CC BY
87
Новый филологический вестник. 2020. №2(53). --
Джонгхён ЛИ (Сеул, Корея)
ДИСКУРСИВНАЯ СТРУКТУРА ПОЭМЫ Б.Л. ПАСТЕРНАКА «ВЫСОКАЯ БОЛЕЗНЬ»
Аннотация. В данной статье предпринимаются попытки проанализировать нарративные и перформативные структуры поэмы Б.Л. Пастернака «Высокая болезнь» (1928) и определить их соотношения. При ослабленных сюжетных цепочках в поэме присутствует эпизодизация излагаемого, что позволяет назвать это произведение нарративным. Кроме того, здесь обнаруживаются двумирность героя и герой как субъект и объект изображения, которые являются важными характеристиками неканонической поэмы. В силу пограничной ситуации, в которой оказывается герой, поэма носит «лиминальную» модель нарратива. При этом характер героя-нарратора тесно связан с проблемой идентичности в исторических переворотах. Размышления героя о судьбе интеллигенции в пореволюционном обществе еще включают в себя лирику, метафорой которой является словосочетание «высокая болезнь». В частности, герой-нарратор поэмы отождествляется с лирикой («Гощу. - Гостит во всех мирах / Высокая болезнь»), поэтому поэма превращается в автометаописание лирики. Во фрагменте о выступлении Ленина, вставленном во вторую редакцию (1928), просматривается одна из перформатив-ных стратегий лирики, а именно одическая, но в перевернутом виде. Кроме того, «вечность» как временной вектор оды сочетается с импрессионистской «мимолетностью», сохраняя перформатив хвалы. Таким образом, на материале виденного и слышанного герой-нарратор рефлексирует о двух противоположных лирических началах («вечное» и «мимолетное»). При этом эффект перформативности возникает на фоне нарратива, с одной стороны, и посредством актуализации жанровых стратегий лирики, с другой стороны.
Ключевые слова: поэма; нарратив; перформатив; лирика; жанр; Б.Л. Пастер-
Jonghyeon LEE (Seoul, Korea)
Discourse Structure of the Epic Poem "Lofty Malady" by B.L. Pasternak
Abstract. The article deals with analyze narrative and performative structure of B.L. Pasternak's epic poem "Lofty Malady" (1928) and determine their correlations. The poem has weakened storylines, but explicit episodisation, that permits to describe this art work as the narrative. Moreover, two key characteristics of the non-canonical epic poem, such as "dual-worldness of the character" and "the character as subject and object of description" are revealed. Due to the border situation, in which the character is found, the narrative poem presents the "liminal" model of narrative. The manner of the narrator-character is closely connected with the problem of identity in the time
of social and political upheaval. The hero's reflections on the fate of intelligentsia in the post-revolutionary society can also include lyric poetry, the metaphor for which is "lofty malady". In particular, due to the identification of the hero-narrator and lyric poetry, which is demonstrated in the lines "I am a guest and - all over the world - / This is the lofty malady", the poem turns into an auto-metadescription of lyric poetry. In the lines about Lenin's speech, which were inserted into the second edition (1928), one of the performative strategies of lyric poetry, an odic one, but in its inverted form, can be traced. Furthermore, "eternality" as the temporal vector of ode is combined with the impressionistic "momentariness", encompassing within itself the performative of praise. Thus, on the material of what the hero-narrator has witnessed, he contemplates about two opposite modes of lyric poetry ("eternality" and "momentariness"). From the perspective of discourse structures, this study emphasizes that in the narrative poem performative effects occur against the background of the narrative, on the one hand, and by actualization of genre strategies of lyric poetry, on the other.
Key words: epic poem; narrative; performative; lyric poetry; genre; B.L. Paster-
Поэма «Высокая болезнь», являющаяся первым опытом обращения Б.Л. Пастернака к революционной теме в эпическом жанре, была опубликована в первом номере журнала «ЛЕФ» за 1924 г. В том же году Ю. Тынянов в своей статье «Промежуток» высказался о поэме: «Его "Высокая болезнь" дает эпос, вне сюжета, как медленное раскачивание, медленное нарастание темы - и осознание ее к концу. <...> Эпос еще не вытанцевался...» [Тынянов 1977, 181]. Таким образом, попытка Пастернака написать «троянский эпос» пореволюционного времени была воспринята как неудачная.
Через четыре года в журнале «Новый мир» (1928, № 11) были опубликованы «Две вставки в поэму "Высокая болезнь"» вместе с «Припиской к поэме "Город"» и стихотворением «Зимняя ночь» под общим названием «Три стихотворения». Эти вставки в поэму содержат описания быта военного коммунизма и фрагменты выступления Ленина на IX съезде Советов. Примечательно, что в отличие от первой редакции поэмы вторая получила положительные оценки от ряда критиков, в частности, в связи с образом Ленина [Сергеева-Клятис 2015, 12]. К примеру, на первом съезде Союза писателей 1934 г. Н.С. Тихонов хвалил последние строфы, посвященные речи Ленина, как «пока лучшие строки о нем, беглую, как пробег шаровой молнии, зарисовку слепящего мгновения» [Тихонов 1934, 505].
В 1931 г. главный редактор журнала «Новый мир» В.П. Полонский, обобщая творческий путь Пастернака двадцатых годов, указывает на стремление поэта к преодолению лиризма «личных чувств и переживаний»: «Насколько диктовка времени категорична и обязательна, можно видеть хотя бы по тому, что такой тонкий и личный лирик, как Борис Пастернак, <...> и тот преодолевает свой органический, индивидуалистический лиризм, обращается к поэтическому революционно-общественному материалу и создает вещи такого большого значения, как "Девятьсот пя-
тый год" и "Лейтенант Шмидт"» [Полонский 1931, 129]. Мысль Полонского, как отмечает А.Ю. Сергеева-Клятис, стала «главной в критических высказываниях о Пастернаке» [Сергеева-Клятис 2015, 9] как о старосветском лирике, несмотря на публикации его революционных эпосов. Однако нельзя упускать из виду, что редактор «Нового мира», требуя от советских поэтов «лирику революции <...> проникнутую общественными, классовыми мотивами» [Полонский 1931, 129], приводит в качестве примера эпические произведения Пастернака.
Здесь возникает вопрос: действительно ли во второй редакции поэмы, изобилующей «революционно-общественными материалами», был преодолен лиризм «страдающего лишь интересами своего изолированного "Я"» [Полонский 1931, 129]? Для разрешения этого вопроса в данной статье будут проанализированы дискурсивные структуры (нарратив и перформатив) поэмы. Такой подход раскрывает доминанту в эстетическом завершении произведения. Здесь речь идет о том, какой тип дискурса определяет художественное целое поэмы, которое не сводится только к революционно-историческим мотивам.
Для начала обратимся к характеристике жанра «поэма». Скорее всего, принято считать поэму «стихотворным жанром (здесь и далее курсив Н.Д. Тамарченко. - Дж.Л.), одной из средних форм эпики» [Тамарченко 2008 а, 180]. Иными словами, поэма является конгломерацией лирического и эпического, при этом отличающейся от эпопеи, лирики и романа. В частности, в романтическую эпоху усиливаются межродовые особенности поэмы, так что С.Н. Бройтман называет лиро-эпическую, «романтическую», «байроническую» поэму «неканонической», которая отличается от эпической поэмы, т.е. эпопеи [Бройтман 2001, 29]. Далее в ХХ в. появляются два основных типа неканонической поэмы: 1) лирическая поэма, в которой «в пределе может отсутствовать эпический сюжет, а объективированный герой трансформируется в лирическое "я"»; 2) лирический эпос, в котором «совершается выход в большое (историческое и метаисторическое) время и происходит грандиозное укрупнение и эпизация масштаба самого субъекта и предмета изображения» [Бройтман 2001, 30].
В неканонической поэме обнаруживаются такие временные, пространственные и сюжетные характеристики, как двумирность героя, незавершенное настоящее и одномоментная встреча героя с новым миром [см. Бройтман 2001, 32-35]. Развивая эти характеристики неканонической поэмы, Н.Д. Тамарченко выявляет ее структурные особенности: 1) доминирующая роль субъекта; 2) преобладание временного противопоставления действующих сил и реальностей; 3) двумирность героя и преодоление границ его кругозора; 4) акцентирование близости автора и героя; 5) взаимоосвещение и сбалансированное ценностное соотношение противоположных миров [см. Магомедова 2018, 12-13].
В этих исчерпывающих характеристиках поэмы намечаются два уровня определения жанра. Во-первых, поэма носит синкретический характер, который может выразиться словами О.М. Фрейденберг «петь - говорить
(singen - sagen)» [Фрейденберг 1978, 208]. На втором уровне различным образом реализуется конгломерация лирического и эпического в силу пространственно-временных структур, характера героя, сюжетных схем и т.д. По этой причине при изучении неканонической поэмы следует «говорить не об отказе от эпического, а о варьировании меры эпического и лирического начал, отходе от родовой чистоты и неосинкретических тенденциях (курсив С.Н. Бройтмана. -Дж.Л.)» [Бройтман 2001, 31].
С точки зрения вышеизложенных характеристик неканонической поэмы рассмотрим поэму Пастернака «Высокая болезнь». Скорее всего, в этом произведении обнаруживается нарративность, присущая эпическому жанру. Поэма состоит из следующих эпизодов: 1) революция и крушение Российской империи; 2) принижение лирики в пореволюционной ситуации; 3) Гражданская война и бешенство сыпного тифа; 4) разрушение и обеднение быта; 5) судьба интеллигента в советском обществе; 6) опыт присутствия поэта на Девятом съезде Советов; 7) резолюция об отделении японского рабочего класса от остальных жертв землетрясения; 8) побег императора Николая II и его отречение от престола; 9) выступление Ленина; 10) размышление о его роле в истории.
Однако, как отмечает Ю. Тынянов, перечисленные эпизоды «вне сюжета» [Тынянов 1977, 181], если мы имеем в виду сюжет, который отождествляется представителями формальной школы с повествованием событий [Тамарченко 2008 b, 258]. Восприятию сплоченных эпизодов по сквозному сюжету препятствуют два вида отступлений нарратора. Во-первых, размышления нарратора о себе, например, «Мы были музыкой во льду, / Я говорю про всю среду,»; «Но я видал Девятый съезд»; «Проснись, поэт, и суй свой пропуск. / Здесь не в обычае зевать» [Пастернак 2003-2005, I, 253, 256, 258]. Во-вторых, подробное изображение деталей пореволюционного быта («Хотя, как прежде, потолок, / Служа опорой новой клети, / Тащил второй этаж на третий / И пятый на шестой волок» [Пастернак 2003-2005, I, 254]), которое напоминает такое же исчерпывающее описание рубца на ноге Одиссея из гомеровской эпопеи. Как указывает Э. Ау-эрбах, «описание, придающее вещам законченность и наглядность, <...> свободное течение речи, действие, полностью происходящее на переднем плане» [Ауэрбах 1976, 44] составляют суть древнегреческой эпопеи. В частности, в поэме «Высокая болезнь» «память» эпопейного жанра просматривается уже в первой строфе: «Мелькает движущийся ребус, / Идет осада, идут дни, <.> / Рождается троянский эпос» [Пастернак 2003-2005, I, 252]. Таким образом, в поэме преобладает не сюжетная линия, а, скорее всего, гомеровский тип эпопейного высказывания.
При ослабленных сюжетных цепочках в поэме, тем не менее, обнаруживается наррация. Если под «наррацией» понимается «эпизодизация излагаемого (курсив В.И. Тюпы. - Дж.Л.)» и «повествовательный эпизод создается <...> разрывом во времени, переносом в пространстве, сменой круга действующих лиц» [Тюпа 2016, 21], то в выше перечисленных эпизодах она присутствует. С этой точки зрения эпизоды в поэме обусловлены
следующим образом: 1) разрыв во времени (временные дистанция между Революцией и Гражданской войной и т.д.); 2) перенос в пространстве (от станции «Дно», где был Царь перед отречением, к Девятому съезду Советов); 3) смена круга действующих лиц (от обедневшего героя к восторженной аудитории на съезде).
Не менее интересно, что каждый эпизод пронизан кризисом идентичности и двумирностью героя. Он стоит на границе между дореволюционным интеллигентным миром и пореволюционным миром. Примечательно, что герой-нарратор называет себя гостем, не принадлежащим ни одному из двух миров: «Тупое слово - враг. / Гощу. - Гостит во всех мирах / Высокая болезнь. / Всю жизнь я быть хотел как все, / Но век в своей красе / Сильнее моего нытья / И хочет быть как я» [Пастернак 2003-2005, I, 256]. Здесь кризис идентичности героя происходит во временной зоне, что характерно для архитектонической структуры поэмы вообще.
В такой пограничной ситуации, в какой оказывается герой, возможны два последующих события: гибель героя или сбалансированное ценностное соотношение противоположных миров. Используя нарратологическую терминологию, последнее можно назвать «лиминальной» моделью развертывания событийной цепи [Тюпа 2016, 66], где происходит символическая смерть в качестве кульминационного звена. Однако в поэме Пастернака не ясно, происходит ли символическая смерть героя и приобщение к новому миру. Можно лишь сказать, что герой, находясь в настоящем, которое противостоит дореволюционному прошлому, постоянно испытывает внутренний конфликт двух миров.
В пастернаковской поэме герой, относящийся к новому миру амбивалентно, является одновременно и типичным для поэмы нарратором. Н.Д. Тамарченко отмечает, что «в новой поэме герой всегда - не только субъект изображения, но и его объект (выделено автором. - Дж.Л.)» [Магомедова 2018, 14]. Иными словами, герой является нарратором, изображающим одновременно и себя, и другие вещи. Можно сказать, что в герое-нарраторе неканонической поэмы совмещаются два разных субъекта: во-первых, по формуле М.М. Бахтина, «свидетель и судья», в сознании которого осмысливается происходящее; во-вторых, лирическое «я», которое осуществляет «вместо субъект-объектных отношений между автором и героем <...> отношения субъект-субъектные» [Бройтман 2003, 436].
Нарратор в «Высокой болезни» изображает опустошенный быт и обстановку после Революции, к примеру: «Сосущий клекот лихолетья, / Тот, жженный на огне газеты, / Смрад лавра и китайских сой» [Пастернак 2003-2005, I, 254]. По комментарию А. Сергеевой-Клятис и О. Лекманова, изображения в этих строках фотографически точны: «С лавровым листом травянистую соевую пищу варят, чтобы придать ей хоть какой-то вкус» [Сергеева-Клятис, Лекманов 2015, 54]. В поэме Пастернака имеется множество таких изображений быта, которые не столько нарративны, сколько итеративны.
Кроме того, фокализируются главные события, в которых очевидна
роль нарратора как «свидетеля и судьи». В качестве примера можно привести строки «Но я видал Девятый съезд / Советов. В сумерки сырые <.. .> / И помню, в самый день торжеств» [Пастернак 2003-2005, I, 256]. Союзом «но» подчеркивается событийность Девятого съезда Советов, который является «значимым уклонением от нормы» [Лотман 1973, 403], то есть от повседневного быта.
Еще интереснее следующий момент, когда нарратор передает обсуждаемые вопросы на заседании съезда: «Я трезво шел по трезвым рельсам, / Глядел кругом, и всё окрест / Смотрело полным погорельцем, / Отказываясь наотрез / Когда-нибудь подняться с рельс» [Пастернак 2003-2005, I, 256-257]. Здесь нарратор уподобляется «поезду или трамваю, идущему по рельсам; он оглядывает пространство вокруг себя, словно из окна вагона, и видит Москву, изуродованную разрухой, как пожаром 1812 г.» [Сергеева-Клятис, Лекманов 2015, 98]. Нарратор выступает свидетелем важнейшего политического события в Советской России не с обыкновенного ракурса, то есть извне, а изнутри. Такое направление взгляда субъекта характерно для лирического «я» Пастернака. Ракурс изнутри движущегося поезда обнаруживается и в строках из стихотворения «Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе.»: «С матрацев глядят, не моя ли платформа, / И солнце, садясь, соболезнует мне. <...> / Под шторку несет обгорающей ночью / И рушится степь со ступенек к звезде» [Пастернак 2003-2005, I, 117].
Взгляд нарратора изнутри масштабного события связан с тем, что ге-рой-нарратор становится объектом наррации. Здесь идет речь о проблеме идентичности в исторических переворотах. Мы можем условно назвать это «автометаописанием». По мысли А. Сергеевой-Клятис и О. Лекмано-ва, в первой строке «Мелькает движущийся ребус» проглядывается указание на акт повествования, так как действительно в поэме слово «ребус» «местами <...> напоминает "заумь" соратников Пастернака по футуризму» [Сергеева-Клятис, Лекманов 2015, 36]. Кроме метатекстуального описания заслуживает внимания повторяющееся по ходу поэмы самоопределение героя-нарратора, к примеру: «Мы были музыкой во льду. / Я говорю про всю среду, / С которой я имел в виду / Сойти со сцены, и сойду» [Пастернак 2003-2005, I, 255-256]; «Мы были музыкою чашек, / Ушедших кушать чай во тьму / Глухих лесов, косых замашек / И тайн, не льстящих никому» [Пастернак 2003-2005, I, 256]. В частности, выражение «кушать чай» подчеркивает родственность героя-нарратора с дореволюционным миром [Сергеева-Клятис, Лекманов 2015, 88], так что автометаописание происходит и на уровне стилизации.
Не менее любопытно, что в строках «Гощу. - Гостит во всех мирах / Высокая болезнь» [Пастернак 2003-2005, I, 256] обнаруживается стык лирического «я» и «свидетеля». Посредством глагола «гостить» герой-нарратор как гость в пореволюционном обществе отождествляется с лирикой, метафорой которой является словосочетание «высокая болезнь» [Пастернак, Пастернак, 2003, 517]. Если в глаголе первого лица выступают субъект-субъектные отношения, то в глаголе третьего лица лирическое
«я», разделяющее общую судьбу с жанром лирики, подвергается объективизации. Иными словами, герой-нарратор как речевой субъект наблюдает себя через призму лирики, в результате чего целое произведение выступает автопрезентацией героя-нарратора. Такие неразделяемые отношения поэта с лирикой проглядываются в письме Пастернака С.Д. Спасскому от 29 сентября 1930 г.: «Лирика сейчас редкостнейшая редкость и она сидит в Вас, сидит и болеет, потому что не болеть сейчас не может» [Пастернак 2003-2005, УШ, 451].
Выше перечисленные автометаописания носят характер перформа-тивного высказывания. В.И. Тюпа противопоставляет нарратив перфор-мативу следующим образом: «Коммуникативные действия такого рода (перформативы. - Дж.Л.) - в противоположность нарративным репрезентациям - являются речевыми автопрезентациями, поскольку субъект пер-формативного слова не свидетель событийного действия и не рассказчик о нем, а сам действователь» [Тюпа 2013, 114]. Если высказывание строится как репрезентация других вещей или событий, то оно остается наррати-вом. Однако в случаях автометаописаний у Пастернака субъект речи изображает себя, одновременно приводя изменения в своей речи. В строках «Гощу. - Гостит во всех мирах / Высокая болезнь» посредством сдвига грамматического лица глагола герой-нарратор поэмы предстал перед нами в качестве лирики, поэтому вся поэма превращается в металирическое произведение, для прочтения которого требуется иной подход.
В соответствии с метатекстуальным переключением, вставленный во вторую редакцию фрагмент о выступлении Ленина придает произведению особого рода художественное завершение, как очевидно в первой строке фрагмента: «Чем мне закончить мой отрывок?» [Пастернак 2003-2005, I, 259]. Далее герой-нарратор вспоминает о манере речи Ленина, но вскоре он превращается в лирическое «я», целью которого является хвала вождю. Итак, значимость этого фрагмента заключается, в частности, в том, что он позволяет указать на принадлежность поэмы к лирическому жанру.
Важно отметить, что в завершающих поэму двух строфах обнаруживается обыгрывание лирических жанров. В этом фрагменте, где герой-нар-ратор потрясен речью фигуры исторического масштаба, просматривается одна из перформативных стратегий лирики, а именно одическая, но в перевернутом виде. И.З. Серман справедливо усматривает в этом фрагменте «прочную опору на одическую классику ХУШ века» [Серман 2015, 268], обращая внимание на такие общие места оды, как «шаровая молния» у Державина. Исследователь догадывается, почему Пастернак «в своих поэмах, написанных после "Высокой болезни", <...> опирался <...> на поэтику прозаических жанров взамен "вытанцевавшегося" эпоса» [Серман 2015, 271]. Потому что «лирическому переживанию "годов лихолетья" оказалась созвучной "лирика" в старинном, идущем от ХУШ века ее значении» [Серман 2015, 270-271], то есть «торжественная или похвальная ода».
Действительно во фрагменте о Ленине видится «вертикально-надвре-
менная архитектоника вечного верха (курсив В.И. Тюпы. - Дж.Л.)» [Тюпа 2013, 126], характерная для оды, но она видоизменяется в некоторых моментах. Во-первых, вертикальный вектор здесь получает комическую окраску, позволяющую уподобить образ Ленина грибу. Например, «все встали (здесь и далее выделено мной. - Дж.Л.) с мест, глазами втуне / Обшаривая крайний стол, / Как вдруг он вырос на трибуне / И вырос раньше, чем вошел» [Пастернак 2003-2005, I, 259]. Таким образом, как отмечает Л. Флейшман, «ленинский портрет у Пастернака шел вразрез <.> со всей традицией богатой уже тогда гимнологической литературы о вожде» [Флейшман 2006, 650].
Не менее интересно, что на фоне одической стратегии на передний план выходит «мимолетное»: «Мы помним / И памятники павшим чтим. / Но я о мимолетном. Что в нем / В тот миг связалось с ним одним?» [Пастернак 2003-2005, I, 259-260]. Важно понимать, что «вечное» и «мимолетное» не противоречат друг другу, но особым образом сочетаются в контексте поэтики Пастернака, о чем свидетельствует раннее стихотворение поэта «Гроза, моментальная навек». Своего рода «сочетание несочетаемого» проецируется на образ Ленина. Если в первой части фрагмента в образе вождя подчеркивается вертикальность, то во второй имеются образы, связанные с мимолетностью или неожиданностью: «выпад на рапире»; «Дышал полетом голой сути, / Прорвавшей глупый слой лузги» [Пастернак 2003-2005, I, 260]. Вождь изображается в импрессионистском духе, в силу чего важным является не столько содержание речи, сколько моментальное впечатление от него: «Слова могли быть о мазуте, / Но корпуса его изгиб / Дышал полетом голой сути, / Прорвавшей глупый слой лузги» [Пастернак 2003-2005, I, 260]. Импрессионистские зарисовки Ленина еще сочетаются с его историческим значением: «Когда он обращался к фактам, / То знал, что, полоща им рот / Его голосовым экстрактом, / Сквозь них история орет» [Пастернак 2003-2005, I, 260]. Итак, одический предмет реализуется не свойственным этому жанру способом, при этом сохраняется перформатив хвалы.
Таким образом, во фрагменте о Ленине обнаруживаются видоизменения оды. При этом герой поэмы является и нарратором-свидетелем, и лирическим «я». На материале виденного и слышанного он рефлексирует о согласии двух противоположных лирических начал: «вечное» и «мимолетное». Этому способствует свойственный поэме герой-нарратор, который является не только субъектом изображения, но и его объектом.
Однако упрощением было бы называть поэму Пастернака лиро-эпической, так как такое определение всего лишь констатирует конгломерацию лирического и эпического. Для выявления особенностей поэмы «Высокая болезнь» необходимо обратиться к тому, что здесь доминантой художественного целого выступает ценностное отношение лирика к историческим событиям. Если так, вопреки замечанию В.П. Полонского о том, что у Пастернака преодолевается лиризм, в его поэме мы наблюдаем определенную дискурсивную структуру, в которой преобладает перформативное
высказывание. Следует отметить, что здесь нарратив служит поводом для перформативного отношения к эпохальным событиям. При этом эффект перформативности возникает на фоне нарратива, с одной стороны, и посредством актуализации жанровых стратегий лирики - с другой стороны, что очевидно в последней части поэмы при обращении к фигуре Ленина.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976.
2. Бройтман С.Н. Неканоническая поэма в свете исторической поэтики // Поэтика русской литературы: К 70-летию профессора Юрия Владимировича Манна: Сборник статей / отв. ред. Н.Д. Тамарченко и др. М., 2001. С. 29-38.
3. Бройтман С.Н. Лирика в историческом освещении // Теория литературы: в 4 т. Т. 3. Роды и жанры (основные проблемы в историческом освещении) / отв. ред. Л.И. Сазонова. М., 2003. С. 421-466.
4. Лотман М.Ю. Структура художественного текста. М., 1973.
5. Магомедова Д.М. Жанровая модель поэмы в работах Н.Д. Тамарченко // Память жанра как феномен единства и непрерывности литературного развития. Сборник научных трудов / ред.-сост. М.Н. Дарвин, О.В. Федунина. М., 2018. С. 10-17.
6. Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений: в 11 т. М., 2003-2005.
7. Пастернак Е.Б., Пастернак Е.В. Комментарии // Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений: в 11 т. Т. 1. Стихотворения и поэмы 1912-1931. М., 2003. С. 421-564.
8. Полонский В.П. Концы и начала: заметки о реконструктивном периоде советской литературы // Новый мир. 1931. № 1. С. 119-134.
9. Сергеева-Клятис А.Ю. Рождение эпоса // Сергеева-Клятис А., Лекманов О. «Высокая болезнь» Бориса Пастернака: две редакции поэмы, комментарий. СПб., 2015. С. 6-15.
10. Сергеева-Клятис А., Лекманов О. «Высокая болезнь» Бориса Пастернака: две редакции поэмы, комментарий. СПб., 2015.
11. Серман И.З. «Высокая болезнь» и проблема эпоса в 1920-е годы // Серман И.З. Свободные размышления: Воспоминания, статьи. М., 2015. C. 254-272.
12. (a) Тамарченко Н.Д. Поэма // Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий / под гл. ред. Н.Д. Тамарченко. М., 2008. С. 180-182.
13. (b) Тамарченко Н.Д. Сюжет // Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий / под гл. ред. Н.Д. Тамарченко. М., 2008. С. 258.
14. Тихонов Н.С. Доклад Н.С. Тихонова о ленинградских поэтах // Первый всесоюзный съезд Советских писателей. Стенографический отчет / ред. М.И. Самойлова. М., 1934. С. 504-512.
15. Тынянов Ю.Н. Промежуток // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 168-195.
16. Тюпа В.И. Дискурс / Жанр. М., 2013
17. Тюпа В.И. Введение в сравнительную нарратологию. М., 2016.
18. Флейшман Л. Пастернак и Ленин // Флейшман Л. От Пушкина к Пастернаку. М., 2006. С. 636-667.
19. Фрейденберг О.М. Происхождение наррации // Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 206-229.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Broitman S.N. Nekanonicheskaya poema v svete istoricheskoi poetiki [Non-canonical Epic Poem from the Light of Historical Poetics]. Tamarchenko N.D. et al. (eds.). Poetika russkoi literatury: K 70-letiyu professora Yuriya Vladimirovicha Manna: Sbornikstatei [Poetics of Russian Literature: In Honor of Professor Yurii Vladimirovich Mann's 70th Birthday: Collected Essays]. Moscow, 2001. pp. 29-38. (In Russian).
2. Broitman S.N. Lirika v istoricheskom osveshchenii [Lyric Poetry from the Historical Perspective]. Sazonova L.I. (ed.). Teoriya literatury [Theory of Literature]: in 4 vols. Vol. 3. Moscow, 2003. pp. 421-466. (In Russian).
3. Fleishman L. Pasternak i Lenin [Pasternak and Lenin]. Fleishman L. OtPushkina kPasternaku [From Pushkin to Pasternak]. Moscow, 2006. pp. 636-667. (In Russian).
4. Freidenberg O.M. Proiskhozhdenie narratsii [The Origin of Narration]. Freiden-berg O.M. Mif i literatura drevnosti [Myth and Literature of Antiquity]. Moscow, 1978. pp. 206-229. (In Russian).
5. Magomedova D.M. Zhanrovaya model' poemy v rabotakh N.D. Tamarchenko [Genre Model of Epic Poem in the works of N.D. Tamarchenko]. Darvin M.N., Fe-dunina O.V. (eds.). Pamyat'zhanra kakfenomen edinstva i nepreryvnosti literaturnogo razvitiya. Sbornik nauchnykh trudov [Genre Memory as Phenomenon of Unity and Continuity of Literary Development]. Moscow, 2018. pp. 10-17. (In Russian).
6. Sergeyeva-Klyatis A.Yu. Rozhdeniye eposa [Birth of Epic Poem]. Sergeeva-Klyatis A., Lekmanov O. "Vysokaya bolezn'" Borisa Pasternaka: dve redaktsii poemy, kommentarii [Boris Pasternak's "Lofty Maldady": Two Versions of the Epic Poem. Commentary]. Saint Petersburg, 2015. pp. 6-15. (In Russian).
7. Serman I.Z. "Vysokaya bolezn'" i problema eposa v 1920-e gody ["Lofty Malady" and the Problem of Epic Poem in 1920's]. Serman I.Z. Svobodnye razmyshleniya: Vospominaniya, stat'i [Free Reflections: Memoires, Essays]. Moscow, 2015. pp. 254272. (In Russian).
8. (a) Tamarchenko N.D. Poema [Narrative Poem]. Tamarchenko N.D. (ed). Poetika. Slovar'aktual'nykh terminov iponyatii [Poetics: The Dictionary of Current Terms and Concepts]. Moscow, 2008. pp. 180-182. (In Russian).
9. (b) Tamarchenko N.D. Syuzhet [Plot]. Tamarchenko N.D. (ed.). Poetika. Slovar' aktual'nykh terminov i ponyatii [Poetics: The Dictionary of Current Terms and Concepts]. Moscow, 2008. p. 258. (In Russian).
10. Tynyanov Yu.N. Promezhutok [A Gap]. Tynyanov Yu.N. Poetika. Istoriya literatury. Kino [Poetics. History of Literature. Cinema]. Moscow, 1977. pp. 168-195. (In Russian).
(Monographs)
11. Auerbakh E. Mimesis. Izobrazheniye deistvitel'nosti v zapadnoyevropeiskoy literature [Mimesis. The Representation of Reality in Western Literature]. Moscow, 1976. (In Russian).
12. Lotman M.Yu. Struktura khudozhestvennogo teksta [Structure of the Artistic Text]. Moscow, 1973. (In Russian).
13. Sergeyeva-Klyatis A., Lekmanov O. "Vysokaya bolezn'" Borisa Pasternaka: dve redaktsii poemy, kommentarii. ["Loft Malady" of Boris Pasternak: Two Versions of the Epic Poem. Commentary]. Saint Petersburg, 2015. (In Russian).
14. Tyupa V.I. Diskurs/Zhanr [Discourse / Genre]. Moscow, 2013. (In Russian).
15. Tyupa VI. Vvedenie v sravnitel'nuyu narratologiyu [Introduction to Comparative Narratology]. Moscow, 2016. (In Russian).
ЛИ Джонгхён, Сеульский университет.
Окончил аспирантуру кафедры теоретической и исторической поэтики Института филологии и истории Российского государственного гуманитарного университета. Научные интересы: перформативность и метарефлексия в лирике, русская поэзия ХХ в., поэзия Б.Л. Пастернака.
E-mail: jhlee312777@gmail.com
ORCID ID: 0000-0001-7293-2593
Jonghyeon LEE, Seoul National University.
PG student at the Department of Theoretical and Historical Poetics, Institute for Philology and History, Russian State University for the Humanities. Research interests: performativity and meta-reflection in lyric poetry, Russian poetry of the 20th century, poetry of B.L. Pasternak.
E-mail: jhlee312777@gmail.com
ORCID ID: 0000-0001-7293-2593
