романе «Игра в бисер» разновидности медитации, раскрываются понятия дзэнской весёлости и служения, особенности взаимодействия наставника и ученика. Помимо художественной и автобиографической прозы, анализу подвергнуты письма писателя и эссеистика, посвящённая вопросам о месте художника в обществе, коммуникации ме^ду автором и читателем, творцом и его произведением.
Творчество художника отражает его мировоззренческие установки, в этой связи прежде всего следует обратиться к высказываниям на эту тематику самого Германа Гессе и его современников, а также принять во внимание некоторые факты биографии писателя. Так, в почти документальных повестях «Детство волшебника» и «Краткое жизнеописание» мы встречаем подтверждения близкого знакомства Гессе с восточной культурой: «Не только одни родители вместе с учителями воспитывали меня, в этом участвовали также иные, более высокие, более сокровенные, более таинственные силы <...>, они до такой степени переполнили мое существо
* Соискатель кафедры Культурологии.
первозданными образами и мыслями страны Востока, что позднее я переживал каждую встречу с индийскими и китайскими мудрецами, как свидание со знакомцами, возврат в родной дом» [3, с. 26]. Ещё в раннем детстве Германа Гессе окружало множество экзотических вещей, символов восточной веры, «Бесконечное», которое «... в бытность мальчиком, я знал и почитал без всяких имен ничуть не меньше нежели впоследствии, когда я стал именовать его Шивой или Вишну, Богом, Жизнью, Брахманом, Ат-маном, Дао или Вечной Матерью. Оно было отец и мать, женственно и мужественно, солнце и луна» [3, с. 27].
Воспоминания Гессе о своём деде по материнской линии Германе Гун -дерте, языковеде (знавшем санскрит и пали) и миссионере в Индии, а также двоюродном брате Вильгельме Гундерте, являвшемся профессором японоло-гии и переводчиком дзэн-буддийских текстов, послужили основой буддийских мотивов в позднем творчестве писателя. Черты внешнего сходства с ними и внутренней общности духа (описанные Гессе в автобиографической прозе) обнаруживают в себе многие герои его произведений, а образы и суждения философско-религиозного толка можно назвать методологически и фактологически выдержанными в русле буддийской и даосской традиции.
Осмыслению дзэн писатель посвящает и свои публицистические ра-боты, характеризуя его как «нечто столь великое и вместе с тем остроумное, столь одухотворённое и вместе с тем решительно, даже безоглядно устремлённое к практической стороне жизни <...>, цветок, неотделимый от буддизма Индии и Китая, но лишь в Японии расцветший во всей своей красе» [3, с. 371].
Решение исследовать буддийскую тему в романе «Игра в бисер», на наш взгляд, обоснованно, поскольку именно в нём она не выходит на первый план (как, например, в более ранних и говорящих за себя «Сиддхарт-хе» или «Паломничестве в страну Востока»), а лишь пронизывает мысли и поступки персонажей, являясь холстом и красками, с помощью которых проступает рисунок (осмысленного и выдержанного временем) авторского замысла.
Медитация органично вплетена в канву «Игры в бисер» и достаточно подробно описана Германом Гессе, что позволяет выделить её специфические черты и детально охарактеризовать.
Внимание писателя этой практической составляющей буддийского учения объясняется тем, что медитация служит одной из главных ступеней обучения в выдуманной им Касталии: «чем большего требует от нас та или иная задача, тем чаще должны мы черпать силы в медитации, во всё новом и новом примирении ума и души», она представляет собой «способность отрываться и отмежевываться от злобы дня» [2, с. 275]. У читателя складывается впечатление, что эта практика приводит к радикальному изменению мировосприятия, чувству прилива сил и свежести, сопоставимому по сте-
пени воздействия с полноценным отдыхом или глубоким и продолжительным сном. Помимо расслабления, медитация необходима ученику, прежде всего, для тренировки правильного способа размышлений. Овладев данной техникой, он получает возможность ««чувствовать свой пульс», как называют это преподаватели медитации, то есть познавать и измерять самого себя» [2, с. 378].
В романе описывается несколько разновидностей медитации, среди которых есть как довольно простые и «будничные», служащие периодическому расслаблению, так и более утончённые её варианты. Первый тип (условно говоря, пассивная медитация) представляет собой абстрагирование и успокоение мыслей: это может быть всматривание в звёздное небо или гладь воды, а также погружение в медитацию с помощью воспоминаний, вызванных различными звуками, знакомыми запахами прошлого, разговорами с близкими (например, такой произвольный ассоциативный ряд одного из героев, как «ранняя весна» - «запах бузины» - «шубертовский аккорд»).
Несколько необычным вариантом медитации (промежуточной фазой двух типов) у Германа Гессе, на наш взгляд, можно назвать процесс чтения, о чём он размышляет в ряде своих публицистических работ. Немецкий прозаик говорит о возможности всматривания в облик печатных знаков (например, размер, шрифт, чёткость или размытость букв), их расположение на бумаге и группировку по абзацам, тесноту ряда в строке и схему пустот, образуемых межсловными пробелами, - визуальные образы и ассоциации зависят лишь от фантазии читающего. Однако наряду с формальной стороной знака нагрузку несёт и его содержательная часть - поток идей и мыслей, рождаемый в ходе прочитанного, смысл конкретного текста. «В таком состоянии сказку о Красной Шапочке можно прочесть как космогонию или философию - или как роскошный эротический текст. А можно и надпись «Coloradomaduro» на ящике от сигар прочесть, играя словами, буквами и созвучиями, и в своем воображении проделать путь по всем бесчисленным царствам знаний, воспоминаний и мысли», - пишет Гессе в эссе «О чтении книг» [3, с. 129].
Это отступление от границ рассматриваемого в статье романа (созданного гораздо позже, чем были написаны указанные здесь публицистические работы) представляется нам уместным и важным, поскольку оно, как думается, частично проливает свет на смутно определяемую Игру в бисер, которую, в свою очередь, также имеет смысл причислить к своего рода медитативной практике в художественном гении Германа Гессе.
На страницах одноимённого произведения Игра в бисер - партии нахождения связи между предметами рассмотрения различных и далёких друг от друга наук - также является способом, зачастую первостепенной важности, погружения в собственную природу. Строго говоря, медитация не равна самой Игре в бисер, но является её неотъемлемой частью, связующим звеном расслабления и концентрации между сложными партиями
Игры. - «Игра в моем понимании, - написал однажды Кнехт прежнему мастеру музыки, - охватывает, когда завершена медитация, игрока так, как охватывает сферическая поверхность свой центр [курсив мой. - Е.Л.], и отпускает его с чувством, что из мира случайного, хаотического он выделил и вобрал в себя какой-то целиком симметричный и гармоничный мир» [2, с. 353].
Второй тип медитативных практик, по нашей классификации (после пассивного созерцания и промежуточной фазы - в виде чтения и размышления над текстом), представляет собой активное преобразование, или творческий акт. Примером может служить так называемое «жизнеописание» (другими словами, ежегодное изложение очередной вымышленной автобиографии в письменном виде - ещё один обязательный элемент обучения в Каста -лии) как медитативная техника погружения в прошлое и отождествления себя с другими обстоятельствами, иной эпохой и другой личностью. Писатель знакомит нас с тремя жизнеописаниями главного героя, каждое из которых перекликается с его собственной судьбой, будь то роль ученика либо наставника, роль ищущего свой путь либо уже просветлённого.
Говоря о самом процессе медитации, следует назвать несколько иллюстративных деталей, имеющих место практически в каждом её описании в романе «Игра в бисер».
Данная практика представляется в виде импровизации, свободного потока сознания, случайных образов, «частных» ассоциаций. Выражается симптоматической лексикой, метафорами семантического поля «жара», «пламени», а также «течения», «потока» и «света».
Подчёркивается внутренний характер процесса, именование «мысленное пространство», из которого можно выскользнуть или проникнуть внутрь, там наличествуют зрительные, аудиальные и чувственные (кинестетические) образы. Отдельно выделена семантика тихой, радостной отрешённости, погружения в себя, ухода в иное измерение: «Кнехт был мальчик нрава в общем тихо-весёлого, во время музицирования у него бывал порой на диво задумчивый или блаженный вид» [2, с. 247]. Внимание читателя акцентируется на глазах медитирующего - ясном, пронзительном, чистом взгляде именно голубых глаз (можно сделать предположение о метафоризации с небом или чистой поверхностью воды), светящемся покоем лице. Ср. с огромными лучащимися глазами Хакуина, одного из реально существовавших дзэнских наставников, которые смотрят на нас с его автопортретов. Они говорят о глубочайшей степени проникновения в природу реальности, которую он постигал в периоды экстатических состояний, о его умиротворении [5, с. 262].
Дээнская весёлость. Помимо игры, в зрелом творчестве Германа Гессе связующим звеном романов является и юмор, смех. В рассматриваемом произведении эта тема расширена так называемой весёлостью, особой
чертой истинных касталийцев, и их сияющей улыбкой, свидетельствующей о достижении просветления: «... человек этот обладал доблестью весёлости в такой мере, что сиял ею, как сияет солнце лучами, и она - в виде доброжелательности, жизнерадостности, хорошего настроения, бодрости и уверенности - захватывала всех и продолжала сиять во всех, кто воистину принял и впустил в себя её блеск <...>. Весёлость эта - не баловство, не самодовольство, она есть высшее знание и любовь [курсив мой. - Е.Л.], она есть принятие всей действительности, бодрствование на краю всех пропастей и бездн, она есть доблесть святых и рыцарей, она нерушима и с возрастом и приближением смерти лишь крепнет» [2, с. 452].
Такого рода улыбка - знак непосредственного проникновения в реальность, где слова становятся излишними - резонирует с известным эпизодом о Будде с цветком и улыбке Маха-Кашьяпы. Проповедуя на горе Гридхраку-та, Будда повернул в пальцах цветок и показал его слушателям. Все молчали. Один лишь Маха-Кашьяпа, безуспешно пытаясь оставаться бесстрастным, улыбнулся этому откровению. Будда сказал: «У меня взор истинного учения, сердце нирваны, истинное видение бесформенного и неописуемая поступь Дхармы. Это невыразимо в словах, но особым образом передаётся вне учения. Это учение я передам Маха-Кашьяпе» [6, с. 120].
В этом же контексте у Германа Гессе звучит и мысль о связи весёлости с космогоническими и эсхатологическими представлениями в индуизме: смеющийся и танцующий бог Шива растаптывает пришедший в упадок мир, а улыбчивый Вишну «лежит в дремоте и из своих золотых божественных снов сотворяет, играя, мир заново» [2, с. 453]. Писатель говорит тем самым о бессмертной, вечной весёлости, презрении к смерти и рыцарственности, «которая есть не что иное, как храбрость, как способность весело и с улыбкой шагать и плясать среди ужасов и пламени мира, как праздничное жертвоприношение» [2, с. 453]. Добавим, что и Будду все изображения и статуи представляют смеющимся [8, с. 39].
Другими словами, человек в своей весёлости уподобляется богам и звёздам, и, интерпретируя художественную мысль Германа Гессе, можно высказать предположение о позитивном, или благостном начале любого творения человека, который приумножает свет мира изнутри. Этот вывод находит подтверждение и в письме «Молодому коллеге из Японии» - одному из так называемых писем по кругу, публиковавшихся Германом Гессе в открытой печати, - где он метафорически называет литератора окном, через которое может проникнуть свет к читателю, и призывает ни в коей мере не отождествлять автора с самим светом или с носителем света. Здесь же Гессе пишет и о дзэн, «духовной дисциплине, которая воспитывает в человеке способность пропускать свет, смиряться перед истиной, как мало что другое» [3, с. 374], а также о вере литератора в существование этого света и его открытости неопровержимому опыту. Вечерняя медитация у окна описыва-
ется и в «Игре в бисер»: «... бесконечность, где торжественно светят звёзды, высшие для нас, людей, символы ясности и порядка. Не там глубина мира и его тайн, где облачно и чёрно, глубина в прозрачно-весёлом». [2, с. 451]
Служение. Мотив служения, один из основополагающих в буддийской традиции, чётко прослеживается и в романе «Игра в бисер».
Три имени в жизнеописаниях главного героя романа - Йозеф Кнехт (нем. «Knecht» - «слуга»), Иозефус Фамулюс (лат. «famulus» - «слуга»), Даса (санскрит «dasa» - «раб, прислужник»), - имеющие общую внутреннюю форму, основаны на взаимосвязи и единстве семантики, они предвещают и отражают единство образов-персонажей, их носителей. Ср. на санскрите слово «Гуру» означает «тяжелый» (тот, кому придают вес хорошие качества), а тибетское слово «лама» переводится как «высший принцип» [8, с. 36]. Кроме того, символичен и выбор писателем древнееврейского имени Иосиф (немецкий вариант - Йозеф, латинский - Иозефус), означающее «Бог да умножит, Бог воздаст», имя мужа Пресвятой Девы Марии, а также имя древнерусского книжника Иосифа Волоцкого [11].
Итак, дав главному персонажу романа имя «Кнехт», Герман Гессе обозначил тем самым ведущий принцип его жизни - служение, «служение высшему господину», подобно Бодхисаттве, обретшему собственное просветление и оставшемуся помогать в узнавании своей природы другим. «Благочестие, то есть служение с верой и верность до готовности отдать жизнь, возможно в любом вероучении и на любой ступени, и единственный критерий искренности и ценности всякого личного благочестия - такое служение и такая верность» [2, с. 333].
Юный ученик по прошествии лет становится учителем, а в конце жизни тот «перетекает» в нового ученика. В финале романа Йозеф Кнехт тонет в озере, «сине-зелёном зеркале», отдавая себя и созидая новое - за несколько минут до этого он становится свидетелем танца ученика в честь солнца и утра. Это было как «ритуал торжества, магическая одержимость, новая ступень его юной жизни, что воплощалась в приветливой и в то же время внушавшей благоговение фигуре магистра <...>. Умилённо следил Кнехт за этой дивной игрой, в которой его ученик преображался и раскрывался у него на глазах, представал перед ним в новом и незнакомом свете, полноценным и равным ему существом» [2, с. 542].
Отношения между учителем и учеником, описанные в романе, точным образом иллюстрируют широко распространённый в дзэн-буддизме образ «долбления и клевания» (кит. - цуйчжо, яп. - сотгаку), олицетворяющий их взаимонаправленное взаимодействие. Усилия ученика, как демонстрирует этот образ, встречают помощь со стороны учителя, подобно тому, как птенец, чтобы вылупиться, долбит скорлупу яйца изнутри и, слыша это, мать помогает ему, начиная клевать скорлупу снаружи [1, с. 77].
Аналогию этому можно провести и при сравнении художественного повествования Германа Гессе с дзэнским учением о «Пяти рангах», репре-
зентирующим тождественность Абсолюта и относительного. На первых двух этапах происходит их «взаимопроникновение», затем следуют два этапа «единичности», завершающиеся этапом окончательного возвышения над противоположностями, Освобождением, которое дзэнские наставники истолковывают как Просветление. Символическим изображением этого состояния является чёрный круг.
Диалектика учения о «Пяти рангах» проявляется в наиболее известном сравнении, которое выразил Цао-шань, проведя параллель между «господином и слугой»: 1) Господин смотрит на слугу. 2) Слуга поворачивается к господину. 3) Господин (пребывает в одиночестве). 4) Слуга (пребывает в одиночестве). 5) Господин и слуга едины [5, с. 125].
Возвращаясь к антропонимическому пространству романа, следует упомянуть и игру писателя в отношении должности героя Йозефа Кнехта -Магистр Игры, Magister Ludi, изначально переводившейся как «школьный учитель». На страницах романа Гессе уделяет много внимания размышлениям о роли учителей в обществе, людей, «... которые, прививая молодёжи способность находить верные критерии, служат ей образцом благоговения перед истиной, повиновения духу, служения слову» [2, с. 490].
В «Игре в бисер» широкое использование находит и символ Инь-Ян, «осмысленно-бессмысленное коловращение учителя и ученика», старость и молодость, восходящее солнце и глубина озера, водная гладь и земная твердь - противоположности, которые становятся синтезом. В одной из публицистических работ Германа Гессе, «Инь и Ян. Письмо студента и ответ на него», встречается следующая интерпретация: «чередование приятия и отдачи определяет отношение между учителем и учеником, между якобы мудрым и якобы еще безрассудным. Один даёт другому, один у другого берёт. Это ведёт к знанию и приводит к способности забывать знание, поддерживает радость» [3, с. 352].
Буддийская тема, таким образом, является одним из ключей к пониманию романа «Игра в бисер»: её основные мотивы, вплетённые Германом Гессе в канву произведения (что отражается в сравнительном анализе образов и понятий дзэн-буддийской культуры), позволяют правильнее осмыслить творческий замысел художника, а сам писатель предпринимает попытку вербализации своего опыта изучения восточных духовных практик и знакомит широкий круг западных читателей с традиционной культурой Индии и Дальнего Востока.
Список литературы:
1. Великий учитель Син-юнь. Чаньские беседы / Пер. с кит. Е. Торчи-нова. - СПб.: Петербургское востоковедение, 1998. - 285 с.
2. Гессе Г. Избранное / Пер. с нем. С. Апта. - М.: Издательство «Гудь-ял-Пресс», 1999. - 656 с.
3. Гессе Г. Письма по кругу. Художественная публицистика / Пер. с нем. С. С. Аверинцева и др.; сост., авт. предисл. и коммент. В.Д. Седельник. - М.: Прогресс, 1987. - 400 с.
4. Дзэн и японская культура. - М.: Наука, 2003. - 608 с.
5. Дюмулен Г. История дзэн-буддизма / Пер. с англ. Ю.В. Бондарева. -М.: ЗАО Центрполиграф, 2003. - 317 с.
6. Кости и плоть дзэн. Сто одна история дзэн. - М.: Эксмо, 2008. - 400 с.
7. Мир дзэн / Пер. с англ. Т.В. Камышниковой под ред. С.В. Пахомова. - СПб.: Наука, 2007. - 491 с.
8. Нидал Лама Оле. Каким всё является. Учение Будды в современной жизни / Пер. с англ. Е. Леонтьевой. - М.: Алмазный путь, 2009. - 240 с.
9. Судзуки Д.Т. Очерки о дзэн-буддизме. Часть 3. - М.: Наука, 2005. -432 с.
10. Хамфриз К. Дзэн-буддизм / Пер. с англ. А. Гарькавого. - М.: ФАИР-ПРЕСС, 2002. - 320 с.
11. Словарь имён и отчеств. [Электронный ресурс] - Режим доступа: www.nameinfo.ru/names/?c=424 (дата обращения: 09.01.11).
