CC BY
21
И.И. Чесноков УДК 81' 1
ДИСКУРСИВНАЯ ТАКТИКА ПОРУГАНИЯ: КОСВЕННЫЕ ФОРМЫ ОБЪЕКТИВАЦИИ
В статье описываются психический эпицентр, мотив, цель, стратегии и тактики виндиктивного дискурса. Получает освещение тактика поругания как структурная составляющая названного вида знаковой деятельности. Анализируются косвенные формы объективации данной тактики.
Ключевые слова: концепт «месть», виндиктивный дискурс, стратегия проклятия, тактика поругания, косвенные формы объективации.
Ivan I. Chesnokov
The DISCOURSIVE TACTIC OF DESECRATION: INDIRECT FORMS OF PRESENTATION
Mental epicenter, motive, aim, strategies and tactics of vindictive discourse are described in this article. Tactic of desecration as a structural component of the above mentioned type of sign activity gets enlightment. Indirect forms of presentation of this tactic are analyzed.
Keywords: concept «revenge», vindictive discourse, strategy of curse, tactic of desecration, indirect forms of presentation.
Одним из источников социальной активности человека является эмоциональный концепт, представленный в русскоязычном обыденном сознании ключевым словом «месть». Названный концепт находит свое выражение не только в предметно-практической, но и возникшей на ее основе знаковой деятельности, которая характеризуется фрустрационной обусловленностью, осознанностью, целенаправленностью, агрессивностью и по прагматическим параметрам определяется нами как виндиктивный дискурс (далее - ВД) [Чесноков 2009: 7-8].
Глубинным психологическим мотивом данного вида знаковой деятельности является потребность индивида в эмоционально-энергетической разрядке, которая трансформируется в целевую установку, связанную с устранением источника фрустрации (или замещающего его объекта) и установлением границы, отделяющей свое (безопасное) от чужого (враждебного) пространства. Реализуется данная целевая установка в стратегиях устрашения и проклятия и соответствующих им тактиках угрозы, а также изгнания, поругания и злопожелания.
Поскольку целевая установка ВД сводится к установлению выше названной границы, а последняя в конечном счете определяется волей осуществляющего знаковую деятельность субъекта, то тактику поругания (как, впрочем, и угрозы, изгнания и злопожелания) можно рассматривать как вспомогательный способ (или прием), который используется им для утверждения своей воли.
Заметим, что имя изучаемой тактики в современных лингвистических исследованиях наряду со словом «оскорбление» нередко используется как эквивалент термина «инвектива», который, в свою очередь, в самом общем плане определяется как «любое резкое выступление, выпад против оппонента» [Жельвис 1997: 137]. Не оспаривая возможность соотнесения слова «поругание» с самым широким спектром форм выражения вербальной агрессии, мы тем не менее рассматриваем его как имя тактики ВД, обеспечивающей реализацию стратегии проклятия в формах, не выражающих конкретно-коммуникативных смыслов изгнания и злопожелания [Чесноков 2009: 216-220].
Тактика поругания (как и другие тактики ВД) реализуется в прямых и косвенно-производных формах.
Все прямые формы объективации изучаемой тактики можно свести к таким высказываемым субъектом речи предложениям, в которых 1) посредством пейора-тивов и обсценной лексики выражается оценочная нефактуальная квалификация адресата-агрессора, 2) посредством предицируемых ему аморальных или противоправных действий - фактуальная квалификация, 3) при помощи устойчивых конструкций типа «плевал я на тебя», «черт тебя носит» и др. эксплицируется негативное эмоциональное отношение к его намерениям или действиям; кроме этих к прямым формам представления изучаемой тактики мы относим также имплицирующие угрозу резкие (не выражающие конкретно-коммуникативных смыслов изгнания и злопожелания) директивы, в том числе и персональные запреты [Чесноков 2011].
Иерархически организованное сообщество, как известно, налагает запреты на проявление индивидом агрессии как в предметно-практической, так и знаковой (в том числе и вербальной) деятельности, что заставляет фрустрированную языковую личность обращаться к поиску нетрадиционных (косвенных) форм объективации тактик ВД, которые позволяли бы ей реализовывать соответствующие данным тактикам стратегии при формальном соблюдении этических (а в отдельных случаях
- и юридических) норм социального взаимодействия. Косвенные формы объективации тактики поругания включают в себя широкий круг высказываемых субъектом речи предложений, нацеленных на причинение адресату-агрессору морального ущерба и формальное соблюдение выше названных норм.
Полагаем, что прямое поругание превращается в косвенное, если субъект речи вместо выражающих посредством пейоративов нефактуальную оценочную квалификацию лица утвердительных предложений использует аналогичные по своей семантике вопросительные предложения (ср.: «Ты - дурак» и «Ты дурак?», «Ты
- свинья» и «Не свинья ли ты?» и др.).
Например: «Молодой парень, белобрысый и скулатый, в рваном тулупчике и в больших черных валенках, выждал, когда земский доктор, кончив приемку, возвращался из больницы к себе в квартиру, и подошел к нему несмело.
- К вашей милости, - сказал он.
- Что тебе?
Парень ладонью провел себе по носу снизу вверх, поглядел на небо и потом уже ответил:
- К вашей милости... Тут у тебя, вашескоблородие, в арестантской палате мой брат Васька, кузнец из Варварина...
- Да, так что же?
- Я, стало быть, Васькин брат... У отца нас двое: он - Васька, да я - Кирша. Акроме нас, три сестры, а Васька женатый, и ребятенок есть...{...}.
- Что же тебе от меня нужно?
- Сделай милость, отпусти Ваську!
Доктор удивленно поглядел на Кирилу и, ни слова не сказавши, пошел дальше. Парень забежал вперед и бухнул ему в ноги.
- Доктор, господин хороший! - взмолился он, моргая глазами и опять проводя ладонью по носу. - Яви божескую милость, отпусти ты Ваську домой! {...}.
- Да ты глуп или с ума сошел? - спросил доктор, глядя на него сердито. -Как же я могу его отпустить? Ведь он арестант!» (А. Чехов. Темнота).
Думается, что косвенным поруганием является и оценочная нефактуальная квалификация лица, которая выносится на основании совершенных (или совершаемых) им действий, но представляется не прямым предицированием ему пейоративных имен (ты - дурак / трус и т.д.), а посредством сравнительной конструкции (ты вел (ведешь) себя как дурак / трус и т.д.) или речевых структур с обобщающим значением (так ведут себя дураки / трусы и т.д.; все дураки / трусы и т.д. так поступают и др.).
Косвенное поругание реципиента может обеспечиваться также присвоением ему нейтральных в оценочном отношении имен или даже мелиоративов, которые в наличной конфликтной ситуации общения оказываются способными выполнять инвективную функцию.
Среди нейтральных слов, которые субъект речи использует в качестве инвектив, немало таких, которые являются наименованиями лица по профессии, принадлежности к определенной социальной группе, политической партии или движению (ветеринар, колхозник, большевик, демократ и др.).
Вот лишь некоторые примеры, в которых слова данной категории приобретают пейоративную окраску и превращаются в инвективы:
1) «Вот тут - то темперамент отца и проявился в полную силу. Он ухватил врача за ворот и легко оторвал от пола. Пижонские «Nagelschuhe» врача заскребли носками хорошо начищенный паркет, а пижонские очки съехали на нос.
- Если ты, ветеринар, еще раз позволишь себе смотреть на мою жену таким сальным взглядом, я тебя раздавлю» (В. Платова. Хрустальная ловушка).
2) «Но договориться было уже нельзя. Все накипевшее в Рощине за последние месяцы взорвалось бешеной ненавистью. Он стоял в дверях, вытянув шею, и глядел на Катю, показывая зубы.
- Ненавижу, - прошипел. - К черту!.. С вашей любовью... Найдите себе жида... Большевичка... К черту!..» (А. Толстой. Хождение по мукам).
Нейтральные наименования лица по принадлежности к той или иной социальной группе, политической партии или движению, используемые в качестве инвектив, иногда называют ярлыками, которые маркируют социокультурные различия и проявления нетерпимости к иному [См.: Апресян 1997].
Использование субъектом речи мелиоративов в качестве средств косвенного поругания всегда связано с его ироничным отношением к реципиенту. Лежащий в основе инвективных иронических номинаций механизм антифразиса - симпатия, восхищение на поверхностном уровне и поругание на глубинном уровне [См.: Дементьев 1999: 46] - обусловливает их широкое распространение как в обыденном, так и в институциональном общении.
См. 1а) «Ну, герой, рассказывай, как тебя мальчишка вокруг пальца обвел» (записи живой речи, далее - ЗЖР).
1б) «Ну что, голубчик, попался?! Теперь я научу тебя, как по чужим огородам лазать» (ЗЖР).
2a) «Открываю сегодня с утра любимый Интернет, смотрю: наши американские приятели говорят, что мы будем и впредь оказывать поддержку в Российской Федерации учителям, врачам, ученым, профсоюзным лидерам, судьям. Последнее для меня вообще просто было чем-то выдающимся. Это что имеется в виду, они собираются наших судей взять на кормление что ли, коррупцию будут поддерживать? А если речь идет о совместных программах, то они обычно реализуются с теми странами, с которыми существует близость восприятия основных мировых процессов. А то, если дальше так пойдет, они нам скоро президентов уже будут подбирать» (Из выступления Президента РФ Д.А. Медведева на встрече с представителями общественных и религиозных организаций. 19.09.2008. [Электронный ресурс]. URL: http://www. vesti.ru/doc.html?id=210245&t-only=1 (дата обращения: 10.10.2008).
2б) «Доблестные грузинские войска, отступая, побросали всю заграничную военную технику» (ОРТ. «Однако». 24.08. 2008).
Косвенное поругание может быть выражено и посредством использования субъектом ВД имени собственного своего оппонента во множественном числе в качестве нарицательного.
См. «Но если Марк Твен просто высмеивал тогдашние политические нравы Америки, то господа карауловы, брилевы, сванидзе и им подобные лгут сознательно и безнаказанно» («Советская Россия». 02. 12. 2003).
Функционально-семантическим центром таких форм представления единичного как недискретного множества, по мнению А.Б. Пеньковского, следует считать генерализующее обобщение, которое становится основой для пейоративного отчуждения [Пеньковский 1989: 57]. Сущность последнего, как считает названный автор, «состоит в том, что говорящий, отрицательно оценивая тот или иной объект, доводит эту отрицательную оценку до предела тем, что исключает объект из своего культурного и / или ценностного мира и, следовательно, отчуждает его, характеризуя его как элемент другой, чуждой ему и враждебной ему (объективно или субъективно - в силу собственной враждебности) культуры, другого - чуждого -мира» [Там же]. Объяснение внутреннего механизма этой операции и особенностей ее языкового выражения находится в специфике структуры образов своего и чужого мира. «Свой» мир - это мир уникальных, индивидуальных, определенных в своей конкретности и известных в своей определенности для субъекта сознания и речи дискретных объектов, называемых собственными именами. «Свой» мир - это мир собственных имен. В нем и нарицательные имена ведут себя как собственные.
«Свой» мир - это мир форм единственного числа со значением единичности. Формы множественного числа - там, где они необходимы, - используются в значении неоднородного множества. {...} «Чужой» мир - это мир, в котором нет дискретных объектов, и потому он воспринимается нерасчлененно - как речь на чужом языке. {...}.. .это мир форм множественного числа со значением однородного множества и мир нарицательных имен, в котором и собственные имена функционируют как нарицательные» [Там же: 57 - 59]. С учетом выше изложенного использование субъектом ВД имени собственного своего оппонента во множественном числе можно рассматривать как прием выражения негативной эмоциональной оценки его референта через причисление последнего к чужому (враждебному) миру.
Косвенное поругание может быть выражено и при помощи местоимений всякий, каждый, разный, какой-нибудь, этот, частиц там, тоже и некоторых других языковых единиц.
Местоимения всякий, каждый, разный и какой-нибудь в значении «неважный, не заслуживающий внимания» употребляются говорящим для дискредитации отличительных признаков определенного, известного ему, объекта и как средства выражения «обезразличивающего обобщения» (всякий, каждый, разный) и, соответственно, «обезразличивающей неопределенности» (какой-нибудь) приобретают еще и семантику пейоративного отчуждения [Пеньковский 1989: 65]. В этом, совмещающем тимиологическую и аксиологическую оценку, значении они и употребляются в качестве косвенно-производных средств объективации изучаемой тактики.
См. 1) «- Я же вам ясно, гражданин, сказала: начальника нет и сегодня не будет. Ходят тут всякие...» (Н. Гейко. Под откос).
«Сторож натыкается на человека и останавливается.
- Как же ты сюда попал? - спрашивает он.
- Заблудился, человек хороший. Шел на Митриевскую мельницу и заблудил-
- Эва! Нешто тут дорога на Митриевскую мельницу? {...} Ты с пьяна-то лишних версты три сделал. Надо быть нализался в городе?
- Был грех, батюшка, был... {...} А как же мне теперь-то идтить?
- А иди все прямо и прямо по этой аллее, пока в тупик не упрешься, а там сейчас бери влево и иди, покуда все кладбище пройдешь, до самой калитки. {...}
- Дай бог здоровья, батюшка. Спаси, царица небесная, и помилуй. А то проводил бы, добрый человек! Будь милостив, проводи до калитки!
- Ну есть мне время! Иди сам!
- Будь милостив, заставь бога молить. {...} Проводи, сударик!
- Да есть мне время провожаться! Ежели с каждым нянчиться, то этак не напровожаешься» (А. Чехов. Недоброе дело).
3) «Спьяну полез однажды скандалить с Даниловым Георгий Николаевич из двадцать пятого дома. - Да я таких! - шумел он. - Лезут всюду разные! С бородами!» (В. Орлов. Альтист Данилов).
4) «Так что когда какая-нибудь там Лахова, приезжая в Волгоград, говорит, что она меня редко видит, то самое малое, что я бы хотел ей сказать, так это то, что я хочу видеть ее еще реже» (Газ. «Ваша газета». 21.08.1999).
ся.
Местоимение этот содержит в своем значении компонент дистанцирования и также используется говорящим в качестве своеобразного маркера пейоративного отчуждения.
См. «- Кто тебя обидел? - Петров из пятого «б». - Ну я этому Петрову покажу, где раки зимуют» (ЗЖР). (В данном случае ВД выполняет фатическую функцию).
Частица «там» с ее «основным местоименно-наречным обстоятельственным значением «не здесь», «не теперь» (откуда далее «не в моем сознании») отсылает в другие локусы, в другие времена, в другие культуры и ценностные миры, куда от «я-здесь-теперь» можно перебраться только оценивающей мыслью» [Пеньковский 1989: 79]. А поскольку оценивающее сознание воспринимает «другое» как «чужое-плохое», то частица «там» вполне закономерно превращается в знак пейоративного отчуждения.
См. «- Я думаю, тебе нужно попросить у него прощенья.
- А мне все-равно, что ты там думаешь» (ЗЖР).
Частица «тоже» как средство выражения субъектом речи иронично-неодобрительного отношения к какому-либо лицу встречается в именных (Тоже (мне) герой!) и глагольных (Тоже (мне) придумал!) конструкциях. В первых, по мнению Н.Ю. Шведовой, выражается отрицание у лица «того основного качества, которое должно быть присуще ему в соответствии с его названием», а во вторых «называемый глагольный признак оценивается иронически, осуждается, определяется как неполноценный, не дающий ожидаемого результата» [Шведова 1960: 172173]. (Аналогичное толкование значения частицы «тоже» в названных условиях представлено в МАС-2: [МАС-2, Т.4: 373]).
В практике социального взаимодействия названные конструкции используются субъектом речи в репликах-реакциях на некие ненормативные с его точки зрения действия коммуниканта.
Например: «- Тоже мне мать называется! Дети без штанов по улице бегают, а она хоть бы что» (ЗЖР).
Адресуя данную фразу женщине, не уделяющей достаточно внимания детям, субъект речи исходит из стереотипного представления о том, какой должна быть настоящая мать. Понятно, что среди образующих это представление признаков забота о детях является одним из доминантных. А поскольку с точки зрения субъекта речи женщина-реципиент в своем поведении названного признака не проявляет, то посредством конструкции «Тоже мне мать называется!» она фактически исключается им из числа лиц, имеющих право называться словом «мать». В этом контексте частицу «тоже» можно рассматривать не только как средство выражения ироничного неодобрения, но и как маркер пейоративного отчуждения.
Думается, что и в глагольных конструкциях, используемых субъектом речи для указания на несоответствие какого-либо действия коммуниканта эталону (например: «Тоже мне объяснил!», «Тоже мне помог!» и др.), частица «тоже» выполняет аналогичные семантические функции.
Полагаем, что косвенным поруганием является и фактуальная квалификация лица, выражаемая посредством предицирования ему признаков, имплицирующих негативную эмоциональную оценку его морально-волевых качеств, интеллектуального развития и пр.
См., например, эпиграмму Демьяна Бедного на Наркома Просвещения А.В. Луначарского:
«Нарком стреляет рублики И метит точно в цель. Лохмотья дарит публике, А бархат Розенель» [Цит. по: ПЭП: 53].
В двадцатых годах прошлого века в пьесе А.В. Луначарского «Лохмотья и бархат» блистала его гражданская жена, актриса Малого театра Наталья Розенель. Ходили слухи, что нарком тратил огромные средства на содержание своей гражданской жены, что он дарил ей даже драгоценности, принадлежащие царской семье [Там же]. В этой связи в газете «Правда» и появилась эпиграмма Демьяна Бедного, намекающая на аморальное поведение Наркома.
См. также высказывание лидера ЛДПР В.В. Жириновского, которым он, рассказывая о своей частной жизни, не упустил возможности задеть своего «извечного» оппонента, лидера КПРФ Г. А. Зюганова:
«У меня дома десять тысяч книг. Пойдемте к Зюганову - у него только «Дед Мазай и зайцы» (РТР. «Вести». 18.11.2007).
Отдельно следует сказать о таких формах представления тактики поругания, как дразнилки и передразнивания.
Дразнилка - это сатирическая миниатюра, всегда метрически организованная и обязательно рифмованная, всречающаяся преимущественно в детской речи [Химик 2001: 672-673]. Дразнилки часто декламируются хором, сплоченной группой детей, преследующих свою жертву, что вполне согласуется с особенностями социальной психологии соответствующего возраста говорящих [там же].
Объектом поругания чаще всего становится тот, кто нарушает установленные в детском коллективе нормы поведения. Не желающему чем-либо поделиться со своими сверстниками предназначается дразнилка «Жадина - говядина!», не соблюдающему правила той или иной игры - «Жила долго не живет, заболеет и умрет!» и т.д. Кроме этого объектом поругания нередко выступает ребенок, который просто имеет заметные (и вызывающие негативное эмоциональное отношение у членов детского коллектива) физиологические (в том числе и национальные) особенности. Тому, кто имеет большую массу тела, адресуется дразнилка «Жиртрест
- комбинат, промсосиска, лимонад!», армянину (или похожему на него человеку)
- «Армяшка - деревяшка!» и т.д. В последних случаях объект поругания фактически выступает в роли козла отпущения, на которого при помощи унижающих его дразнилок члены коллектива выплескивают накопившиеся в них отрицательные эмоции. И в первой, и во второй векторных проекциях реализуются дразнилки, основанные на языковой игре с именем объекта поругания: «Борис, председатель дохлых крыс!», «Вовка - морковка!», «Лешка - картошка!», «Маша - простокваша!», «Сергей - воробей!» и др. Семантическое содержание приведенных миниатюр абсурдно, и единственным основанием предицирования объекту поругания тех или иных имен является звуковая игра.
Отметим, что инвективные манипуляции с именем объекта поругания характерны не только для детей, ими пользуются и взрослые люди, что прежде всего характерно для участноков политического дискурса [Какорина 1996]. «Искаженные
имена политических лидеров, - пишет Е.И. Шейгал, - содержат скрытую предикацию и имплицируют обвинительное суждение: Б. Натанович Президент (- Ельцин - сионист или действует по указке сионистов); Горбоельцин (- Ельцин ничуть не лучше Горбачева, оба они принесли народу только страдания). Пародирование имени может осуществляться за счет установления ассоциативных отношений по созвучию или общности корня с оценочным экспрессивом (Зорькин - Позорькин) или с распространенной бранной инвективой: ЧВС взорвался: «Ни козленков, ни козлов я не знаю и знать не хочу!..» [Шейгал 2000: 135]. (В последнем примере представляется инвективное обыгрывание фамилии Козленок).
Отличительной особенностью дразнилок, как видим, является их ярко выраженная сигнальная двунаправленность: 1) посрамить адресата-агрессора и 2) вызвать насмешку у адресатов-наблюдателей, которая по замыслу субъекта речи должна усилить страдания инвектируемого. Данное обстоятельство, связанное со стремлением субъекта речи в конфликтной ситуации общения привлечь на свою сторону адресатов-наблюдателей и тем самым усилить свою позицию, вероятно, и обусловливает их активное употребление представителями самых разных возрастных и социальных групп.
Передразнивание - «это воспроизводимая и устойчивая ответная реплика, которая употребляется в диалогической речи в качестве типизированной пародийной реакции говорящего на неуместное с его точки зрения речевое действие партнера по коммуникативному акту» [Химик 2005: 673].
Как правило, говорящий подвергает передразниванию неуместные с его точки зрения вопросы: «- Где? - На бороде!», «- Кто? - Конь в пальто!», «- Куда? - На кудыкину гору!», «- Откуда? - От верблюда!» и др.
Кроме этого часто передразниваются замечания с ключевыми словами «жалко», «стыдно», «неудобно» и др.: «- Тебе, наверное, жалко. - Жалко у пчелки», «- Как тебе не стыдно?! - Стыдно, у кого видно», «- Это же неудобно! - Неудобно на потолке спать» и др.
Встечаются также и передразнивания директив, и выглядят они как выражения мнимой, пародийной готовности говорящего следовать каким-либо (противоречащим его воле) призывам, требованиям, просьбам: «...- Сейчас, только шнурки поглажу», «...- Всю жизнь мечтал» и др. [Подробнее об этом см.: Каган 1997; Химик 2005].
Косвенное поругание может быть объективировано и различными рогатив-ными конструкциями, которые используются субъектом речи для выражения своего негативного эмоционального отношения к оппоненту и которые не содержат пейоративных имен или глаголов, обозначающих его аморальные или противоправные действия
1) «После обеда часов в шесть я пошел на бульвар: там была толпа; княгиня с княжною сидели на скамье, окруженные молодежью, которая любезничала наперерыв. Я поместился в некотором расстоянии на другой лавке, остановил двух знакомых Д... офицеров и начал им что-то рассказывать; видно, было смешно, потому что они начали хохотать, как сумасшедшие. Любопытство привлекло ко мне некоторых из окружавших княжну; мало-помалу и все ее покинули и присоединились к моему кружку. {...}. Несколько раз княжна под ручку с матерью проходила
мимо меня, сопровождаемая каким-то хромым старичком; несколько раз ее взгляд, упадая на меня, выражал досаду, стараясь выразить равнодушие...
- Что он вам рассказывал? - спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости: - верно, очень занимательную историю - свои подвиги в сражениях?.. - Она сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня» (М. Лермонтов. Герой нашего времени).
2) «Президент Грузии, выступая перед телезрителями, вдруг начал жевать собственный галстук.
Вот тут непонятно: неужели батоно Мишико забыл вшить туда ампулу с ядом - на случай провала?!» (Газ. «Комсомольская правда». 21-28.08.2008).
Подобного рода констркуции (различные по своей тональности) широко представлены и в бытовой, и в институциональной сферах общения.
Косвенное поругание содержится и в не выражающих конкретно-коммуникативных смыслов изгнания и злопожелания директивах, в том числе - и персональных запретах, которые используются субъектом речи (как правило, характеризующимся тем или иным статусным преимуществом) в качестве реплик-реакций на некие противоречащие его воле действия коммуниканта. Подобного рода директивы, включая и персональные запреты, в свою очередь могут воплощаться и в прямых («Сколько можно развлекаться?! Займитесь делом!», «Не вмешивайся в наши дела! Без тебя разберемся!»), и в косвенно-производных формах («Что за шум после отбоя? Не пора ли угомониться?!», «Я бы не советовал тебе разговаривать со мной в таком тоне. Я старше тебя и по возрасту, и по званию»).
Степень косвенности поругания в данных случаях, вероятно, прямо пропорциональна степени косвенности директивных актов, используемых говорящим в конфликтных ситуациях общения в качестве реплик-реакций на противоречащее его воле поведение реципиента.
Итак, косвенные формы объективации тактики поругания включают в себя высказываемые субъектом речи вопросительные предложения (Ты дурак?), представляющие собой продукты трансформации выражающих посредством пейорати-вов оценочную нефактуальную квалификацию лица утвердительных предложений (Ты дурак).
Кроме этого - утвердительные предложения, в которых оценочная нефак-туальная квалификация лица выражается посредством сравнительной конструкции (ты ведешь себя как дурак) или речевых структур с обобщающим значением (так ведут себя дураки, все дураки так поступают);
различные по своей синтаксической организации предложения, в которых оценочная нефактуальная квалификация лица выражается посредством
предицирования ему нейтральных в оценочном отношении имен или ме-лиоративов, способных в конфликтной ситуации общения выполнять инвективную функцию,
использования его имени собственного во множественном числе в функции нарицательного или употребления местоимений всякий, каждый, разный, какой-нибудь, этот, частицы там и некоторых дугих языковых единиц в качестве маркеров пейоративного отчуждения;
утвердительные предложения, в которых фактуальная квалификация лица
выражается посредством предицирования ему признаков, имплицирующих негативную эмоциональную оценку его морально-волевых качеств, интеллектуального развития и пр. (Уменя дома десять тысяч книг. {...}...у него только «ДедМазай и зайцы»).
К косвенным формам объективации изучаемой тактики причисляем также дразнилки, передразнивания и различные рогативные конструкции, которыми субъект речи выражает свое негативное эмоциональное отношение к поведению оппонента и которые не содержат пейоративных имен или глаголов, обозначающих его аморальные или противоправные действия.
Считаем, что косвенное поругание содержится и в директивах, в том числе - и в персональных запретах, которые используются субъектом речи в конфликтной ситуации общения в качестве реплик-реакций на некие противоречащие его воле действия реципиента.
Апресян Р.Г. Сила и насилие слова // Человек. - 1997. № 5. - С. 133 - 137.
Дементьев В.В. Фатические речевые жанры // Вопросы языкознания. - 1999. № 1. - С. 37 - 55.
Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. - М.: Ладомир. - 1997. - 329 с.
Каган М.С. Эстетика как философская наука. - СПб.: ТОО ТК «Петрополис». - 1997. - 544 с.
Какорина Е.В. Стилистический облик оппозиционной прессы // Русский язык конца ХХ столетия (1985 - 1995). - М.: Языки русской культуры. - 1996. - С. 409 - 426.
МАС-2 - Словарь русского языка: в 4-х т. - М.: Русский язык. - 1981 - 1984.
Пеньковский А.Б. О семантической категории «чуждости» в русском языке // Структурная лингвистика. - 1985 - 1987. - М.: Наука. - 1989. - С. 54 - 82.
ПЭП - Политические эпиграммы. Российская история за последние 300 лет в политических эпиграммах, частушках и сатирических стихах (17-20 вв.). Составитель, автор предисловия и примечаний Семен Белов.
Химик В.В. Русская разговорная речь: осмеяние объекта // Грани слова: сб. науч. ст., посвященный 65-летию проф. В.И. Мокиенко. - М.: ЭЛПИС, 2005. - С. 670 - 677.
Чесноков И.И. Месть как эмоциональный поведенческий концепт (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры): дис.. ..д-ра филол. наук. - Волгоград. - 2009. - 334 с.
Чесноков И.И. Дискурсивная тактика поругания: прямые формы объективации // Филологические науки. - 2011. № 5. - С. 76 - 85.
Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. - М.: Изд-во АН СССР. - 1960. - 377 с.
Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса: монография / Ин-т языкознания РАН; Волгогр. гос. пед. ун-т. - Волгоград: Перемена. 2000. - 368 с.
Список литературы
