CC BY
117
ДИОНИСИЙСТВО И АПОЛЛОНИЗМ РУССКИХ МОДЕРНИСТОВ В РЕЦЕПЦИИ ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА
Н.Г. Арефьева
Ключевые слова: дионисийское, аполлоническое, поэтический
дар, искусство, синтез, гармония.
Keywords: Dionysian, Apollonian, poetic gift, art, synthesis,
harmony.
В современной эстетике аполлоническое и дионисийское -философско-эстетические понятия, характеризующие идею двух начал бытия, а также идею двух типов культуры. Культурным идеалом провозглашается равновесие двух начал. Эта идея широко разрабатывалась в культурологических и философско-эстетических статьях и научных трудах русского символиста Вячеслава Иванова, а также нашла свое отражение в его поэтических произведениях. Итак, искусство осмысливается русским поэтом как диада. Но во многих видах искусств, например, в лирике, не всегда соблюдается гармонический синтез двух начал. Одни произведения, как писал Вяч. Иванов в статье «О лирической теме», тяготеют к «дионисийскому полюсу лирики» [Иванов, 2007а, с. 442], другие - к аполлоническому. С этой точки зрения теоретик символизма оценивал лирику отдельных поэтов - своих современников (В. Брюсова, А. Блока, М. Кузмина и др.).
В стихотворении «Ему же» (цикл «Современники», 1904), адресованному В. Брюсову, В. Иванов, используя мифологические образы, выявляет характерные черты поэзии московского символиста:
Твой зорок стих, как око рыси,
И сам ты - духа страж, Линкей,
Елену уследивший с выси,
Мир расточающий пред ней [Иванов, 1971, с. 777].
По словам Вячеслав Ивановича, в поэзии В. Брюсова «несравненно больше мира, чем я» [Иванов, 1995, с. 289]. Следуя определению самого Иванова (стихотворение «Художник и поэт»), Вал. Брюсов, прежде всего, - художник, а затем - лирик, иначе говоря, поэт аполлонического строя.
Талант московского символиста автор стихотворения сравнивает с зоркостью рыси, обладающей острым зрением. В мифах Древней Греции герой Линкей (имя Линкей производное от древнегреческого слова, означающего «рысь») также отличался сверхъестественным зрением, его взгляд проникал сквозь землю, дерево и камень, то есть - сквозь все непрозрачные предметы.
В. Иванов подчеркивает художественный дар Брюсова, который подобно Линкею, находившему спрятанные под землей сокровища, открывал Красоту (Елену) минувших эпох в своих стихах. Открывал создатель «Urbi et orbi» не только красоту древних цивилизаций, но и своеобразную, далеко не идеальную и совершенную, красоту современного мира.
Для Иванова Брюсов был, несомненно, поэтом-демиургом, мастером форм и пластических образов:
Твой правый стих. Твой стих победный,
Как неуклонный наш язык,
Облекся наготою медной,
Незыблем, как латинский зык [Иванов, 1971, с. 777].
И все-таки даже у педантичного и рационального Вал. Брюсова автор стихотворения находил строчки, проникнутые дионисийским хмелем, о котором, быть может, не подозревал даже «несостоявшийся декадент»:
Ты мышц восторг и вызов буйный,
Языкова прозябший хмель.
Своей отравы огнеструйной Ты сам не разгадал досель.
Твоя тоска, твое взыванье -Свист тирса, - тирсоносца ж нет...
Тебе в Иакхе целованье,
И в Дионисе мой привет [Иванов, 1971, с. 777].
Последние строчки: «Тебе в Иакхе целованье, /И в Дионисе мой привет» - кажутся, на первый взгляд, парадоксальными. Но в мифологии за Дионисом закрепилось несколько имен, одно из них -Иакх. Иакх - одна из ипостасей Диониса, хтоническое божество, связанное только с загробным миром: «Иакх - древнегреческое «крик, вопль, оплакивание, причитание (по умершему)» [Шапошников, 2001, с. 326]. Поэтому в древности Дионис воспринимался как бог возрождения (светлая ликующая ипостась) и как бог смерти (страдающая ипостась). Впоследствии Дионис становится символом
диаметрально противоположных внутренних состояний: радости и скорби.
Таким образом, в стихотворении «Ему же» выражен двойственный характер дионисийского хмеля в поэзии Брюсова: такие же контрастные чувства и настроения стремился запечатлеть в своих стихотворениях вождь русского символизма. В лирике поэта антитез звучали полярные мотивы: мотивы одиночества, отчаяния и смерти и мотивы радостного приятия жизни.
В отличие от В. Брюсова, А. Блок, по убеждению Вячеслава Иванова, был поэтом-лириком. Отношения между этими двумя поэтами - А. Блоком и В. Ивановым - были очень сложными, как, впрочем, между всеми поэтами серебряного века. Но для Иванова
А. Блок всегда оставался единомышленником как один из последователей Владимира Соловьева, об этом говорят строчки его стихотворения «Александру Блоку» (1912) в книге «Нежная тайна», посвященной автору «Снежной маски»:
Пусть вновь - не друг, о мой любимый!
Но братом буду я тебе.
<...>
Затем, что оба Соловьевым Таинственно мы крещены;
Затем, что обрученьем новым,
С Единою обручены [Иванов, 1979, с. 10].
В 1909 году русский философ посвятит А. Блоку стихотворение «Бог в лупанарии», где отметит новую стихию в поэзии петербургского лирика. Произведение «Бог в лупанарии» возникло под впечатлением мраморной скульптурной композиции Праксителя «Гермес с младенцем Дионисом». Пракситель изобразил Гермеса безмятежным, напоминающим своей красотой гармоничного Аполлона. Но на руках он держит ребенка, который в скором времени превратится в самого беспокойного бога: бога творческих порывов и экстазов. Таким образом, эллинистический скульптор, по существу, изобразил двух богов, которые впоследствии станут символами двух начал искусства. Взгляды этих божеств направлены друг на друга:
Я видел: мрамор Праксителя Дыханьем Вакховым ожил,
И ядом огненного хмеля Налилась сеть бескровных жил.
И взор бесцветный обезумел
Очей божественно-пустых... [Иванов, 1974, с. 327].
Данное произведение было адресовано А. Блоку после выхода его сборников («Нечаянная радость», «Снежная маска» и «Земля в снегу»), которые контрастировали с его первой книгой («Стихи о Прекрасной Даме»). В новых стихах А. Блок открывал современный земной мир трагических противоречий, поэтому и называется поэтическое произведение В. Иванова «Бог в лупанарии». Лупанарий - «дом веселья» (публичный дом), образ-символ земного грешного мира:
И бога демон надоумил
Сойти на стогна с плит святых -
И, по тропам бродяг и пьяниц,
Вступить единым из гостей В притон, где слышны гик и танец,
И стук бросаемых костей... [Иванов, 1974, с. 327].
В трактовке В. Иванова под воздействием Вакха (демона) созерцательный и безмятежный герой «оживает», заряжается хмельной энергией Диониса, изменяется и природа его новых стихов. Таким образом, признавая в Блоке поэта-пророка, получившего дар от Аполлона, В. Иванов отмечает и дионисийские элементы, обнаруженные им в новых стихах. Он обращает внимание на явное изменение лирического голоса поэта, в гармоничной поэзии которого появились тревожные мотивы, зовущие к иной жизни:
И в мирре смрадной ясновидеть,
И, лик узнав, что в ликах скрыт,
Внезапным холодом обидеть Нагих блудниц воскресший стыд...
И флейту вдруг к устам приблизив,
Воспоминаньем чаровать -И, к долу горнее принизив,
За непонятным узывать [Иванов, 1974, с. 327].
Эволюцию «музыкального начала» лирики Блока Иванов связывает не с лирой, а с флейтой - символом дионисийского искусства. Поэт-лирник сменил музыкальный инструмент. Музыка, звучавшая на флейте, отличалась различными переходами - от плача до ликования, но доминирующим мотивом была печаль. Считалось, что флейта возбуждает эмоции, обольщает, рождает таинственные грезы и мечты. Такой видится новая лирика Блока В. Иванову. В последних стихах: «И, к долу горнее принизив, /За непонятным узывать» - Иванов дает важную характеристику
«новой» лирики Блока, в которой поэт в основном обращается к повседневному миру, к реальной жизни, стремится к синтезу небесного и земного.
Для нас принципиально важны введенные в стихотворение дионисийские мотивы и образы для раскрытия характера поэтического дара Блока. «Певцом сновидений» называли современники (В. Иванов, М. Волошин, В. Гофман, К. Чуковский и др.) первого лирика серебряного века, иными словами, поэтом аполлонических (аполлинийских) видений. Но произведение любого художника, согласно ивановской концепции искусства, никогда не выльется в четкую аполлоническую форму, если на начальном этапе его не охватит «могучий вал дионисийской бури» [Иванов, 2007, с. 404]. Поэтому и отмечает создатель стихотворения о Блоке «огненный хмель», «безумство» божественных очей поэта, «ожившего» «дыханьем Вакховым».
Таким образом, В. Иванов находит «следы» присутствия бога исступлений в лирике А. Блока, как и в поэзии В. Брюсова. Интересно, что в своей книге исследователь русской культуры В.Н. Топоров, также отмечает наличие двух стихий в Блоке как в человеке, так и в поэте: «Он знал две гармонии - ясную, светлую, примиряющую аполлиническую и туманную, темную, возбуждающую дионисийскую» [Топоров, 2003, с. 132].
О Георгии Чулкове говорят и пишут преимущественно как о прозаике, в основном ссылаются на его мемуары и литературоведческие работы. Но впервые он заявил о себе как автор сборника стихов и лирических рассказов под названием «Кремнистый путь» (1904). Через четверть века писатель даст оценку своему раннему творению: «Незначительная как
литературное явление, моя книга была, однако, весьма характерна для эпохи. <... '> В ней было то темное «томление духа», какое всегда замечается, когда наступает кризис культуры. В такие мрачные годы, накануне всяческих потрясений, поэты пишут книги, исполненные лирической тоски, а иные, не поэты, пускают себе пулю в лоб» [Чулков, 1998, с. 462]. Младший современник Иванова признается, что из первой книги «не перепечатал бы теперь ни одного стихотворения» [Чулков, 1998, с. 473]. Удивительно, что на юношеские стихи Г. Чулкова, проповедавшего идею мистического анархизма, откликнулся «Вячеслав великолепный»:
Стих связанный, порывистый и трудный,
Как первый взлет дерзающих орлят,
Как сердца стук под тяжестью лат,
Как пленный ключ, как пламенник подспудный [Иванов, 1974, с. 331].
Конечно же, он заметил слабую технику стиха, несовершенство поэтической формы, но, как пишет автор «Годов странствий», петербургский поэт угадал «подлинный лирический опыт» [Чулков, 1998, с. 473], то есть подлинные переживания, мысли, настроения. И, главное, Вячеслов Иванов уловил дионисийскую энергию пылкого поэта и запечатлел свое восприятие в сонете «Таежник»:
Беглец в тайге, безнорый зверь пустынь,
Безумный жрец, приникший бредным слухом К Земле живой и к немоте святынь,
К полуночи зажженных страшным Духом! -Таким в тебе, поэт, я полюбил Огонь глухой и буйство скрытых сил [Иванов, 1974, с. 331-332].
С особой симпатией и теплотой В. Иванов относился и к другому своему современнику - Ю.Н. Верховскому: «Стихи
Верховского (знатока просодии и эрудита-пушкиниста - Н.А.) всегда волновали В.И.: он всегда умел чрез их «бледность» расслышать чудесные звуки, долетавшие из страны, в которую порою уносили поэта припадки его «священной болезни» [Дешарт, 1974, с. 736]. Дружба, взаимная симпатия, основанная на любви к поэзии, ярко проявилась в стихотворных посланиях, которыми они обменивались друг с другом. Вячеслав Иванович отмечал в своих поэтических обращениях особый дар поэта, заключающийся в виртуозном владении техникой стиха (это мастерство Верховского отмечал также А. Блок):
Как оный набожный жонглер,
Один с готической Мадонной,
Ты скоморошил с давних пор Пред Аполлоновой иконой.
Стиха аскет и акробат,
Глотал ножи крутых созвучий
И с лету прыгал на канат
Аллитерации текучей [Иванов, 1974, с. 334].
Словосочетание «стиха аскет» - намек на аполлоническую стихию лирики Ю.Н. Верховского: несмотря на свое поэтическое мастерство, лирик предпочитал создавать стихи в классической традиции. Чувство меры никогда не подводило друга Иванова, об этом свидетельствует его антологический сборник «Идиллии и элегии», представляющий собой, по образному выражению С.А. Кибальника, «эхо классической Музы» [Кибальник, 1993, с. 19]. Не случайно, Ю.Н. Верховский «в эпоху кризиса символизма стал одним из основных представителей сложившегося в его недрах «неоклассицистического» «уклона» [Гельперин, 1989, с. 432].
Но, по убеждению Иванова, виртуозная поэзия Верховского причастна и к другой стихии, и в стихотворении «Выздоровление» мы находим это подтверждение:
Но ты воскрес, - хвала богам!
Долой пелен больничных узы!
Пришла по тающим снегам
Твой сон будить свирелью Муза [Иванов, 1974, с. 333].
Муза со свирелью - это Эвтерпа («радость») - муза лирической песни. Согласно версии, выдвигаемой В. Ивановым в своей диссертации «Дионис и прадионисийство», до прихода Аполлона (до его победы над Дионисом и последующего примирения с ним) музы подчинялись Дионису. Таким образом, можно предложить, муза со свирелью (флейтой) - это искусство, подверженное как аполлонической, так и дионисийской стихии.
Следует отметить, что В. Иванов, в своих теоретических трудах, настойчиво проводивший идею раскрепощения дионисийской стихии в искусстве, всегда искал и находил эту силу в стихах лириков России. Для него это было лучшим подтверждением его концепции дионисийского искусства как искусства творческой свободы. Как В. Соловьев радостно узнавал везде свою Софию, так и В. Иванов приветствовал своего Диониса в лирике других поэтов. Однако после
1905 года русский теоретик религиозного символизма в стихотворениях, посвященных своим друзьям-поэтам, начинает прославлять иное начало их лирики.
Так, в 1912 году В. Иванов в своем поэтическом послании «Ты царским поездом назвал...» подчеркнет самую сильную сторону лирики А. Блока - аполлоническое начало:
Ты ж, Феба список снежноликий,
Куда летишь, с такой музыкой,
С такими кликами?.. Смотрю
На легкий поезд твой - с испугом Восторга! Лирник-чародей,
Ты повернул к родимым вьюгам Гиперборейских лебедей!
Они влекут тебя в лазури,
Звончатым отданы браздам,
Чрез мрак - туда, где молкнут бури,
К недвижным ледяным звездам [Иванов, 1979, с. 10].
Все мифопоэтические образы («Феба список снежноликий», «лирник-чародей», «гиперборейские лебеди») указывают на
аполлоническое начало творчества «первого из русских лириков» ХХ века.
Даже мысли о том, что гиперборейские лебеди влекут поэта: «Туда, где молкнут бури, / К недвижным ледяным звездам», -указывают на склонность музыки в стихах Блока к аполлоническую строю: «Чистая гармония, которой владеют Музы, есть недвижимый покой бытия, застывшего в прекрасном богоявлении космоса» [Иванов 1994, с. 224].
Одним из лучших русских лириков ХХ столетия, по убеждению дионисийца Иванова, был М. Кузмин. По словам О.А. Дешарт,
В. Иванович отмечал в лирических произведениях этого поэта «безупречный художественный вкус и подлинный поэтический дар» [Дешарт, 1971, с. 128].
С 1906 по 1912 годы автор «Александрийских песен» периодически снимал комнаты в квартире семьи Ивановых, был в курсе всех их духовных исканий, как в творчестве, так и в личной жизни, другими словами, входил «в самый интимный круг знакомых» [Богомолов, Малмстад, 1996, c. 132].
Но после смерти Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал (жены Иванова), особенно в 1911 году, отношения между двумя поэтами изменились. Их дружба оборвалась осенью 1912 года. Но уже в 1911 году В. Иванов дал точную формулировку двойственного отношения к М. Кузмину:
Союзник мой на Геликоне,
Чужой меж светских передряг,
Мой брат в дельфийском Аполлоне,
А в том - на Мойке - чуть не враг! [Иванов, 1979, с. 48].
В этих четырех строках стихотворения «Соседство» заключена вся суть его дружбы-вражды с поэтом-«александрийцем». В. Иванов,
несмотря на постоянные споры с независимым от идеологических канонов художником, считал его своим единомышленником -«союзником на Геликоне», где, по мифам, во главе с Аполлоном обитали Музы. «Мой брат в дельфийском Аполлоне...» -
единомышленник в истинном искусстве. «А в том - на Мойке - чуть не враг!» - намек на сотрудничество в журнале «Аполлон», который начал выходить в 1909 году, а через год в редакции журнала обнаружился раскол, закончившийся «бунтом» акмеистов, поместивших в 1913 году в этом же журнале свои манифесты. Вот, что пишет О.А. Дешарт об истории отношений между поэтами в это время: «Так как отношения между ним (Кузминым - Н.А.) и В.И., вопреки обычаям Кузмина, были простые, дружеские, прохладные, то долгое время никаких столкновений не было. Начались они на Мойке, в редакции «Аполлона», но они не ограничивались одними журнальными спорами» [Дешарт, 1974а, с. 825]. В своем втором томе мемуарной трилогии А. Белый также запечатлел взаимоотношения «русского Оскара Уайльда» и В. Иванова этого периода: «Кузмин. «здесь» -очень простой; в «Аполлоне» - далекий, враждебный, подтянутый и элегантный; он - антагонист символистам; на «башне» влетало ему от Иванова; этот последний привяжется: ходит, журит, угрожает, притоптывает, издевается над «Аполлоном»; Кузмин просто ангел терпенья, моргает, покуривает, шепелявит: «Да что вы, да нет!» А потом тихомолком уйдет в «Аполлон»: строчит колкость по нашему адресу; и - неприятный «сюрприз»! И - разносы опять» [Белый, 1990, c. 356].
Формально поэт, проповедовавший идеи «кларизма», не относился к символистам, а позже вообще противопоставлял себя их лагерю. И все-таки он (по крайней мере, до конца 1911 года) считал создателя интимной книги «Cor ardens» своим учителем в поэзии.
В своем стихотворении В. Иванов отмечает независимый характер Кузмина-поэта и Кузмина-человека, его равнодушное отношение к мнению общественности и к идейно-эстетическим спорам вокруг поэзии:
И замыкаетесь сугубо
В свой равнодушный эгоизм.
Что вам общественность? - Гекуба!
И род Гекаты - символизм!. [Иванов, 1979, с. 48].
В третьей строке приведенного четверостишия прослеживается шекспировская реминисценция, подчеркивающая своеобразный «нигилизм» этой талантливой личности: «... И все из-за чего? /Из-за
Гекубы! Что ему Гекуба, / Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?» [Шекспир, 1998, а 445].
В стихотворении Иванова общественность представляется Кузмину в образе Гекубы, мифологического женского персонажа, превратившегося в озлобленную собаку, которой только и остается, как носиться с истошным лаем и мстить всем окружающим за свою несчастную судьбу и потерянные надежды. Символизм же оценивается тончайшим лириком как род Гекаты - хтонической богини мрака, ночных видений и чародейства. В символизме он не видит аполлонической солнечной ясности. Примечательно, что Гекуба и Геката - родственные образы. По мифам, Гекуба, которую боги превратили в черную собаку, стала сопровождать Гекату в своре ее собак, насылая ужас на окружающих. Современная действительность и современное искусство, в частности поэзия символистов, предстают в глазах автора статьи «О прекрасной ясности» как нечто темное, лунное, демоническое.
Но, несмотря на ожесточенные споры между этими двумя поэтами, несмотря на скептическое отношение поэта-музыканта к литературным школам и полное равнодушие к общественным проблемам (как считал Иванов), Кузмин остается для него, прежде всего, прекрасным лириком, отмеченным аполлоническим даром. Все отрицательные стороны «александрийца» не могут затмить его поэтический дар аполлонического характера:
Но чуть коснется струн послушных,
Певец, ваш плектрон золотой, -Нас обнял сонм сестер воздушных,
Мечта скликается с мечтой [Иванов, 1979, с. 48].
В своей статье «О лиризме Бальмонта» В. Иванов писал о корифее русского символизма следующее: «.Он - поэт, только поэт, всегда и во всем, и каждое дыхание его жизни - поэзия, и каждый звук его свирели - дыхание жизни...» [Иванов, 1995, с. 290]. Константин Бальмонт, действительно, был поэтом «милостью божьей», о чем впоследствии скажет реалист И. Бунин, отмечая его виртуозное владение стихией стиха. Певучие стихи московского лирика в большей мере тяготели к дионисийскому полюсу, не случайно этого поэта интуиций и откровений называют антиподом рационального Брюсова. Создателю музыкальных стихов Иванов посвятил несколько поэтических произведений, в частности, сонет «К. Бальмонту»:
...Итвой - пловца отважный хмель!
О, кто из нас в лирические бури Бросался, наг, как нежный Лионель?
Любовника луны, дитя лазури,
Тебя любовь свела в кромешный ад -А ты нам пел «Зеленый Вертоград»
[Иванов, 1974, с. 352].
В двух терцетах сонета обыгрывается название сборника Бальмонта «Зеленый Вертоград» и псевдоним поэта, заимствованный у Шелли: «Он, придумав себе псевдоним «Лионель», заключал альманахи; «Бальмонт - открывал альманахи» [Белый, 1990, с. 247].
В первым терцете сонета подчеркивается дионисийская энергия поэзии адресата: «пловец», «хмель», «лирические бури». А во втором терцете, на наш взгляд, представитель религиозного крыла символизма обращает внимание и на другую художественную силу в творчестве поэта, прославляющего жизнь, природу и любовь. В заключительном терцете, являющемся «ключом» всего стихотворения, обнаруживается реминисценция, отсылающая к древнегреческому мифу об Орфее. Напомним один из ярких эпизодов «биографии» Орфея: любовь к Эвридике, безвременно умершей, заставила легендарного лирника спуститься в подземное царство, чтобы вернуть ее на землю. Там, в царстве смерти, он пел свои песни о прекрасном верхнем мире и о любви. Своим музыкально -поэтическим искусством он покорил обитателей нижнего мира, которые вернули ему возлюбленную. Орфей был жрецом
одновременно двух божеств - бога света Аполлона и нового, возрожденного Диониса, просветленного аполлонической энергией. По утверждению самого В. Иванова, «Орфей олицетворяет собой мистический синтез обоих откровений - Диониса и Аполлона» [Иванов, 1994, с. 168]. Таким образом, в трактовке автора
«Эллинской религии страдающего бога» Бальмонт - Орфей нашего времени: в его творчестве присутствуют две неразрывно связанные стихии. Эту особенность в лирике «солнцем рожденного» обнаруживали и другие поэты- модернисты. Так, А. Белый в своей статье «Бальмонт» дал меткое определение создателю сборника «Будем как солнце»: «Стихийный гений солнечных потоков. » [Белый, 1994, с. 370].
Примечательно и стихотворение «Апотропей» (1906),
посвященное поэту-символисту Ф. Сологубу. Многие поэты и критики начала ХХ столетия отмечали пессимистический, отчасти демонический, характер поэзии декадента Ф. Сологуба.
Современник этого художника слова, один из блестящих русских критиков, писал о «русском Бодлере» и его творчестве следующее:
«...Сологуб, поэт небожьего мира, жрец предустановленной дисгармонии. <... > Отказываясь и за себя, и за других от солнца и жизни, Сологуб видит в ней огромную темницу, злое сновиденье, непроницаемые стены. День - это только бледная тьма, белая ночь природы... <... > Белое говорит ему о черном, и белый цветок зовет его в землю. <... > Ночь откровеннее, и лучше было бы жить ночью, познать «радостную науку ночного бытия» и никогда не откидывать полога, не просыпаться от смерти и сна, чтобы не приходилось обнимать «дебелый стан» жизни» [Айхенвальд, 1994, а 379, 381-382].
На эту особенность поэтического дара Сологуба указывает в своем стихотворении В. Иванов. Слово «Апотропей» связано с античной традицией, с мифопоэтическим мышлением древних греков: «Апотропей (греч. отвращающий беду), талисман, которому в древности приписывали свойство оберегать людей , животных, жилища и посевы от влияния враждебных сил, изгонять злых духов и т.д.» [Словарь античности, 1993, с. 42]. В своем дневнике от 4 июня
1906 года создатель оригинальной концепции дионисийства пишет: «Я сочинил поэтический апотропей против чар Сологуба» [Иванов, 1974, с. 727]. Посылая стихотворение символисту «первого призыва», Вячеслав Иванович перед текстом написал: «В истолковании: Божидару, нарекшемуся Солнцегубителем» [Иванов, 1995, с. 312]. В поэтическом произведении автор отмечает дионисийское (темное, демоническое) начало «певца сумеречных чар»:
Опять, как сон, необычайна,
Певец, чьи струны - Божий Дар,
Твоих противочувствий тайна И сладость сумеречных чар [Иванов, 1974, с. 326].
В стихотворении «Апотропей» В. Иванов явно противопоставляет лиру «темного чародея» своей:
Хотят пленить кольцом волшебным,
Угомонить, как смутный звон,
Того, кто пением хвалебным Восславить Вящий Свет рожден.
Я слышу шелест трав росистых,
Я вижу ясную Звезду;
В сребровиссонном сонме чистых Ясолнцевещий хор веду [Иванов, 1974, с. 326].
Сочинив стихотворение, «отклоняющее зло», Вячеслав Иванович дает ясно понять, что его поэтическое искусство принадлежит к другой божественной стихии:
А ты в хитоне мглы жемчужной,
В короне гаснущих лучей,
Лети с толпой, тебе содружной,
От расцветающих мечей.
Беги, сокройся у порога,
Где тает благовест зари,
Доколе жертву Солнцебога
Вопьют земные алтари! [Иванов, 1974, с. 326-327].
Следует отметить, что создатель стихотворения против чар «северного сфинкса» был блестящим знатоком эллинской религии и, конечно же, знал, что первоначально в Элладе Апотропеем называли древнегреческого бога светлого начала - Аполлона: «его (Аполлона -Н.А.) прозвище Апотропей («отвратитель»)... » [Лосев, 1991, с. 94].
Как ни парадоксально, но в своем поэтическом послании к Сологубу «дионисиец» Вяч. Иванов утверждает светлую, солнечную линию своего творчества, тяготеющую к аполлоническому началу.
Другое стихотворение «Vox populi» («Глас народа», 1911), также посвященное «Солнцегубителю», заканчивается следующей строфой:
Срок придет, - повремените, -Если есть вино в мехах,
Вновь навеет Муза феей Нашей старости напевной Упоительный обман [Иванов, 1979, с. 351].
Здесь дионисийская энергия («Если есть вино в мехах.») как первопринцип всякого творчества уже не противопоставляется аполлоническому организующему началу в поэтическом искусстве.
Итак, выявляя в своих стихотворениях при помощи древнегреческих мифопоэтических образов и мотивов художественные стихии русских модернистов, Вячеслав Иванов приходит к идее антиномической сопряженности аполлонического и дионисийского начал в их творчестве.
Литература
Айхенвальд Ю. Федор Сологуб // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М.,
1994.
Белый А. Начало века. М., 1990.
Белый А. Бальмонт // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма : в 2-х тт. М., 1994. Т. 1.
Богомолов Н.А., Малмстад Д.Э. Михаил Кузмин : Искусство, жизнь, эпоха. М., 1996. Гельперин Ю.М. Верховский Ю.Н // Русские писатели. 1800-1917 : Биографический словарь. М, 1989.
Дешарт О.А. Введение // Иванов Вяч. Собрание сочинений : В 4-х тт. Брюссель, 1971.
Т. 1.
Дешарт О.А. Послесловие. Парерга и Паралипомена // Иванов Вяч. Собрание сочинений : В 4-х тт. Брюссель, 1974. Т. 2.
Дешарт О.А. Примечания // Иванов Вяч. Собрание сочинений : В 4-х тт. Брюссель, 1974а. Т. 2.
Иванов В. Собрание сочинений : В 4-х тт. Брюссель, 1971-1987. Т. 1-3.
Иванов В. Стихотворения. Поэмы. Трагедия. СПб., 1995. Кн. II.
Иванов В. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994.
Иванов В. О границах искусства // Иванов В. По звездам. Борозды и межи. М., 2007. Иванов В. Экскурс. О лирической теме // Иванов В. По звездам. Борозды и межи. М.,
2007а.
Кибальник С.А. Венок русским Каменам // Венок русским Каменам. Антологические стихотворения русских поэтов. СПб., 1993.
Словарь античности. М., 1993.
Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы : Избранные труды. СПб., 2003. Чулков Г. Г оды странствий. Из книги воспоминаний // Чулков Г. Валтасарово царство. М., 1998.
Шапошников А. Герменевмы. Эзотерические комментарии // Орфей. Языческие таинства. Мистерии и восхождения. М., 2001.
Шекспир В. Гамлет // Шекспир В. Пьесы. Сонеты. М., 1998.
Лосев А.Ф. Аполлон // Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х тт. М., 1991. Т. 1.
