CC BY
24
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2022. № 3
Кира Юрьевна Аласания,
кандидат политических наук, доцент кафедры философии политики и права философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (Ленинские горы, д. 1, 119991, Москва, Россия), e-mail: alasaniak@yandex.ru
ДИСКУРСИВНЫЕ НАЧАЛА БИОПОЛИТИКИ В РАБОТАХ М. ФУКО И С. ЖИЖЕКА
Статья посвящена анализу дискурса как одного из оснований формирования биополитических концепций, представленных в творчестве Мишеля Фуко и Славоя Жижека. В качестве основных задач исследования следует назвать выделение характеристик дискурса как политико-философского понятия, укоренившегося в таком качестве во многом благодаря исследованиям Фуко; обоснование позиции, в соответствии с которой концептуализация понятия биополитики неразрывно связана с развитием концепции дискурса; сравнение подходов к определению биополитики, представленных в творчестве М. Фуко и С. Жижека. Методология исследования включает в себя использование исторического и компаративного подхода. Важную роль в исследовании играет и концептуальный анализ, позволяющий не только эксплицировать концепты дискурса и биополитики, но и показать их сущностную связь в контексте проблематики исследования. В результате проведенного исследования констатируется, что дискурсивная природа биополитики как концепции, развивающейся в западной политической мысли, начиная со второй половины XXв., не вызывает сомнений. Дискурс, с одной стороны, предстает как сфера разворачивания биополитических практик, с другой — как источник их формирования, что продемонстрировано на примере сравнения концепций М. Фуко и С. Жижека. В статье отмечается, что при всей схожести подходов к осмыслению биополитики, названные авторы пользуются различной терминологией.
Ключевые слова: дискурс, биополитика, биовласть, насилие, язык. Kira Yurievna Alasania,
Kandidat of Political Sciences, Associate Professor, Program on Philosophy of Politics and Law, Department of Philosophy, Lomonosov Moscow State University (Leninskie Gory 1, Moscow 119991, Russia), e-mail: alasaniak@yandex.ru
THE DISCURSIVE BASICS OF BIOPOLITICS IN M. FOUCAULT'S AND S. ZIZEK'S WORKS
The article analyzes "discourse" as one of the key notions founding the formation of biopolitical concepts represented in M. Foucault's andS. Zizek's works. The main purposes of the article are determining the features of the discourse as a
political and philosophical notion rooted as such because of Foucault's research; grounding the point, according to which the conceptualization of the "biopolitics" notion is tightly linked to the development of the "discourse" notion; comparing the approaches to defining biopolitics represented in M. Foucault's andS. Zizek's works. The methods of the present research include historic and comparative approaches. A conceptual analysis plays an important role as well. This method helps not just in explaining the conceptions of the discourse and biopolitics, but demonstrate their natural connection in this research problematics. The article concludes that discursive nature of biopolitics as a concept developing from the second part of the XX century in the western political thought is absolutely evident. On the one hand, the discourse is a sphere of biopolitical practices, on the other hand, it is a source of their formations. This thesis is illustrated by comparing the biopolitical concepts of M. Foucault and S. Zizek. Nevertheless, being rather similar to each other, the approaches represented in the discussed authors' works are different in terms of terminology used.
Key words: discourse, biopolitics, biopower, violence, language.
Если понятия «дискурс» и «биополитика» соседствуют в одном контексте, то у человека, имеющего хотя бы приблизительное представление о каждом из этих понятий, возникает ассоциация с текстами Мишеля Фуко. Разумеется, это происходит неслучайно. С момента «лингвистического поворота» в философии XX в. язык становится особой областью философского анализа, и впоследствии исследования дискурса выделяются в особое направление, которое трудно однозначно отнести к строго определенной области знания. Вместе с тем очевидно, что в политико-философском поле понятие дискурса прочно связывается с понятием политики (а с течением времени — биополитики) благодаря исследованиям Фуко. Для того чтобы понять, как именно и за счет чего выстраивается эта связь, следует обратиться к тому, как Фуко понимает власть.
Принципиальная «нестатичность» власти, ее подвижность (отсутствие институциональной устойчивости) и бессистемность (отсутствие «всеобщей системы господства» и моноцентричности) становятся возможными именно благодаря ее погруженности в пространство дискурса. Стоит напомнить, что Фуко идет от противного, когда пытается дать определение власти, спорит с нерушимостью как самой структуры власти, так и ее классической концепцией: «Властью я называю не "власть" как совокупность институтов, которые гарантировали бы подчинение граждан в каком-либо государстве. Под властью я также не подразумеваю такой способ подчинения, который в противоположность насилию имел бы форму правила. Наконец, я не имею в виду и всеобщей системы господства, осуществляемого одним элементом (или группой) над другими, господства, результаты действия которого через ряд последовательных
ответвлений пронизывали бы все социальное тело»1. Понятие власти у Фуко невозможно трактовать, опираясь на традиционные подходы. Ни телеология, ни релятивизм, ни системность не задают тех рамок, в которых Фуко рассматривает власть: «Под властью, мне кажется, следует понимать прежде всего множественность отношений силы, которые имманентны области, где они осуществляются, и которые конститутивны для ее организации; понимать игру, которая путем беспрерывных битв и столкновений их трансформирует, усиливает и инвертирует; понимать опоры, которые эти отношения силы находят друг в друге таким образом, что образуется цепь или система, или, напротив, понимать смещения и противоречия, которые их друг от друга обособляют; наконец, под властью следует понимать стратегии, внутри которых эти отношения силы достигают своей действенности, стратегии, общий абрис или же институциональная кристаллизация которых воплощаются в государственных аппаратах, в формировании закона, в формах социального господства»2.
Важной особенностью власти является ее негосударственность в том смысле, что феномен власти невозможно охватить, рассматривая его лишь в рамках теории государства (и права). Власть не осуществляется лишь через подчиненные государству институты и, соответственно, рассматривается Фуко как «власть вообще», но не как отдельные ее воплощения, в том числе политические. Власть производится многими институтами, в том числе образовательными, воспитательными и медицинскими. Именно это дает власти проявляться в полном объеме.
Описанные интерпретации власти, достаточно далекие от классических трактовок политической науки, заставляют задуматься над тем, что делает возможным именно такое рассмотрение власти. Фуко определенно отвечает на этот вопрос, когда вводит понятие «дискурс» в свои рассуждения о власти. О дискурсе, как и о понятии власти у Фуко сказано достаточно и в текстах самого философа, и в работах исследователей его творчества. В данном случае важно подчеркнуть некоторые аспекты, которые видятся важными для раскрытия темы настоящей статьи.
Итак, дискурс используется как собирательное понятие, служащее для обозначения социальных практик, при помощи которых распространяется власть. Отдельный человек окружен «целым пучком властных отношений, которые его связывают с его родителями, с его работодателем, с его хозяином — с тем, кто знает, с тем, кто
1 Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Ка-сталь, 1996. С. 191-192.
2 Там же. С. 192.
вбил ему в голову то или иное представление»3. Важно, что «пучки властных отношений» возникают из-за сплетения знаков, слов, речей в любой момент жизни. Человек неизбежно вступает в отношения с властью, если он говорит, выражает себя в коммуникации с другими. Это та точка, в которой понятия власти и дискурса не просто пересекаются, но проникают друг в друга, что делает невозможными дальнейшие рассуждения об одном из понятий в отрыве от другого. Именно исходя из этой неразрывной связи дискурса и власти Фуко ставит важнейший для него как политического философа вопрос о техниках политического контроля, который одновременно является вопросом о сущности власти.
Говоря о власти, Фуко подразумевает «.. .ситуацию господства (а не суверенитета) на материальные механизмы господства, на формы подчинения, на связи и формы использования локальных систем этого подчинения и, наконец, на системы знания»4. В лекции «Порядок дискурса», прочитанной в 1970 г. в Коллеж де Франс, Фуко подчеркивает, что дискурс обретает свою материальную реальность в форме «произнесенной или написанной вещи». А это означает для него, что формирование дискурса есть специальная задача. И это задача государства. Государство при этом предстает как некоторое «дискурсивное сообщество», которое следит за распространением и структурированием дискурса с целью нейтрализации его власти (если это необходимо) и контроля над его непредвиденными последствиями.
Очевидно, что рассуждения о смене типов власти можно трактовать как рассуждения о смене типов дискурса и контроля над ним5. Однако такая трактовка видится неполной. Важно отметить, у Фуко одним из критериев отличия одного типа власти от другого является способ, уровень открытости, а также степень централизации контроля над дискурсом. Так, суверенная власть — это власть, контролирующая территорию (землю), блага и богатства, относящиеся к ней. Она централизована, сосредоточена в руках суверена. Она абсолютна и полностью демонстративна. Нарушение закона означает покушение на незыблемость верховной власти, казнь — показательное и справедливое возмездие. Дискурс суверенной власти подразумевает постоянную публичную трансляцию знания о существовании источника абсолютной власти, а также осознание угрозы
3 Фуко М. Власть и знание // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью / Пер. с фр. С.Ч. Офертаса. Ч. 1. М.: Праксис, 2002. С. 289.
4 Фуко М. Воля к истине. С. 53.
5 Об этом см., например: Фуко М. Нужно защищать общество. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976 учебном году. СПб.: Наука, 2005. С. 60-81.
наказания за неповиновение. Порядок такого дискурса полновластия возможен еще и потому, что именно суверен и только он дает право подданному на жизнь: «На деле подданный перед лицом власти не имеет полного права ни на жизнь, ни на смерть. Он нейтрален с точки зрения жизни и смерти и именно от суверена получает право жить или, при случае, умереть»6. Легитимность обладания правом на жизнь подданного — ключевая характеристика дискурса суверенной власти. Очевидно, что в этой ситуации лишь власть может говорить, подданные такой возможности не имеют, и этот принцип обязательно демонстрируется.
Итак, право суверена, прямой контроль, демонстративность наказания и поощрения, открытое наблюдение являются инструментами, формирующими дискурс суверенной власти. Однако со временем этих инструментов оказывается недостаточно. Процессы индустриализации, развития экономики, роста населения приводят к тому, что в XVII-XVIII вв. возникают техники власти, которые ставят своей задачей «пространственное распределение индивидуальных тел (их разделение, выравнивание, установление их серийности и контроля над ними) и всей системы наблюдения за ними, <.. .> техники, с помощью которых власть брала на себя ответственность за эти тела, пыталась увеличить их полезную силу посредством упражнений, дрессировки и т.д.»7. Власть становится более технологичной, а ее «голос» более «тихим». Гарант порядка отныне не воплощенный суверен, а армии, тюрьмы, заводы и школы — оплоты дисциплины и иерархии.
«Очерчивая» дисциплинарные поля (устанавливая правила, а следовательно, и порядок дискурса), власть контролирует дискурс. И принцип этого контроля отличается от деклараций суверенной власти. Установленные правила существования в каждом из дисциплинарных полей нацелены не на то, чтобы реализовывать право прекратить существование индивида в случае необходимости (как это было в случае суверенной власти), но чтобы «заставить жить», т.е. приносить максимальную пользу, находясь под постоянным контролем. Дисциплинарная власть «слышит», но «не говорит», — за нее «говорят» структуры (институты, функционирующие по строго определенным правилам). Действия и время индивида строго регламентированы. Расписания и графики, правила и нормы, зафиксированные документально, — вот специфика дискурса дисциплинарной власти.
Важно, что такой порядок дискурса позволяет власти наблюдать и за тем, как существуют подчиненные, и за тем, как работает сама
6 Там же. С. 254.
7 Там же. С. 255.
дисциплинарная система, основной целью существования которой является устранение любых нарушений нормы посредством бесконечного установления норм. Норма же устанавливается через называние предмета, явления, действия, признака и т.д.
Именно таким образом в понимании Фуко происходит пересечение (в определенном смысле слияние) понятий дискурса, нормы и власти. Дискурс, трактуемый как «насилие, которое мы совершаем над вещами»8, власть, определяемая как «имя, которое дают сложной стратегической ситуации в данном обществе»9, дисциплина, понимаемая как «принцип контроля над производством дискурса»10, совмещаются в одном понятийном поле и дают возможность Фуко утверждать что «дискурс не просто то, через что являют себя миру битвы и системы подчинения, но и то, ради чего сражаются, то, чем сражаются, власть, которой стремятся завладеть»11. Дискурс в интерпретации Фуко становится полем для разворачивания властных отношений, средством борьбы за власть и самой властью. Такое совмещение понятий в одном поле становится естественным, когда философ рассуждает о третьем типе власти (дискурса) — биовласти.
Биовласть «вырастает» из дисциплинарной власти, которая, в свою очередь, является более совершенным продолжением власти суверенной. Техники биовласти, очевидно, более изощренные. Если суверенная власть «говорит», но «не слышит», дисциплинарная — «слышит», но «не говорит», то биовласть, кажется, «подслушивает» и «настоятельно нашептывает», что делает этот вид власти тота-лизующим, в полной мере всеохватным и чрезвычайно сложным с точки зрения сопротивления ей. Фуко пишет о том, что «суверенная власть заставляла умереть и позволяла жить», а биовласть состоит в том, чтобы «заставить жить и позволить умереть»12. Если продолжать рассуждения в выбранном ключе и ориентироваться на связку «власть — дискурс», то гораздо важнее оказывается упоминание о том, что технологии биовласти, ориентированные на население как таковое, «на человека в качестве живого существа», представляют собой постоянную, ученую власть, «функция которой "заставить жить"»13. Биовласть — власть, основанная на знании, объем которого колоссален. Она может позволить себе делать то, чего не могла себе позволить ни суверенная, ни дисциплинарная власть, — взять под контроль жизнь не только в социальном смысле (жизнь индивида
8 Фуко М. Воля к истине. С. 80.
9 Там же. С. 193.
10 Там же. С. 69.
11 Там же. С. 52.
12 Фуко М. Нужно защищать общество. С. 261.
13 Там же. С. 260.
в социуме), но и в биологическом измерении: «Новая технология власти имеет дело не с обществом в точном смысле слова (или, во всяком случае, не с обществом в понимании юристов) и не с индивидом-телом. Он[а] ориентируется на новое тело: тело сложное, тело со множеством голов, если не бесконечным, то по меньшей мере нуждающимся в перечислении. Он[а] выражается понятием "население". Биополитика имеет дело с населением, и население как проблема политическая, вернее научная и политическая, как проблема биологическая и проблема власти в этот момент и появляется»14.
Биовласть не нуждается больше в механизмах разграничения, чтобы заполнять соответствующие поля определенным дискурсом и, следовательно, контролировать каждое из полей. Она настолько оснащена знанием и технологиями, что способна проникнуть в любую точку социального тела без обозначения собственного присутствия. «Биополитические механизмы вырабатывают, конечно, прежде всего предвидения, осуществляют статистические подсчеты, глобальные измерения; перед ними стоит задача модифицикации не какого-то отдельного явления, не индивида, взятого в его единичности, а модификации, которая осуществляется, по сути, на уровне детерминации общих феноменов, обретающих свой смысл в глобальном измерении. Нужно изменить, снизить уровень заболеваемости; нужно увеличить продолжительность жизни; нужно стимулировать рождаемость. И особенно важна задача установления регулирующих механизмов, которые» в неопределенной области, связанной с населением, «смогут установить равновесие, поддержать его, установить род гомеостаза, обеспечить компенсации; короче, внедрить механизмы безопасности в ту область случайного, где проживает население, состоящее из живых существ, оптимизировать, если угодно, состояние жизни. Следовательно, речь не о том, чтобы детально рассматривать индивида, а наоборот, о том, чтобы поместить его в рамки глобальных механизмов, действовать так, чтобы достигались равновесие, упорядоченность на глобальных уровнях; короче, следует сосредоточить внимание на жизни, на биологических процессах человека-рода и в отношении их обеспечить не дисциплину, а регулирование»15.
Отныне власть имеет дело не с гражданином, не с индивидом и даже не с человеком, но с человечеством вообще. Фуко использует понятие «население», что, возможно, вызывает ассоциацию с отдельно взятым государством. Но кажется, что границы стираются не только между полями внутри государства, которые так старательно формировались в эпоху дисциплинарной власти, но и между
14 Там же. С. 259.
15 Там же. С. 260.
государствами. Власти теперь не нужно производить специальный дискурс (свойственный определенному социальному полю), дискурс воспроизводит сам себя, просто потому что качество жизни людей достигло определенного уровня. Власть исходит из того, что жизненно важные потребности (быть здоровым, продолжать род) определяют потребности социальные (быть образованным, статусным, богатым), но эти потребности неотделимы друг от друга, поскольку свойственны человеку. То, что естественным образом заботит человека, экспроприируется властью при помощи дискурса. Фуко это видит следующим образом: «Сколько бы ни утверждалось, что образование по неотъемлемому праву является средством, открывающим для любого индивида в обществе, подобном нашему, доступ к дискурсу любого типа, — хорошо известно, что в своем распределении, в том, что оно позволяет и чего не допускает, образование следует курсом, который характеризуется дистанциями, оппозициями и социальными битвами. Любая система образования является политическим способом поддержания или изменения форм присвоения дискурсов — со всеми знаниями и силами, которые они за собой влекут»16.
Трудно не согласиться с исследователями биополитической концепции Мишеля Фуко, среди которых можно назвать Т. Лем-ке, А. Сомита, С. Петерсона, П. Рабиноу, которые подчеркивают, что сама методология Фуко (и прежде всего исторический метод) позволяет ему рассматривать жизнь в качестве основного объекта политических стратегий17. Однако имеет смысл добавлять к этому, что применение данных стратегий невозможно вне дискурсивного пространства.
С момента ухода из жизни Фуко прошло почти сорок лет, но кажется, что идеи, связанные с принципами существования (био) власти сегодня не просто не утрачивают актуальности, но получают все новые и новые подтверждения, хотя современные авторы совсем не обязательно пользуются терминологией Фуко (по крайней мере, в части использования терминов «биовласть» и «дискурс»).
В частности, идея о неразрывности дискурсивной власти и собственно человеческого в человеке получает весьма оригинальное продолжение в работах словенского мыслителя Славоя Жижека. Жижек, как известно, критикует теорию власти Фуко, подчеркивая избыточность в стремлении французского философа абсолютизировать власть, стереть грани между политическим и неполитическим, что возможно как раз благодаря дискурсивной природе власти.
16 Фуко М. Воля к истине. С. 75.
17 См., например: Lemke T. Biopolitics: An Advanced Introduction. New York; London: New York University Press. 2011. P. 33.
Политическое у Жижека остается особой областью социальной реальности с присущими ей чертами, законами и акторами. Но парадокс заключается в том, что Жижек, рассуждая о биополитике, исходит фактически из тех же предпосылок, что и Фуко. Его замечание о том, что «.люди превосходят животных в своей способности к насилию именно потому, что они говорят»18, по сути, открывает возможность для дальнейших рассуждений о биополитике. Имеет смысл вспомнить также, что, по мнению Жижека, сегодняшняя политика (или, по крайней мере, ее преобладающая форма) есть не что иное, как биополитика19. В интерпретации Жижека биополитика предстает как часть постполитики. Постполитической он считает политику, «которая утверждает, что она преодолела старую идеологическую борьбу и вместо этого сосредоточилась на экспертном управлении и администрировании», а к биополитике относит «регулирование безопасности и благополучия человеческой жизни в качестве своей главной цели»20.
По убеждению Жижека, эффективное управление жизнью (стоит еще раз подчеркнуть, что именно человеческая жизнь является главной целью постполитики) может быть достигнуто только при помощи страха: «.при деполитизированном, социально объективном, экспертном управлении и координации интересов, выступающем в качестве нулевого уровня политики, единственным средством внесения страсти в эту область, дабы активно мобилизовать людей, служит страх, основной элемент сегодняшней субъективности. Поэтому биополитика — это, в конечном счете, политика страха»21. И здесь возникает тема, которая, по понятным причинам, не могла быть артикулирована в лекциях Фуко, — тема политкорректности. Жижек называет политкорректность «образцовой либеральной формой политики страха». Именно эта форма постполитического дискурса есть совершенный инструмент биовласти. Жижек использует термин «политкорректность» и никак специально не указывает на его дискурсивную природу, а это кажется необходимым в контексте настоящего исследования.
О дискурсивной природе политкорректности очень точно пишут российские исследователи В.В. Миронов и Д.В.Г. Миронова в статье, которая посвящена проблеме «добродетельного террора», поднятой в работах немецкого политика и политического теоретика Тило Саррацина: «Политкорректность. выступает как некая мыслительная конструкция совокупности правил и норм, основанная
18 Жижек С. О насилии. М.: Европа, 2010. С. 51. (Курсив автора статьи).
19 Там же. С. 36.
20 Там же.
21 Там же.
на проводимой политической линии, которая сама по себе может меняться, изменяя и формы политкорректности. Политкоррект-ность — это жестко повелительная форма, предписывающая тип поведения в публичном пространстве дискурса. Очень часто, как отмечал Г. Гаук. политкорректность приводит к тому, что "язык политической корректности у людей вызывает ощущение завуали-рованности подлинных проблем"»22. Политкорректность парадоксальным образом выступает коррективной мерой: с помощью этого инструмента власть все также предписывает, что можно, а что нельзя (говорить). При этом принцип политкорректности вполне соотносим с принципами, согласно которым функционирует биовласть у Фуко, — власть «молчит», но при этом владеет сознанием. Точнее, однажды провозгласив принцип политкорректности, власть не нуждается в том, чтобы бесконечно о себе напоминать. Такой дискурс будет самовоспроизводиться, ведь он надежно спрятан за «политкорректностью как вместилищем добродетели»23. Человек, который говорит, отныне боится себя самого и в то же время боится за себя. Важно, что, по мнению Жижека, это не страх вообще, это «страх перед иммигрантами, страх перед преступлениями, страх перед безбожной сексуальной распущенностью, страх перед произволом государства с его бременем высоких налогов, страх перед экологической катастрофой, страх перед домогательством»24. Этот страх бесконечно поддерживается парадоксальным образом, поскольку понятие политкорректности связывается с понятием толерантности.
В контексте рассуждений Жижека о современной форме политики использование этого термина, естественного для медицины, психологии, биологии, кажется совершенно не случайным, ведь толерантность означает «снижение (или отсутствие) чувствительности организма к воздействию какого-либо чужеродного (т.е. отличного от данного организма) фактора в результате привыкания или нераспознания его как чужеродного»25. Стоит отметить при этом, что для естественно-научного определения толерантности важен диапазон устойчивости к воздействию «чужого». Соответственно, возникает вопрос о том, насколько человеческое общество устойчиво к такого рода раздражителям.
22 Миронов В.В., МироноваД.В.Г. Добродетельный террор, или Кто определяет границы свободы слова (размышляя над книгами Тило Саррацина) // Этическая мысль. 2018. Т. 18. № 2. С. 105-106.
23 Там же. С. 105.
24 Жижек С. Указ. соч. С. 37.
25 Миронов В.В., Миронова Д.В.Г. Мультикультурализм: толерантность или признание? // Вопросы философии. 2017. № 6. С. 24.
В статье «Мультикультурализм: толерантность или признание?» В.В. Миронов и Д.В.Г. Миронова отмечают: «В отличие от биологического мира в обществе толерантность (или терпимость) предполагает особое социально-психологическое состояние, которое может быть, во-первых, неустойчивым или недолговечным, а во-вторых, весьма некомфортным как для того, кто терпит, так и для того, кого терпят; как отмечал Гете, ".толерантность (Toleranz) должна быть всего лишь временным убеждением: за ней должно следовать признание. Терпеть — значит оскорблять". Терпят до тех пор, пока полностью не отвергают или пока полностью не признают. Поэтому толерантность как социальный принцип требует завершения в признании Другого в качестве равноправного себе»26. Если продолжать идею Гете, то можно сказать, что в эпоху биополитики состояние, которое должно быть временным, оказывается постоянным, и именно поэтому оно некомфортно для человека, но при этом, по мнению Жижека, весьма комфортно для власти. «Сегодня, — пишет Жижек, — либеральная толерантность к другим, уважение Другого и открытость к нему дополняются навязчивым страхом перед домогательством. Короче говоря, с Другим все прекрасно, но лишь до тех пор, пока его присутствие не донимает, пока этот Другой не является настоящим Другим. Мой долг быть терпимым к Другому на самом деле означает, что я не должен приближаться к нему слишком близко, вторгаться в его пространство. Иными словами, я должен уважать его нетерпимость к моей чрезмерной близости. Главным правом в позднекапиталистическом обществе все чаще становится право не подвергаться домогательствам, то есть право держаться на безопасной дистанции от других»27. Ситуация осложняется все тем же обстоятельством: знание о том, что можно, а что нельзя, постоянно поддерживается благодаря безупречному действию дискурса власти: человек осознает, что находится в опасности, но при этом защищаться он может, только отдаляясь на безопасное расстояние, ведь защита в непосредственном взаимодействии с Другим может нарушить принципы политкорректности и толерантности.
«Домогательства», о которых говорит Жижек, на самом деле представляют собой потенциальные «домогательства», угроза которых сохраняется благодаря власти. Биовласть у Жижека оказывается не просто властью дискурса, но властью парадоксального дискурса, в основе которого лежит идея о том, что «целью нашей жизни является сама жизнь»28. И ради этой цели можно «терпеть».
26 Там же. С. 25.
27 Жижек С. Указ. соч. С. 37.
28 Там же. С. 38.
Несомненно, лучшим инструментом для реализации биополитических целей является язык. Жижек говорит, что «сама по себе реальность в своем глупом присутствии никогда не бывает невыносимой: такой ее делает язык, его символизация»29. Здесь трудно не увидеть параллели с идеями Фуко о дискурсе как о насилии, которое мы совершаем над вещами, когда называем их, и, соответственно, о том, что благодаря языку (словам, которые циркулируют в пространстве социального) формируется картина мира, выстраивается «порядок дискурса», в котором эта картина мира заключена. Язык разделяет, язык объединяет, язык расставляет приоритеты, определяет общественные статусы, т.е. фактически место каждого в мире, представление о котором сформировано у каждого при помощи того же самого специфического инструмента — «человеческого» языка. Жижек предлагает формулу, очень похожую на фуколдианскую: «.вербальное насилие является не вторичным искажением, а основным средством всякого специфически человеческого насилия»30.
Учитывая взрывной рост интереса ученых к теме биополитики в 2020-2021 гг., нельзя не упомянуть работу Жижека «Пан(дем)ика! COVID-19 сотрясает мир»31, хотя она в контексте сказанного выше выглядит, на первый взгляд, парадоксально. Дело в том, что Жижек, вынося в заглавие тему, которая по всем признакам могла бы быть связана с продолжением размышлений о биополитике как постполитике, концентрируется на вопросах, которые, конечно, имеют в прямом смысле биологический источник и отражаются на мировой ситуации, но биополитическими (в том понимании, о котором говорилось выше) не выглядят. Вместе с тем исключать дискурсивность как конституирующий элемент политики из рассуждений Жижека о современной ситуации нельзя — ведь фактически в книге речь идет о борьбе идеологических дискурсов (дискурса, который условно можно охарактеризовать как «переосмысленный коммунизм», и дискурса капитализма).
Подводя некоторые итоги, можно сказать, что логика рассуждений Фуко строится на взаимовлиянии, взаимодополнении и в последнем пределе слиянии понятий дискурса и власти. Соответственно, биовласть неотделима от определенного типа дискурса, который пришел на смену дискурсам суверенной и дисциплинарной власти. В биополитике, таким образом, дискурсивная власть раскрывается во всей полноте, имея все большие возможности для распространения в силу развития информационных и медицинских технологий.
29 Там же. С. 55.
30 Там же.
31 Zizek S. Pandemic! COVID-19 Shakes the World. New York: Polity, 2020.
Жижек понимает биополитику очень похожим образом, хотя практически не использует в рассуждениях об этом феномене понятие «дискурс», гораздо более частотным термином оказывается «язык». Предположительно, такую позицию можно объяснить тем, что Жижек откровенно критикует фуколдианскую теорию власти, настаивая на обособленности сферы собственно политического. Язык становится основным политическим инструментом в современную эпоху, которая, в свою очередь, называется Жижеком эпохой биополитики. Механизмы этого «языкового контроля» очень похожи на те, о которых пишет Фуко, рассуждая о биополитике. Однако эффективность работы этих механизмов Жижек демонстрирует на примере толерантности и политкорректности.
В заключение можно констатировать, что понятие дискурса является конституирующим для концепций биополитики и в работах Мишеля Фуко, и в текстах Славоя Жижека. При этом терминология, которую используют мыслители, а также примеры, при помощи которых они иллюстрируют биополитические концепции, отличаются, хотя и не противоречат друг другу.
ЛИТЕРАТУРА
Жижек С. О насилии. М.: Европа, 2010.
Миронов В.В., Миронова Д.В.Г. Добродетельный террор, или Кто определяет границы свободы слова (размышляя над книгами Тило Саррацина) II Этическая мысль. 2018. Т. 18. № 2. С. 99-115.
Миронов В.В., Миронова Д.В.Г. Мультикультурализм: толерантность или признание? II Вопросы философии. 2017. № 6. С. 16-28.
Фуко М. Власть и знание II Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью I Пер. с фр. С.Ч. Офертаса. Ч. 1. М.: Праксис, 2002. С. 278-302.
Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996.
Фуко М. Нужно защищать общество. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976 учебном году. СПб.: Наука, 2005.
Lemke T. Biopolitics: An Advanced Introduction. New York; London: New York University Press. 2011.
Zizek S. Pandemic! COVID-19 Shakes the World. New York: Polity, 2020.
REFERENCES
Foucault, M. "Vlast' i znanie," Foucault, M. Intellektualy i vlast': Izbrannye politicheskie stat'i, vystupleniia i interv'iu, transl. S. Ch. Ofertas, Vol. 1. Moscow: Praksis, 2002, pp. 278-302.
Foucault, M. Nuzhno zashchishchat' obshchestvo. Kurs lektsii, prochitannykh v Kollezh de Frans v 1975-1976 uchebnom godu. St. Petersburg: Nauka, 2005.
Foucault, M. Volia k istine. Po tu storonu znaniia, vlasti i seksual'nosti. Moscow: Kastal', 1996.
Lemke, T. Biopolitics: An Advanced Introduction. New York; London: New York University Press. 2011.
Mironov, V. V., and Mironova, D. V. G. "Dobrodetel'nyi terror, ili Kto opredeliaet granitsy svobody slova (razmyshliaia nad knigami Thilo Sarrazin'a)," Eticheskaia mysl', Vol. 18, No. 2, 2018, pp. 99-115.
Mironov, V. V., and Mironova, D. V. G. "Mul'tikul'turalizm: tolerantnost' ili priz-nanie?" Voprosy filosofii, No. 6, 2017, pp. 16-28.
Zizek, S. O nasilii. Moscow: Evropa, 2010.
Zizek, S. Pandemic! COVID-19 Shakes the World. New York: Polity, 2020.
