CC BY
21
ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ
2022 PERM UNIVERSITY HERALD. JURIDICAL SCIENCES Выпуск 58
I. ТЕОРЕТИКО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРАВОВЫЕ НАУКИ
Информация для цитирования:
Пестов М. М. Дискуссия о методе древнеримской юриспруденции и его основателе: краткий исторический очерк // Вестник Пермского университета. Юридические науки. 2022. Вып. 58. C. 564-578. DOI: 10.17072/1995-4190-2022-58-564-578.
Pestov M. M. Diskussiya o metode drevnerimskoy yurisprudentsii i ego osnovatele: kratkiy istoricheskiy ocherk [The Debate on the Method of Roman Jurisprudence and Its Founder: a Short Historical Essay]. Vestnik Permskogo universiteta. Juridicheskie nauki - Perm University Herald. Juridical Sciences. 2022. Issue 58. Pp. 564-578. (In Russ.). DOI: 10.17072/1995-4190-2022-58-564-578.
УДК 34.340
DOI: 10.17072/1995-4190-2022-58-564-578
ДИСКУССИЯ О МЕТОДЕ ДРЕВНЕРИМСКОЙ ЮРИСПРУДЕНЦИИ И ЕГО ОСНОВАТЕЛЕ: КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
М. М. Пестов
НИУ «Высшая школа экономики»
Исследовательский центр частного права им. С. С. Алексеева при Президенте РФ
E-mail: Pestov-2013@ya.ru
Поступила в редакцию 01.05.2022
Введение: статья посвящена анализу дискуссии, сложившейся в романистической литературе относительно истоков юридического метода в римском праве. Затрагивается вопрос об историческом периоде возникновения методики римской юриспруденции. Цель: предпринята попытка дать оценку сложившихся в литературе взглядов на внешние культурные факторы, которые могли оказать влияние на развитие юридического метода. Устанавливаются главные отличия между подходами к пониманию юридического метода в Древнем Риме и попытки их согласования. На основе анализа юридических и неюридических источников необходимо было определить временной период, начиная с которого можно вести дискуссию о возникновении юридического метода. Результаты: анализ подходов к изучению метода римских юристов показал, что основными факторами, повлиявшими на становление их юридического метода, стали логика, риторика и интуитивный метод познания. Однако изучение античных источников не позволило определить конкретный временной период, начиная с которого можно было бы говорить о возникновении юридического метода. Выводы: сложившиеся в литературе взгляды на метод римской юриспруденции не столько противоречат, сколько дополняют друг друга. В связи с этим более конструктивным видится подход к анализу юридических источников с различных позиций. При этом точно определить, когда появился юридический метод, не представляется возможным. В силу ограниченности источников также затруднительно назвать имя конкретного римского юриста, чьи труды демонстрировали бы разработанную в ту эпоху технику познания права. Более продуктивным решением является реконструкция внешней культурной среды для каждого этапа развития римской юриспруденции.
Ключевые слова: юридический метод; риторика; систематизация; Квинт Муций Сцевола
© Пестов М. М., 2022
THE DEBATE ON THE METHOD OF ROMAN JURISPRUDENCE AND ITS FOUNDER: A SHORT HISTORICAL ESSAY
M. M. Pestov
Higher School of Economics
Private Law Research Centre under the President of the Russian Federation named after S. S. Alekseev
E-mail: Pestov-2013@ya.ru
Received 01 May 2022
Introduction: the article analyzes a discussion on legal method of Roman law, including the question about the period of time when the method was developed. Purpose: to assess the views presented in the literature on external cultural factors that could influence the development of legal method. The main divergences between the approaches to understanding the Roman legal method are identified and attempts to reconcile them are analyzed. Based on the analysis of ancient juridical and non-juridical sources, the author attempts to determine the historical period when the Roman legal method may have appeared. Results: the analysis of different views showed that rhetoric, logic and intuitive cognition are regarded as the main factors that shaped the legal method of Roman law. However, the study of ancient sources does not give the understanding of a certain time period when it appeared. Conclusions: the different views presented in the literature not so much contradict as supplement each other. Thus, it is be more fruitful to analyze Roman law sources taking into account different approaches. It is not possible to determine a certain historical period when the legal method appeared. Due to the lack of sufficient information in the sources, it is also hardly possible to attribute the emergence of the method to a certain Roman jurist whose treatises would demonstrate a methodology of legal studies developed at that time. It appears to be more reasonable to reconstruct the external circumstances, the cultural environment for each individual period in the history of Roman jurisprudence.
Keywords: legal method; rhetoric; systematization; Quintus Mucius Scaevola
Введение
Вопрос о предмете юридической деятельности неизбежно предшествует дискуссии о ее методе. Примечательно, однако, что любой ответ на вопрос о наличии или отсутствии первого не позволяет равным образом говорить о наличии или отсутствии последнего. Отрицание сущностного своеобразия права, его сведение к субъективным представлениям судей или от-рефлексированным ценностям, господствующим в обществе, побуждает обращаться к методологическому инструментарию иных социальных наук.
По этой причине метод юридической деятельности уже давно стал предметом бурных дискуссий в теории права. Среди двух радикальных позиций, утверждающей и отрицающей его уникальность, образовался контент умеренных суждений, направленных на при-
мирение отмеченного антагонизма [5, р. 9]. Цель настоящей статьи - продемонстрировать, что споры о методе характерны не только для современной, но и для римской юриспруденции. Поэтому в первой части работы сделаем обзор сложившихся в литературе подходов к пониманию и изучению метода древнеримской юридической деятельности. Довольно ощутимая часть этой дискуссии связана с установлением временного периода, начиная с которого можно говорить о возникновении и развитии юридического метода в Древнем Риме. В связи с этим во второй части статьи попытаемся оценить, насколько возможно определить этот временной период на основе имеющихся источников. Следует заметить, что данная статья содержит лишь общее описание предмета исследования и не претендует на исчерпывающий анализ.
I. Развитие дискуссии о методе римской юриспруденции
Известно, что выработанные в римском праве институты легли в основу множества современных правопорядков. Но можно ли то же самое говорить о юридическом методе? Допустимо ли отыскание истоков современного юридического мышления в мышлении древних римлян? Очевидно, что обзор интеллектуального инструментария римских юристов требует реконструкции внешней культурной среды, в рамках которой происходило развитие римской юриспруденции. Здесь мы вплотную подходим к вопросу об эллинистическом влиянии на правопонимание древних римлян. Естественно, что данный вопрос определяет весь дальнейший ход дискуссии: отрицание какой-либо взаимосвязи между греческой мыслью и римским правом позволяет говорить об автономности, а значит, и уникальности последнего. С другой стороны, признание культурного взаимообмена требует уточнения на предмет того, что именно было взято на вооружение римскими юристами при знакомстве с греческой интеллектуальной средой.
Рефлексия на тему своеобразия римской юриспруденции как культурного феномена, а не просто набора действовавших ранее правил - увлечение довольно новое. Если верить Ф. Шульцу, то вплоть до середины XX века ученые-романисты не слишком обременяли себя изучением науки римских юристов [26, pp. 2-4]. Правда, биографические работы имели место уже в эпоху Гуманизма. Но, поскольку современники юрисконсультов Древнего Рима оставили о них весьма скудные сведения, это благое устремление встретило свою осень уже в начале XVIII столетия.
Вспышка интереса к специфике юридического мышления древних римлян, вероятно, объясняется естественной сменой научного тренда. Как известно, приблизительно с конца XIX века начинается охота за интерполяциями (die Interpolationenjagd), бросившая тень на подлинность многочисленных юридических текстов. Однако оказалось, что последовательное развитие подобных исследований ведет к невозможности какого-либо серьезного утверждения в отношении римского права, а также фундамента ряда современных частноправовых институтов. Выход был найден, подобно декар-
товскому «cogito ergo sum»: само мышление легло в отстаивание подлинности ряда текстов.
Впрочем, уже в самом зародыше новый виток в развитии романистических исследований был раздираем различными взглядами. Приведем мнения лишь тех ученых, именами которых пестрят сноски почти всякого сочинения, посвященного изучаемой проблеме. И здесь на первом плане - Фриц Шульц, заявивший о глубочайшем влиянии эллинизма на развитие римского права. Исход Второй пунической войны предопределил «слияние» греческих народов с римской цивилизацией, что обусловило проникновение эллинизма в римскую юриспруденцию. Однако, - замечает ученый, - почва для изменений была подготовлена уже внутри самого юридического сообщества, которое, с одной стороны, было уже достаточно развито и оформлено в качестве самостоятельной науки, а с другой стороны, сама эта наука была еще достаточно молода, а потому поддавалась внешнему влиянию. При этом во внимание стоит принять и изменения в направлениях деятельности римских юристов. Формулярный судебный процесс, пришедший на смену процессу легисакционному, ознаменовал рост спроса на юридическое знание как со стороны тяжущихся, так и со стороны претора, призванного составлять формулы, по которым судья впоследствии рассматривал дело. Это дало необычайный простор для независимой творческой работы римских юристов1, что потребовало и определенного способа организации данных знаний [26, pp. 38-40]2.
По мнению Шульца, таким способом выступило диалектическое деление изучаемого предмета по его роду и виду, которое было перенято первыми республиканскими юристами, учившимися у стоиков из круга Сципиона и Панетия Родосского. Это сделало римское право более системным и логичным нормативным материалом. При этом сфера применения диа-
1 Стоит, впрочем, заметить, что предшествовавшие юрисконсультам понтифики тоже не были слишком уж скованны в своей деятельности, учитывая замкнутость их класса и элитарность знаний, которыми они обладали. Об этом см. подробнее у Питера Стейна [27, рр. 1539-1540].
2 Потребность в данном методе становится более очевидной, если принять во внимание, что в республиканский период отсутствовала устойчивая редакция преторских эдиктов, а потому юристы были свободны в их дополнении и изменении в связи с потребностями практики.
лектического метода была во многом ограничена частным правом, а также тем, что и сами римские юристы сторонились философских рассуждений1, предпочитая концентрироваться на конкретных практических проблемах. Наконец, с еще большей предосторожностью республиканские юрисконсульты отнеслись к риторическому искусству, в котором, по утверждению Шульца, не было ничего относящегося к поиску юридически правильного решения [26, рр. 53-55].
Вслед за работой Шульца последовала монография Иоганнеса Струкса, в которой автор поставил под сомнение эллинистическое влияние на римскую юриспруденцию в части диалектического мышления. Цена подобного утверждения весьма значительна: говоря так, мы вынуждены лишить римских юристов инструмента, кажущегося весьма естественным для современного юриста, - логики. Тем не менее И. Струкс весьма категоричен, признавая ничтожную роль за влиянием логики в образе стоической диалектики на римское право. По его мнению, вошедшее в обиход представление о заимствованном из греческой науки методе препятствует ясному пониманию римского права2.
В этот момент о себе заявляет Теодор Фи-вег, автор известного трактата о топике и юриспруденции. Ученый не отрицает влияния греческого наследия на римскую юриспруденцию. Но в ее основу он кладет не логику, а топику как особое направление риторики. Указывая на неизбежные трудности, с какими сталкивается дедуктивный метод познания в праве, Фивег предлагает вместо него простую, на первый взгляд, идею. Почему бы нам, - говорит автор, - не признать, что большая часть юридических правил вырабатывается в ходе дискурса с опорой на конвенциональные постулаты (то есть топосы)? На такие утверждения, которые разделяются большинством сообщества? Именно из таких утверждений юристы и черпают решения различных казусов, - заключает он по результатам своего исследования3.
1 Весьма примечательно в этой связи упоминание Цицерона о юристе Сексте Элие, который хотя и философствовал, но мало, ибо ему это совсем не нравилось (Cicero, De re publica 1.30).
2 Цит. по [30, S. 28].
3 Цит. по рецензии Соболевой А. К. [2, с. 82].
Учение Фивега встретило серьезные возражения, нашедшие отрефлексированное выражение в одной из работ Макса Казера, посвященной методологическим исследованиям в области римского права: Zur Methode der römischen Rechtsfindung [12]. Как видно из названия, речь в ней идет о методике обнаружения права4. Представляется, что избранная терминология не случайна и отражает представление автора о методологических аспектах римской юриспруденции. Макс Казер начинает с пересказа основной идеи Теодора Фивега, с известного всем деления современных правопорядков на континентальные и англосаксонские. Их ключевым различием, несмотря на целый ряд исключений, является способ организации нормативного материала: мы говорим либо о закрытой системе правил, воплощенных в различных законах (континентальные правопорядка), либо о выработке юридических решений путем анализа конкретных казусов (англосаксонские правопорядки). По мнению Фивега, такое деление с определенной долей условности соответствует аксиоматическому и топическому методам.
Аксиоматическое мышление дедуктивно выводит все положения и понятия системы из основных принципов (аксиом), которые сами по себе не способны и не нуждаются в дальнейшем обосновании. Но что это за аксиомы? Чем они отличаются от остальных положений системы? Тем, что они не исключают друг друга и не выводимы из самих себя или иных положений системы. Напротив, все остальные положения могут быть выведены из них [12, S. 50-52].
Но здесь нас поджидает проблема. Очевидно, подобная операция по выведению одних положений из других, имеющих более общий характер, возможна лишь в рамках формальной логики, как, например, в математике, но уж точно не в сфере права. Почему? Потому что
4 Более дословный перевод выражения die Rechtsfindung -«обнаружение права» видится более точным, хотя и является менее привычным для уха отечественного юриста, привыкшего к словосочетанию «применение права». Думается, что именно на поиске права, т.е. поиске подходящего решения в отсутствие готовой нормы, и делает акцент исследователь. Применение же права включает в себя и те случаи, когда действительный поиск права не производится, но осуществляется лишь приложением общей гипотезы имеющейся позитивной нормы к возникшему случаю.
большая часть правовых положений имеют материальный, а не чисто формально-логический характер, а потому поддаются оценке и взвешиванию. Это касается и основных правовых принципов, которые не являются изначально заданными, но отыскиваются в ходе созидательной правотворческой деятельности с опорой на политико-правовые соображения. По этой причине появляются многочисленные пробелы, когда такие исходные принципы еще не отысканы. И если континентальная модель все же старается удержаться в этом систематическом здании, то неизбежно следует признать ее неполноту вследствие опоры на аксиомы.
Топическое мышление делает акцент не на систему, но на конкретный случай, для которого следует подобрать подходящее решение. Иными словами, оно ищет предпосылки такого решения и при этом стремится к отысканию руководящих суждений (топосов), посредством которых могут решаться проблемы. Поэтому топика - искусство отыскания таких руководящих суждений.
Однако какова сфера применения топики? Этот вопрос кажется Казеру в высшей степени проблематичным. В самом деле, такое отыскание опорных мест для суждений весьма характерно для судебного спора, где эти места могут послужить убеждению суда. Но акцент на конкретном деле характерен не только для топики, но и для индуктивных заключений, чья релевантность доказывается приведением решений по другим отдельным и схожим с обсуждаемым случаям. Казер оспаривает и другие программные тезисы Фи-вега о тождестве юридического метода и топики. Во-первых, замечает он, для юриспруденции совсем не обязательно, чтобы отдельные решения опирались на такие руководящие представления, что характерно и для римского права. Во-вторых, даже там, где аргументы приводятся индуктивно, их подтверждение происходит при помощи дедукции, а потому от нее не следует отказываться. Наконец, не стоит недооценивать и системность, чье значение для всякого правопорядка определяется непротиворечивостью его понятийного аппарата и действующих институтов. При этом чем более укрупненной становится подобная система, тем сложнее отыскание в ней предпосылок для решения конкретного
случая. Однако и круг топосов тоже становится уже [12, pp. 52-53].
Но что все это может означать для римского права? С одной стороны, общеизвестны его казуичность, акцент на решении отдельных случаев. «Это и не случайно», - говорит нам Макс Казер. Подобная особенность объединяла многие древние правопорядки, и это не означало отсутствие оснований для появления законов. В конце концов, преодоление иррационального регулятора, вроде божественного провидения или рока, неминуемо создает предпосылки для единообразного решения различных случаев. Но общий характер римского права проявлялся не в них, но в воплощении всей полноты юридического мышления в решениях конкретных случаев.
Учитывая подобную спорадичность, затруднительно утверждать, будто деятельность римских юристов основывалось на базе логического аппарата. В самом деле, - отмечает ученый, - их мышление скорее пропитано интуицией (здесь и далее курсив наш. -М. П.), нахождением правильного решения через непосредственное восприятие, не требующее логической аргументации. Оно основывается на тонком, проникающем в глубину дела профессиональном чутье и опыте, отраженных в обстоятельных монографических работах.
Профессиональное чутье Казер понимает психологически. Речь идет об ощущении того, что подобранное для каждого конкретного случая решение является соответствующим как общим представлениям о справедливости, так и специальной юридической этике. Подобная способность к юридическому чутью вырабатывается на основе опыта. И именно в этом заключался необычайный дар римских юристов, который возрос до своей вершины в классический период: понимание реальности жизни, позволявшее им отыскивать решения, соответствующие природе вещей и внутренней закономерности обсуждаемых вопросов.
Удивительно при этом то, что подобный реализм вполне уживался с консерватизмом с ориентацией на традиции их праотцов (mores maiorum). Казер полагает, что объяснение этому можно обнаружить во внешних факторах. Юридическое знание в Древнем Риме было элитарным, т. е. сосредоточенным в ограниченном круге лиц, наделенных значитель-
ным авторитетом. Именно их статус в обществе позволял им оказывать почти ничем не ограниченное влияние на процессы правотворчества и правоприменения. И именно благодаря ему они и приобрели тот богатый опыт, лежащий в основе их интуитивного правопони-мания. В то же время ориентир на авторитет их предков позволял сохранять и дополнять ранее приобретенный ими опыт, доводя до совершенства ощущение правильного решения [12, S. 54-57].
Во всех дальнейших исследованиях в области методологии римской юриспруденции, как нам кажется, либо разделяются и развиваются очерченные позиции, либо делаются попытки отыскать компромиссный вариант. Так, например, Франц Хорак, не видя строгой логической последовательности в рассуждениях римлян, открывает предполагаемую причину этого: отсутствие общих понятий и, напротив, произвольное вклинивание различных оценочных терминов, подвергавшихся весьма субъективной интерпретации1. «В конечном счете, - замечает ученый, - любое суждение относительно вопроса о методе римских юристов будет покоиться на почве чисто общих выражений, которые, в зависимости от личного восприятия их исследователями, будут вести к весьма контрастирующим выводам» [10, S. 71].
По иному пути идут те, кто стремится утвердить потенциал формальной логики для римского права. Так, Жан Микель, горячо оспаривая выводы Иоханнеса Струкса, приходит к заключению, что анализ юридических текстов демонстрирует пристальное внимание римских юрисконсультов к построению синтаксических утверждений на основе различных логических операций [20, S. 118]. Для нас примечательна позиция Вольфганга Вальд-
1 К этому стоит добавить, что, когда мы опираемся в суждениях на такие оценочные понятия, мы вносим в стройную силлогистическую систему посылку, которая никак не может быть верифицирована. Говоря, что многие афинские мужчины носили бороды, то Сократ, который тоже был афинским мужчиной, скорее всего, тоже носил бороду, мы оставляем хоть какую-то возможность эмпирического подтверждения. Но если мы утверждаем, что несправедливо обогащаться за счет другого и что раз к лицу А убежала лошадь лица Б, то имеется несправедливость, требующая устранения, тогда никаким образом, кроме опоры на конвенциональность нашего утверждения, мы не сможем доказать наличие несправедливости.
штайна, затронувшего проблему последовательности (consequentia) в рассуждениях римских юристов. Подчеркивая многообразное значение данного термина в первоисточниках и сравнивая его с греческим акоЛоивод, ученый приходит к интересным выводам. Сам греческий аналог римской consequentia означал в трудах Аристотеля необходимое следование не из слов, но из положения вещей. Поэтому, по Аристотелю, критически важно иметь правильное представление о вещах для того, чтобы применение логических законов могло привести к верному выводу. Любое высказывание же весьма многозначно оттого, что каждое предложение может вести к многочисленным выводам. В то же время акоЛоивод употребляется философом вне его логических трактатов весьма свободно, что тоже делает его многозначным. Более того, как при изучении силлогистических выводов, так и вне всякой связи с ними Аристотель исходит из разумности определенных следственных связей [30, S. 31-33].
Представляется, что с этим выводом автор связывает и другое свое заключение. Он утверждает, что объекты познания в глазах римских юристов сливались с самим применением логических законов. Что это значит? То, что непосредственное восприятие положения вещей являлось предпосылкой, но не самим предметом логического анализа. Именно непосредственное восприятие становилось основной для поиска оптимального решения. Логическая аргументация применялась ими исключительно для его обоснования. Но чем являлось это непосредственное восприятие? Чувство очевидности, - отвечает нам Вальд-штайн. Ощущение правильности решения предшествовало его логическому оправданию [30, S. 56-58].
Итак, мы видим, что дискуссия о влиянии греческой философии на римское право перетекла в вопрос о методологии римской юриспруденции в различных ее проявлениях: о риторике, логике и интуитивном нахождении правильного решения. При этом если изначально ученые отдавали предпочтение чему-то одному, то в более поздних работах прослеживается попытка нахождения компромиссных подходов к исследуемой проблеме.
II. Проявление юридического метода в античных источниках
Нетрудно заметить, что все приведенные позиции, за исключением разве что интуитивной теории Казера, исходят из культурного обмена греческой и римской цивилизаций. Но можем ли мы найти подтверждение пересечения эллинистической культуры и римской юриспруденции в источниках? И если да, то какое положение занимает это пересечение на временной шкале? Немногие биографические свидетельства действительно могут указать на первых реципиентов древнегреческой мысли из числа республиканских юристов. Так, например, Цицерон устами Квинта Муция Сцеволы излагает историю о том, как последний в должности претора ездил на Родос и общался с философом Панетием Родосским1. Входя в кружок Сципиона, Сцевола был подвержен значительному влиянию стоицизма, порою проявлявшемуся в его речах2. В этот же кружок входил и Публий Рутилий Руф, консул 105 г., также учившийся у Панетия и, по всей видимости, удачно сочетавший ораторское искусство со знанием права3. Однако куда больших успехов достиг Сервий Сульпиций Руф, современник Цицерона, ездивший вместе с ним на Родос и, по словам последнего, освоивший искусство диалектического деления до такой степени, что в познании теории гражданского права он превзошел даже Квинта Муция Сцеволу4.
1 Cicero, De oratore, 1.75: Когда я прибыл претором на Родос и поведал Аполлонию, сведущему в этих учениях, то, чему я научился у Панетия, он, как и прежде, высмеял философию и в целом говорил не столько убедительно, сколько элегантно...
2 Cicero, De oratore, 1.43.: И настояла бы Академия, которая призвала бы тебя отказаться от всего, что ты сам сказал; Поймали бы тебя наши стоики в сети своих споров и расспросов. Подтверждение влияния стоицизма на Квинта Муция видят в словах «наши стоики». [21, S. 431].
3 Cicero, Brutus, 114: Не были обильными его речи; но исполнены знанием права; ученый муж, знакомый с греческой литературой, был слушателем Панетия и практически знатоком в стоицизме; но ты-то знаешь ,что их род глубокого и полного ораторского искусства весьма не велик и не подходит для выращивания общественного согласия....
4 Cicero, Brutus, 151-152: О Сервии же и ты говоришь
верно, и я скажу, что думаю. Ведь нелегко мне назвать того [человека], кто приложил бы больше усилий, чем этот, и для говорения, и для изучения любых хороших вещей. Ведь мы одновременно с ним начали обучение, и потом он вместе со мной обучался на Родосе, чтобы стать лучше и ученей; и по возвращению, как мне кажется, он желал быть первым во втором искусстве,
О познаниях республиканских юристов свидетельствуют и их коллеги по цеху. Так, например, Помпоний выделяет наряду с Публием Рутилием Квинта Туберона, прямо называя его стоиком, а Квинта Муция именует первым, кто применил родовидовое деление к гражданскому праву5. Юрист также сообщает о значительном вкладе Лабеона в развитие юридической науки за счет использования знаний 6
из других наук .
Но можем ли мы обнаружить искомое древнегреческое влияние в сочинениях самих юристов? И если да, то кто из них первым прочувствовал его на себе? Сделать это довольно непросто. Дело в том, что большая часть из них дошла до нас в скудном количестве пересказов. Поэтому остается лишь согласиться с мнением, что основные источники наших знаний о пред-классической юриспруденции - труды неюридического характера [9, рр. 385-386].
В романистике уже довольно давно званием научного первопроходца был наделен Квинт Муций Сцевола, понтифик. Действительно, он является одним из немногих юристов республиканской эпохи, в чьих работах можно проследить знакомство с лингвистическим инструментарием древнегреческих философов. Пе-
нежели вторым в первом <...> думаю, что в гражданском праве большой опыт быт и у Сцеволы, и у многих других. Техника быта лишь у одного [Сервия]. Ибо сам он никогда бы не усвоил науки права, если бы в дополнение не усвоил такую технику, которая учит взятые воедино вещи разделять по частям, обнаруживая скрытое и излагая неясное, сперва видеть все неопределенности, а затем разделять их, и, наконец, держать в голове правило, как устанавливаются истина и ложь, и как что-либо следует из чего-то, а что-то не является следствием...
5 D. 1.2.2.40-41 Pomp. l. s. enchirid: После них приходят Публий Рутилий Руф, консул Рима и проконсул Азии, Павел Вергиний и Квинт Туберон, стоик, слушатель Панса, бывший также консулом. [...]. После них появляется великий понтифик Квинт Муций, сын Публия, решивший разделить гражданское право по роду на восемнадцать книг.
6 D.1.2.2.47 Pomp. l. s. enchirid: ... Лабеон, который и в других работах проявлял большое стремление к знаниям, решил внедрить множество новшеств с опорой на подлинное качество знаний и веру в них.
О том, про какие знания ведет речь Помпоний, можно догадаться, обратившись к Авлу Геллию. Gellius 13.10.1: Антистий Лабеон действительно овладел знаниями в области гражданского права и консультировал по праву публичному; но не лишен он быт знаний и о прочих замечательных науках, ибо прежде глубоко погружался в грамматику, диалектику, в древние и современные ему сочинения, а также прекрасно разбирался в началах и основаниях латинской речи, коей и пользовался главным образом для раскрытия хитростей почти всего права.
ру Великого понтифика принадлежит книга, названная им Но^ (6pюv), что в переводе с древнегреческого означает «определения»1. При этом, как указывает Бруно Шмидлин, не стоит предполагать, опираясь на название, будто в ней мы встретим определения, разделенные по роду и виду. В этой книге юрист сосредоточен не на том, чтобы дать определение отдельным понятиям, не на понятийной логике, но на логике выражений, в особенности на кондициональных и дизъюнктивных заключениях, разграничивающих правовые институты и определяющих правовые последствия [25, S. 107].
Действительно, изучение дошедших фрагментов книги обнаруживает стремление понтифика Квинта Муция к унификации нормативного регулирования при помощи об-общения2, установления пределов действия
3 4 5
нормы , взаимосвязи и разграничения между юридическими фактами. Такая унификация неизбежно задает определенные юридические рамки, разграничивающие типичные юридические казусы от ряда других. Однако работа Квинта Муция не сводилась исключительно к тому, чтобы дать юридическую квалификацию конкретного перечня случаев. Обозначение
нормативного материала под единым понятием позволяло внести содержательные изменения в предшествующие решения.
1 Впрочем, аутентичность текста в литературе оспаривается. Так, например, Ленель в Палингенезиях задается вопросом, не были ли определения отобраны из других сочинений понтифика и собраны в единую книгу [19, р. 762, n. 7]. В подтверждение своей догадки романист указывает на идентичность одного из фрагментов horoi (D.43.20.8) с фрагментом из комментария Помпония к Квинту Муцию (D.8.3.15), из чего можно предположить, что данный фрагмент был взят из libris iuris civilis Сцеволы. Антонио Гуарино также утверждал, что horoi суть компиляция постклассических юристов [9, р. 139].
2 D. 41.1.64.0 muc. l. s. oprov: Все чужое, что было предоставлено кем-либо для оценки, отнюдь не становится его собственностью.
3 D. 43.20.8.0 Scaev. l. s. oprov: Тому, кому должны водный сервитут через земельный участок, разрешается там, где он пожелает, проложить канал, покуда это не помешает течению воды.
4 D. 50.7.73.pr. muc. l. s. oprov: Quo tutela redit, eo et he-reditas pervenit, nisi cum feminae heredes intercedunt. Nemo potest tutorem dare cuiquam nisi ei, quem in suis heredibus cum moritur habuit habiturusve esset, si vixisset [Кому отдается опека, тот вступает и в наследство, за исключением случаев вступления в наследство женщин. Ведь никто не может наделить опекунством кого-либо, разве только того, кто, умерев, уже имел наследников или имел бы, если бы был жив].
5 D. 50.17.73.2 muc. l. s. oprov: Считается, что насильно совершено то, что кто-либо сделает с вещью вопреки запрету; тайно же то, что кто-либо делает [с вещью], когда ведет тяжбу или полагает, что будет вести.
D.9.2.31 Paulus X ad Sabinum.
Si putator ex arbore ramum cum deieceret vel machinarius hominem praetereuntem occidit, ita tenetur, si is in publicum decidat nec ille proclamavit, ut casus eius evitari possit. Sed Mucius dixit, etiam si in privato idem accidisset, posse de culpa agi; culpam autem esse, quod cum a diligente provideri poterit, non esset provisum aut tum denuntiatum esset, cum periculum evitari non possit.
D.9.2.31 Павел в 10 кн. комментариев к Сабину.
Если садовник порубит с деревьев ветви, или же плотник уронит что-то на проходящего мимо человека, то он будет отвечать, если он уронит и не сообщит об этом, чтобы тот мог избежать его участи. Но Муций говорит, что уронивший будет отвечать из вины, даже если он точно так же уронит на частной территории; вина же имеет место, когда что-то не было предвидено, хотя могло быть предвидено, или же объявлено тогда, когда риска уже невозможно избежать.
Очевидно, в представленном казусе Сце-вола выражает несогласие с имевшим до него место мнением о том, что деликтная ответственность наступает в зависимости от того, в каком месте находился деликвент: в публичном (например, на дороге) или частном. Для этого он прежде всего вводит обобщение, уравнивая два случая, когда деликт было совершен в публичном и частном местах. Устранив предыдущий критерий ответственности, Великий понтифик вводит качественно новый - объективный стандарт поведения лица, причинившего вред: принял ли он меры по предотвращению вреда, предупредив потерпевшего об опасности?
В литературе подобный стандарт поведения нередко рассматривается в связи с аристотелевским учением о добропорядочном муже. Мы, однако, не располагаем источниками, которые могли бы подтвердить влияние учения Аристотеля на Квинта Муция. По мнению Лау-ренса Винкеля, о проникновении аристотелевских идей в ученое римское сообщество можно говорить не раньше захвата библиотеки Апелликона Суллой в 84 г. до н. э., где содержались сохранившееся рукописи Аристотеля,
которые стали доступны после смерти ее хранителя лишь приблизительно в 50 г. до н. э. [33, p. б9]. В то же время вряд ли стоит предполагать в фигуре diligens paterfamilias текстуальное вторжение постклассиков, использовавших эти-ко-философский стандарт для решения практических казусов. По-видимому, исходя из этого Кункель, присоединяясь к Безелеру, считает слова «culpam autem esse, quod cum a diligente provideri poterit, non esset provisum» постклассической интерполяцией [1б, S. 28б, 299]. Однако, с учетом уровня образованности Квинта Муция и уже рассмотренной нами его устремленности к работе с определениями, думается, вполне возможно допустить подлинность данного текста. Об аутентичности текста говорит в другой работе и Лауренс Винкель [34, p. 430].
Известна и чисто систематизаторская (в современном смысле этого слова) работа Сцеволы. Так, Гай приписывает юристу выделение пяти родов опеки1, а Павел упоминает про его родовое деление владения, не соглашаясь, однако, со своим предшественником2. Интересно, что его увлечение родовым делением, очевидно, даже выходило за пределы юридической сферы, что подтверждается упоминанием Аврелия Августина о трехчастном делении богов понтификом3.
Не удивительно, что родовидовое деление, встречающееся в текстах у Сцеволы, стало предметом бурного обсуждения на предмет его заимствования из греческой философии. Дейст-
1 Gai 1.188: Из этого видно, как много различных видов опеки. И если же мы спросим, к какому количеству родов могут быть сведены эти виды, то ответ на это был длительное время спорен: ведь по этому вопросу сомневались многие древние. Нам же, кто подробно знаком с этим обсуждением как из толкования эдикта, так и из тех книг, что переняли у Квинта Муция, остается лишь предположить, что некоторые говорили, как Квинт Му-ций, что существует пять родов опеки, кто-то, как Сер-вий Сульпиций, что три, другие, как Лабеон, два; а иные и вовсе верили, что существует столько родов, сколько и видов.
2 D. 41.2.3.23 Paul. 54 ad ed.: Но то, что Квинт Муций выделял среди родов владения то, когда мы владеем вещью в услужение по приказу магистрата, в высшей степени неуместно...
3 Civ. Dei, 4.27: Примечательно, что в литературе ученейший понтифик Сцевола обсуждал дошедшие три рода
богов: один поэзии, другой философии, третий - правителям общества. Первый род, по его мнению, бесполезен, поскольку многие из этих богов изображаются презренными; второй род не подходит гражданскому коллективу, ибо он обладает чем-то излишним, а чем-то и таким, что было бы вредно знать народу...
вительно, латинские genus и species в определенной степени соответствуют древнегреческим yévog (genos) и síSog (eídos), восходя к диалектическому методу, использовавшемуся и Платоном и Аристотелем. Таламанка, отмечая условность подобного деления, признает в то же время его влияние на республиканских юристов в той степени, в какой последние использовали его для очерчивания границ отдельных нормативных фигур, установления взаимоотношения между различными юридическими понятиями. В это же время данная тенденция не стала фактором к формированию полноценной системы, в чем соответствовала казуистичной рефлексии о праве их пред-шест-венников [28, p. 211].
Наконец, отдельной заслугой Квинта Му-ция называют внедрение гипотез в юридическое мышление. Концентрация на абстрактно взятом примере освобождала от изощренности каждого отдельно взятого казуса. Если Цицерон жалуется на предшествовавших юристов, что для последних имена тяжущихся значили больше, чем обстоятельства дела4, то у Сцеволы имена становятся чем-то второстепенным, а во главу угла ставится само юридическое решение.
В представленном примере основное внимание понтифика очевидно сосредоточено на тексте завещания и силе вынесенного решения. Его отделение от прочих обстоятельств дела подтверждается мгновенным переходом от предмета спора к существу позиций его участников. В этом акценте на доводах сторон их действительное имя перестает иметь всякое значение (is, qui... alter...). Иррелевантно и то, существовал ли раб Андроник на самом деле. По мнению Фриера, главный эффект гипотиза-ции состоял в том, что абстрактно преподнесенный казус позволил сконцентрировать на содержательной стороне дела внимание последующих юристов. Тем самым появилась альтернатива обнаружению права в рамках судебного разбирательства, которое отныне стало развиваться благодаря дискуссии правоведов [7, pp. 168-169].
4 Cicero, De Oratore, 2.142: В этом наши юрисконсульты также служат помехой и сбивают с познания; ведь я вижу, что в книгах Катона и Брута поименно называется почти все, что иным мужчинам или женщинам отвечают о праве...
D.40.7.29.1 Pomp. 18 ad Q. Muc.
Quintus Mucius scribit: pater familias in testamento scripserat "si Andronicus servus meus heredi meo dederit decem, liber esto". deinde de h<ered>1is bonis coeperat controversia esse: qui se lege heredem aiebat esse, is eam hereditatem ad se pertinere dicebat, alter, qui hereditatem possidebat, aiebat testamento se heredem esse. secundum eum sententia dicta erat, qui testamento aiebat se heredem esse. deinde Andronicus quaerebat, si ipsi viginti dedisset, quoniam secundum eum sententia dicta est, futurusne esset liber an nihil videatur sententia, qua vicit, ad eam rem valere? <Respondit valere>2 quapropter si viginti heredi scripto dedisset et res contra possessorem iudicata esset, illum in servitute fore. Labeo hoc, quod Quintus Mucius scribit, ita putat verum esse, si re vera lege ab intestato heres fuit is qui vicit: nam si iniuria iudicis victus esset scriptus verus heres ex testamento, nihilo minus eum paruisse condicioni ei dando et liberum fore. sed verissimum est, quod et Aristo Celso rescripsit, posse dari pecuniam heredi ab intestato, secundum quem sententia dicta est, quoniam lex duodecim tabularum emptionis verbo omnem alienationem complexa videretur: non interesse, quo genere quisque dominus eius fieret et ideo hunc quoque ea lege contineri, secundum quem sententia dicta est, et liberum futurum eum, qui ei dedisset pecuniam. hunc autem, id est possessorem hereditatis, cui data esset summa, si victus esset hereditatis petitione, cum ceteris hanc quoque pecuniam victori restituere debere.
D.40.7.29.1 Помпоний в 18 кн. комментариев к Кв. Муцию.
Квинт Муций пишет: глава семьи написал в завещании: «если Андроник, мой раб, даст моему наследнику десять, да будет он свободен». Из этого возник спор о наследственном имуществе: тот, кто утверждал, что является наследником по закону, говорил, что это наследство принадлежит ему; другой же, кто владел наследством, утверждал, что в завещании он является наследником. В пользу того, кто говорил, что является наследником по завещанию, было вынесено решение. Поэтому Андроник спрашивает, если он дал этому двадцать, коль скоро в отношении него было вынесено решение, будет ли он свободен или же считается, что не имеет никакой силы по этому делу то решение, которое возобладало? [Квинт Муций] отвечает, что [решение] имеет силу. Поэтому, если он даст записанному в завещании наследнику двадцать и дело будет решено против владельца, Андроник останется в рабстве. Лабеон полагает, что решение Квинта Муция верно в том, что по настоящему делу наследником по закону станет тот, кто победил: ведь если по неправильному [решению] судьи проиграл действительно написанный в завещании наследник, раб, тем не менее, подчинился условию о предоставлении наследнику и стал свободным. Но кажется наиболее вероятным, что и написал Арист Цельс, что возможно дать деньги тому наследнику по завещанию, в пользу которого было вынесено решение, раз уж считается, что Закон Двенадцати таблиц словом «купля» охватывает всякое отчуждение имущества: нет разницы, каким образом кто-то стал его господином, и поэтому к тому закону относится и тот, в пользу кого было вынесено решение, и станет свободным тот, кто дал ему денег. Его же, то есть владеющего наследством, которому была передана сумма, нужно будет обязать передать деньги со всем прочим победителю, если он проиграет по иску наследника.
1 Добавление Пауля Крюгера, полагавшего, что здесь имеет место сокращение his ^ heredis. [13, S. 196].
2 Добавление Ленеля [19, p. 70, n. 3].
В данном фрагменте Сцевола развивает взятый пример в гипотетическом ключе: а что если раб исполнит указанное в завещании в отношении наследника до того, как тот проиграет в суде спор о наследстве? Его решение довольно сурово: раб не подлежит освобождению. Таким образом, юрист делает акцент на юридической силе решения суда, превалирующей над текстом завещания. Лабеон, соглашаясь со своим предшественником в этой части, добавляет еще одну модификацию к представленному казусу: а что, говорит он, если судья принял неправильное решение, а наследник по закону действительно являлся наследником? В таком случае, полагает юрист, раб, конечно же, станет свободным, исполнив завещательное распоряжение. Наконец, еще дальше идет Аристон Цельс, который, разделяя мнение Лабеона, дает ему неожиданное обоснование: отчуждением (alienatione) мы можем называть и само судебное решение, Законы Двенадцати таблиц нас никак в этом не ограничивают [32, S. 299-301].
Таким образом, подход Квинта Муция к обработке казуистичного материала оживил юридическую дискуссию, придав ей устойчивый поступательный характер. Все это ряду ученых дало повод для наделения понтифика пальмой первенства в системной обработке гражданского права. С него многие ведут отсчет в части развития юридической науки1.
Но может ли пример Сцеволы быть достаточным основанием для провозглашения научной революции в его эпоху? Действительно ли он стал тем самым Прометеем, принесшим диалектический огонь, о котором пишет Фриц Шульц [26, p. 68]? У современных романистов нет однозначного ответа на этот вопрос. Некоторые из них продолжают настаивать на том, что Квинт Муций предпринял первую важнейшую попытку систематизации, пусть она и не свободна от критики [34, p. 432]. Действительно, современный юрист мог бы упрекнуть понтифика в неполноте и выборности его организацион-
1 Так, например, для Фридриха Санио труды Квинта Муция, без всякого сомнения, «образуют основу систематической обработки» гражданского права, оказавшую глубочайшее влияние на «системы» его последователей. Под сомнение ставится лишь соотношение libri iuris civilis с liber singularis ôpmv [24, S. 41]. Еще дальше идет Пухта, провозглашая Сцеволу первым ученым-юристом, с которого и началась наука права [23, pp. 99-104, 305]. Аналогичную, но более осторожную позицию занимает Фриер [7, p. 151].
ных устремлений. Это особенно видно по реконструкции структуры его сочинений, где самое первое место занимают вопросы наследования по завещанию и закону и, в отличие от институционной системы Гая, совершенно отсутствует раздел об исках [30]. Став, по мнению А. А. Новицкой, первым юристом, предложившим систематику контрактов ф.46.3.80) [1, с. 88-90], он, тем не менее, в отличие от Лабеона, не пошел дальше и не попытался предложить классификацию всех юридически значимых действий. Учитывая это, видим справедливым замечание Ленеля, что в действительности Квинт Муций не придавал большого значения систематизации в современном смысле этого слова [18, S. 14-15].
Личность Квинта Муция, знаменующая зарю провозглашенной научной революции, никак не объясняет и причины последней. Что побудило римских юристов обратиться к философскому инструментарию Древней Греции? Ответ на этот вопрос также осложняется неполнотой имеющейся информации, что неизбежно приводит к различным предположениям. Известна классовая теория Кункеля, согласно которой первоначально римское право развивалось в тесном понтификальном кругу, состоявшем из лиц высшего сословия. Вход был строго ограничен родственными связями, а потому и юридическая профессия во многом имела наследуемый характер. Постепенное проникновение туда представителей всаднического сословия существенным образом расширило круг тех, кто занимался правом. При этом последние в силу своего имущественного положения были гораздо в большей степени заинтересованы в развитии права, регулирующего имущественные отношения, в отличие от фамильной аристократии, погрязшей в политических интригах. Будучи свободными от сословной замкнутости, всадники были в большей степени открыты к восприятию чужой культуры [17, S. 50-53].
Данная идея критикуется исследователями в силу того, что нобилитет никогда не представлял собой устойчивую группу людей, но в каждом поколении был вынужден бороться за свои права. Равно и всадники не представляли собой четкой экономической прослойки, к которой Кункель, однако же, относит почти всякого юриста, в отношении которого нет упоминания о его сенаторском происхождении [6, р. 554].
Тем не менее следует согласиться с Кун-келем в том, что освобождение юриспруденции от понтификального господства совпадает с довольно бурным развитием юридической литературы во втором столетии до н. э. [17, S. 56-57] Действительно, на место коллекции различных исковых формул заступают новые литературные жанры: комментарии, собрания responsorum и даже первые учебные трактаты [11, S. 52-55]. Допустимо предположить, что особенности каждого имеющегося жанра требуют и особого подхода к организации материала. Если изложение исковых формул еще имело под собой относительно прочную основу в виде текста Законов XII таблиц, то отступление от последнего побуждает искать новую почву, нечто ясное и устойчивое в бурном потоке новых идей.
Но если брать во внимание данную гипотезу, то упомянутый факт бросает дополнительную тень на первенство Квинта Муция в научном юридическом мире. В самом деле, у его предшественников мы встречаем практически все перечисленные жанры [15]. Так, например, известно, что уже Марк Порций Катон Лициниан был автором учебных юридических книг1, а Гай Ли-вий Друз не только превосходно объяснял гражданское право, но и составил полезнейшие пособия для его изучения2. Поэтому вполне допустимо предположить, что технический инструментарий Сцеволы использовался и до него3.
1 Gell. 13.20.9: От сына же Катона Старшего, который был назначен претором, умер еще при жизни отца и оставил замечательные книги для изучения права...
2 Val. Max. 8.7.4: Схожего упорства был Ливий Друз, который, будучи слепым и в преклонном возрасте, превосходнейшим образом разъяснял народу гражданское право и составил полезнейшие примечания, предназначенные для его изучения.
3 Возможно, это подтверждается определением nexum, данным Манием Манилием и упомянутым Варроном. Varro, De ling. Lat. 7.5.105: Nexum, говорит Манилий, является все, что заключается посредством весов, куда входит и манципация. Муций [же утверждает], что заключается посредством меди и весов для вступления в обязательство все, за исключением того, что дается при манципации.... Вряд ли здесь может идти речь о делении genus et species, как полагает Марио Бретоне, очевидно исходя из того, что Манилий вопреки тексту Законов XII таблиц (cum nexum faciet mancipiumque...) объединяет манципацию и либральные сделки как видовые категории под единым родовым понятием nexum [4, рр. 108, 264265]. Скорее речь здесь следует вести именно о той дефинитивной техники, при которой разные юридические явления сводились к одному юридическому факту. Характерно, что и здесь определение Мания Манилия противопоставляется суждению Квинта Муция, который, по всей видимости, не включал в понятие nexum манципацию, будто бы исходя из того, что в манципации нет обязательст-
Наконец, оспаривается само стремление найти начала юридической науки в римском праве. Не следуем ли мы в этом некоему подспудному желанию обосновать научность юриспруденции длительной историей ее существования и развития? Очевидно, что такой взгляд в своем стремлении универсализации юриспруденции не учитывает уникальности существующей в каждый исторический период правовой системы. Конечно, сам Помпоний сообщает нам о республиканских юристах - qui ius civile fundaverunt (D.1.2.2.39). Но следует, во всяком случае, согласиться с тем мнением, что сам этот фрагмент еще не свидетельствует о коренном переломе в развитии юриспруденции и взгляде юристов на свою деятельность как принципиально новую, научно организованную работу [22, S. 536-537]. Подобное толкование данных слов, безусловно, принадлежит более поздним авторам.
По мнению Бретоне, отыскание методологического базиса римской юриспруденции - наследие мышления правового рационализма, которое в целом уделяло больше внимания институциональным сочинениям римских юристов, чем «полемичным», поскольку, во-первых, можно было разглядеть конструктивные линии, которые отсутствовали, во-вторых [4, p. 108]. Схожим образом и историческая школа права во главе с Савиньи стремилась обосновать значимость исторических исследований в области права непрерывным континуитетом между римлянами и современными юристами. Но в чем проявляется эта непрерывность? Ведь очевидно, что современный и римский правопорядки сильно различаются. Инструментом (Werkzeug) для их связи как раз и выступил метод, который, однако же, был понятым Савиньи в духе современной ему систематизации. Вместе с тем было упущено из виду, что тот же научный метод сильно различается в зависимости от социальных условий его применения [8, S. 89-91]. Отыскание научных начал в древнегреческой философии в целом совпадало с взглядом на научную традицию той эпохи, видевшей свои истоки в аристотелевских категориях [29, p. 261].
венного элемента (М obligentur). Впрочем, Кюблер считал, что Варрон излагал взгляды Муция и Манилия произвольно, а потому мог самостоятельно добавить данное разделение. В противном случае взгляд Квинта Муция противоречит явному наличию обязательственного элемента в ман-ципации [15, Б. 259-261].
Заключение
Краткий обзор дискуссии позволяет заключить следующее. Спор о научном методе римской юриспруденции возрождался и угасал на протяжении довольно длительного периода времени. Были выработаны разные направления в его исследовании, которые, пожалуй, не столько противоречат, сколько дополняют друг друга. Сформировать единственно верное представление о юридическом методе в Древнем Риме вряд ли возможно. Более продуктивным видится стремление отыскать в каждом отдельном источнике параллели с достижениями внешней культурной среды. При этом одного стремления определить конкретный временной период, в котором сложился метод римских юристов, недостаточно, чтобы оценить его содержание и основные вехи развития. Изучение внешней культурной среды на каждом этапе развития римской юриспруденции позволит составить более содержательное представление о методе римских юристов.
Библиографический список
1. Новицкая А. А. Становление учения о контракте в римской юриспруденции: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2014. 302 с.
2. Соболева А. К. Теодор Фивег и его книга «Топика и юриспруденция: к вопросу об основном методе исследований в праве» // Риторика. 1997. № 1(4). С. 77-94.
3. Armgardt M. Zur Bedingungsdogmatik im klassischen römischen Recht und zu ihren Grundlagen in der stoischen Logik // Tijdschrift voor Rechtsgeschiedenis. 2008. Bd. 76, 3-4. S.219-235.
4. Bretone M. Tecniche e ideologie del giuristi romani. 2nd ed. Napoli, 1982/ 419 p.
5. Brozek B., Stelmach J. Methods of Legal Reasoning. Springer, 2006. 219 p.
6. Crook J. A. The Development of Roman Private Law // The Cambridge Ancient History. Vol. IX: The Last Age of the Roman Republic, Pp. 531-563. B. C. Cambridge University Press, 2008. 929 p.
7. Frier B. W. The Rise of the Roman Jurists: Studies in Cicero's Pro Caecina. Princeton University Press, 1985. 311 p.
8. Giaro T. Geltung und Fortgeltung des römischen Juristenrechts // Zeitschrift der Savigny-
Stiftung für Rechtsgeschichte, Romanistische Abteilung. 1994. Bd. 111. S. 66-94.
9. Guarino A. L'esegesi delle fonti del diritto romano. Napoli, 1968. 629 p.
10. Horak F. Rationes decidendi. Entscheidungsbegründungen bei den älteren römischen Juristen bis Labeo. Innsbruck, 1969. 311 S.
11. Jörs P. Römische Rechtswissenschaft zur Zeit der Republik. Erseter Teil: bis auf die Cato-nen. Berlin, 1888. 313 S.
12. Kaser M. Zur Methode der römischen Rechtsfindung // Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen, I. Philosophischhistorische Klasse. 1962, 2. S. 49-78.
13. Krüger P. Bemerkungen zu Dig. 40,7, 29 § 1 (Pomponius ad Q. Mucium) // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1903. Bd. 24, 1. S. 193-197.
14. Krüger P. Geschichte der Quellen und Litteratur des römischen Rechts. Leipzig, 1888. 395 S.
15. Kübler B. Kritische Bemerkungen zum Nexum // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung, 1904. Bd. 25, 1. S. 254-284.
16. Kunkel W. Diligentia // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung, 1925. Bd. 45, 1. S. 266-352.
17. Kunkel W. Herkunft und soziale Stellung der römischen Juristen. 4 Ab. Wien, 1967. 415 S.
18. Lenel O. Das Sabinussystem // Festgabe Rudolf von Ihering zu seinem Doctor-Jubiläum. Strassburg, 1892. 175 S.
19. Lenel O. Palingenesia iuris. Lipsiae: ex officina Bernhardi Tauchnitz. 1889. Vol. 2. 1308 p.
20. Miquel J. Stoische Logik und römische Jurisprudenz // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung, 1970. Bd. 87, 1. Pp. 85-122 S.
21. Münzer F. Mucius 16 // Paulys Realen-cyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. 1933. Bd. 16. S. 424-425.
22. Nörr D. Pomponius oder «Zum Geschichtsverständnis der römischen Juristen». ANRW. Bd. 15. Recht (Methoden, Schulen, Einzelne Juristen) / ed. H. Temporini. De Gruyter, 1976.S.498-604.
23. Puchta G. F. Cursus der Institutionen, erst. Bd. 5. Aufl. Leipzig, 1856. 751 p.
24. Sanio F. D. Zur Geschichte der römischen Rechtswissenschaft. Königsberg, 1858. 116 S.
25. Schmidlin B. Horoi, pithana und regulae -Zum Einfluß der Rhetorik und Dialektik auf die juristische Regelbildung. ANRW. Bd. 15. Recht (Methoden, Schulen, Einzelne Juristen) / ed. Tem-porini H. de Gruyter. 1976. S. 101-130.
26. Schulz F. History of Roman Legal Science. Oxford: at the Clarendon Press, 1946. 358 p.
27. Stein P. Interpretation and Legal Reasoning in Roman Law // Chicago-Kent Law Review. 1995. Vol. 70. Pp. 1539-1556.
28. Talamanca M. Lo schema genus-species nelle sistematiche dei giuristi romani. La filosofia greca e il diritto romano. T. II. Roma: Academia Nazionale die Lincei, 1977. 319 p.
29. Tuori K. The myth of Quintus Mucius Scaevola: Founding father of legal science? // Tijd-schrift voor Rechtsgeschiedenis. 2004. Vol. 72, Issue 3-4. Pp. 243-262.
30. Waldstein W. Konsequenz als Argument klassischer Juristen // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte: Romanistische Abteilung. 1975. Bd. 92, 1. S. 26-69.
31. Wieacker F. Griechische Wurzeln des Institutionensystems // Zeitschrift der Savigny-Stif-tung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1953. Bd. 73, 1. S. 93-126.
32. Wieling H. Subjektive Reichweite der materiellen Rechtskraft im römischen Recht // Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1985. Bd. 102, 1. S. 291-326.
33. Winkel L. S. Error iuris nocet: Rechtsirrtum als Problem der Rechtsordnung. Terra Publishing Company, 1985. 183 S.
34. Winkel L. S. Quintus Mucius Scaevola once again // Ex iusta causa traditum: Essays in Honor of Eric Pool [Special Issue of: Fundamina]. 2005. Pretoria. Pp. 425-433.
References
1. Novitskaya A. A. Stanovlenie ycheniya o kontrakte v rimskoy yurisprudentsii: dis. ... kand. yurid. nauk [Formation of the Doctrine of Contract in Roman Jurisprudence: Cand. jurid. sci. diss.]. Moscow, 2014. 302 p. (In Russ.).
2. Soboleva A. K. Teodor Fiveg i ego kniga «Topika i yurisprudentsiya: k voprosy ob osnov-nom metode issledovaniya v prave» [Theodor Viehweg and His Book 'Topics and Law: A Contribution to Basic Research in Law']. Ritorika -Rhetoric. 1997. Issue 1 (4). Pp. 77 - 94. (In Russ.).
3. Armgardt M. Zur Bedingungsdogmatik im klassischen römischen Recht und zu ihren Grundlagen in der stoischen Logik. Tijdschrift voor Rechtsgeschiedenis. 2008. Vol. 76. Issue 3-4. Pp. 219-235. (In Germ.).
4. Bretone M. Tecniche e idéologie del giuristi romani. 2nd ed. Napoli, 1982. 419 p. (In Ital.).
5. Brozek B., Stelmach J. Methods of Legal Reasoning. Springer, 2006. 219 p. (In Eng.).
6. Crook J. A. The Development of Roman Private Law. The Cambridge Ancient History. Vol. IX. The Last Age of the Roman Republic, 146-43 B.C. Cambridge University Press, 2008. Pp. 531-563. (In Eng.).
7. Frier B. W. The Rise of the Roman Jurists: Studies in Cicero's Pro Caecina. Princeton: University Press, 1985. 311 p. (In Eng.).
8. Giaro T. Geltung und Fortgeltung des römischen Juristenrechts. Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1994. Vol. 111. Issue 1. Pp. 66-94. (In Germ.).
9. Guarino A. L'esegesi delle fonti del diritto romano. Napoli, 1968. 629 p. (In Ital.).
10. Horak F. Rationes decidendi. Entscheidungsbegründungen bei den älteren römischen Juristen bis Labeo. Innsbruck, 1969. 311 p. (In Germ.).
11. Jörs P. Römische Rechtswissenschaft zur Zeit der Republik. Vol. 1. Bis auf die Catonen. Berlin, 1888. 313 p. (In Germ.).
12. Kaser M. Zur Methode der römischen Rechtsfindung. Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen, I. Philosophisch-historische Klasse. 1962. Issue 2. Pp. 49-78 (In Germ.).
13. Krüger P. Bemerkungen zu Dig. 40,7, 29 § 1 (Pomponius ad Q. Mucium). Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1903. Vol. 24. Issue 1. Pp. 193197. (In Germ.).
14. Krüger P. Geschichte der Quellen und Litteratur des römischen Rechts. Leipzig, 1888. 395 p. (In Germ.).
15. Kübler B. Kritische Bemerkungen zum Nexum. Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1904. Vol. 25. Issue 1. Pp. 254-283. (In Germ.).
16. Kunkel W. Diligentia. Zeitschrift der Sa-vigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische
Abteilung. 1925. Vol. 45. Issue 1. Pp. 266-351. (In Germ.)
17. Kunkel W. Herkunft und soziale Stellung der römischen Juristen 4 Ab. Graz, Vienna, Cologne: Böhlau, 1967. 415 p. (In Germ.).
18. Lenel O. Das Sabinussystem. Festgabe Rudolf von Ihering zu seinem Doctor-Jubiläum. Strasbourg, 1892. 175 p. (In Germ.).
19. Lenel O. Palingenesia iuris civilis. Lipsiae: ex officina Bernhardi Tauchnitz, 1889. Vol. 2. 1308 p. (In Lat.).
20. Miquel J. Stoische Logik und römische Jurisprudenz. Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1970. Vol. 87. Issue 1. Pp. 85-122. (In Germ.).
21. Münzer F. Mucius. Paulys Realencyclo-pädie der classischen Altertumswissenschaft. 1933. Vol. 16. Pp. 424-425. (In Germ.).
22. Nörr D. Pomponius oder 'Zum Geschichtsverständnis der römischen Juristen'. ANRW. Band 15. Recht (Methoden, Schulen, Einzelne Juristen). Ed. by H. Temporini. De Gruyter, 1976. Pp. 497-604. (In Germ.).
23. Puchta G. F. Cursus der Institutionen. 5th ed. Leipzig, 1856. Vol. 1. 751 p. (In Germ.).
24. Sanio F. D. Zur Geschichte der römischen Rechtswissenschaft. Königsberg, 1858. 116 p. (In Germ.).
25. Schmidlin B. Horoi, pithana und regulae -Zum Einfluß der Rhetorik und Dialektik auf die juristische Regelbildung. ANRW. Band 15. Recht (Methoden, Schulen, Einzelne Juristen). Ed. by H. Temporini. De Gruyter, 1976. Pp. 101-130. (In Germ.).
Информация об авторе:
М. М. Пестов, аспирант 2-го года обучения НИУ «Высшая школа экономики» 101000, Россия, г. Москва, ул. Мясницкая, 20
Ведущий специалист Отдела договорного права
Исследовательский центр частного права имени С. С. Алексеева при Президенте РФ 109012, Россия, г. Москва, ул. Ильинка, 8, к. 2
ORCID: 0000-0002-2904-3990 ResearcherID: ABF-6297-2020
26. Schulz F. History of Roman Legal Science. Oxford: Clarendon Press, 1946. 358 p. (In Eng.).
27. Stein P. Interpretation and Legal Reasoning in Roman Law. Chicago-Kent Law Review. 1995. Vol. 70. Issue 4. Pp. 1539-1556. (In Eng.).
28. Talamanca M. Lo schema 'genus-species' nelle sistematiche dei giuristi romani. La filosofia greca e il diritto romano. Rome: Acca-demia Nazionale die Lincei, 1977. Vol. II. 319 p. (In Ital.).
29. Tuori K. The Myth of Quintus Mucius Scaevola: Founding Father of Legal Science? Tijdschrift voor Rechtsgeschiedenis. 2004. Vol. 72. Issue 3-4. Pp. 243-262. (In Eng.).
30. Waldstein W. Konsequenz als Argument klassischer Juristen. Zeitschrift der Savigny-Stif-tung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1975. Vol. 92. Issue 1. Pp. 26-68. (In Germ.).
31. Wieacker F. Griechische Wurzeln des Institutionensystems. Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1953. Vol. 70. Issue 1. Pp. 93-126. (In Germ.).
32. Wieling H. Subjektive Reichweite der materiellen Rechtskraft im römischen Recht. Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte. Romanistische Abteilung. 1985. Vol. 102. Issue 1. Pp. 291-326. (In Germ.).
33. Winkel L. Error iuris nocet: Rechtsirrtum als Problem der Rechtsordnung. Terra Publishing Company, 1985. 183 p. (In Germ.).
34. Winkel L. Quintus Mucius Scaevola once again. Ex iusta causa traditum: Essays in Honour of Eric H. Pool. Pretoria, 2005. Pp. 425-433. (In Eng.).
About the author: M. M. Pestov
Higher School of Economics
20, Myasnitskaya st., Moscow, 101000, Russia
Private Law Research Centre under the President of the Russian Federation named after S. S. Alekseev 8, bld. 2, Il'inka st., Moscow, 109012, Russia
ORCID: 0000-0002-2904-3990 ResearcherID: ABF-6297-2020
