CC BY
125
ИМПЕРИИ В НОВОЕ И НОВЕЙШЕЕ ВРЕМЯ
В. Н. Барышников, В. Н. Борисенко, А. И. Филюшкин ДИСКУРСИВНЫЕ ПРАКТИКИ ИМПЕРИИ
Начать данную статью хотелось бы с пространной цитаты из работ представителей «новой имперской истории»: «В полном соответствии со своей семантикой, перегруженной превосходными степенями и громкими эпитетами, понятие империи столь всеобъемлюще, что почти не имеет особого смысла. Действительно, империя воплощает в себе мрачную тотальность неограниченного господства и принуждения — но она же оказывается синонимом неуклюжего неологизма „мир-цивилизация“, выступая в роли объединяющего начала ойкумены, окруженной разрушительной стихией хаоса и варварства. Империя ассоциируется то с ушедшим блеском высших классов метрополии, то с эксплуатацией и принуждением в колониях. Империя — неутомимый и непобедимый агрессор-экспансионист, но она же — колосс на глиняных ногах, не умеющий обуздать центробежные силы и рассыпающийся от слабого толчка. Империя — это „тюрьма народов“, но она же и гарант сохранения местной самобытности перед лицом любых унификационных проектов... Так каков смысл использования самого понятия империя — помимо того, что на протяжении двух тысячелетий Anno Domini этим словом определялся юридический статус крупнейших политий Европейского континента, а ретроспективно или по аналогии — и всего мира?» [9. С. 7].
В современной литературе одновременно существует множество подходов к исследованию феномена «империя». В рамках традиционного политологического подхода предпринимаются попытки формирования некой универсальной модели имперской политической системы, опирающейся на анализ наиболее устойчивых признаков, характерных для империй прошлого [см.: 3]. В рамках историко-философского подхода основное внимание уделяется поискам универсального смысла идеи империи. Причем этот смысл часто оказывается гораздо шире самого термина [см.: 4]. Свой вклад в понимание феномена «империя» внесли сторонники историко-этимологического и социологического подходов [см., например: 12; 19]. Наконец, влиятельными остаются позиции сторонников традиционного историко-политического подхода, которые рассматривают империи как конкретно-исторический феномен, существовавший в жестких временных рамках. Именно последователи данного подхода уделяют особое внимание формам политической организации империй, проблемам отношений между имперским центром и периферией, исследуют вопросы экономического господства и эксплуатации, экспансионизма в различных его формах [см.: 2; 13 и др.]. Таким образом, можно констатировать, что не существует единой и адекватной концепции империи. И вряд ли она может возникнуть в какое-то обозримое время, тем более, что на всем протяжении своего исторического существования
© В. Н. Барышников, В. Н. Борисенко, А. И. Филюшкин, 2009
понятие империи обрастало бесчисленными конъюнктурными трактовками и смыслами. Как же тогда можно ответить на вопросы, сформулированные в начале статьи?
Нам представляется, что ответы на них можно найти, если трактовать империю как метасистему. Под этим термином вслед за Ж. Ф. Лиотаром мы понимаем «объяснительную систему», организующую общество и служащую для него средством самооправдания своего существования (метасистем несколько, Лиотар относил к ним религию, философию, мораль, юриспруденцию, науку и т. д.) [15. С. 10].
В основе функционирования любой метасистемы лежит ноэзис — процесс смыс-лообразования в ментальных структурах. Через присваивание событию конкретного смысла люди определяют свое отношение к происходящему (происходившему). Причем ноэзис лежит в основе понимания истории как для современников, так и для историков, изучающих прошлое.
Наделив настоящее (прошлое) смыслом, человек должен решать, как его поведение зависит от смысла, который несет в себе данное событие. В этом он руководствуется фреймами (от англ. frame — «рама»). Под ними понимаются ментальные структуры, существующие в сознании человека, основанные на вероятностном знании о типических ситуациях. Иными словами, фрейм — это комплекс поведенческих ожиданий, как себя следует вести в той или иной ситуации и чего при этом ждать от других.
Каким образом мы можем выявить интересующие нас имперские фреймы, определить содержание ноэзиса и тем самым приблизиться к описанию империи как метасистемы? И то, и другое отражается в дискурсах. Термин был обоснован Мишелем Фуко [5] и сегодня является одним из основополагающих в гуманитарном знании. Существует множество определений дискурса, суть которых в общем виде можно выразить следующим образом: это система представлений, оформленная в виде знаковой (как правило, вербальной) модели, в которой отражены культурные, идеологические, этические и эстетические ценности, понятия, нормы и конвенции социума на определенном этапе развития.
Таким образом, именно дискурсивная практика империй и есть та сфера, в которой в наиболее верифицируемой форме проявляются культурные, идеологические, этические и эстетические ценности, понятия, нормы и конвенции империи в их целостном и взаимосвязанном варианте. Очевидно, что в рамках статьи раскрыть данную тему на примерах конкретных империй невозможно, однако мы попытаемся наметить некий инструментарий, направление поиска.
Прежде всего, дискурсивная практика востребована там, где империя должна объяснить себе и окружающим, каким именно образом, по выражению Д. Ливена, формируется имперский организм как иерархическая система консолидации суверенитетов, экономических укладов, этноконфессиональных зон, культур и субкультур в границах единого политического пространства [7]. Необходимо учитывать, что, по уже признанному классическим определению М. Дойла, империя есть прежде всего «система политического контроля, навязанная одними политическими сообществами действующему политическому суверенитету других» [2. P. 19, 36, 40]. Без дискурсивной практики здесь было не обойтись.
Наиболее распространены модели: «империя — это мир» (в противовес хаосу доимперского политического пространства), «империя — это цивилизация» (в противопоставление дикости и неразвитости колонизируемых аборигенов), «империя — это мощь, развитие и прогресс» (взамен угнетенного состояния при ограниченном национальном суверенитете, а также низких темпов и уровня развития).
Собственно говоря, в центре внимания исследователей здесь должны быть дискурсивные практики, реализуемые в сфере пропаганды и идеологии, трансляции культурных
стереотипов и образовательных программ, от жертвенно-гуманистической, хотя и с расистским оттенком, идеи «бремени белого человека» Р. Киплинга до неприкрыто экспансионистской идеологии III Рейха. Именно в сфере идеологии империя функционирует как метасистема. Вряд ли правилен подход, когда исследователи оценивают идеологические мотивации как субъективные, тенденциозные, политически ангажированные и потому неинтересные для анализа механизмов функционирования империй. То, что они были необъективными и политически ангажированными, вовсе не исключает их определяющего влияния на формирование мотивационных установок как имперских властей, так и подданных империи.
В изучении дискурсивных практик империй необходим фуколдианский подход, а именно — обращение к «археологии знания» через деконструкцию базовых идей империи. По словам представителей «новой имперской истории» (сегодня претендующей на реализацию именно такого фуколдианского подхода): «Археология знания об империи позволяет наглядно увидеть, как происходит национальная апроприация „общего“ прошлого в полиэтничных регионах и имперских городах (Санкт-Петербурге, Варшаве, Одессе, Вильно, Киеве, Баку и т. д.). Именно археология знания об империи позволяет восстановить палимпсест социальных идентичностей (региональных, конфессиональных, сословных), которые обычно встраивают в телеологическую и монологическую парадигму строительства нации или класса / конфессии. Она же делает возможным контекстуализацию современного процесса конструирования национального прошлого через историографию как целенаправленное действие и инструмент политической борьбы» [9. C. 27].
Без деконструкции (и, главное, деконструкции, осуществляемой «археологически», с учетом динамики и этапов развития семантики основных понятий) изучение имперских дискурсов, в самом деле, невозможно. Как показано Р. Коэбнером и Х. Шмидтом, с 1840-х по 1960-е гг. смысл понятия «империализм» только в Великобритании менялся 12 раз! [6. P. XV-XVI].
Как пример современного фуколдианского подхода к проблеме стоит упомянуть исследования Й. Хелльбека и И. Халфина, которые обозначили предмет своего исследования как «советская субъективность». По определению И. Халфина, «Дискурс буквально представляет собой некое единство между языком и властью, где язык обретает значение только в рамках тех механизмов власти, которые определяют, что должно считаться правдой, и позволяют манипулирование символами, оправдание господства и т. д.». Редакционное введение журнала «Ab Imperio» к интервью с данными исследователями определяет сущность их подхода следующим образом:
«Новое направление исследований „советской субъективности“ опирается на методы культурной истории и текстуального анализа и пытается применить в анализе сталинского СССР то понимание субъекта, которое сложилось в западной академической среде под влиянием работ Мишеля Фуко. Этот субъект — не картезианское цельное эго, утвердившееся в процессе самоотрицания и саморефлексии, не кантианский субъект, обладающий цельностью самосознания и восприятия окружающего мира, а результат работы дискурсивных практик (выделено нами. — Авт.), текстуальная динамическая конструкция. Работая, возможно, в самой радикальной из версий „лингвистического поворота“, историки „советской субъективности“ используют вполне определенный реестр источников — автобиографическую литературу, анкеты, дневники, в некоторых случаях — материалы допросов арестованных, которые прочитываются как текст, не „размыкающий своих границ“, как диалог двух субъектов. Исходя из предложенного подхода, Хелльбек и Халфин ставят новые вопросы и пересматривают устоявшиеся интерпретации
советской истории, а именно — раскрывают динамичный, „положительный“ потенциал проекта по построению советского общества и субъекта, указывают на проблематичную границу между частной и общественной сферами, реконструируют систему личностных и групповых ориентаций и ценностей, которые обнаруживают свое присутствие в субъективном мире советского человека» [8. С. 210-211].
Еще одна сфера изучения полинациональных общностей, где обращение к дискурсивным практикам первостепенно — эта сфера памяти и всего с ней связанного. Память необычайно важна для империи, потому что является одним из базовых компонентов идеологии—недаром столь велика роль музеев [10. С. 17-32], памятников [см. очень любопытную статью: 14. С. 417-434], воинских мемориалов, юбилеев, кладбищ, коммемораций и прочих ритуалов, связанных с памятью и «местами памяти» [17]. Это важно по двум причинам — во-первых, в империи особо востребована роль истории как инструмента формирования коллективной идентичности, и, во-вторых, в глазах людей империя — это всегда историческая, конечная категория [9. С. 10], «неизбежно конечный феномен»; все империи в истории человечества имели исторический облик, то есть переживали подъем, упадок и закат. И описание особенного подъема, былой славы — системообразующая часть империи как метасистемы.
Обращение к изучению дискурсивных практик империи сегодня актуально и в контексте «лингвистического поворота», пережитого гуманитарными науками в последней трети ХХ в. Дискурсивные практики носят языковой характер, и имперские дискурсивные практики здесь не исключение [см. одну из наиболее интересных работ на эту тему:
1. С. 69-100]. Примечательно, что исследования имперской политики на постсоветском пространстве часто осуществляются в рамках изучения проблемы русификации [см.: 16.
С. 133-146].
Изучение империи через призму дискурсивных практик имеет и целый ряд эпистемологических трудностей. Необходимо учитывать, что, по верному замечанию представителей «новой имперской истории», когда мы говорим о нормах и антинормах империи, мы во многом опираемся на «фундаментальные представления философской мысли Нового времени о норме (в том числе — о «нормальном» политическом устройстве)» [9]. Отсюда мы имеем дискурс империи как имманентного разрушителя принципа национального суверенитета (фундаментального для нового времени) и империи как колониального государства. Негативный дискурс империи во многом вытекает из ее дефиниции как государства, принципиальными чертами которого являются неравенство, национальная иерархия, культурная и языковая дискриминация [18. С. 13; 11, 165].
Отсюда и определенный перекос исследовательских подходов — при описании империи гораздо чаще востребован взгляд на нее через оптику покоренных и дискриминируемых народов (особенно это характерно для исследований по истории стран и народов Центрально-Восточной Европы, Российской империи и СССР как империи). При этом оптика имперского центра исследователей интересует в гораздо меньшей степени и кажется им простой и самоочевидной. История империи тем самым превращается в историю национального угнетения и историю национально-освободительных движений. Этот подход объясняет, откуда на обломках империи берутся молодые национальные государства, но насколько он объясняет собственно феномен империи?
Между тем, разнообразия проявлений имперскости в ХХ в. (по выражению тех же авторов «новой имперской истории», империя «оказалась инкорпорированной в современный политический и культурный дискурс как „Иное“ модерной политики, международного порядка и прогресса» [9. С. 15]) требуют расширения данных представлений.
Процесс глобализации и связанная с ним тенденция к унификации экономики, политического устройства, нарастающий кризис «государства-нации» и т. п., как представляется, обусловливают неизбежные попытки формирования нового имперского пространства, какими бы политкорректными терминами оно не обозначалось. К примеру, страна, в адрес которой сегодня наиболее устойчиво звучат инвективы в имперскости, неоколониализме, силовом навязывании миру иерархического мирового и национального порядка — США — является в то же время несомненным носителем самой демократической в мире политической и правовой идеологии, причем она не является для американцев ритуальной декларацией. В то же время страна, от которой все ждут выхода на мировую арену в качестве мощной экономической империи — Китай — вообще не занимается экспортом своей идеологии в направлении своих североатлантических идейных оппонентов. Значит, модерный подход к дискурсивным имперским практикам в политологической сфере, как минимум, нуждается в уточнении.
Работа выполнена при поддержке Федерального агентства по образованию, Мероприятие № 1 аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы (2006-2008 годы)», тематический план НИР СПбГУ, тема № 7.1.08 «Исследование закономерностей генезиса, эволюции, дискурсивных и политических практик в полинациональных общностях».
Литература
1. AshcroftB. Post-Colonial Transformation. London, 2001. Русский перевод одной из глав: Ашкрофт Б. Язык // Ab Imperio. 2005. № 2.
2. Doyle M. Empires. Ithaca, 1986.
3. Eisenstadt S. N. The Political Systems of Empires. London, 1963.
4. Folz R. The Concept of Empire in Western Europe from the Fifth to the Fourteenth Century. London, 1969.
5. FoucaultM. L’ordre du diskours: leçon inaugurale au Collège de france prononcée le 2 décembre 1970. Paris, 1971.
6. Koebner R., Schmidt H. Imperialism. The Story and Significance of Political Word, 1840-1960. Cambridge, 1964.
7. Lieven D. Empire: The Russian Empire and its Rivals. London, 2004.
8. Анализ практик субъективизации в раннесталинском обществе // Ab Imperio. 2002. № 3.
9. В поисках новой имперской истории // Новая имперская история постсоветского пространства / ред. и сост. И. Герасимов, С. Глебов, А. Каплуновский, М. Могильнер, А. Семенов. Казань, 2004.
10. Гройс Б. Роль музея в момент распада национального государства // Ab Imperio. 2004. № 2.
11. Диалектика империи: Россия и Советский Союз // Новая имперская история постсоветского пространства. Казань, 2004.
12. Ильин М. В. Слова и смыслы: опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997.
13. Кеннеди П. Подъем и упадок великих держав. Экономические изменения и военные конфликты с 1500 до 2000 года. М., 2005.
14. Кудрявцева Л. Борьба за «место памяти» в империи: история памятника основателю Выборга Торгильсу Кнутсону // Ab Imperio. 2004. № 2.
15. ЛиотарЖ.-Ф. Состояние постмодерна. М., 1998.
16. Миллер А. И. Русификации: классифицировать и понять // Ab Imperio. 2002. № 2.
17. Нора П., Озуф М., ПюимежЖ., ВинокМ. Франция — память. СПб., 1999.
18. Суни Р. Империя как она есть: имперская Россия, «национальное» самосознание и теории империи // Ab Imperio. 2001.
19. Филиппов А. Ф. Наблюдатель империи (империя как понятие социологии и политическая проблема) // Вопросы социологии. Том 1. № 1. 1992.
