CC BY
43
А.В. Денисова (Санкт-Петербург)
“ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ”
И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА
Жанровая сложность и синтетическая природа “Дневника писателя” Достоевского давно не подлежит сомнению. Исследователи указывают на то, что “Дневник” возник на пересечении не только разных литературных жанров, но и разных областей словесного искусства — художественной прозы и публицистики1. Уникальность “Дневника писателя” и в том, что его органическое единство — это результат взаимодействия самых разных жанровых традиций. Это сопряжение порождает новую жанровую семантику, которая оказывается единственно способной выразить авторскую позицию.
Известно, что Достоевский неоднократно пытался определить жанровую природу “Дневника писателя”. В объявлении об издании “Дневника” 1876 г. он писал: “Это будет дневник в буквальном смысле слова, отчет о действительно выжитых каждый месяц впечатлениях, отчет о виденном, слышанном и прочитанном <...> Сюда, конечно, могут войти и рассказы, и повести, но преимущественно о событиях действительных” (22, 136). В письме к В. Соловьеву: «Без сомнения, “Дневник писателя” будет похож на фельетон, но с тою разницей, что фельетон за месяц естественно не может быть похож на фельетон за неделю». И далее: “.это, например, совершенный дневник — в полном смысле слова” (29 (2), 73). В письме к пасынку П. Исаеву Достоевский формулирует свою мысль иначе: “Я никакого журнала не издаю, я хотел бы издавать сочинение и, не имея к тому средств, думаю издать по подписке” (29 (2), 71). Однако после выхода трех выпусков “Дневника писателя” Достоевский отмечает: “... я
слишком наивно думал, что это будет настоящий дневник. Настоящий дневник почти невозможен, только показной, для публики” (29 (2), 78).
Подобные размышления свидетельствуют о том, что Достоевский пытался соединить в “Дневнике” жанры, предназначенные к публичному восприятию, и жанры, камерные по своей природе, жанры художественные и нехудожественные, генезис которых восходит к XVIII в., когда внутри прикладной литературы начала вызревать собственно беллетристика. С одной стороны, это дневники, письма, прогулки, путешествия — обладавшие несомненным художественным потенциалом и постепенно превращавшиеся из камерных в жанры собственно литературные. С другой стороны, “журнал одного автора”, статейные списки — жанры, потенциально соединявшие в себе художественное и нехудожественное начала.
В “Дневнике писателя” (как в контексте годового выпуска, так и в контексте всего произведения) отмечается устойчивая повторяемость “внутренних малых жанров” (термин П. Фокина). Одним из них является “прогулка”. Причем, в “Дневнике” представлены все жанровые разновидности “прогулок”, сложившиеся к концу XVIII — началу XIX в.2:
1) “прогулки” медитативные с ослабленным фабульным началом;
2) фабульные “прогулки” с достаточно разветвленной обрезной системой;
3) очерковые нравоописательные “прогулки” с зарисовками городской (как правило, уличной) жизни и выражением отношения автора к увиденному.
В “Дневнике писателя” — произведении синтетическом по своей сути — жанровая повторяемость, несомненно, обозначает принципиальное качество жанровой природы произведения, чье единство
.-.3
вытекает из сцепления жанровых лейтмотивов3, которые каждый раз маркированно вводятся писателем. При этом происходит приращение надтекстового смысла каждого фрагмента в отдельности и расширение смысла всего произведения в целом. И каждый раз обозначается тот внутренний жанровый дискурс, который следует распознать читателю.
В “Дневнике писателя” за 1873 г. жанровый лейтмотив прогулки возникает неоднократно. Фрагменты текста, где он обнаруживает-
ся, связаны с общим смыслом выпуска, причем каждый раз жанровый лейтмотив определяет, как нам кажется, смысловую связь и соотнесенность с другими жанровыми лейтмотивами, которые обнаруживаются в соседних фрагментах.
Впервые лейтмотив прогулки обнаруживается во фрагменте “Бобок” (глава 6 “Дневника”). Достоевский определяет фрагмент как “Записки одного лица”, автор которых описывает свою прогулку на кладбище. Структурно большая часть фрагмента соотносится с очерковой нравоописательной прогулкой: описание похорон, кладбища, окрестностей церкви, а затем отнесение гроба из церкви к могиле и непродолжительное блуждание по кладбищу, когда и был подслушан разговор мертвецов.
Лейтмотив прогулки вновь возникает в главе 9 “По поводу выставки”. Структурно фрагмент обладает двухуровневой организацией. Во-первых, это некий визуальный ряд: автор видит картины и знакомит с ними читателя; во-вторых, — комментарии, размышления по поводу увиденного и в связи с увиденным. Такая организация соотносит материал с особенностями жанра прогулки медитативной. Фактический материал (непосредственный перечень произведений и сведения об их авторах) перестает доминировать, на первый план выдвинуты впечатления и размышления. Субъектный план (план выражения) становится ведущим, а объективный (план изображения) перестает быть тематически и структурно доминантным.
И, наконец, 13-я глава “Дневника писателя”, которая названа “Маленькие картинки”, обнаруживает особенности и очерковой нравоописательной прогулки, и прогулки медитативной, и прогулки фабульной.
“Маленькие картинки” состоят из небольших трех главок. Картины города, по которому идет повествователь, является одним из уровней организации всего фрагмента. Кроме внешнего описания города даются зарисовки уклада петербургской жизни (рассказ о том, как однажды в воскресение автору пришлось пройти “шагов с пятнадцать рядом с толпой шестерых пьяных мастеровых”, описание случайной уличной встречи с мастеровым, который шел с мальчиком). Эти уличные сценки составляют второй уровень организации текста. Кроме них во фрагменте представлена своеобразная творческая лаборатория писателя. Описывая мастерового с ребенком, он додумы-
вает их типические черты, особенности биографии — и перед читателем открывается процесс создания художественного образа.
В литературоведении отмечалась связь данной главы с “Петербургской летописью” Достоевского, которую писатель публиковал в апреле 1847 г. в газете “Санкт-Петербургские ведомости”4. Во многом сохраняя внешние признаки фельетона как жанра, Достоевский его принципиально реформирует. В “Петербургской летописи” происходит создание принципиально нового для русской литературы художественно-публицистического жанра, имеющего синтетическую природу. Так же, как затем в “Дневнике писателя”, здесь уже обозначены “внутренние малые жанры”: сатирический очерк (например, описание московских кружков); прогулки-путешествия (городской пейзаж); литературный обзор; физиологический очерк (описание типов мечтателей); публицистическая статья.
Однако ни один из указанных жанров не обладает ни смысловой, ни сюжетной завершенностью. Чисто внешне это проявляется в том, что “Петербургская летопись” не разделена на главы в пределах одного календарного выпуска. Поэтому здесь нет жанрового лейтмотива, когда происходит варьирование жанрового содержания и приращение смысла. По отношению “Петербургской летописи” можно говорить лишь о жанровых традициях.
Другими оказываются и средства создания единства произведения. Ведущим тематическим мотивом, объединяющим материал, оказывается мотив тайны Петербурга. Его загадка пронизывает жизнь города на всех уровнях. Город наделяется подчас взаимоисключающими качествам: Петербург оказывается красив и уродлив одновременно, реален до приземленности и возвышен до неосязаемости, бесплотности, он предстает городом, возникшим из небытия и устремленным в великое будущее, и городом, на первый взгляд, не имеющим своего характера, но на самом же деле им обладающим, ибо он явился выразителем великой идеи императора Петра I. Каждый из “внутренних жанров”, входящих в “Петербургскую летопись”, лишь приоткрывает загадку Петербурга на одном из уровней жизни города. Причем эта загадка оказывается неоднозначной, многосмысловой и ассоциативно соотносится с целым рядом тем и с размышлениями самого автора.
Взаимодействие этих внутренних жанров при варьировании единого мотива является, с нашей точки зрения, жанрообразующей
доминантой, структурно и типологически определяющей жанровое своеобразие произведения.
Жанровый лейтмотив прогулки (и путешествия) возникает и в “Дневнике писателя” за 1876—1877 гг. Можно говорить о том, что “прогулка” во многом определяет такие главы, как “Будущий роман. Опять “случайное семейство”, “Елка в клубе художников...”, “Мальчик у Христа на елке”, “Колония малолетних преступников.”, “Российское общество покровительства животным...”, “Мужик Марей”, “Столетняя”, “Нечто об одном здании. Соответственные мысли”, “Выезд за границу. Нечто о русских в вагонах” и т.д.
Бесспорно, что данный жанровый лейтмотив не является единственным. Самим своим названием произведение Достоевского соотносится с дневниковой традицией.
В русской литературе XVIII в. было произведение, не имевшее большой известности, однако представлявшее своеобразный синтез художественного и публицистического, личного и предназначенного для публичного восприятия. Это “Дщицы для записывания” поэта и писателя М.Н .Муравьёва (1757—1807). В 1770—1780-е годы он вел дневник, так называемые рабочие тетради, значительную часть которых составляют черновики и варианты к текстам, отчасти напечатанным самим писателем, отчасти в изданиях начала XIX в., а также большое количество записей дневникового характера, путевых заметок, планов повестей и т.п. часть записей связана с деятельностью Муравьёва как преподавателя русской истории и словесности для внуков Екатерины II — Александра и Константина.
В журнале Н.И. Новикова “Утренний свет” в 1778 г. Муравьёв издал “Дщицы для записывания”, представляющие собой цепочку фрагментов, похожих на дневниковые записи. Проза Муравьёва (в том числе и “Дщицы”) явилась предметом детального изучения в работе И.Ю. Фоменко, которая обращает внимание на два важных, с нашей точки зрения, момента. Во-первых, Муравьёв в “Дщицах” на основе дневниковых записей пытался “создать более сложные и подчиненные решению чисто литературных задач жанровые образования”, а во-вторых, сопоставление дневниковых записей и “Дщиц” дает возможность проследить, как происходил переход от конкретной дневниковой записи к фрагменту, и сделать вывод о том, что “в ряде случаев мы имеем дело с литературной обработкой дневниковой за-
писи. Причем та обработка касается и самого языка изложения, и определенной степени типизации”5.
Между “Дщицами” Муравьёва и “Дневником писателя” Достоевского в ряде случаев можно усмотреть тематическую связь. Так, в главе “Золотой век в кармане” (январский выпуск за 1876 г.) речь идет о несоответствии богатейшего внутреннего потенциала и внешнего убожества, когда люди не могут обнаружить в себе внутреннюю красоту: “.даже танцевать не умеют <...> Танец — это ведь почти объяснение в любви (вспомните менуэт)” (22, 12). В контексте рассуждений Достоевского средством, которое подчеркивает неограниченные внутренние способности и возможности современного человека, становится соотнесение с “вечными” образами художественной литературы, причем упоминаются те образы, что получили обобщающее значение и оказались связаны с определенным типом человеческого поведения или чертой характера. Примечательно, что все эти рассуждения даны в форме внутреннего монолога и с этой точки зрения могут рассматриваться как своеобразный лирический фрагмент. Но это и обращение к читателю, к которому в полной мере могут быть отнесены страстные слова Достоевского: “Но беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны!” (22, 12).
В дневниковой записи от 5 сентября 1778 г. Муравьёв описывает урок танцев у Т.С. Бубликова, известного актера-танцовщика, дававшего частные уроки: “Все, что я знал прежде в искусстве, исчезло при едином движении ноги его. Всем четверым ученикам своим не сказал он ни слова, хорошо ль они танцуют или худо. Он только показал, как он делает, взявши маленькую часть Менуэта <. > и нам омерзилось все наше танцование; <...> Бубликов <...> лучшему танцовщику из нас сказал: надобно танцевать или хорошо или ничего.”6.
В контексте записи обнаруживается совершенно отчетливо ее основной смысл: Муравьёв размышляет о самом себе — в соотнесении с вершинными явлениями культуры и красоты. Готовя ту запись для “Дщиц”, он опускает описание уроков танцев и усиливает общечеловеческое звучание своих размышлений, сохраняя, однако, их основной пафос: роль искусства — музыки, живописи, поэзии — и чувства, ими возбуждаемого, мечты, которая открывает в человеке творца.
Был ли знаком Достоевский с произведениями Муравьёва? В пансионе Чермака, где в 1835—1837 гг. учились старшие братья Достоевские, русский язык и литературу преподавал Николай Иванович Билевич, который окончил Нежинскую Гимназию высших наук одновременно с Гоголем, дружил с Н.В. Кукольником, был знаком с А.Ф. Вельтманом и другими известными литераторами7. По словам А.М. Достоевского, “в последние годы, т.е. около 36 года, братья с особенным воодушевлением рассказывали про своего учителя русского языка, он просто сделался их идолом, так как на каждом шагу был ими вспоминаем”8. Билевич, будучи достаточно близок к кругу “Московского телеграфа” (до 1834 г.) и “Телескопа”, не мог не знакомить своих учеников с новинками литературы, рассказывая об авторах, тем более не мог не анализировать яркие явления предшествующей литературы. В то же время он так или иначе руководил чтением своих воспитанников. Естественно, что эти рекомендации отчасти соответствовали и собственным его литературным симпатиям. Так, в частности, известен его интерес к творчеству Н.И. Новикова: в 1847 г. Билевич опубликовал о нем статью9, которая была, скорее, началом задуманного им большого исследования о русском просветителе XVIII в. В ней отмечалось влияние Новикова на творчество многих русских писателей, в том числе и на Карамзина, столь любимого в семье Достоевских”10.
Учитывая сказанное выше, вполне допустимо предположить, что журналы Новикова (и “Утренний свет”, где были опубликованы “Дщицы”) попали в поле зрения юноши Достоевского. Его внимание мог привлечь М.Н. Муравьёв как член Львовского кружка (туда входил любимый в семье Державин) и как писатель, печатавшийся в журналах Новикова.
Любопытно и следующее. Прадедом Достоевского по матери был Михаил Федорович Котельницкий. Он принадлежал к дворянскому роду и занимал должность корректора при Московской духовной типографии. А.М. Достоевский вспоминает о нем: “.личность это была недюжинная. Это можно заключить из того, во-первых, что по должности своей он должен был знать в совершенстве русский язык, и по всем вероятиям находился в близких сношениях со всеми тогдашними литераторами (так как типографий тогда было немного), а судя по времени, мог быть в сношениях и со знаменитым в то время Новиковым”11. Можно предположить, что деятельность Новикова и
писателей, так или иначе связанных с ним, иногда была предметом семейных разговоров и воспоминаний.
Думается, что вся совокупность обстоятельств (биографических, культурных, собственно литературных) позволяет соотнести творчество Ф.М. Достоевского и М.Н. Муравьёва, хотя упоминания об этом писателе у Достоевского единичны (30 (2), 275; 21, 408). Речь может идти об усваиваемой Достоевским литературной традиции
XVIII в. в генетическом и историко-типологическом аспектах.
Формируясь как писатель, одержимый “тоской по текущему”, Достоевский сознательно (и бессознательно) использовал уже освоенные русской литературой художественные структуры, наполняя их принципиально новым содержанием12. Думается, что в творчестве Достоевского происходило своеобразное “оживление”, актуализация многих традиций развития русской словесности. “.особая культурная ситуация России XIX в. <...> заставляла Достоевского, жаждавшего массовой аудитории, искать наиболее известных и доступных ей символов и сюжетов для осмысления действительности: отсюда обращение к легенде, житию, литературной классике”, — пишет Р.Г. Назиров13. Добавим, что Достоевский опирается при этом и на те жанры, которые в XIX в. уже ушли на периферию литературной жизни, а иногда и вообще перестали быть актуальными и востребованными. Однако их жанровая семантика отвечала тем задачам, которые ставил перед собой Достоевский: ему нужно было найти адекватную форму для действенного слова писателя. Такие жанры давала литература XVIII в., когда словесность рассматривалась как могучее средство влияния на общественное сознание, а в самом произведении происходило совмещение эстетического смысла и публицистической направленности; кроме того, подчас произведение, писанное для себя, приобретало некую общую значимость, поскольку фиксировало такие перипетии внутренней жизни отдельного человека, в которых отражалось эпохальное содержание. И наоборот — предназначенное для официально-делового употребления сочинение отражало индивидуальное восприятие мира. Такое соединение обнаруживается в “статейных списках” — своеобразной форме посольской отчетности, которая была функциональна до конца XVII в., а затем постепенно начала осмысливаться как литературная форма14.
Статейные списки — это регулярные посольские “эпистолы”, которые должно было подавать в Посольский приказ. Такие отчеты
представлялись в форме поденных записей обо всем, что происходило с послом, обо всем, что он видел, слышал, наблюдал. Причем сюда включались и отчеты о выполнении собственно посольской миссии, и описание дороги к месту пребывания посольства. Бесспорно, что “статейный список”, давая личностное осмысление действительности, был призван играть роль общественную, влиять на политику государства. В нем происходило совмещение нескольких жанров: дневника и путевых записок, публицистического размышления и своеобразной “физиологии”, описания жизни города, страны. При этом часто включались отрывки из различных сочинений, в том числе и справочных, которые представляли интерес для посла; к посольскому отчету присоединялись и документы, полученные из других дипломатических миссий.
В последней трети XVIII в. и в 70-х годах XIX в. литература обнаруживает общий интерес к пограничным между документальным и художественным жанрам. Это связано с особым мироощущением в исторических обстоятельствах, которые были, безусловно, разными, но объединялись осознанием личностной неповторимости, индивидуальности. В сентиментализме и предромантизме это были неповторимость и индивидуальность чувства, переживания. В 70-х годах
XIX в. (и особенно для Достоевского) взаимоотношения личности и среды становится одним из “кардинальнейших вопросов времени”: трагическое ощущение человеческого “я”, стремящегося к наиболее полному самоосуществлению и обнаруживающего в этом стремлении подчас непреодолимую разъединенность с миром и людьми. Во многом этими причинами объясняется возникновение и самой литературной формы — дневника, которая вбирает черты исповедально-сти, наиболее подходящие для самораскрытия личности, и в то же время, будучи дневником писателя (выходящим либо в составе периодического издания, либо самостоятельно), она наделяется непременным качеством: способностью влиять на общественное мнение, быть связанным с “видимо-текущим, сегодняшним”.
Примечания
1 См.: Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. Л., 1985; Фокин П.Е. Структура и образ автора в “Дневнике писателя” 1876- 1877 гг. Ф.М. Достоевского. Дисс.... канд. филол. наук.СПб., 1995.
2 См. об этом нашу статью: Жанр “прогулки” в русской литературе XVII - начале XIX вв. // Русский язык и литература: Вопросы истории, современного состояния и методики их преподавания в вузе и школе: Общероссийская научная конференция языковедов России: В 3-х ч. Самара: Изд-во Сам ГПУ, 2001. Ч. 3. С. 41-49.
3 О жанровом лейтмотиве у Достоевского см. в нашей статье: “Свое” и “Чужое” в “Дневнике писателя” Достоевского // Достоевский и современность: Материалы Старорусских чтений. Старая Русса, 2001.
4 Комарович В.Л. Петербургские фельетоны Достоевского // Фельетоны 40-х годов. М.; Л., 1930. С. 89- 124; Шарапова Г.А. Ф.М.Достоевский - художник и публицист // Уч. зап. МОПИ им. Крупской. Т. 239. Вып. 13 (Русская литература). М., 1969. С. 58-93.
5 Фоменко И.Ю. Из прозаического наследия М.Н.Муравьёва // Русская литература. 1981. № 3. С. 118.
6 Цит. по: Фоменко И.Ю. Указ. соч. С. 119.
7 См.: Федоров Т.А. Пансион Л.И.Чермака в 1834- 1837 гг.: (По новым материалам) // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974.Т. 1. С. 246-247.
8 Цит. по: Нечаева В.С. Ранний Достоевский: 1821- 1849. М., 1979. С. 47.
9 Московский городской листок. 1847. № 43.
10 Подробнее об этом см.: Нечаева В.С. Ранний Достоевский. С. 44- 53.
11 Достоевский А.М. Воспоминания. СПб., 1992. С. 30.
12 Назиров Р.Т. Реминисценция и парафраза в “Преступлении и наказании” // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1976.Т. 2. С. 88- 95.
13 Там же. С. 92.
14 См.: Лихачёв Д.С. Повести русских послов как памятники литературы // Путешествия русских послов XVI-XVII вв.: Статейные списки. М.; Л., 1954; Тлушанина Н.И. К проблеме жанрового своеобразия “Архива или статейного списка” А.А. Матвеева // Исследования по истории литературы и общественного сознания феодальной России. Новосибирск, 1992.
