CC BY
39
Дмитрий Фурман, доктор исторических наук ДИВЕРГЕНЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ СИСТЕМ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Исходная точка для нас - оценка политических и гражданских свобод всех стран мира, которые с 1972 г. каждый год выставляет американская неправительственная организация «Дом свободы (Freedom House)». Оценки даются экспертами на основании довольно сложной процедуры, по шкале от 1 до 7, где 1 - максимальная демократия, а 7
— максимальный тоталитаризм. Главным при определении степени политической свободы являются оценки, во-первых, того, «насколько система дает возможность свободного выбора из кандидатов на властные должности и насколько независимо от государства выдвигаются сами кандидаты», во-вторых, насколько эти избранные могут реально править без ограничений со стороны таких не демократических институтов, как монарх, армия или церковь. При определении уровня гражданской свободы оцениваются свобода слова, собраний, организаций, образования, религии, экономической деятельности. Степень гражданских и степень политических свобод всегда тесно связаны. Тем не менее, они не полностью совпадают. Максимальным расхождением между оценками политической и гражданской свободы могут быть два пункта из семи. На основании оценок по этим шкалам экспертами из «Фридом Хауз» страны причисляются к трем категориям — свободных (средняя оценка по обеим шкалам — от 1 до 2,5) , частично свободных (от 3 до 5) и несвободных ( от 5,5 до 7).
Разумеется, эти экспертные оценки могут быть неточными из-за недостатка информации или из-за предубеждений оценивающих. Но эта неточность возможна лишь в относительно узком диапазоне, я думаю — не более, чем на один пункт из семи. Учитель может поставить 4 с минусом за работу на 3 с плюсом, но не 5 за работу на 2. Иногда оценки экспертов «Фридом Хауз» не полностью совпадали с моими представлениями, но я вполне допускаю, что оценки экспертов - вернее.
Оценки постсоветским странам даются «Фридом Хауз» с 1991 г., года распада СССР. Но за 1991 год были выставлены и общая
оценка по СССР, и отдельные оценки по республикам. Общая оценка СССР в 1991 г. была и по политическим, и по гражданским свободам — 4. Таким образом, СССР в целом оценивался как находящийся на полпути от тоталитаризма к демократии. На этой середине пути он и умер. Далее начинается (а вернее, продолжается, ибо начался он еще «внутри» горбачёвского СССР) процесс дивергенции политического развития отдельных республик.
Таблица
Оценки постсоветских стран экспертами «Фридом Хауз»
Страна Политические права, 1991 г. Граждан- ские свободы, 1991 г. Политические права, 2003 г. Граждан- ские свободы, 2003 г. Категория, 2003 г.
1 2 3 4 5 6
Эсто- ния 2 3 1 2 Свободная
Латвия 2 3 1 2 Свободная
Литва 2 3 1 2 Свободная
Молдо- ва 5 4 3 4 Частично свободная
Украи- на 3 3 4 4 Частично свободная
Арме- ния 5 5 4 4 Частично свободная
Грузия 6 5 4 4 Частично свободная
Россия 3 3 5 5 Частично свободная
Азербай- джан 5 5 6 5 Несвобод- ная
Казах- стан 5 4 6 5 Несвобод- ная
Кирги- зия 5 4 6 5 Несвобод- ная
Таджи- кистан 3 3 6 5 Несвобод- ная
Бело- руссия 4 4 6 6 Несвобод- ная
Узбеки- стан 6 5 7 6 Несвобод- ная
Турк- мения 6 5 7 7 Несвобод- ная
Процесс дивергенции виден на таблице достаточно отчетливо. Общесоюзная оценка в 1991 г. — 4, разброс оценок отдельных республик за 1991 г. — от 2 до 6 по политическим и от 3 до 5 по гражданским свободам. В 2003 г. этот разброс уже от 1 до 7 и от 2 до 7. Шесть стран — страны Балтии, Молдова, Армения и Грузия улучшили свои оценки по сравнению с 1991 г., девять стран, включая Россию, -ухудшили.
Естественно, что в данной статье мы не можем описывать все 15 постоветских политических режимов и их изменения с 1991 по 2004 г. Но некоторый комментарий к таблице все же нужен.
* * *
Все три страны Балтии фактически еще в конце советской эпохи создали политические системы, где в рамках единых стабильных демократических «правил игры» осуществляется ротация власти через выборы. В этих странах уже много раз оппозиция и правящие партии менялись местами, и ни разу находящиеся у власти лица и партии не пытались не допустить политических противников к власти, прибегая к незаконным методам или «по ходу дела» изменяя законодательство .
Самой свободной из «частично свободных», по оценке «Фридом Хауз», стран в настоящее время является Молдова. Молдова прошла через период хаоса и гражданской войны, тем не менее, здесь возникла система, при которой оппозиция может придти к власти. Сейчас Молдова — единственная европейская стран, где правит компартия, пришедшая к власти демократическим путем и, насколько нам известно, не стремящаяся закрепить свое положение неправовыми методами. Но Молдова, даже если отвлечься от наличия приднестровского сепаратистского государства — очень расколотое общество, где конфликты, прежде всего — по проблемам национальной самоидентификации молдаван (как румын или как самостоятельной нации) постоянно выносятся на улицу. Той стабильности и «отла-женности» демократических механизмов, какая есть в Балтии, в Молдове нет.
Украина, Армения и Грузия сейчас имеют одинаковые оценки и находятся на равном расстоянии и от демократического и от тоталитарного «полюсов».
Украина снизила свои оценки. В начале 90-х — это было более свободное общество, чем сейчас. В 1994 г. в Украине произошла демократическая ротация власти (от Л.Кравчука к Л.Кучме). Первый приход к власти оппозиции мог стать началом демократического пути развития. Однако этого не произошло. Ставший главой государства в результате первой демократической ротации Л.Кучма и его окружение стали делать все возможное, чтобы не допустить следующей ротации, меняя по ходу дела «правила игры» и, возможно, даже прибегая к криминальным методам («дело Гонгадзе»). Украина остается на «распутье», на середине пути, и ее будущее развитие в громадной мере будет определено ближайшими президентскими выборами.
Армения 1991 г., ведущая войну за Карабах, — это «военный лагерь» или «осажденная крепость». После установления перемирия президент Л. Тер-Петросян пытался сохранить власть запретами оппозиционных партий, преследованиями противников и широкомасштабными фальсификациями результатов выборов. Однако, «ротация» в Армении все же происходит, хотя и не демократическим путем. В 1998 г. Л.Тер-Петросян отстраняется от власти путем «мирного военного переворота» (ультиматумом «силовиков»), результаты которого затем легитимизируются выборами. Но хотя одним из обвинений власти Л.Тер-Петросяна была фальсификация результатов выборов, пришедшая ей на смену власть Р.Кочаряна так же, и, очевидно, не без оснований, обвиняется оппозицией в аналогичных подтасовках.
Грузия 1991 года — это страна со слабым президентом с сильными авторитарными тенденциями (З.Гамсахурдиа), погруженная в состоянии анархии. В январе 1992 г. президент свергается вооруженным путем. Мятежники призывают бывшего советского руководителя Грузии Э. Шеварднадзе, которому с большим трудом удается обуздать анархию и установить систему, при которой оппозиция могла относительно свободно существовать, но не могла прийти к власти, поскольку результаты выборов подвергались широкомасштабной фальсификации. В октябре 2003 г. происходит мирная «революция роз», свергшая Э.Шеварднадзе. Будущее нового грузинского режима пока неопределенно.
Россия сейчас - ближе к тоталитарному, чем к демократическому «полюсу». Ее оценка (5) на четыре пункта отстоит от максимальной оценки демократичности, которую получили страны Балтии, и только на два пункта от максимальной оценки авторитаризма,
которую получила Туркмения. На протяжении 1991 — 2003 гг. оценки России ухудшились на два пункта. Между 1991 и 2003 годами происходит кровавый переворот октября 1993 г., когда Б.Ельцин разогнал силой парламент, принятие на сомнительном референдуме декабря 1993 г. «суперпрезидентской» конституции, не менее сомнительные выборы 1996 г., передача власти В.Путину, ликвидация В.Путиным «очагов сопротивления» президентской власти и быстрое продвижение к однопартийной системе. Если во всех странах, имеющих сейчас лучший рейтинг, чем Россия, за постсоветский период все же были ротации власти ( демократическая, как в Украине, или «силовые», как в Армении и Грузии), то Россия — страна, где на протяжении всей постсоветской истории вообще не было ротации.
Азербайджан — страна, которая в начале постсоветской эпохи прошла через два переворота, результаты которых были затем закреплены выборами — переход власти от А.Муталибова к Народному фронту во главе с А.Эльчибеем в 1992 г. и переход власти от А.Эльчибея к Г.Алиеву в 1994 г. Г.Алиев смог выстроить режим «безальтернативного президентства», где эта безальтернативность достигается прежде всего фальсификацией результатов выборов, масштабы которой, очевидно, максимальные на постсоветском пространстве. Азербайджан — вторая после России постсоветская страна, где была осуществлена передача власти от президента к назначенному им преемнику, и единственная, где этим преемником стал сын президента.
Казахстан и Киргизия, как и Россия — страны, в которых за весь постсоветский период оппозиция ни разу — ни демократическим, ни силовым путем — не приходила к власти (хотя конституции менялись всегда в сторону усиления президентской власти, и Назарбаев, и Акаев правили при трех разных конституциях).
Таджикистан начинал с попытки установить демократию, приведшей к длительной и кровавой гражданской войне. Сейчас в Таджикистане устанавливается режим, схожий с режимами его соседей.
Белоруссия, как и Украина, прошла через демократическую смену власти в 1994 г., но, как и в Украине, эта первая ротация не стала началом системы, основанной на единых «правилах игры» для власти и оппозиции. Как и Л.Кучма, А.Лукашенко направил свои усилия на создание системы, исключающей победу оппозиции, путем изменений Конституции, организации недемократических выборов и референдумов и фальсификации их результатов и активного исполь-
зованием спецслужб (Белоруссия — страна, где наиболее активные противники президента «таинственно» пропадают). При этом успехи Лукашенко в построении системы, исключающей возможность легальной победы оппозиции, — значительно больше, чем у его украинского коллеги, а методы — значительно жестче.
И в Таджикистане, Казахстане, Киргизии, и даже в Белоруссии все же есть реальная легальная оппозиция, хотя политическая система организована так, что прийти к власти она не может. В Узбекистане легальной оппозиции сейчас практически нет, а есть только «псевдомногопартийность» по типу «стран народной демократии».
В Туркменистане нет и ее. Туркменистан — это гротескный заповедник тоталитаризма, где стоят золотые статуи Туркменбаши, все учат написанную им священную книгу Рухнамэ и даже месяцы года переименованы в честь «сардара» и его родителей.
Туркмения и страны Балтии — это два полюса постоветского политического развития. В советское время в этих странах формальная институциональная структура была тождественной. Сейчас они настолько различны, что даже сравнивать их — бессмысленно.
* * *
Таким образом, мы видим, что постсоветские страны очень быстро стали удаляться друг от друга по своим политическим системам и создали за годы, прошедшие после падения СССР, самые разные системы во всем диапазоне от развитой демократии до «развитого тоталитаризма». А отсюда следует вывод, который может показаться неожиданным, но который логически неизбежен: советское социалистическое прошлое не повлияло сколько-либо существенно на постсоветское политическое развитие.
Естественно, что никакой общий фактор не может объяснить различий, поэтому общие советские стартовые условия не могут объяснить дивергенцию режимов бывших советских республик. Но если бы эта дивергенция была в узком диапазоне, мы могли бы усмотреть действие фактора «советскости» в этом «сужении диапазона». И в 1991 г., когда дивергенция и диапазон оценок не были еще столь велики, мы, действительно, можем увидеть некоторое влияние позднесоветских условий. Внутри горбачёвского СССР для республик невозможно было создать ни полностью демократического, ни полностью тоталитарного режима. И для того, и для другого нужны были
независимость и какое-то время. Но уже через несколько лет после распада СССР и исчезновения сдерживающей силы центра и те, кто с самого начала ( еще «внутри» СССР) пошел по пути демократического строительства, и те, кто пошел по пути «строительства авторитаризма», достраивают свои здания, и дивергенция и, соответственно, разброс оценок достигают максимально возможных размеров. Туркмения получает оценку авторитаризма 7 уже в 1992 г., оценку 1 Литва получает в 1995 г., Эстония — в 1996, Латвия — в 1997 г., с этого времени эти оценки не менялись.
Но если постоветские страны за несколько лет могли стать и такими, как Туркмения, по оценке свободы находящаяся на одном уровне с Ливией, Саудовской Аравией и Северной Кореей, и такими, как страны Балтии, оценка свободы которых равна оценке свободы Британии и Швейцарии, значит, они могли все, и фактор общего советского наследия практически никак не сдерживал и не направлял их развития. Распределение политических систем на нашем пространстве приблизительно соответствует их распределению в мире. Так, свободных стран у нас 3 из 15, т. е. 20%, в мире — 44%, частично свободных — 33%, в мире — 34%, несвободных — 47%, в мире — 26%. Постсоветский мир в целом — несколько менее свободный, чем остальное человечество, но приписывать это действию фактора советского наследия никаких оснований нет.
* * *
Какие же факторы объясняют дивергенцию? Очевидно, самое большое значение имеет «цивилизационный» фактор. При взгляде на таблицу он «бросается в глаза».
Все три страны Прибалтики, являющиеся, по оценкам «Фридом Хауз», полностью свободными — это страны с западными формами христианства — лютеранством и католичеством, единственные страны с этими религиями, входившие в СССР.
Пять стран, «частично свободных», - это четыре православные страны плюс Армения с ее особой восточно-христианской национальной церковью.
Шесть «несвободных» стран — это пять мусульманских стран плюс православная Белоруссия. Из всех постсоветских мусульманских стран ни одна не попала в категории «свободных» и «частично свободных».
Эта бросающаяся в глаза тесная связь религиозноцивилизационной принадлежности стран и их оценок по степени свободы полностью соответствует нашим общим знаниям о развитии современной демократии, впервые победившей в ряде протестантских стран, затем распространившейся на католический мир и сейчас охватившей лишь некоторые не христианские страны, и оценкам, которые дает «Фридом Хауз» разным странам мира.
«Постсоветскость» не определяет итоги политического развития и вообще не влияет на них сколь либо заметно — постсоветские страны могли выработать предельно далекие друг от друга формы политического устройства. Но цивилизационная принадлежность определяет их политическую эволюцию так, что в результате сейчас они оказались предельно далеки от некоторых других «братских» советских республик, но очень близки к странам, никогда не входившим ни в СССР, ни в «соцлагерь», но принадлежащих к той же религиозно-цивилизационной традиции.
Так, страны Балтии — предельно далеки от ранее «братской» Туркмении, но так же близки к Швеции, Франции, Британии. В группу стран, имеющих ту же, что и страны Балтии, максимальную оценку по демократичности (1), входят 59 стран. Из них — 29 протестантских, 23 католических, 3 православных, а также Япония, Израиль и Маврикий. Там нет ни одной мусульманской страны. И, наоборот, в группе стран, получивших оценку 7, нет ни одной протестантской и только одна католическая (Куба).
«Переходная» группа постсоветских «частично-свободных» стран, с оценками от 3 до 5, полностью состоит из стран православных и восточно-христианских (Армения). В нее входят все православные постсоветские страны, кроме «несвободной» Белоруссии. В мире в целом группа «частично свободных» — самая «цивилизацион-но пестрая», в нее входят очень разные страны. Но другие православные и восточно-христианские страны при высоком разбросе их оценок также тяготеют к «переходным», средним оценкам. Три из них — Болгария, Кипр и Греция сейчас имеют высшую оценку демократичности (1), одна, Румыния — оценку 2, две, Македония и Сербия с Черногорией — 3, а восточно-христианская Эфиопия, чей вариант христианства близок к армянскому, получила оценку 5 (такую же, как Россия, и на один пункт хуже армянской).
Группа «несвободных» постсоветских стран состоит из шести мусульманских стран плюс Белоруссии. И опять таки, наши мусуль-
манские страны по созданным им политическим режимам очень далеки от стран Балтии или Молдовы, но очень близки к другим мусульманским странам. Из 41 страны с мусульманским большинством населения ни одна не получила оценку 1, только две получили оценку 2 и попали в группу свободных (Мали и Сенегал), три — оценку 3 и признаны «частично свободными» (Албания, Индонезия и Турция), оценку 4 получили три страны, оценку 5 - семь стран, оценку 6 - 18, 7
- восемь. Всего в мире 17 стран получили оценку 7, т. е. их режимы признаются законченными авторитарными и тоталитарными. Из них мусульманских — 8. Из 32 стран мира, получивших оценку 6, мусульманских - 18, а христианских — одна Белоруссия. Туркменистан и Узбекистан - «рядом» не с постсоветскими, но не мусульманскими Литвой или Латвией, а с мусульманскими, но не постсоветскими Суданом, Саудовской Аравией, Ираком, Ливией, Сирией.
Создается впечатление, что, как только исчезла принудительная советская унификация, которая никак не могла изменить глубокие «цивилизационные коды» входивших в СССР стран, они оказались там, где их естественное «место». При этом элемент подражания, сознательного уподобления большой роли не играл. Страны Балтии, действительно, сознательно строили свои системы по европейским образцам, с самого начала взяв курс на интеграцию в западные структуры. Но нет никаких оснований полагать, что лидеры Узбекистана или Туркмении брали себе за образцы Ирак или Ливию. Дело не в подражании и не в ориентации на какую-то группу стран (никакой сознающей свою общность и родство авторитарной группы стран вообще нет, и все постоветские страны если на кого и ориентируются, то на Запад, а быть в одной группе с Ираком и Ливией не хочет никто), а в объективно существующем родстве. Человек может подражать какому-нибудь актеру, а отнюдь не отцу или брату, которых он может и не любить, но похож-то он на отца и брата!
* * *
Значение религиозно-цивилизационного фактора — настолько велико, что возникает естественное искушение объявить его чуть ли единственно значимым. Но все же ясно, что действие его — ограничено. Это — один из факторов политического развития, действие которого может модифицироваться действием других факторов. Связь
цивилизационной принадлежности и политических режимов очевидна. Но так же очевидно, что связь эта — не прямая и не однозначная.
Так, православные постсоветские страны получили оценки в разбросе от 3 (Молдова) до 6 (Белоруссия), а мусульманские — в разбросе от 5 до 7. Ясно, что этот разброс не может быть объяснен общими для них цивилизационными факторами. Если же мы выйдем за пределы постсоветского пространства, разброс окажется еще больше. Так среди православных стран есть три страны, имеющие оценку 1. Мусульманские страны в основном имеют оценки 5-7, но есть две страны с оценкой 2 и три — с оценкой 3. Конечно, можно сказать, что это — исключения, вызванные особыми обстоятельствами. Но в любом случае это значит, что религиозно-цивилизационная принадлежность — лишь фактор, который очень важен, но действие которого может быть сильно изменено действием каких-то других факторов.
Чтобы попытаться как-то объяснить разброс в пределах религиозно-цивилизационных общностей, мы должны искать дополнительные факторы. Здесь возникает множество вопросов, и можно выдвинуть много гипотез, разной степени достоверности.
Так, пытаясь объяснить отличия Молдовы и других стран, можно указать на то, что в межвоенный период Молдова была не в составе СССР, а в составе Румынии, общества не демократического, но все же не тоталитарного. Отличия украинского и российского режимов, несомненно, связаны с разными типами национального самосознания (связью русского самосознания с ролью имперской нации, а украинского — с ролью нации, борющейся за свободу) и влиянием разных государственных традиций (полуанархического казацкого государства и самодержавного русского), можно также указать на роль Галичины, на больший культурный и религиозный плюрализм Украины и на многое другое. Объясняя отличия Азербайджана от Узбекистана, мы можем указать, что Азербайджан дольше был в составе Российской империи и азербайджанская элита была под сильным влиянием европейской культуры, можем указать на Азербайджанскую республику периода гражданской войны в России. Различия Киргизии и Казахстана с Узбекистаном — это в громадной мере различия обществ «кочевой демократии» и земледельческих обществ с государственной деспотической традицией.
Факторы множатся, начинают «путаться», терять свою однозначность и определенность. Мы вынуждены «громоздить» один на другой, делая оговорки и вступая в противоречия. Так, Белоруссия —
тоже не имеет российской самодержавной традиции, в ней — большое католическое меньшинство. Тем не менее, Белоруссия имеет оценку 6, а Россия — 5. Туркмения в прошлом — тоже кочевое общество, как и Казахстан с Киргизией. Но оценка Казахстан и Киргизии — 5, а Туркмении — 7. Наверное, если мы будем специально изучать туркменскую историю, сравнивая ее с казахской, мы найдем какие-то объяснения различию их теперешних политических систем. Но вряд ли эти объяснения будут строгими и однозначными. Такие объяснения постепенно переходят в исторический анализ и даже просто в историческое описание, математически подтверждаемое указание на факторы постепенно переходит в описание процесса («как это получилось»).
При этом, хотя само стремление свести все к каким-то долговременным факторам естественное и правильное, это — стремление найти социальные и культурологические закономерности, но полное такое сведение означало бы, что конкретные люди - Горбачёвы и Ельцины, Бразаускасы и Ландсбергисы, Эльчибеи и Алиевы - вообще ничего не значат, это просто символы неких «факторов». Но это все же не так.
Конкретные люди, конечно, значат значительно меньше, чем им самим кажется. Человек идет на выборы и свободно опускает бюллетень за такого-то кандидата. Это — его выбор. Но статистика говорит, что 90% людей его возраста, образования, социального положения голосуют, как и он, и следовательно то, что субъективно кажется свободным и, может быть, даже мучительным, выбором, социально и культурно предопределено. Правитель борется с соперниками, с громадным трудом выстраивает «властную вертикаль», добивается своей «безальтернативности» и думает про себя: «Какой я молодец, с какими трудностями справился!». Но рядом то же самое и с тем же успехом делает другой правитель, причем с совсем иными личностными характеристиками. Академик А.Акаев, партийный бюрократ Н.Назарбаев, утонченный интеллектуал и почти диссидент Л.Тер-Петросян, бывший работник КГБ В.Путин и бывший председатель колхоза А. Лукашенко — люди очень разные. Но режимы, созданные ими, — очень похожи.
Культура значит больше, чем личности и конкретные политические ситуации, и религиозно-цивилизационный выбор князя Владимира, совершенный более тысячи лет назад, или выбор хана Узбека, принявшего ислам, или выбор Ягайлы, ставшего католиком, -
более важны, как факторы, определяющие теперешние политические системы, чем все «выборы» М.Горбачёва, Б.Ельцина, В.Ландсбергиса и Н.Назарбаева.
Тем не менее, личностные факторы имеют значение для современных политических систем, и мы можем уловить их действие в процессе нашей дивергенции. Культурные и иные долговременные факторы определяют веер возможностей и большую или меньшую вероятность становления того или иного режима. Но субъективный фактор может оказаться настолько сильным, что иногда выбирается не самый вероятный вариант.
Например, Белоруссия по своей культуре, как я думаю, — не страна, для которой естественно попадание в одну группу с мусульманскими деспотиями, и объяснить авторитаризм белорусского режима нельзя без учета чисто субъективного и случайного фактора — яркой и сильной личности белорусского президента. И то, что туркменский режим представляется гротескным даже для узбеков, вряд ли выводимо из глубоких особенностей туркменской культуры. Конечно, создание в Туркмении в постсоветский период демократического режима можно считать практически исключенным, но то, что авторитаризм здесь перерос в тоталитаризм, а не принял более мягкую форму, хотя бы такую, как в других центральноазиатских странах, наверняка, «заслуга» С. Ниязова. Украина, спокойно и мирно прошедшая через первую ротацию власти, наверное, имела шансы вступить на путь, по которому пошли Балтийские страны и Молдова. То, что этого не произошло, несомненно, во многом определила личность Л. Кучмы.
Это — примеры, когда личности правителей были факторами, сдвигающими страну в сторону большего авторитаризма. Но, несомненно, есть и противоположные. Когда в Литве в 1993 г. неожиданно для всех победила Демократическая партия Труда А.Бразаускаса (бывшая компартия Литвы), что было первым в серии возвращения во власть партий «перестроившейся» коммунистической номенклатуры, для возглавлявшихся В.Ландсбергисом «демократов»-саюдистов это был шок. По Литве поползли слухи, что «коммунистов» к власти не пустят. Теоретически возможность этого была, и, наверняка, такое искушение у «демократов» было. Но этого не произошло. Это — конкретная ситуация, решали здесь конкретные люди, и то, что решение было именно таким, было вероятно, но не предопределено на 100%.
Личности не могут все, не могут произвольно отменить действие мощных факторов, но они могут видоизменить их действие в определенных диапазонах, и чем сильнее личность, чем в более сильной властной позиции она находится, и чем неопределеннее ситуация в стране, тем больше диапазон возможностей этой личности. Очевидно, при любой комбинации личностных и ситуативных факторов Туркмения сейчас не могла бы иметь режим, получивший оценку 1 или 2, а Литва — режим с оценкой 7 или 6. Но Туркмения могла бы иметь режим с оценкой 6 или 5, а Литва — 2 или даже 3. Теперешняя картина политического устройства постсоветских стран в 1991 г. не была единственно возможной. Принципиально иной картины возникнуть не могло, но могли реализоваться и чуть более «либеральные», и чуть более «тоталитарные» варианты. Очевидно, действие личностных и случайных, ситуативных факторов — не только ограничено (никто не мог бы сделать в постсоветской Туркмении развитую демократию, а в Эстонии — развитый тоталитаризм), но и ограничено по времени. Так, Белоруссия, очевидно, под влиянием личностного и ситуационных факторов, имеет не совсем тот режим, который естественен для нее по ее цивилизационному типу. «Нормальная» оценка для нее - 3 или 4. И можно предполагать, что, рано или поздно, с неизбежным уходом А.Лукашенко, исчезновением сильного личностного фактора, режим быстро и прочно изменится в более демократическом направлении. Наоборот, относительно высокая степень демократичности раннего постсоветского Таджикистана тоже не соответствовала его цивилизационномцу типу и была вызвана особой ситуацией. Сейчас Таджикистан имеет ту же оценку, что и его территориальные соседи и цивилизационные братья.
* * *
Другие факторы — от глубоких факторов, связанных с особенностями культуры народа, до чисто субъективных - видоизменяют действие религиозно-цивилизационного фактора, но все равно он остается важнейшим. Но в чем же заключается его роль?
Совершенно очевидно, что этот фактор не определяет однозначно характер политического режима. Нет мусульманских, протестантских и православных режимов. Конечно, есть то, что придает стилистическое своеобразие даже однотипным режимам стран, принадлежащих к разным цивилизационным группам. Южнокорейская
демократия отличается от литовской, а туркменский тоталитаризм отличается от северокорейского. (А когда в России будет демократия, это тоже будет демократия «в русском стиле».) Но это - именно «стилистические» и не принципиальные отличия. Принципиальных отличий статуй Туркменбаши и Ким Ир Сена нет. Как нет и принципиальных отличий этих статуй от статуй Сталина или Муссолини.
Оценка режима — это именно оценка режима, а не цивилизационной принадлежности, хотя цивилизация — фактор, сильно влияющий на характер и, соответственно, оценку режима. Здесь вполне уместна аналогия с обычными оценками, которые ставятся детям в школе. Оценки ставятся за математику или русский язык, а не за личности или за социальную или национальную принадлежность учеников. Но шансы на то, что сын бедного мигранта из Центральной Азии будет по русскому не вылезать из двоек, а сын московского профессора будет без особого напряжения получать пятерки, — очень велики. (Хотя бывают очень способные к языкам дети бедных мигрантов и неграмотные дети интеллигентных москвичей.) Точно так же для такой страны с протестантской религиозно-культурной традицией, как Эстония, построить систему, заслуживающую оценку 1, — легко, и даже особой заслуги здесь нет. А для Узбекистана - очень трудно. (И поэтому любые успехи в построении демократии стран с цивилизационными традициями, не способствующими легкому усвоению демократических норм, — особенно ценны. Оценки 2, которую имеют Мали и Сенегал, и 3, которую имеет Турция, — ценнее, чем эстонская единица. (Хорошему учителю твердая тройка за русский, полученная сыном бедного таджикского мигранта, должна доставлять больше радости, чем пятерки профессорского сына.)
Оценки режимов — это оценки их соответствия определенной норме, возникшей и выработанной в определенной цивилизационной среде, но к нашему времени приобретшей общечеловеческое значение. Общечеловеческое значение этой нормы видно и в том, что ее не отрицают и те, кто ей не следует. Власти ни одной из постсоветских стран, имеющих оценки 6 и 7, даже туркменские, не утверждают, что демократия — это плохо и не нужно. В отличие от традиционалистских режимов и в какой-то мере даже тоталитарных режимов прошлого века, никто сейчас не решается отрицать демократию, но ее подменяют обманом и имитацией (фальсифицированными выборами, фактически «избранным» президентом, парламентом и т.п.). У этих властей есть лишь два способа как-то отвечать на обвинения в
авторитаризме. Во-первых, это просто отрицание своего несоответствия нормам и обвинений в предвзятости ( как ученик может говорить, что «учитель придирается»!) — утверждается, что явно сфальсифицированные выборы были очень честными, что посаженные в тюрьму политические противники сидят за уголовные преступления, что оппозиция не представлена в парламенте, потому что народ ее не любит, а любит президента и т.д. (что просто обман с некоторыми элементами самообмана). Во-вторых, это утверждение, что для развитой демократии нужно время и не надо применять к их странам слишком строгие требования. «Когда-нибудь мы дорастем до развитой демократии, а пока будем жить, как умеем». Н.Назарбаев и покойный Г.Алиев повторяли эту мысль в разных выступлениях десятки раз. И хотя в мотивации этих заявлений очевиден элемент своекорыстия, в них есть своя правда.
Демократия — общечеловеческая норма, и ее могут достигнуть (и, очевидно, в конечном счете, достигнут) все. Цивилизационный фактор — не фактор, делающий для кого-то достижение демократии невозможным, но лишь фактор, делающий его более или менее трудным, а время, необходимое для ее достижения, более или менее длительным. Само же направление — на достижение демократии - им также не определяется, как никакими индивидуальными или социальными особенностями учеников не определяются ни правила русской грамматики, ни требования ее усвоения. Однако, странам с разными культурами приходится преодолевать разные трудности и для достижения нормы им нужно разное время. Достичь русской грамотности может любой нормальный человек. Но сыну приехавшего в Москву в поисках работы на стройке таджика — трудно, и ему нужно больше времени.
Даже с 1972 г., когда «Фридом Хауз» стал публиковать свои оценки, что в масштабах всемирной истории — очень небольшой срок, место демократии в мире резко изменилось. В 1972 г. из 151 независимой страны только 21 страна (13,9 %) получила оценку 1, а 19 (12,6%) - оценку 2. Сейчас из 195 стран первых - 59 (30%), а вторых — 26 (13,3%). Распад СССР сам по себе не привел к успехам демократии. Только четыре страны, входившие в СССР, причем — самые маленькие (три страны Балтии и Молдова), имеют сейчас лучшую оценку, чем общая позднесоветская (4). Более того, пять стран имеют ту же оценку, что и догорбачёвский СССР (6), а три страны — худшую оценку (7). Но распад соцлагеря привел к быстрой демократизации
всех европейских социалистических стран и, как это ни удивительно, Монголии, которая прочно удерживает оценку 2. Кроме того, за это время прошли и совершенно не связанные с распадом СССР и соцлагеря широкомасштабные процессы демократизации Южной Европы (Испании, Португалии, Греции) и большинства стран Латинской Америки.
А если взять большие временные отрезки, то масштабы успехов демократии — просто грандиозны. Если бы задним числом поставить оценки разным странам за, скажем, 1900 г., оценку 1, очевидно, не получила бы ни одна страна, и лишь несколько стран получили бы оценки 2 и 3. Те страны, в которых сейчас стабильные демократии, еще относительно недавно прошли через страшные тоталитарные диктатуры (Гитлер и Муссолини отстоят от нас всего на два поколения). Страны Балтии, которые так успешно и быстро создали сейчас демократические системы, в межвоенный период все три, (Литва — в 1926 г., Эстония и Латвия — в 1933), пришли к режимам, значительно более близким к теперешним центральноазиатским, чем к теперешним балтийским. Это сейчас С.Ниязов выглядит гротескной и даже несколько карикатурной фигурой, а в конце 20-х — 30-х годах прошлого века в каждой стране Южной и Центральной Европы было по Ниязову.
Демократия — объективная цель, к которой движется современное человечество. Ни цивилизационная принадлежность, ни какие-то другие культурные и исторические особенности, не определяют ни этой цели, ни неизбежности движения к ней. Они определяют только то, что кто-то из идущих проходит расстояние быстро и без труда, кто-то плетется, останавливается и даже периодически поворачивает назад. Но общее расстояние до цели у каждого идущего со временем становится все меньше, а тех, кто уже добрел, становится все больше.
Постсоветский мир, вернее, страны СНГ (постсоветский мир без Балтии), — приблизительно на том же уровне демократического развития, как мир Южной и Центральной Европы в 20-30-е годы. Но мир в целом изменился. Авторитарные и тоталитарные режимы меж-военного периода были сильнее, увереннее в себе, они находились в более благоприятной для них среде. Наши авторитарные правители врут, имитируют демократию и говорят, что их странам нужно время для создания демократической системы. Последнее — не ложь. Время действительно нужно, хотя очень трудно представить себе ситуацию,
когда правитель скажет: «Теперь это время настало, и я могу уйти и пустить к власти своих противников». О пришествии этого времени они или их преемники узнают, как узнал Э.Шеварднадзе, по толпам на улицах, требующим его отставки и демократических выборов.
Статья предоставлена автором для публикации в бюллетене «Россия и мусульманский мир»
Елена Байкова, Татьяна Ивсенко,
журналистка
РУССКИЙ ЯЗЫК НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
В политических кулуарах всех стран СНГ иногда вспоминают, как в момент распада СССР влиятельный американский политолог З.Бжезинский порекомендовал новым элитам независимых государств начать свою деятельность с «дерусификации». Якобы он считал разговорный русский и печатные издания на негосударственном языке угрозой национальной безопасности. Только спустя годы лидеры СНГ поняли, что изоляция русского языка - вопрос не только гуманитарной, но в первую очередь экономической политики. Но, поскольку это сулило выгоды новым элитам, напутствие американского друга стало активно воплощаться в жизнь.
Население, России сегодня составляет столько же, сколько население остальных 14 бывших советских республик - более 140 млн. человек. И не менее 100 млн. граждан независимых государств пока еще знают русский. Однако уже через десять лет даже политики этих стран вряд ли смогут общаться друг с другом без переводчика. Согласно переписям населения в странах СНГ, тех, кто называет себя этническими русскими, а русский язык считает родным, с каждым годом становится все меньше. Так, в Таджикистане, где к моменту распада СССР проживало около 400 тыс. этнических русских, сейчас их не более 60 тыс. На Украине в 2002 г. этническими русскими официально назвали себя только 7,8 млн. граждан против 12,2 млн. в 1989 г. Большинство из тех, кто в графе «национальность» заменил слово «русский» на «украинец», поясняют, что в этой стране русский стал неперспективным языком. В Туркмении (после отмены президентом Ниязовым института двойного гражданства и начатых после этого
