CC BY
302
ИНТЕГРАЦИЯ ОБРАЗОВАНИЯ іійййййййййй^^
ДИСКУРСЫ ФАНТАСТИЧЕСКОГО В ИССЛЕДОВАНИИ Р. ЛАХМАНН Рецензия на книгу: Лахмани, Р. Дискурсы фантастического : пер. с нем. / Р. Лахманн. - М. : Новое литературное обозрение, 2009. — 384 с.
Рецензируемая монография будет чрезвычайно полезна студентам-филологам и культурологам, аспирантам-гуманитариям, литературоведам, занимающимся проблемами истории русской и зарубежной литературы. Переведенная на русский язык книга в свое время стала заметным событием в западном литературоведении. Ее автор, известная немецкая исследовательница, филолог-славист Ренате Лахманн, профессор всеобщей и славянской литературы в Университете Констанца (Австрия), знакома российскому литературоведению прежде всего по книге «Демонтаж красноречия. Риторическая традиция и понятие поэтического», в которой анализируются теория и практика красноречия в России XVII—XVIII вв. В 2009 г. на русский язык были переведены «Дискурсы фантастического» (2002 г.). Развивая идеи Ц. Тодорова и констант-ской школы, Лахманн вносит ценный вклад в теорию фантастического в литературе. В поле внимания ученого — европейские, американские и русские образцы классической фантастики и новых форм фантастики XX в.
Заметной особенностью дискурса фантастического, с точки зрения Лахманн, являются «потрясение основ существующего порядка», «инверсия актуальных знаний о природе человека» (с. 5). Для фантастического дискурса характерны «неизмеримость человека» (с. 6), оппозиция «свое — чужое» (с. 7), «реальное — ирреальное», парадоксальность. Направленность своей работы Лахманн обозначает как «акцент на генезисе фантастики и ее семантике в разножанровых нарративных текстах, принадлежащих к различным литературным эпохам» (с. 10).
Работа Лахманн представляет интерес прежде всего потому, что в ней исследуются дискурсы фантастического в разных ракурсах и на разных уровнях. Так, литературовед обращается к феномену тайного знания, фантаз-му письма и буквы и его вторжению в реализм, а также фантастическому поэзису.
Лахманн выявляет причины обращения писателей к мотиву тайного знания (алхимического, масонского и др.): их привлекает «исключительность тайны, ритуалы, призванные
ее сохранить и передать дальше, обещание знания» (с. 112). У В. Одоевского в повести «Импровизатор» она анализирует дар всеведения, противопоставляя два вида знания — тайное, специальное, и просветительское, научное, которое репрезентирует естествознание. Лахманн убедительно интерпретирует основную идею повести: изгнание из мира тайны, всезнание делают мир чуждым. Тема месмеризма в немецкой литературе анализируется на примере гофмановского «Магнетизера». При этом внимание акцентируется на фантастической трактовке феномена магнетизма: связь между сомнамбулой и магнетизером интерпретируется как «люциферов-ский акт», роковое, а вовсе не терапевтическое воздействие.
Исследуя ту же тему в рассказе Э. А. По «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром», Лахманн указывает на его специфику, состоящую в том, что изображение естественно-научного эксперимента во всех его ужасных подробностях заменяет собой событие сюжета. В этом она видит основное отличие рассказа По от «Магнетизера» Гофмана, «где анатомический фантазм мотивировался сном Бриккета, скептика позднего рационализма» (с. 130). Данное наблюдение ценно нам прежде всего потому, что позволяет проследить эволюцию фантастики и ее рецепции, связанную с поворотом научной мысли в медицине.
В центре внимания Лахманн также оказывается эксперимент по антропоморфизации животного у Г. Уэллса и М. Булгакова. Литературовед отмечает тесную взаимосвязь задумки Уэллса, реализованной в «Острове доктора Моро», с научными исканиями в медицине того времени. Уэллс включил в роман полуофициальные сведения о хирургических экспериментах по метаморфотической морфологии и спрогнозировал крах этих задумок. Но если «Доктор Моро» не подлежит моралистическому истолкованию, то в «Собачьем сердце», по мысли Лахманн, Булгаков наполняет фантастические метаморфозы назидательным и наряду с этим пародийным смыслом. Исследовательница выявляет двоякую
111!111Й1И1!Ш № 4,
функцию антропологической фантастики: фантастика, во-первых, подвергает сомнению «просветительскую претензию до конца объяснить человека» (с. 145), а во-вторых, позволяет высказать просветительские взгляды, которые «уничтожаются реальным перевесом фантаз-ма» (с. 145). Из этого следует вывод: фантастика отрицает власть позитивного знания, что находит отражение в изображении краха попыток вторжения в человеческое тело и душу.
В тургеневской «Кларе Милич» Лахманн объектом анализа избирает феномен фотографии, а если быть точнее, «фантазматизацию фотографии». Ценным представляется замечание исследовательницы о том, что Тургенев «не был посвящен в тайны фототехники и интересовался исключительно ее психосемантическими функциями» (с. 248). Этот интерес Лахманн вписывает в контекст дискуссии XIX в. о медиальных средствах, где важное место отводилось концепту «эйдолона», и обнаруживает рефлексию о магизации новых технических достижений. Фотография у Тургенева не просто предмет искусства; она обладает двойной магически-виртуальной природой. В ее тургеневской трактовке усматривается удивительный парадокс: в повести фотография отнюдь не показывает действительный объект, к которому уже нельзя прикоснуться, а является проводником, который «вызывает на соприкосновение» (с. 258). Фантом, возникший из фотографии, становится продуктом одушевления.
Литературная игра иного плана рассматривается в «Фунесе» X. Борхеса. Лахманн вы-
являет феномен теории знаний, построенной Борхесом, в ее амбивалентности: она одновременно рационалистична и антирационали-стична. Детально проанализировав абсурдность знаковой системы как изобретение Фу-неса и, шире, как изобретение Борхеса, Лах-манн метко определяет эксперимент писателя как «абсолютный антипроект» (с. 333), в котором феномен исключительной памяти опровергает сам себя тем, что отвергает универсальную упорядоченную «грамматику» человеческих знаний. Борхес изображает потенциальную модель мира, в котором невластны понятия, иерархии и ценности, отсутствуют какие-либо системы.
В рамки фантастического дискурса Лахманн вводит и «Отчаяние» В. Набокова (сославшись на то, что в романе представлена мистификация) и тем самым расширяет каноническое понимание фантастического за счет более свободного и объемного толкования данной категории. Она рассматривает игру Набокова с парадоксами и феномен созданной автором «иной действительности» как в чем-то в самом деле перекликающиеся с пространством мистической фантазии.
«Дискурсы фантастического», таким образом, представляют собой удачный опыт осмысления категории фантастического, в котором мы находим как преемственность литературоведческих традиций (осмысление и развитие предшествующих концепций фантастического), так и новаторские, самобытные подходы в противовес традиционным трактовкам произведений.
М. И. ВЕЧКАНОВА, Н. А. КОЛЫГАНОВА
ИНТЕГРАЦИЯ НАУКИ И ОБРАЗОВАНИЯ В ИЗУЧЕНИИ ГЕННО-МОДИФИЦИРОВАННЫХ РАСТЕНИЙ
Современное высшее образование немыслимо без изучения новейших достижений науки, как фундаментальной, так и прикладной. К числу таких интенсивно исследуемых направлений относится проблема генно-модифицированных растений (ГМР) и продуктов их переработки. Настороженность мирового сообщества в отношении ГМР обусловлена многочисленными рисками, возникающими в результате создания, выращивания и переработки трансгенных растений. Однако про-
изводство генно-модифицированной продукции — объективная реальность мирового аграрного сектора: к настоящему времени ГМР возделываются на 134 млн га (9 % всех пахотных земель). Ведущими культурами в этом плане являются соя, кукуруза, хлопчатник, рапс. Они несут встроенные гены устойчивости к гербицидам, насекомым-вредителям, патогенным организмам, а также гены, отвечающие за повышенную продуктивность и качество урожая.
