CC BY
38
с
V
ОСТАЕТСЯ ЛЮДЯМ
)
А. КИСЕЛЕВ, профессор, чл.-корреспондент РАО
В октябре - ноябре 1917 г. в Москве силы, противостоящие большевикам, оказали им гораздо более организованное и упорное сопротивление, чем в Петрограде. Ни накануне выступления, ни в ходе него большевики Москвы столь явного перевеса сил, который наблюдался в столице, не имели. Тому были свои причины. Солдатам Московского гарнизона опасная перспектива близкой отправки на фронт не грозила, и потому повальных антиправительственных настроений в их среде не было. К тому же Совет солдатских депутатов Москвы не был объединен с большевизированным Советом рабочих депутатов, состоял в основном из сторонников умеренно социалистических партий и течений, что тоже существенно повышало шансы руководителей антибольшевистского блока добиться, по крайней мере, нейтралитета воинских частей гарнизона в разгоревшейся схватке за овладение властью. Да и с влиянием большевиков в рабочих кварталах Москвы дело обстояло не столь гладко. К примеру, рабочие знаменитой Про-хоровской мануфактуры положительно относились к идее правительственной коалиции социалистов с кадетами.
Борьба шла с переменным успехом. На рабочих окраинах большевики овладели электростанцией и основными вокзалами. В центре города господствовали верные Временному правительству войска, костяк которых составляли офицерские отряды и юнкера военных учебных заведений, а также боевые дружины эсеров, студентов и гимназистов. Оттеснив отряды красногвардейцев от почты и телеграфа, они лишили большевистский гарнизон Кремля связи с Военно-революционным комитетом (ВРК)
Доктор
государственных
наук*
и вынудили его утром 28 октября сдаться. Штурма Кремля юнкерами (о котором пишет советолог Р. Пайпс) не было, так как гарнизон Кремля сдался без боя, полагая, что город находится в руках сторонников Временного правительства.
Взятие Кремля и другие успехи окрылили юнкеров. Большевики приняли ответные меры. В тот же день по их призыву началась всеобщая политическая стачка московских рабочих. Акция была настолько убедительной, что под ее влиянием собрание представителей воинских частей гарнизона заявило о поддержке ВРК. Большевики, опираясь на солдат московского гарнизона, получили перевес в силах и заняли центр Москвы, блокировав военные училища и кадетские корпуса. Юнкерам и кадетам пришлось сложить оружие.
Затем был окружен Кремль. «Кровавая неделя» в Москве завершилась в пользу большевиков с многочисленными жертвами с обеих сторон.
Октябрьские бои в Москве потрясли Ильина. Он с болью пишет: «Отстреляли по Москве октябрьские пушки, стихли первые белые пулеметы. Перемирие и сдача оружия. Я в анатомическом театре университета. Он завален трупами, подобранными на улице. Лежат сплошными рядами на сдвинутых столах и на полу. Как много студенческих тужурок... На лицах застыло как бы недоумение, вопрос - и мука. Сторож называет их «белыми дружинниками». Хаос трупов и мертвая тишина. Обреченная Академия подбирала с улицы своих первых героев» [1]. Под впечатлением массовых боев в Москве Ильин публикует в «Русских ве-
* Продолжение. Начало см.: 2004. - № 2, 3.
домостях» статью «Ушедшим победителям», где отдает дань почестей погибшим за разворачивающееся «белое дело» и выражает уверенность, что борьба только начинается. Иллюзии развеяны. Полилась кровь. Гражданская война стала явью и пугает «хаосом трупов» юнцов, умирающих с вопросом на холодеющих лицах — за что? Молчать нельзя. Следует понять, как пришли к кровавой развязке, и разобраться в причинах трагедии.
В Ильине зреет уверенность, что теперь, когда результаты краха самодержавия обернулись безбожной властью большевиков, следует оставить эмоции и тщательно, скрупулезно, по-научному основательно и выверенно изучить истоки и предпосылки революционного срыва страны. Уже в одной из ранних послеоктябрьских работ «Корень зла», опубликованной в газете «Утро России», Иван Александрович пишет, что глубинные причины свершившихся событий следует искать в «исторических путях» России и в духовном строе ее жизни. Беда, по мнению Ильина, заключается не столько в войне, сколько в разложении сформированного самодержавием духовного уклада жизни, в «изувеченном и немощном русском правосознании».
Иван Александрович утверждает, что не война разложила Россию. Будь у народа стойкое правосознание - с военными тяготами и неудачами смогли бы справиться, но его слабость позволила втянуть массы в беспорядок, заваренный Февральской революцией. Вместе с тем, в отличие от своих работ весны 1917 г., здесь он утверждает, что Февраль не был победой «восставшего народа». Монархию подвел не фундамент. Рухнула крыша, венчавшая здание самодержавного строя. Беда пришла сверху, от самой власти, разбитой параличом безволия. В свою очередь, народ в условиях крушения старого строя был не в силах создать «правительство государственного самосохранения». У опрокинутого трона он вначале растерялся, а затем стал расхищать бесхозную власть. С помощью революционной демократии «народ ут-
рачивал постепенно всякую способность и всякую волю к правовой организации и превращался в чернь» [2].
Позднее Ильин даст следующее определение черни: «Кчерни принадлежат люди злой и погромной воли; люди без чести и совести; люди с мертвым нравственным и социальным чувством, люди беспринципные в своей хищности; люди порочных профессий» [3, с.11]. Иван Александрович полагает, что чернь сформировалась в результате исконной привычки самодержавия «отлучать подданных от власти» и государственных дел. Отторжение от власти ставило народ вне политики и приучало к вынужденному, а не осознанному повиновению. Государство давило народ как чужеродное тело, и он или слепо благоволил перед властью, или глухо ее ненавидел. В итоге развенчание самодержавия народ воспринял как отмену всякой власти, «как падение законных запретов и предписаний, как раз-нуздание частного своеволия» [Там же]. Прежнее многовековое повиновение с проклятиями на устах обернулось жаждой анархии, безразличием к судьбе страны, возобладанием корыстных интересов.
В другой работе того же периода «Основные задачи правоведения в России» для Ильина главная причина революционного кризиса - уже духовная. «Она - в нас; во всех нас; в свойствах нашего правосознания, нашего хозяйственного уклада, нашей религиозности» [4, с.209]. Дали о себе знать многовековые дефекты русского национального характера. Теперь мыслитель убежден в фатальности революции, ибо она стала плодом тех процессов, которые подспудно зрели, и нарыв прорвался. Ильин, стремясь к широким обобщениям, пишет: «От безгранной природы, от территориальной раскинутости, от экстенсивной религиозности, от низкой духовной культуры, от ига татар, от семейного и политического подавления, от затянувшегося крепостного строя, от телесного наказания - русский человек имеет слабое, поврежденное чувство собственного духовного достоинства,
и благодаря этому корень его гражданственности немощен и хил... » [4, с.208] Иными словами, самодержавие само рыло себе могилу, подавляя самоуправление, гражданственность, достоинство большинства граждан, превращая их в бессловесных исполнителей монаршей воли, реализуемой бездуховной бюрократией, стремящейся к собственному всевластию и покорности подданных.
Ущербное духовное достоинство, продолжает Ильин, приводит к тому, что русский слабо видит «достоинства духа и духовной культуры вообще, а потому не имеет верной и руководящей градации жизненных ценностей и меряет в жизни все не достоинством, а силою» [Там же]. Для него не постыдно преступление, в котором он видит удаль. Легко идет на клятвопреступление, сочетает чванство с льстивой покорностью, дурит, достигнув власти, и склонен к бунту, отрицающему всякую власть. По коренным историческим причинам в русском человеке «не воспитывалась способность к внутренней духовно-волевой самодисциплине и к внешнему общественно-политическому самоуправлению» [Там же]. У него размыты грани правовой мотивации, без которых «свобода есть разнузданность, власть — доходное место, а выбор — подкуп слабого обманщиком» [4, с.209]. Жесткие, нелицеприятные характеристики...
По отношению к русским в работах Ильина подобный критический взгляд на национальные вывихи редок. Далее, как мы увидим, ему будет больше свойственна идеализация русского характера, чем критические замечания в его адрес. Однако в декабре 1917 года, по горло насытившись разворачивающимся революционным хаосом, пережив внутреннюю драму человека, вынужденного не просто пересмотреть, а признать несостоятельность собственных воззрений и ожиданий «плавного» перехода к демократии, Ильин не мог писать по-другому. Его «убивали» и фиаско самодержавия, и стремительное появление неуправляемой и алчущей чужого добра черни. Она и
раньше была, но пряталась по подвалам собственных душ, а когда условия позволили, вылезла наружу и обволакивала собой страну, вытолкнув из общественной жизни или рассеяв тех, кто звал к благоразумию, совестливости, честности и добру. В характеристиках Ильина много эмоционального и пристрастного, но есть и меткое. Освободилась ли современная Россия от застарелых болезней? Каждый волен ответить на этот вопрос по-своему...
По Ильину, основной порок заключается в том, что «душа русского человека не осмысливает права», а склоняется к анархии и оппозиции. Здесь наиболее негативно сказались традиционные опека и надзор государства, требовавшие внешней покорности, а не осознанной самодеятельности в соответствующих правовых рамках, взаимного сотрудничества и доверия. Слабой оказалась «национально-государственная сфера». Ильин пишет: «Бремя государственности было исторически велико и сурово, а духовным противовесом служили не духовная энергия здорового и патриотического правосознания, а санкционированная религией пассивная терпеливость темного и покорного создания» [4, с.210]. Сложилось несоответствие «между размерами бремени и духовной выносливостью и стойкостью». Причем бремя государственности многократно усиливалось «сверху вниз», и государственное принуждение превращалось «в насилие класса над классом», злоупотреблявшего силой, что время от времени провоцировало взрыв возмущения и непокорности низов в хорошо известных восстаниях под предводительством Разина, Пугачева и др. Массы, задавленные господствующими классами, ждали своего часа справедливой мести за унижения нищетой и покорностью. Для России последнего столетия характерен раскол «верхних» слоев общества, когда одна часть пестовала противогосударственное сознание, а другая — злоупотребляла властью. Под знаком этого конфликта прошел весь XIX век. Последующий, XX век,
принял взрывоопасное наследство, и революция не просто стучалась, а ломилась в двери России.
О расколе в господствующих классах Ильин пишет: «... с одной стороны, остаются те, которые вынашивают безгосудар-ственное и противогосударственное сознание, народнически стыдящиеся неравенства и анархически-либерально отвергающие всякую принудительность; с другой стороны, те, которые, уступая и отступая, продолжают и все более обостряют политику злоупотребления силою, не имея в то же время духовной силы пересмотреть основы своего узкого и ожесточившегося правосознания» [4, с.211]. Как только революционный конфликт разгорелся, массы возжелали не равенства, а неравенства в свою пользу.
Один из главных недугов в историческом сознании русских — «больное восприятие собственности и хозяйственного процесса». Тяготы исторического бытия народа, связанные с войнами, княжьими усобицами, опустошением нашествия монголов, а затем непосильным государевым тяглом и крепостным правом, подорвали «в русских массах веру в нормальный хозяйственный труд как источник имущественно-культурного благосостояния и склонность к интенсивно-трудолюбивому вложению себя в хозяйственный процесс» [4, с.212].
Здесь Ильин забывает, что абсолютное большинство населения России — крестьяне - жили в крайне неблагоприятных для земледелия условиях, когда скоротечность сезона сельскохозяйственных работ, требовавшая почти круглосуточно тяжелой и быстрой физической работы, сформировала на столетия русское крестьянство как народ, обладающий не только трудолюбием, но и способностью к высочайшему напряжению физических и моральных сил. Крестьяне были своего рода заложниками природы — даже при условии тяжкого, надрывного труда в весенне-летний период они часто не могли дать никаких гарантий хорошего урожая. Отсюда у определенной
их части формировались чувства обреченности и безразличного отношения к собственной судьбе. Следствием этого была невысокая агрокультура, низкая урожайность и низкий жизненный уровень российского крестьянства. Вместе с тем в крестьянине несомненно преобладал труженик. Поэтому сомнителен вывод Ильина, согласно которому простонародье не верит в «труды праведные», «считая более доходным напор не на природу, а на имущество соседа — все равно, богатого или бедного, а особенно богатого» [4, с.212-213]. Отсюда, полагает Ильин, и вечная тяга к черному переделу как проявление «вывихнутой хозяйственной воли».
Записывая большинство народа чуть ли не в воров по призванию, Иван Александрович явно поддался эмоциям, возникшим под влиянием постреволюционной анархии. В народной среде были, разумеется, и воры, но в своей массе она благоговейно относилась к труду, считая его главной добродетелью человека. Другой вопрос, что нажитое праздными господами добро крестьяне-труженики воспринимали как «грех» обирания сирых и убогих. Тяга к черному переделу возникла не из «вывихнутой хозяйственной воли», а скорее из религиозных чувств, что земля Божия, а значит -ничья и может принадлежать только тем, кто трудится на ней, добывая изнурительной работой хлеб свой насущный. Недаром деревенский мир требовал передела помещичьей земли, но не разделял призывов большевиков к борьбе бедняков с зажиточными крестьянами. Деревенское общество действовало солидарно при дележке собственности помещиков и пребывало до весны 1918 г. в сравнительно удовлетворительном состоянии.
О нежелании основной массы населения — крестьянства — втягиваться в гражданскую войну писали и «красные», и «белые». Видный украинский большевик В. П. Затонский в мае 1919 г. писал: «По существу любой наш полк мог поднять против нас восстание, и подчас не всегда было понятно,
почему та или иная часть борется на нашей стороне, а не против нас» [5, с.280]. Профессор Н. Алексеев писал, что мобилизованные красными мужики толпами сдавались белым для «того, чтобы опять сдаться большевикам при малейшем их успехе». Отдел пропаганды доносил руководству Вооруженных сил Юга России в мае 1919 г.: «К будущему государственному строительству массы относятся совершенно безразлично, стремятся лишь к прекращению гражданской войны и уравнению всех слоев населения в отношении их прав» [Там же].
Ильин полагает, что в России массам не присуща солидаристически-корпоративная спайка, ибо они выросли под опекой «деспотического учреждения», и дореволюционный строй «своими традиционными заблуждениями и ошибками сам породил и вскормил своего антипода во всей его буреломно-отрицательной силе» [5, с.214].
На наш взгляд, Иван Александрович заблуждается в этом вопросе. Действительно, в России не было солидаристически-корпо-ративных общностей западноевропейского типа, но крепкая народная спайка была, и тысячелетием она воплощалась в деревенской общине, помогавшей крестьянам преодолевать последствия неблагоприятных для сельского хозяйства природных и климатических условий, проявлять взаимопомощь при выплате налогов, исполнении повинностей, «миром» защищаться от произвола помещиков и бюрократов. Дело заключалось не только в общине как социальноэкономическом объединении односельчан, а в самом укладе сельской жизни, предполагавшем не просто добрососедские отношения, а поддержку, действительную солидарность в решении многих сложных и простых житейско-хозяйственных проблем. «Крестьянская община на протяжении тысячи лет российской государственности являлась важнейшим средством защиты крестьянского хозяйства от множества житейских неожиданностей, ведущих крестьянскую семью к разорению, нищете и смерти, — пишет академик Л.В. Милов. - Община не только спаса-
ла миллионы крестьян от обнищания, она в значительной мере содействовала сохранению генофонда русского населения (впрочем, не только русского, но и других народов России)» [6, с.568].
В годы аграрной революции 19171918гг. начался процесс возрождения общины. Она становилась органом сельского самоуправления. Произошла своеобразная «общинная революция», находившаяся в состоянии войны с государством, помещиками, хуторами, городом. В первые послереволюционные годы община доказала свою незаменимость в качестве универсального аппарата уравнительного распределения. Несмотря на недоброжелательное отношение к ней большевиков, она оставалась реальной силой, с которой необходимо считаться. При сборе налогов, выполнении разверстки и натуральных повинностей власти опирались на традиционные фискальные функции общины и круговую поруку. Однако в силу особенностей своей социокультурной природы община не могла стать основой для осуществления коллективизации. Поэтому в конце 1920-х годов государство пошло на решительную ликвидацию традиционного института хозяйственного самоуправления русского крестьянства.
А пока Ильин пишет о том, что у большинства народа не сложилось правосознания как «душевно-духовного состояния, стоящего в глубокой связи с религиозной жизнью человека и народа, со всем присущим ему национальным характером и ритмом духовной жизни» [4, с.215]. Последнее, с точки зрения Ильина, чрезвычайно важно, ибо «нормальность правосознания есть главная основа государственной организации и огражденной ею духовной культуры» [4, с.219].
Иван Александрович подчеркивает, что государство и право регулируют внешнюю жизнь человека, но она насыщена «внутренними душевыми состояниями... именно душевно-духовными» [4, с. 221].
«Строить право» и «строить государство» означает, по Ильину, воспитывать в народе
государственный образ мыслей, чувств, воли. Философ подчеркивает, что «человек творит право и государство именно чувством, волею и сознанием, не «просто» внешними поступками, но длительными, устойчивыми напряжениями души и духа» [Там же].
Правосознание связано с чувством патриотизма. По утверждению Ильина, «субъект права, который не любит свою родину, не будет блюсти и не может блюсти ее интереса; ему не по пути с его собственным государством... Такой субъект права фиктивен; и государство в его душе и в его делах не имеет реальности» [4, с.223]. Позитивное отношение к родине составляет суть здорового правосознания, тесно переплетающегося с чувством собственного достоинства. Уважая себя, человек уважает и собственное государство.
Многие утверждения Ивана Александровича, особенно о правосознании как душевно-духовном состоянии индивида, верны и интересны. Действительно, ущербно правосознание «из-под палки», исключительно из боязни наказания за правонарушения и т. д. Для Ильина понятия «государство», «право», «правосознание» наполнены подлинным смыслом только во взаимосвязи с восприятием этих категорий человеком, «проникнутости» их в его внутренний мир, где правовые догмы оживают и предстают в облике конкретного человека с соответствующим образом мыслей и поведением. В этом смысле правосознание граждан Российской империи оставляло желать много лучшего и, не имея крепкого стержня в отношениях с государством, устойчивых взглядов на то, что дозволено, а что ни при каких условиях преступать нельзя, безусловно, влияло на те процессы, которые проходили после свержения самодержавия.
Иван Александрович, приступая к поиску «корня зла», выступает все же как типичный западник и меряет Россию не российской, а западноевропейской меркой, что было естественно для философа и юриста, чей круг научных интересов вращался ис-
ключительно в проблемах западноевропейской философии и юриспруденции. Обличения Иваном Александровичем недостатков и пороков русского народа весьма интересны, оригинальны, поучительны, но они навеяны вольным или невольным сравнением русских с европейцами. Ильин не пишет
об этом открыто, но по характеристикам недостатков соотечественников это чувствуется. Иван Александрович пока по-прежнему смотрит на прошлое и настоящее своего Отечества с позиций русского либерализма, для которого эталоном государственного, общественного и экономического развития всегда была западноевропейская цивилизация.
Теория хороша, а жизнь тем временем становилась все невыносимей. И хотя Иван Александрович свои статьи благоразумно печатал под псевдонимом «Юстус», они не могли пройти незамеченными и вызвали интерес не только у читающей интеллигентной публики, но и у набиравшей силу Всероссийской Чрезвычайной Комиссии (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности. Тем более что Ильин не раз публично заявлял, что после краха болтуна Керенского он — контрреволюционер. Было? Было...
В 1918 году Ильина трижды (15 апреля, 11 августа, 3 ноября) арестовывали. В общей сложности он провел в застенках ВЧК около двух месяцев. Иван Александрович обвинялся по делу № 93, по которому проходил вместе с американским гражданином В.А. Барии, штабс-капитаном В.В. Кривоше-иным, К.М. Халаровым и другими за участие в контрреволюционной организации «Добровольческая армия». Причем Ильину вменяли в вину заведование одним из отделов этой организации и снабжение ее деньгами, полученными от американца Бари. Дважды суд (30 ноября и 28 декабря) пытался доказать «вину» Ильина, но за недостаточностью улик он был оправдан и оставлен на свободе.
О «контрреволюционной» деятельности Ильина есть лишь одно упоминание ге-
нерала А. фон Лампе, согласно которому Ильин, оставаясь в Москве, «тотчас же установил связь с генералом Алексеевым и беззаветно отдался делу белых» [7]. Думается, что это сказано для «красного словца» в статье, посвященной памяти Ивана Александровича. На деле Ильин, разумеется, сердцем и душой болел за успехи и неудачи белых, но реально ни в каких контрреволюционных организациях не состоял. Его главным делом была работа в Московском университете. Тем более что в 1918 году большевикам было не до высшей школы, и жизнь в вузах шла в обычных традициях - только в нетопленых аудиториях, с голодным пайком преподавателей и студентов, с тоской и даже отчаянием людей, живших в нечеловеческих условиях гражданской войны и разворачивающегося революционного террора.
Ильин напряженно трудился над своей магистерской диссертацией. Вплоть до 1917 г. - времени своей бурной общественной и публицистической деятельности - он опубликовал шесть крупных статей о Гегеле. После доработки и дополнений они составили знаменитый двухтомный труд Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Пришла пора защищать диссертацию. 19 мая 1918 г. состоялась защита магистерской диссертации по Гегелю. Оппонентами намечались П.И. Новгородцев и кн. Е.Н. Трубецкой. Ильин вспоминает, что накануне он зашел к П.И. Новгородцеву, чтобы предупредить о возможном аресте: «Я имел данные полагать, что ордер на его арест уже выписан в вече-ка, и уговаривал его поберечься и не ночевать дома. Он выслушал меня спокойно и долго не соглашался принять необходимые меры. Наконец, обещал... 19 мая в 10 часов утра я уже знал, что всю ночь у него шел обыск, что дома его не нашли, что семья его заключена в его квартире, что ученые рукописи его во власти коммунистов, что у него оставлена засада. В два часа дня факультет был в сборе: царили тревога и неизвестность; диспут не мог состояться при одном
й А. Ильинъ.
ФИЛОСОФ1Я
ГЕГЕЛЯ
ЖАЛЬ У ТЕНИ
о ноккрстноеги Ьотаи чсяяйт
Ии Г * л<_1.| . С. и.
оппоненте (Е.Н. Трубецком). В два с половиною приехал Павел Иванович; бодрый, уравновешенный, в сюртуке, за которым он специально посылал в свою осажденную квартиру... Все знали, в какой он опасности и что он должен переживать. Он начал свои возражения около трех часов; до шести длились наши реплики. В семь диспут был закончен. Его самообладание, его духовная сила — были изумительны» [8].
Таковы были научные руководители тех времен. Для них наука, успехи учеников были выше собственной безопасности и благополучия. Новгородцева на совет по защите диссертации Ильина привели честь, достоинство и долг настоящего ученого и педагога. Заботы Павла Ивановича о своем талантливом ученике не были напрасными. Защита диссертации прошла блестяще. Совет настолько высоко оценил труд Ильина, что присвоил соискателю сразу две степени: магистра и доктора государственных наук. Редкая «настойчивость в труде и величайшая преданность науке» (вспомним отзыв П.И. Новгородцева) были по достоинству оценены юридическим факультетом Московского университета. Ильин состоялся как крупный ученый, внесший весомый
вклад в изучение западноевропейской философии.
Диссертация Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» представляла собой самобытное исследование. Прежде ученые при изучении философского наследия Гегеля главное внимание уделяли его логике и диалектике. В трактовке Ильина основным в творчестве Гегеля является не отвлеченное мышление, а чуткая интуиция, ибо в подлинной философии, считал Иван Александрович, живет и действует особый духовный опыт — нечувственный. По Ильину, Гегель - не великий диалектик, а великий интуитивист. «Внеопыт-ная или сверхопытная философия есть недоразумение или легенда», — прямо говорит Ильин [3, с.377]. Он убежден, что философия может найти доступ к постижению «духовно-зримой земной ризы Господней»: философия есть «духовное делание».
Ильин пишет о «скрещении и взаимопроникновении законов природы и законов духа», при этом «гносеология» естественно совпадает с онтологией. Он придерживается сократовской истины: надо не только познавать, исследовать, но прежде всего «быть». Чтобы понять философские учения, нужно жить ими: «жизнь первее философии».
Фундаментальная подготовка Ильина в Московском университете навсегда осталась в его творчестве. В работах мыслителя будут постоянно присутствовать вершины творений классиков мировой философии и культуры. Он заново переживает в своем творчестве великие, порой трагические события, опираясь на Евангелие, святоотеческое учение, наследие русских святых и святителей, а также древнегреческих философов - Гераклита, Платона, Аристотеля, западных - Фихте и Карлейля, русских поэтов и писателей - А. Пушкина, Е. Баратынского, Ф. Тютчева, А. Хомякова, А.К. Толстого, И. Шмелева. Именно Ильин разовьет, обогатит метод активного погружения в материал и его переживания.
Ильин показывает, что формула Гегеля
«все действительное — разумно, а разумное — действительно» вовсе не предполагает примирения с торжествующей государственной неправдой, но требует от политиков одухотворенных действий. Гегелевская философия государства и права стоит выше социальных крайностей — революции и реакции. Таким образом, по Ильину, «диалектика не есть ни главное содержание, ни высшее достижение философии Гегеля» [3, с.377].
Фундаментальное исследование Ильина не было забыто. В1948 г. его двухтомный труд с сокращениями был издан в Швейцарии, а в 1999 г. полностью переиздан в Москве.
В принципе, Иван Александрович со своей гегельянской темой мог прийтись ко двору большевикам, которые не просто почитали этого великого немецкого ученого, а считали его одним из предтечей марксизма.
Теоретики марксизма прямо отмечали, что источниками диалектического материализма, этого краеугольного камня «вечно живой революционной теории», являются диалектик Гегель и материалист Фейербах. При особом старании Ильин мог угодить новому режиму и выглядеть как ученый, занимавшийся исследованием теоретического наследия праотца марксизма (как Де-борин). Даже в стихах революционного поэта Маяковского звучало имя Гегеля (вспомним: «мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боев она врывалась в стих...»). Ильин диалектику изучал именно по Гегелю и мог быть для философии, которой большевики уделяли особое внимание, весьма ценным человеком. Однако Иван Александрович хотел быть самим собой, а не подстраиваться под режим, который ненавидел всем своим естеством. Он не скрывал этого: читал курс «Основы правосознания» в Московском университете и других московских вузах с антимарксистских позиций; открыто критиковал власть, возмущался красным террором.
При всем своем «белом» мировоззрении Ильин не собирался эмигрировать. «Уходят ли от постели больной матери? Да еще с чувством виноватости в ее болезни? Да, уходят —
разве только за врачом и лекарством. Но, уходя за лекарством и врачом, оставляют кого-нибудь у ее изголовья, — писал Иван Александрович. — И вот — у этого изголовья мы и остались. Мы считали, что каждый, кто не идет к белым и кому не грозит прямая казнь, должен оставаться на месте...
Годы прошли с тех пор, как большевики захватили власть в России. И теперь, восемь лет спустя, я даю тот же самый ответ на вопрос: следовало оставаться или уходить? И ответ мой таков: следовало и уходить, но для борьбы; следовало и оставаться, но тоже для борьбы» [9]. Держала Россия и «русская душа, русская вера, русский характер, русский уклад» [9].
В 1921 году Ивана Александровича избирают профессором историко-филологического факультета Московского университета. Круг его научных интересов расширяется. В него все больше входят история и филология.
Впоследствии он подготовит по этим отраслям науки самобытные исследования, где общая эрудиция философа, правоведа, историка и филолога позволят создать произведения, поражающие глубиной характеристик, уровнем обобщений и художественным талантом. Мысль Ильина облачается в замечательные литературные формы и завораживает логикой, красотой, прозрачностью и выразительностью родного языка. Бережное отношение к слову - одна из отличительных черт Ивана Александровича, которая приближает лучшие его произведения к публицистическому творчеству, одухотворенному высокими и благородными идеями. Безусловно, Ильин был от природы одаренным человеком, но чтобы этот дар развивался, воплощался в художественные дарования, адресованные людям, требовалось много, очень много труда, и Иван Александрович не скупился на него, чувствуя, что вкладывает свои силы в дело, ради которого стоило жить и умереть.
Вскоре Ильина избирают председателем Московского психологического общества, что также являлось данью уважения «талантам и достижениям молодого ученого». Он относился к интеллектуальной элите Москвы, причем патриотически настроенной, верной классическим традициям русской науки
и культуры. В мире «Пролеткульта», луна-чаровщины, «снисхождения культуры к уровню масс» такие ученые, как Ильин, все больше становились «белыми воронами», отказавшимися порхать вместе с «черным вороньем» над задыхавшейся от навалившейся пошлости русской культурой.
Тогда казалось, что все это кошмарный сон и вот-вот явится витязь на белом коне и разгонит наваждения, и вновь воссияет свет подлинного добра. Разумеется, Россия не будет прежней, но она не должна быть такой, как сейчас...
7 декабря 1921 года Ильина постигло тяжелое горе — умер отец. «Сыновья, — вспоминала его тетя Л.Я. Гуревич, — устроили ему совсем не современные похороны — с панихидами и отпеваниями» [10, с.21]. Иван Александрович в письмах к ней писал: «Папа ушел с большой простотою и духовной красотою... Я гордился им последние годы и любовался. Я с тихою нежностью поклонился перед ним в его смерти... Мамино горе было бесконечно нежное и такое тихое, достойное и религиозно-послушное» [Там же].
В том же письме Ильин пишет, что настолько тяжело перенес смерть отца, что «если бы не любовь к родине, не чувство призвания и не жена моя — я давно бы разорвался от горя и отвращения...» [10, с.23].
4 сентября 1922 г. последовал новый арест Ивана Александровича. Ю.Т. Лисица разыскал в архиве КГБ СССР чрезвычайно интересный документ допроса Ильина следователем ВЧК, из которого видны и характер «обвиняемого», и суть «обвинений». Приведем его полностью.
Вопрос: «Скажите, гр-н Ильин, Ваши взгляды на структуру Советской власти и на систему пролетарского государства». Ответ: «Считаю Советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревшего в России в течение нескольких сот лет». Вопрос: «Ваши взгляды на задачи интеллигенции и так называемой общественности». Ответ: «Задача интеллигенции - воспитать в себе новое мировоззрение и правосознание и научить ему других; задача старой русской общественности — понять свою несостоятельность и на-
чать жить по-новому». Вопрос: «Ваши взгляды на политические партии вообще и на РКП в частности». Ответ: «Политическая партия строит государство только тогда и только постольку, поскольку она искренно служит сверхклассовой солидарности; я глубоко убежден в том, что РКП, пренебрегая этим началом, вредит себе, своему делу, своей власти и России». Вопрос: «Скажите Ваше отношение к сменовеховцам, савинковцам и процессу ПСР». Ответ: «1. Сменовеховцев считаю беспринципными и лицемерными политическими авантюристами. 2. Что творит Савинков и его друзья, мне неизвестно; думаю, что роль их сыграна. 3. Процесс ПСР (я не следил за ним подробно), кажется мне, нанес этой партии более сильный удар, чем тот, который партии удалось нанести в самом процессе советско-коммунистической власти». Вопрос: «Ваше отношение к таким методам борьбы с Сов<етской> властью, как забастовка профессуры». <Ответ>: «Считаю так наз<ываемую> «забастовку профессуры» мерою борьбы, не вытекающею из начал здорового правосознания, но подсказанною и навязанною революционною тактикой рабочего класса». <Вопрос>: «Ваши взгляды на перспективы русской эмиграции за границей». <Ответ>: «Русская эмиграция в том виде, какова она сейчас, может быть и не способна к духовному возрождению; положение ее вряд ли не трагично; я мало осведомлен». <Вопрос>: «Скажите Ваши взгляды на политику Советской власти в области высшей школы и отношение к реформе ее». Ответ: «Высшая школа прошла при Советской власти целый ряд реформ; боюсь, что в результате этих сломов от высшей школы останется одно название» [Там же].
Из вопросов следователя очевидно, что у него нет ровно никаких сведений о контрреволюционной деятельности Ильина, а тем более конкретных улик. Следователь лишь выясняет, лоялен ли Иван Александрович Советской власти и как он относится к контрреволюционной деятельности Савинкова и эсеров. Ильину не стоило труда слукавить и ответить «правильно» или «нейтрально». Однако он человек прямой и даже на допросе в ВЧК не кривил душой, прекрасно зная, чем эти «откровенности» ему могут грозить. Он проявляет бесстрашие и высо-
кое достоинство. Ни при каких условиях и ни при каких обстоятельствах Иван Александрович не унижал себя ложью, криводушием, лукавством. Говорил, что думал.
Следователю не составило труда вынести «обвинение», и на следующий день оно было представлено Ивану Александровичу. В обвинительном заключении на Ильина говорилось о том, что «он с момента октябрьского переворота до настоящего времени не только не примирился с существующей в России рабоче-крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал», т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 57 Уголовного Кодекса РСФСР. 11 сентября 1922 г. было принято решение о высылке Ивана Александровича за пределы Советской России. Ильин, ознакомившись с ним, попросил отсрочку на неделю для устройства личных и служебных дел, в чем ему не отказали.
26 сентября 1922 г. на пароходе «Обер-бургомистр Хакен» началась эмигрантская одиссея семьи Ильиных.
Литература
1. Ильин И.А. Русская академическая традиция
// Россия и славянство. - 1930.- 15 января.
2. Ильин И.А. Корень зла // Утро России. -
1917. - 2(15) декабря.
3. Ильин И.А. Собр. соч. - М., 1993.
4. Ильин И.А. Основные задачи правоведения
в России // Собр. соч. - Т. 9-10. - М., 1999.
5. Драма российской истории: большевики и
революция. - М., 2003.
6. Милов Л.В. Великорусский пахарь и осо-
бенности российского исторического процесса. - М., 1998.
7. А. фон Лампе. Иван Александрович Ильин
// И.А. Ильин. Собр. соч. - Т.2. - М., 1993. - С. 615.
8. Ильин И.А. Памяти П.И. Новгородцева // И.А. Ильин. Собр. соч. - Т.9-10. - М., 1999. - С. 373.
9. Ильин И.А. Очерки внутренней России //
Новое время. - 1925. - № 1348.
10. Цит. по: Ю.Т. Лисица. Иван Александрович Ильин. Историко-биографический очерк // И.А. Ильин. Собр. соч. - Т.1. - М., 1996.
