CC BY
41
УДК 81'23
дислокационно-компрессивная метонимия (на материале сУБстАнтивно-АДЪЕктивных словосочетаний)
сигал кирилл Яковлевич
доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник, заведующий отделом экспериментальных исследований речи
Институт языкознания РАН 125009, Россия, Москва, Большой Кисловский пер., 1/1
В статье предпринята попытка подойти к понятию синтаксической метонимии и рассмотреть одну из ее разновидностей в сфере свободных словосочетаний. Показано, что синтаксическая метонимия позволяет объяснять, как происходит синтаксическая развертка предложения-высказывания в условиях нестандартного семантико-синтаксического интерфейса. В последнее время синтаксическую метонимию стали исследовать в когнитивной лингвистике, в психо- и нейролинг-вистике, к ней обращаются в таких направлениях, как теория дискурсивной метонимии и метонимическая грамматика. В статье описан такой тип вторичной синтаксической метонимии, как дислокационно-компрессивная метонимия, на материале субстантивно-адъективных словосочетаний русского языка. В таких конструкциях наблюдается противоречие между синтаксической и семантической зависимостью адъективного компонента. Автор статьи объясняет структурный механизм этих словосочетаний, семиотико-семантическую природу, дискурсивные свойства, особенности их порождения и восприятия. В психолингвистическом эксперименте показано, что аутентичная смысловая интерпретация словосочетания с дислокационно-компрессивной метонимией обеспечивается только в дискурсе. Такие свободные словосочетания принадлежат экспрессивному синтаксису и относятся к гипаллаге. «Деривационные истории» словосочетаний с дислокационно-компрессивной метонимией свидетельствуют о том, что порождение свободных словосочетаний не исчерпывается механизмами валентностного синтаксиса.
Ключевые слова: словосочетание, синтаксическая метонимия, дислокационно-компрессивная метонимия, экспрессивный синтаксис, гипаллага, психолингвистический эксперимент.
<...> metonymy in grammar should not be seen as aproblem
but as part of the solution [Langacker 2009: 69]
введение. Традиционно в лингвистике метонимию трактовали как семантический перенос, троп и - реже - механизм речи, отображающий в сигнификативной «перезагрузке» имени смежность двух предметов, включенных, например, в модель «часть вместо целого», что неизбежно ограничивало действие метонимии сферой вторичной словесной номинации и тем самым замыкало метонимию в
пределах лексикологии. Между тем Р.О. Якобсон допускал метонимию на разных уровнях языка, в том числе на синтаксическом, причем как в собственно позиционном, так и в семантическом аспектах [Якобсон 1996: 47]. Возникает вопрос: как же от традиционного, сугубо лексикологического, понятия метонимии перейти к понятию метонимии в сфере синтаксиса, или, говоря иначе, к понятию синтаксической метонимии?
к понятию синтаксической метонимии. Представляется, что здесь было бы уместно обратиться к следующему тезису А.А. Потебни: «Независимо от отношения слов первообразных и производных, всякое слово, как звуковой знак значения, основано на сочетании звука и значения по одновременности или последовательности, следовательно, есть метонимия (курсив мой. — К.С.)» [Потебня 1905: 203]. Очевидно, что А.А. Потебне была близка мысль о том, что метонимия создает словесный знак как таковой и что участие метонимии в первичном знакообразо-вании вообще весьма значительно. Усилиями специалистов по когнитивной лингвистике была осуществлена экстраполяция тезиса А.А. Потебни, почти никогда, к сожалению, не приводимого ими, на весь спектр языковых знаков: любой из них (и синтаксический - не исключение!) представляет своим конвенциональным значением ту или иную когнитивную структуру «редуцированно и метонимически» [Кубрякова 2012: 163].
Поэтому не приходится сомневаться в том, что возникновение синтаксических образцов разной обобщенности было обеспечено когда-то не чем иным, как метонимической сигнификацией: ведь, действительно, семантика той или иной модели словосочетания, например, «вычерпывает» из онтологии предметного отношения лишь то, что могло становиться регулярной прагматико-смысловой «скрепой» этого отношения, и, что крайне важно, предельно отвлечена от множества однотипных отношений в их предметной воплощенности. Генезис синтаксических образцов - результат действия первичной синтаксической метонимии: так, в сфере словосочетаний, какой бы денотативный диапазон предметов и их признаков ни был вовлечен в формирование атрибутивных отношений, способом их вербализации окажется одна из субстантивных моделей.
Л.С. Выготский, показавший особую роль принципа метонимии в дифференциации смысловой и фазической сторон речи, писал о том, что «смысловая сторона речи развивается от целого к части, от предложения к слову, а внешняя сторона речи идет от части к целому, от слова к предложению» [Выготский 2006: 963]. Вследствие этого для объяснения функционального генезиса синтаксических структур, в частности словосочетаний, привычная для лингвистов идея реализации является недостаточной, так как ею имплицируется «готовность» этих структур, слитность их смысловой и фазической сторон, а главное, отсутствие у них взаимодействия с другими, в чем-то аналогичными, структурами предложения-высказывания (и дискурса). Не удивительно поэтому, что при объяснении всякого рода синтаксических деформаций, демонстрирующих искусственность подобных ограничений, лингвисты обращались к метонимии, о чем свидетельствуют такие термины, как, например, «метонимический эпитет» [Москвин 2007: 403]. Это уже не что иное, как вторичная синтаксическая метонимия, проявляющаяся в таких прецедентах «овнешнения» (термин Е.Ф. Тарасова), которые нарушают предметно-смысловую
стереотипность синтаксических связей при порождении / смысловом восприятии предложения-высказывания.
Получается, что если первичная синтаксическая метонимия способствует формированию синтаксических образцов в языке, то вторичная - предоставляет равновозможный доступ к воплощению определенного синтаксического образца в речи. Метонимия в синтаксисе - это, с одной стороны, факт языка / речи, а с другой стороны, способ (но, безусловно, отнюдь не единственный) объяснения того, как происходит синтаксическая развертка предложения-высказывания в условиях нестандартного семантико-синтаксического интерфейса.
о месте синтаксической метонимии в современных исследованиях. Изучение синтаксической метонимии в такой ее трактовке, несомненно, согласуется с новыми тенденциями освещения метонимии в лингвистике. Так, например, если Дж. Лакофф отмечает, что «метонимия представляет собой одну из базовых характеристик познания» [Лакофф 2004: 111], а Р. Гиббс описывает метонимию как существенную часть повседневной мыслительной и речевой деятельности [Gibbs 1999: 61], то Р. Лангакер в рамках когнитивной грамматики выдвигает идею грамматики метонимической (metonymic grammar) [Langacker 2009]. По мнению Р. Лангакера, метонимическая природа грамматики состоит в том, что информация, передаваемая ее средствами, не исчерпывается их конвенциональными значениями [Langacker 2009: 46]. Метонимия как особый операциональный механизм рассматривается ныне в психо- и нейролингвистике [Bierwiaczonek 2013; Denroche 2015]. Правда, следует сказать о том, что собственно синтаксису, если не сводить его преимущественно к косвенным речевым актам, отводится весьма скромное место в той таксономии метонимических процессов, которая намечена в лингвистике последнего времени.
Исключение в этом плане составляет теория дискурсивной метонимии, где разнообразные синтаксические прецеденты включены в обоснование ключевой идеи о том, что в своих истоках «метонимия - явление дискурсивное par excellence» [Раевская 1999: 3], т.е. «реализуется только в рамках текста и вне его не существует» [Раевская 2000: 50]. К сожалению, в теории дискурсивной метонимии постулируется непроходимая граница между синтаксическим генезисом отдельных метонимических конструкций и их лексикализацией, а также не обсуждается метонимическая перцепция таких устойчивых словесных конструкций, которые по своему происхождению никак не связаны с синтаксической метонимией. Кроме того, метонимия в синтаксисе предстает здесь прежде всего в риторическом и семантико-стилистическом ракурсах [Сандакова 2004], тогда как описание подлинно синтаксических разновидностей метонимии с учетом их структурного механизма не рассматривается как приоритетная задача.
постановка проблемы. Очевидно, что сейчас наиболее перспективно изучение отдельного типа синтаксической метонимии на материале одной синтаксической единицы, состоящее в объяснении его структурного механизма, семиотико-семантической природы, дискурсивных свойств, обращения с ним в речевой деятельности. В настоящей статье в качестве объекта подобного изучения избран такой тип синтаксической метонимии, как дислокационно-компрессивный, и такая синтаксическая единица, как субстантивно-адъективное словосочетание, являю-
щееся в языковом сознании носителей русского языка прототипическим словосочетанием [Сигал 2010]. Несмотря на то, что к речевым фактам, о которых пойдет речь далее, не раз обращались в синтаксисе, в семантике, а главное, в стилистике (и риторике), даже по отношению к ним справедливо мнение, согласно которому метонимия «настолько естественна в речи и широко используется в ней, что осознать ее часто очень трудно» [Рябцева 2005: 83].
Дислокационно-компрессивный тип синтаксической метонимии: от описания к объяснению. Дислокационно-компрессивная метонимия (ДКМ) представляет собой такой тип вторичной синтаксической метонимии, при котором компонент, отделяясь от целостной конструкции, смещается вверх по дереву синтаксической зависимости и ближе к началу линейно-речевой структуры предложения-высказывания, а «остатки» этой некогда целостной конструкции сокращаются. ДКМ приводит к такому синтаксическому переоформлению предложения-высказывания, при котором достигается компактность непредикативного сектора, связанная с распадом словосочетательной цепи (I), либо, наоборот, развертка непредикативного сектора, осуществляемая в результате смещения в матричное или - чаще - в новое предложение компонента из полупредикативной (II) или придаточной предикативной (III) конструкции. В том случае, когда ДКМ приводит к созданию субстантивно-адъективного словосочетания, смещенный зависимый компонент может как сохранять свой частеречный статус, так и менять его за счет транспозиции. Образуемая посредством ДКМ новая целостная конструкция - субстантивно-адъективное словосочетание - характеризуется «расхождением между грамматической и семантической зависимостью прилагательного» [Раевская 2000: 51] и тем самым показывает, что ее генезис никак не обусловлен валентност-ным синтаксисом.
Рассмотрим подобные субстантивно-адъективные словосочетания с учетом достаточного для нужд их функционально-генетического анализа синтаксического контекста, в котором оказались совмещены исходные структуры и их дериваты -словосочетания, полученные благодаря ДКМ.
I. Как показали результаты опытов, больные с поражением передних отделов речевых зон резко отличались от больных с поражением теменно-затылочных отделов коры. У «передних» больных ошибки носили чисто синтагматический характер (А. Лурия. Язык и сознание). Исходное сложное словосочетание и его дериват семантически тождественны, но вместо словосочетательной цепи с базовым атрибутивным отношением, обладающей четырьмя уровнями глубины подчинения, посредством смещения определения-прилагательного с третьего уровня глубины подчинения на первый и стяжения всей конструкции образуется простое атрибутивное словосочетание. «Запуск» ДКМ вызван тем, что на целое переносится признак его внутренней части. Важно отметить, что адъективный компонент словосочетания-деривата снабжен кавычками, выступающими в качестве маркера смещенности и нестандартности семантической программы субстантивно-адъективного словосочетания. Употребление кавычек в таких случаях спорадически встречается в письменно-речевом узусе, но не является обязательным.
Применение ДКМ к словосочетательным цепям, в определенных лексико-грамматических условиях ставшее типичным, может казаться, однако,
прагматически неприемлемым, что приводит к такому самоисправлению говорящего, при котором более сложно устроенное словосочетание предпочитается менее сложно устроенному. Ср.: -...но шмотки - это не твоя личная жизнь, это часть имиджа моего главного редактора, прости, главного редактора моего издательства (Е. Вильмонт. Мимолетности, или Подумаешь, бином Ньютона). По-видимому, метонимия, в частности ДКМ, далеко не всегда «делает... коммуникацию... в целом более "прагматичной"» [Рябцева 2005: 82].
II. ...и тем не менее он (человек. - К.С.) догнал и оставил за собой двух странных пожилых бегунов - мужчину и женщину, обтянутых синими шерстяными трико, в белых кедах. <... > Это была все та же пара синих бегунов (В. Дудинцев. Белые одежды). От полупредикативной конструкции, представленной определяемым словом - субстантивом в атрибутивно-аппозитивном обрамлении - и обособленным атрибутивом - причастным оборотом, в результате ДКМ образуется такое сложное словосочетание, в составе которого имеется зависимое субстантивно-адъективное словосочетание, построенное из исходного определяемого слова и смещенного определения-прилагательного. При референциальном тождестве исходной синтаксической структуры и словосочетания-деривата очевидна их информационно-смысловая неравнообъемность, обусловленная сокращениями как в группе определяемого слова, так и в обособленном атрибутиве. ДКМ обеспечена характерным для вторичных словосочетаний со смещенным определением «переносом» на человека признака его одежды (в данном случае - цвета), поскольку «одежда служит как бы продолжением человеческого тела» [Коротеев 1964: 8].
Такие субстантивно-адъективные словосочетания с ДКМ, как синие бегуны, допуская эллипсис главного компонента, способствуют возникновению однословной номинации - субстантивата (синие), встречающегося, например, в спортивных комментариях. Этот факт свидетельствует о том, что вообще смещенный адъективный компонент «как бы субстантивируется семантически, но не грамматически» [Никитин 1996: 261], хотя при разрушении вторичного словосочетания такая субстантивация приобретает грамматический характер.
III. Ничего особенного не было в этой комнате, где должна начаться новая эпоха в русской литературе, ему (Жоржу Дансу. - К.С.) нравилось так думать. <...> В эпохальной комнате стояли стол, креслице, компьютер и было много дамских безделушек... (Т. Устинова. Дом-фантом в приданое). Придаточная предикативная конструкция с атрибутивной семантикой, присоединяемая союзным словом где, действием ДКМ преобразуется в субстантивно-адъективное словосочетание, в котором позицию зависимого компонента занимает прилагательное, образованное от существительного, выполнявшего функцию подлежащего в придаточной конструкции. Опорный компонент придаточной конструкции и главный компонент словосочетания-деривата - одна и та же локативная предложно-падежная словоформа. Этот случай ДКМ демонстрирует эмпирическую ограниченность термина-понятия «смещенное определение»: тот компонент, который в результате смещения оказывается определением, в исходной конструкции может являться не только определением, но и другим членом предложения. По сравнению с предикативной конструкцией словосочетание - не более чем ее смысловой «концентрат», но их единая референциальная отнесенность поддерживается самим построением дис-
курса. Применение ДКМ вызвано тем, что помещению дается оценочная характеристика, связанная с событием, которое должно в нем произойти. Перенос оценки из сферы концепта 'событие' в сферу концепта 'контейнер' придает ей ироническую коннотацию.
Субстантивно-адъективные словосочетания, возникшие вследствие ДКМ, способны решать различные собственно дискурсивные задачи. Ведущая их функция - более обобщенное и «сжатое описание» [Москвин 2007: 404] новых категориальных (точнее, субкатегориальных) сущностей. В дискурсе таким словосочетаниям обычно предшествуют более развернутые синтаксические структуры, в том числе полу- или полнопредикативные (см. приведенные выше примеры). В этом случае категоризация осуществляется в самом дискурсе и за счет дискурсивных связей. Менее характерная функция - введение в дискурс «готовой» (суб)катего-рии, в частности в цитатном режиме, побуждающее к ее разъяснению посредством целой предикации. Ср.: Некоторые богословы говорят, что есть «религиозные» бесы. Имеются в виду такие бесы, которые искажают характер религиозной жизни человека (Прот. О. Стеняев. Беседы на Нагорную проповедь). В этом случае категоризация путем ДКМ состоялась прежде, вторичное словосочетание только воспроизводится, но вслед за ним требуется развернуть в дискурсе пояснительную конструкцию, выполняющую метаязыковую функцию.
ДКМ, операционально объединяя исходные структуры и словосочетания-дериваты, способствует такому насыщению дискурса атрибутивной семантикой, при котором по-разному происходит дозировка информации, а описательный модус ее подачи конкурирует либо взаимодействует с категоризационным.
ДКМ создает словосочетания метасемиотического характера, в которых «содержание и выражение... вместе становятся выражением для нового содержания на новом "мета"-уровне» [Тер-Минасова 2004: 7] и которым свойственна «семантическая стереоскопия» [Раевская 1999: 12]. «С помощью дискурсивного метонимического словосочетания, - комментирует это свойство М.В. Сандакова, - говорящий вычленяет и помещает в фокус внимания двух участников ситуации - одного, названного существительным, и другого, который репрезентируется через свойство, заимствованное у него и переданное первому» [Сандакова 2004: 106]. Важно отметить, что ДКМ чаще всего выступает как «средство выражения субъективной системы знаний» [Манчинова 1998: 13], основанной вместе с тем на вполне типичных метонимических отношениях между понятиями [Норман 1994: 184]. Не менее важен, однако, тот факт, что «живая» ДКМ неотрывна от дискурса, в котором созданные благодаря ей словосочетания обретают свою семантическую конкретность. Даже лексикализация словосочетаний, возникших в результате ДКМ, не столько освобождает их от дискурса, сколько «тянет» его за собой, превращая в импликационный фон (ср.: колбасный поезд и т.п.). При этом почти неизбежна идиоматическая трансформация семантики словосочетания: так, во времена дефицита на колбасных поездах ездили в Москву, конечно, не только за колбасой. Ср.: А еще мне запомнился так называемый «колбасный поезд». На нем ярославцы ездили в столицу, чтобы покупать колбасу и мясо, т.е. продукты, каковых в их родном городе достать было невозможно (Прот. М. Ардов. Монография о графомане).
ДКМ, осмысляемую как частный случай гиппалаги, считают чуть ли не исключительной принадлежностью художественного дискурса [Коротеев 1964: 11; Москвин 2007: 716-717; Сковородников 2003: 131]. Представляется, что ДКМ, результатом которой является субстантивно-адъективное словосочетание, выступает, скорее, как такой общедискурсивный механизм, активизация которого наиболее заметна также в современной публицистике. Приведем несколько примеров из публикаций в газете «Московский комсомолец», связанных с недостатками в проведении переписи населения в 2010 г. Ср.: На некоторых участках давали указания составлять как можно больше «женатых» анкет, не указывать данные о вдовах и одиноких женщинах (Кс. Конюхова, 4 марта 2011 г.); Говорят, переписчики сидели в ЖЭКах и в ДЭЗах - переписывали домовые книги. В процессе этой бумажной работы у них могло получиться гораздо больше бумажных людей. И стимул был: чем больше напишешь - тем больше заработаешь (А. Минкин, 29 марта 2011 г.). По-видимому, для современной публицистики, в которой сделан особый акцент на синтаксисе воздействия, такие словосочетания с ДКМ интересны своей семантической напряженностью, нарушенностью семантических ожиданий, выработанных валентностным синтаксисом, побуждением к «снятию» семантического конфликта и обретению неочевидного вначале наглядного образа. Все эти семантические эффекты, несомненно, характеризуют созданные в результате ДКМ словосочетания как принадлежащие к сфере экспрессивного синтаксиса.
«Синтаксическая единица, - отмечал А.А. Леонтьев, - своего рода застывшая операция, вернее, отображение этой операции» [Леонтьев 2001: 219], еще же точнее, - отображение одной из возможных операций, участвующих в ее речевом построении. Очевидно, что ДКМ и есть одна из ряда таких операций, способных к отображению в форме субстантивно-адъективного словосочетания. Причем ДКМ ничуть не привязана к субстрату конкретного словосочетания в дискурсе, она носит абстрактно-обобщенный характер. Это видно, например, из семантического курьеза, о котором рассказал известный педагог Е. Ямбург в статье «Конца света не видно. Мартовские тезисы»: Еще в прошлом веке в составе высокой комиссии я оказался на открытом уроке молоденькой учительницы начальных классов сельской школы. После каждого произведенного арифметического действия дети вскакивали и начинали бегать вокруг парт. После урока, когда я осторожно поинтересовался загадочной методикой обучения арифметике, учительница удовлетворила мое любопытство: «Так в методическом пособии написано: обучение беглому счету» (Московский комсомолец, 22 марта 2011 г.).
Учительница явно восприняла словосочетание-термин сквозь призму ДКМ, поэтому для нее беглый счет - это, по всей видимости, 'счет, после выполнения которого учащиеся бегают вокруг парт'. В действительности, это словосочетание вовсе не связано с ДКМ, его генезис - в валентностном синтаксисе: беглый 2. 'быстрый, не задерживающийся' [ТСРЯ 2007: 34], т.е. имеется в виду 'счет без затруднений'. Курьезный случай, рассказанный Е. Ямбургом, беспристрастно свидетельствует о том, что опытное знание ДКМ как таковой дает возможность воспользоваться ею (точнее, семантическими гипотезами на ее основе) даже в том случае, когда происходит смысловое восприятие неметонимического по своему синтаксическому генезису субстантивно-адъективного словосочетания. Поэтому, скорее
всего, прав Р. Гиббс, настаивая на отграничении «переработки метонимического языка» (processing metonymic language) от «метонимической переработки языка» (metonymic processing of language) [Gibbs 1999: 69].
психолингвистический эксперимент: гипотеза, процедура, результаты, обсуждение. Словосочетания, созданные в результате ДКМ, подобно любым другим метасемиотическим словосочетаниям, являются «абсолютно свободными», поскольку «в сочетаниях такого рода бросается в глаза абсолютная свобода говорящего, его индивидуальное творчество при соединении слов в речи» [Тер-Минасова 2009: 139]. Хотя в порождении таких словосочетаний не меньшую роль, чем в синтаксисе вообще, играет ориентация на тот или иной способ оперирования этими структурами и, в конечном счете, на один из вариантов речевого опосредования конкретной модели словосочетания, нет сомнений в том, что ДКМ, действительно, позволяет говорящему строить словосочетания (и контекст вокруг них) не автоматически и отчужденно, а как бы «отливая» их «по себе» [Флоренский 1999: 153].
Вместе с тем наблюдения показывают, что словосочетание чем менее свободно, тем более независимо от дискурса. Наоборот, так называемые абсолютно свободные словосочетания, возникшие, в частности, вследствие ДКМ, оказываются, образно говоря, привязанными к дискурсу. Достаточно напомнить, что у А. Лу-рия «передние» больные - вовсе не 'больные, находящиеся впереди', а 'больные с поражением передних отделов речевых зон', но в отрыве от дискурса обеспечить такой результат смыслового восприятия словосочетания почти невозможно. Вероятнее всего, подобные факты послужили основанием для утверждения о том, что «дискурсивная метонимия (в том числе ДКМ. - К.С.) вне контекста, как правило, непонятна (или понятна лишь отчасти)» [Сандакова 2004: 107]. Это утверждение, представляющее собой не что иное, как гипотезу, нуждается в экспериментальной проверке. Кроме того, рассчитывая на то, что в отрыве от дискурса словосочетание с ДКМ даст целый «веер» смысловых интерпретаций, можно надеяться найти среди неединичных реакций наиболее частотную и наименее частотную и тем самым определить те смысловые интерпретации, которые образуют границы перцептивных ожиданий, приемлемых в узусе.
Эксперимент был проведен со студентами вечернего отделения Колледжа МИД РФ в 2008 г. (39 чел.) и 2010 г. (64 чел.). Стимульное субстантивно-адъективное словосочетание с ДКМ было извлечено из заметки, помещенной в журнале «Лиза» (№ 20, 2008 г.): Трудно требовать от ног безостановочного дансинга в клубе или многочасовых прогулок при луне, если их обладательница просиживает в офисе по 8-9 часов в сутки. «Офисные» ноги не адаптированы к активной физической нагрузке! Однако ситуация поправима, ведь ты можешь делать секретную (для шефа и коллег) гимнастику под столом. Каждый участник эксперимента получил следующее задание: «Как Вы понимаете словосочетание офисные ноги? Что оно может обозначать? Дайте все допустимые, с Вашей точки зрения, варианты понимания». При подаче стимула не сообщался контекст и были «сняты» кавычки с адъективного компонента словосочетания. Время выполнения задания не ограничивалось.
При обработке анкет участников эксперимента всего было обнаружено 197 реакций. Наиболее частотной среди неединичных реакций оказалась такая смыс-
ловая интерпретация, как курьер, - 55 (28%) реакций. Наименее частотными среди неединичных реакций оказались смысловые интерпретации, связанные с ДКМ, - 6 (3%) реакций. Приведем каждую из них в порядке извлечения из анкет участников эксперимента: ноги сотрудниц офиса; ноги человека, работающего в офисе; ноги работника, который сидит в офисе на одном месте; ноги помощника руководителя или другого сотрудника офиса; ноги человека, продолжительное время находящегося на службе в офисном помещении; ноги работающей в офисе женщины.
Получается, что, по данным эксперимента, в отрыве от дискурса словосочетание крайне ограниченно воспринимается сквозь призму ДКМ, хотя такие смысловые интерпретации образуют все же нижнюю границу перцептивных ожиданий. При этом смысловые интерпретации такого рода осуществляются не в произвольной синтаксической форме, а в форме тех синтаксических конструкций, из которых благодаря ДКМ создаются субстантивно-адъективные словосочетания. Так, из 6 реакций выделяются 3 сложных словосочетания, 2 полупредикативные конструкции и 1 придаточная предикативная конструкция, причем все они выступают в функции синтаксической интерпретанты одного и того же словосочетания. Верхняя граница перцептивных ожиданий, согласно эксперименту, создается метафорической интерпретацией, косвенно указывающей на такую тенденцию в семантике субстантивно-адъективных словосочетаний, как «тяготение. к. семантической монолитности» [Смольянинова 1980: 15], к целостно-гештальтному обозначению. Словосочетание-стимул, возникшее в результате ДКМ, вполне допускает метафорическую перцепцию, но, понятое как метафора, оно оказывается не отделенным окончательно от метонимии, в данном случае - от типичной для нее модели «часть вместо целого».
Важно сказать, однако, о том, что такой добытый в эксперименте преобладающий вариант смыслового восприятия словосочетания офисные ноги, как 'курьер', неотвратимо оказывается неадгерентным в смысловой организации дискурса-источника. Из этого следует, что перцептивным «гарантом» ДКМ в сфере словосочетаний выступает дискурс, или, по-другому, что смысловое восприятие словосочетаний с ДКМ является дискурсивно обусловленным. Этот факт с неизбежностью демонстрирует, что словосочетания, построенные с помощью ДКМ, являются если и не абсолютно свободными (ср. мнение С.Г. Тер-Минасовой), то свободными в весьма значительной степени.
выводы. В заключение необходимо прежде всего отметить, что в ракурсе ДКМ словосочетание предстает как порождаемая синтаксическая структура, неразрывно связанная с тем, как осуществляется семантическое программирование и синтаксическая развертка предложения-высказывания или целого тематико-смыслового «кластера» предложений-высказываний в дискурсе.
«Деривационные истории» словосочетаний с ДКМ свидетельствуют о том, что порождение словосочетания не исчерпывается в операциональном аспекте валентностным синтаксисом и что формирование словосочетания в дискурсе во многом подчинено такой отмеченной еще Н.И. Жинкиным закономерности, согласно которой «предложения возникают при сжатии задуманного текста.» [Жинкин 1982: 107]. По-видимому, такого рода виртуальное / актуальное опосредование вбирает в себя не только вербальные, но и невербальные структуры - образы так
называемого «mentalese» [Warren 2013: 17], придающие словосочетаниям с ДКМ наглядность и эстетическую действенность.
Несмотря на то, что спонтанное порождение словосочетаний с ДКМ, обладающих, в частности, статусом оговорки, то и дело фиксируется в записях разговорной речи, как правило, порождение словосочетания с ДКМ является намеренным, целесообразным, попадающим в поле метаязыкового внимания. Вовсе не случайно было отмечено, что «конечная цель процесса "становления" (Гегель) ги-паллаги (в том числе словосочетаний с ДКМ. - К.С.) - порождение экспрессивного высказывания» [Манчинова, Мурзин 1995: 65]. Однако экспрессивность обычно не рассредоточена по всему такому высказыванию, она концентрируется именно на словосочетаниях, догадка о ДКМ в функциональном генезисе которых позволяет «отчетливо насладиться художественностью их, в их отдельности» [Флоренский 1999: 115].
Являясь одним из ведущих дискурсивных механизмов, ДКМ создает словосочетания, неотторжимые от дискурса, которые, даже пройдя путь лексикализации, в превращенной форме сохраняют «память» дискурса. Не менее значимо другое: обращение к ДКМ, ставящей словосочетание в фокус синтаксического прогнозирования и представляющей словосочетание в качестве образа своего результата, показывает, что свободное словосочетание выступает как особая оперативная единица речевой деятельности [Уфимцева 1972] и, несомненно, как особая синтаксическая единица языка.
литература
Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Психология развития человека. М.: Смысл; Эксмо, 2006. С. 664-1019.
Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. М.: Наука, 1982. 159 с.
Коротеев А.А. Синтаксические смещения в современном русском языке: Ав-тореф. дис. канд. филол. наук. Куйбышев: КГПИ им. В.В. Куйбышева, 1964. 24 с.
Кубрякова Е.С. В поисках сущности языка: Когнитивные исследования. М.: Знак, 2012. 208 с.
Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. М.: Языки славянской культуры, 2004. 792 с.
Леонтьев А.А. Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии. М: МПСИ; Воронеж: НПО «МОДЭК», 2001. 448 с.
Манчинова Н.В. Деривация и функционирование гипаллаги в поэтическом тексте: Автореф. дис. канд. филол. наук. Пермь: ПГУ, 1998. 19 с.
Манчинова Н.В., Мурзин Л.Н. Риторическое поле языка (на материале ги-паллаги) // Динамическая лингвистика - 95. Филология. Методика преподавания. Краснодар: КубГУ 1995. С. 64-66.
Москвин В.П. Выразительные средства современного русского языка. Тропы и фигуры. Терминологический словарь. 3-е изд. Ростов-на-Дону: Феникс, 2007.
НикитинМ.В. Курс лингвистической семантики. СПб.: Научный центр проблем диалога, 1996. 760 с.
940 с.
Норман Б.Ю. Грамматика говорящего. СПб.: СПбГУ, 1994. 228 с. Потебня А.А. Из записок по теории словесности. Харьков: Изд. М.В. По-тебни, 1905. 652 с.
Раевская О.В. О некоторых типах дискурсивной метонимии // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. Т. 58. № 2. 1999. С. 3-12.
Раевская О.В. Метонимия в слове и в тексте // Филол. науки. № 4. 2000. С.
Рябцева Н.К. Язык и естественный интеллект. М.: Academia, 2005. 640 с.
Сандакова М.В. О механизмах дискурсивной метонимии прилагательного // Филол. науки. № 3. 2004. С. 106-112.
Сигал К.Я. Словосочетание как психолингвистическая единица (экспериментальное исследование) // Вопр. филологии. № 2. 2010. С. 32-41.
Сковородников А.П. Гипаллаг(а) // Культура русской речи: Энциклопедический словарь-справочник. М.: Флинта; Наука, 2003. С. 130-132.
Смольянинова Е.Н. Актуальные проблемы синтаксиса словосочетания в русистике. Л.: ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1980. 60 с.
Тер-Минасова С.Г. Словосочетание в научно-лингвистическом и дидактическом аспектах. 2-е изд. М.: Едиториал УРСС, 2004. 143 с.
Тер-Минасова С.Г. Синтагматика речи: онтология и эвристика. 2-е изд. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 200 с.
Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов / Отв. ред. Н.Ю. Шведова. М.: Азбуковник, 2007. 1175 с. (ТСРЯ)
Уфимцева Н.В. Словосочетание как оперативная единица построения высказывания // Психолингвистика и обучение иностранцев русскому языку. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 1972. С. 170-179.
Флоренский П.А., свящ. Сочинения. Т. 3 (1). - М.: Мысль, 1999. - 621 с.
Якобсон Р.О. Язык и бессознательное. М.: Гнозис, 1996. 248 с.
Bierwiaczonek B. Metonymy in language, thought and brain. Sheffield: Equinox, 2013. 291 p.
Denroche Ch. Metonymy and language: a new theory of linguistic processing. New York; London: Routledge, Tailor & Francis Group, 2015. 202 p.
GibbsR.W., Jr. Speaking and thinking with metonymy // Metonymy in language and thought. Amsterdam; Philadelphia: J. Benjamins, 1999. P. 61-76.
Langacker R.W. Metonymic grammar // Metonymy and metaphor in grammar. Amsterdam; Philadelphia: J. Benjamins, 2009. P. 45-71.
Warren P. Introducing psycholinguistics. New York: Cambridge University Press, 2013. 273 p.
49-55.
dislocative and compressive metonymy (on the material of substantive-adjectival word-
combinations)
Kirill Ya. Seagal
Doctor of philology, senior scientific associate, Head of department of experimental speech researches Institute of Linguistics, Russian Academy of Sciences 125009, Russia, Moscow, Bolshoi Kislovsky lane, 1/1
The article attempts to approach the concept of syntactic metonymy and to consider one of its varieties in the sphere of free word-combinations. It is shown that the syntactic metonymy explains the syntactic constructing of a sentence in the conditions of unusual semantic and syntactic interface. Both cognitive linguistics and psycho-and neurolinguistics have recently explored the syntactic metonymy; it is addressed in such areas as the theory of discursive metonymy and metonymic grammar. The article describes such a type of secondary syntactic metonymy as dislocative and compressive metonymy on the material of Russian substantive-adjectival word-combinations. There is a contradiction between the syntactic and semantic dependencies of the adjectival component in such constructions. The author explains the structural mechanism, semiotic-semantic nature, discoursive properties, and peculiarities of generation and perception of the word-combinations. The psycholinguistic experiment shows that the authentic semantic interpretation of the word-combination with dislocative-compressive metonymy can be seen only in the discourse. Such free word-combinations are included in the expressive syntax and belong to the gipallage. The "derivational histories" of word-combinations with dislocative-compressive metonymy indicate that the production of free word-combinations is not limited by the mechanisms of valency syntax.
Keywords: word-combination, syntactic metonymy, dislocative-compressive metonymy, expressive syntax, gipallage, psycholinguistic experiment.
References
Vygotskiy L.S. Myshlenie i rech' [Thinking and speaking]. Vygotskiy L.S. Psikhologiya razvitiya cheloveka [Psychology of human development]. Moscow, Smysl; Eksmo, 2006, pp. 664-1019.
Zhinkin N.I. Rech' kak provodnik informatsii [Speech as a guide of information]. Moscow, Nauka, 1982. 159 p.
Koroteev A.A. Sintaksicheskie smeshcheniya v sovremennom russkom yazyke: Avtoref. dis. kand. filol. nauk [Syntactic displacement in modern Russian: PhD Thesis]. Kuybyshev, KGPI im. V.V. Kuybysheva, 1964. 24 p.
Kubryakova E.S. V poiskakh sushchnosti yazyka: Kognitivnye issledovaniya [In search of the essence of language: Cognitive researches]. Moscow, Znak, 2012. 208 p.
Lakoff Dzh. Zhenshchiny, ogon' i opasnye veshchi: Chto kategorii yazyka govoryat nam o myshlenii [Women, fire and dangerous things: What category of language tell us about thinking]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury, 2004. 792 p.
Leontyev A.A. Yazyk i rechevaya deyatel'nost' v obshchey i pedagogicheskoy psikhologii [Language and speech activity in general and educational psychology]. Moscow, MPSI; Voronezh, NPO «MODEK», 2001. 448 p.
Manchinova N.V. Derivatsiya i funktsionirovanie gipallagi v poeticheskom tekste: Avtoref. dis. kand. filol. nauk [Derivation and functioning of gipallage in the poetic text: PhD Thesis]. Perm, PGU, 1998. 19 p.
Manchinova N.V., Murzin L.N. Ritoricheskoe pole yazyka (na materiale gipallagi) [Rhetorical field of language (on the material of gipallage)]. Dinamicheskaya lingvistika -95. Filologiya. Metodika prepodavaniya - [Dynamic linguistics - 95. Philology. Methods of teaching]. Krasnodar, KubGU, 1995, pp. 64-66.
Moskvin V.P. Vyrazitel'nye sredstva sovremennogo russkogo yazyka. Tropy i figury. Terminologicheskiy slovar'. 3-e izd. [Expressive means of the modern Russian language. Tropes and figures of speech. Terminological dictionary. 3rd ed.]. Rostov-on-Don, Feniks, 2007. 940 p.
Nikitin M.V. Kurs lingvisticheskoy semantiki [Course of linguistic semantics]. Sanct-Petersburg, Nauchnyy tsentr problem dialoga, 1996. 760 p.
Norman B.Yu. Grammatika govoryashchego [Grammar of speaker]. Sanct-Petersburg, SPbGU, 1994. 228 p.
Potebnya A.A. Iz zapisok po teorii slovesnosti [From the notes on the theory of literature]. Kharkov, Izd. M.V Potebni, 1905. 652 p.
Raevskaya O.V O nekotorykh tipakh diskursivnoy metonimii [On some types of discoursive metonymy]. Izv. RAN. Ser. lit. i yaz. [Proc. of RAS. Ser. of lit. and lang.], 1999, T. 58, № 2, pp. 3-12.
Raevskaya O.V Metonimiya v slove i v tekste [Metonymy in the word and in the text]. Filol. nauki - [Philol. science], 2000, № 4, pp. 49-55.
RyabtsevaN.K. Yazyk i estestvennyy intellekt [Language and natural intelligence]. Moscow, Academia, 2005. 640 p.
Sandakova M.V. O mekhanizmakh diskursivnoy metonimii prilagatel'nogo [On the mechanisms of discoursive metonymy of adjective]. Filol. nauki - [Philol. science], 2004, № 3, pp. 106-112.
Seagal K.Ya. Slovosochetanie kak psikholingvisticheskaya edinitsa (eksperimental'noe issledovanie) [Word-combination as a psycholinguistic unit (experimental research)]. Vopr. filologii - [Prob. of philology], 2010, № 2, pp. 32-41.
Skovorodnikov A.P. Gipallag(a) [Gipallage]. Kul'tura russkoy rechi: Entsiklopedicheskiy slovar'-spravochnik - [Culture of Russian speech: Collegiate dictionary-directory]. Moscow, Flinta, Nauka, 2003, pp. 130-132.
Smolyaninova E.N. Aktual'nye problemy sintaksisa slovosochetaniya v rusistike [Actual problems of the syntax of word-combinations in Russian linguistics]. Leningrad, LGPI im. A.I. Gertsena, 1980. 60 p.
Ter-MinasovaS.G. Slovosochetanie v nauchno-lingvisticheskom i didakticheskom aspektakh. 2-e izd. [Word-combination in scientific-linguistic and didactic aspects. 2nd ed.]. Moscow, Editorial URSS, 2004. 143 p.
Ter-MinasovaS.G. Sintagmatika rechi: ontologiya i evristika. 2-e izd. [Syntagmatics of speech: ontology and heuristics. 2nd ed.]. Moscow, Knizhnyy dom «LIBROKOM», 2009. 200 p.
Tolkovyy slovar' russkogo yazyka s vklyucheniem svedeniy o proiskhozhdenii slov. Otv. red. N.Yu. Shvedova [Explanatory dictionary of the Russian language with the inclusion of information about the origin of words. Ed. by N.Yu. Shvedova]. Moscow, Azbukovnik, 2007. 1175 p.
Ufimtseva N.V. Slovosochetanie kak operativnaya edinitsa postroeniya vyskazyvaniya [Word-combination as an operative unit of constructing of sentence]. Psikholingvistika i obuchenie inostrantsev russkomu yazyku [Psycholinguistics and teaching Russian to foreigners]. Moscow, MGU im. M.V Lomonosova, 1972, pp. 170179.
Florenskiy P.A. Sochineniya. T. 3 (1) [Works. Vol. 3 (1)]. Moscow, Mysl', 1999.
621 p.
Yakobson R.O. Yazyk i bessoznatel'noe [Language and unconsciousness]. Moscow, Gnozis, 1996. 248 p.
Bierwiaczonek, B. (2013) Metonymy in language, thought and brain. Sheffield: Equinox. 291 p.
Denroche, Ch. (2015) Metonymy and language: a new theory of linguistic processing. New York; London: Routledge, Tailor & Francis Group. 202 p.
Gibbs, R.W., Jr. (1999) Speaking and thinking with metonymy. Metonymy in language and thought. Amsterdam; Philadelphia: J. Benjamins. P. 61-76.
Langacker, R.W. (2009) Metonymic grammar. Metonymy and metaphor in grammar. Amsterdam; Philadelphia: J. Benjamins. P. 45-71.
Warren, P. (2013) Introducing psycholinguistics. New York: Cambridge University Press. 273 p.
