CC BY
484
РАЗДЕЛ VIII. ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ПРАВОВАЯ КУЛЬТУРА
УДК 316.72:321(4+5)
В. А. Гуторов Дихотомия Восток-Запад
в структуре сравнительного анализа политической культуры
Сравнительный анализ различных политических систем и типов политической культуры сквозь призму дихотомии Восток-Запад в историческом и теоретическом плане нередко наталкивается на серьезные методологические трудности. Опыт тоталитарных диктатур, пережитый европейскими народами в первой половине XX в., и возникновение в XXI в. новых идеологических версий противостояния «либерального Запада» и «авторитарного Востока» не могли не способствовать формированию весьма устойчивых исторических мифов. Их постоянное воспроизведение в общественном сознании влияет на систематические обострения кризисных ситуаций в современном мире.
Ключевые слова: политическая культура, историческая традиция, политическая мифология, общественное сознание, либерализм, авторитаризм, тоталитарная идеология
Vladimir A. Gutorov The West-East dichotomy
in the structure of comparative analysis of political culture
Comparative analysis of various political systems and types of political culture through the West-East dichotomy faces often the serious methodological difficulties. The experience of totalitarian dictatorships relived by the European peoples in the first half of XX century and the emergence of new ideological versions of confrontation between the «liberal West» and «authoritarian East» in the beginning of XXI century cannot but contribute to the formation of quiet sustainable historical myths. Their permanent reproduction in social consciousness influences on systematic aggravation of crisis situations in the modern world.
Keywords: political culture, historical tradition, political mythology, social consciousness, liberalism, authoritarianism, totalitarian ideology
В европейской культуре формирование глобальной «мифологии государства» уходит своими корнями в дихотомию «Восток-Запад», возникшую вместе с древнегреческим полисом и в наиболее систематическом виде разработанную в политической философии Аристотеля. Согласно его учению, только полис, обладающий такими свойствами как самодостаточность (автаркия) и свобода, может рассматриваться как государство в собственном смысле этого слова. «Варварские государства лишь по названию суть государства, поскольку в них над рабами господствуют
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
193
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
рабы. Только свободные эллины по природе обладают физическими и психическими свойствами, относящимися к политической экзистенции. Вследствие этого и при демократии всегда предполагается, что она состоит только из свободных эллинов»1. Таким образом, миф о «поголовном рабстве» в деспотиях Востока, в блестящей литературной форме разработанный Ш. Л. де Монтескье и ставший в дальнейшем основой концепции «азиатского способа производства» К. Маркса, был в дальнейшем спроецирован либерально настроенными историками на западноевропейские монархии нового времени, которые стали повсеместно именоваться «абсолютистскими» и «деспотическими». «...Мысль о том, - отмечал еще в 1950-е гг. Ф. А. фон Хайек, - что человек не извлекает уроков из истории, слишком пессимистична. Мало кто станет отрицать, что наши взгляды на благотворность или порочность различных институтов в значительной степени определяются тем, какое, по нашему мнению, воздействие они оказывали в прошлом. Едва ли существуют политический идеал или концепция, которые не затрагивали бы мнения о всей совокупности прошлых событий, и редко когда память о прошлом не служит символом некой политической цели. Однако мнения о событиях истории, которые руководят нами в настоящем, не всегда согласуются с фактами; порой они скорее следствие, чем причина политических убеждений. В формировании взглядов исторические мифы, вероятно, играли столь же значительную роль, что и исторические факты. И все же надеяться извлечь пользу из прошлого опыта можно только в том случае, если факты, из которых мы выводим свои заключения, будут верны»2.
Опыт тоталитарных диктатур, пережитый европейскими народами в первой половине XX в., и последующее противостояние «либерального Запада» и «авторитарного Востока» не могли способствовать ревизии весьма устойчивых исторических мифов. Крах коммунистических режимов лишь внешне видоизменил эти мифы, придав им «местный колорит» и предельно актуализировав их содержание и форму. Например, в 1990-е гг. в официальной идеологии посткоммунистической России «большевистская диктатура» и Советский Союз как «оплот деспотизма» прочно заняли место, которое когда-то было отведено мифам о «деградации абсолютистской монархии» до 1917 г. и неуклонному росту советской экономики по отношению к «уровню 1913 г. «. Вместе с тем кризис «реального социализма» и наступившие довольно быстро разочарование и скепсис западных интеллектуалов в отношении антикоммунистической риторики новых политических элит Центральной и Восточной Европы, ядром которой была так называемая «символическая политика», привели в конечном итоге к осознанию того очевидного факта, что в конце XX в. количество исторических мифов превысило все допустимые пределы и стало серьезным препятствием для объективных научных исследований.
В определенном смысле симптомом такого понимания стал радикальный пересмотр мифов, связанных с интерпретацией западноевропейских монархий. Тенденции, связанные с последовательным пересмотром «мифа абсолютизма», оказались
194
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
далеко не единичными. Как это нередко случалось в научных дискуссиях недавнего прошлого, начавшись с удачного в целом дебюта, они довольно быстро охватили многие другие сферы интерпретации теории государства, принимая подчас гипертрофированные формы. Одной из первых «жертв» гипертрофированного подхода стали сначала древние греки и римляне, а затем Византия и многие народы древнего Востока, ретроспективно утратившие (в виртуальном плане, конечно) свою политическую традицию и государственность. «В отсутствие абстрактного института государства, - утверждает, например, израильский историк М. ван Кревельд, характеризуя византийские и древнекитайские имперские методы управления, -вся структура представляла собой фактически гигантскую систему вымогательства, в рамках которой император вместе со своими слугами, каким бы ни был их точный статус „стригли" все остальное население... империи и феодальные общества... не знали различия между „правительственной властью" и „собственностью", или, по крайней мере, это различие не было четким. Это означает, что „политической" власти в собственном смысле этого слова не существовало, и, конечно, не было и соответствующего термина»3. Точно также древние греки и римляне, вплотную приблизившись к разделению власти и собственности, оказались неспособными к созданию «абстрактного института государства».
Следующим шагом в теоретическом преодолении традиционных исторических мифов можно считать появление на рубеже XX-XXI вв. принципиально новых типологий государств, в которых обозначенная выше дихотомия не играет принципиальной роли и до определенной степени может считаться частично «преодоленной». Возникает вопрос - чем именно обусловлена столь радикальная трансформация политической аргументации, интенсивно развивавшаяся в западной политической общественной мысли на протяжении долгих столетий?
Сравнительная характеристика различных политических систем и типов политической культуры, например, исламской и христианской, в историческом плане уже давно олицетворяющих дихотомию Восток-Запад и по этой причине обладающих полярными характеристиками, нередко наталкивается на серьезные методологические трудности при разработке научных классификаций и типологий государств. Весьма распространенный в научной литературе подход, согласно которому разделение политических структур на два типа - западные и восточные связано с рождением феномена греческой полисной культуры, в то время как в доантичный период западные и восточные политические структуры были идентичны, нередко имеет несколько ретроспективный и идеологический оттенок. Сторонники такого подхода, в частности, далеко не всегда учитывают тот немаловажный факт, что в различные исторические эпохи установление политической гегемонии «западных» государств над центрами традиционных восточных цивилизаций и, наоборот, успешная экспансия восточных народов на Запад приводили, как правило, к синкретизму культурных традиций и формированию соответствующих моделей госу-
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
195
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
дарственного управления. Так, например, завоевание Востока Александром Македонским имело следствием крах полисной государственности, олицетворявшей «западный путь» развития, и возникновение эллинистических государств, типологически весьма схожих с традиционными восточными деспотиями. Завоевание татаро-монголами русских княжеств - наследников Киевской Руси в исторической перспективе знаменовало перенесение на русскую почву традиций деспотической восточной государственности, которые не только продолжали усиливаться после перехода завоевателей в ислам, но благополучно сохранялись и после свержения татарского ига.
На наш взгляд, нельзя также забывать о том, что бросающиеся в глаза черты, характерные для исламских государств со времени их возникновения и до наших дней также уходят своими корнями в эпохи, способствовавшие синкретизму западных и восточных традиций. Когда мы сталкиваемся с рассуждениями современных исследователей о том, что «в исламе господствует идея теократического общества, в котором государство имеет значение лишь как служитель установленной религии, поэтому „исламское государство" выполняет функцию проводника божественных законов и его главная цель - защита и сохранение веры»4, мы должны ясно отдавать себе отчет не только в том, что, по крайней мере, в идеологическом плане аналогичные теократические принципы господствовали в Западной Европе в период расцвета средневековой культуры (XI-XIII вв.), но и в том, что, в определенном смысле, средневековые исламская и христианская культуры продолжали развивать традиции древневосточных теократий. В XIX и XX вв. именно их преодоление в ряде исламских государств стало одним из самых важных критериев перехода на путь радикальной модернизации общества. Так, например, в Османской империи на рубеже XIX-XX вв. «ислам одними рассматривался как жизненная необходимость для выживания империи, а другими - как непреодолимое препятствие на пути прогресса»5.
Все эти моменты так или иначе нашли отражение в типологии, разработанной в книге Д. Норта, Д. Уоллиса и Б. Вайнгаста «Насилие и социальные порядки», которая вследствие универсального характера и радикализма теоретических построений оказала и продолжает оказывать влияние практически на все современные гуманитарные дисциплины. Американские ученые выделяют две основные модели социальных порядков - естественное государство и общество открытого доступа, в рамках которых в многообразных обществах в различные исторические эпохи функционируют политические институты, структурирующие отношения людей и их организации в процессе создания политической, экономической, религиозной и военной власти. Обе модели были порождены двумя великими революциями - «неолитической, сельскохозяйственной, урбанистической, или первой экономической» и «второй социальной революцией» - промышленной и современной. В ходе первой революции произошел переход от примитивного порядка малых
196
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
социальных групп охотников и собирателей к порядку ограниченного доступа, или естественному государству, «решившего проблему» насилия путем создания «господствующей коалиции», ограничившей доступ к ценным ресурсам - земле, труду и капиталу над «такими ценными видами деятельности как торговля, религия и образование, - предоставляя его только элитам». Естественное государство «естественно, поскольку на протяжении почти всех последних десяти тысяч лет для общества, состоящего более, чем из нескольких сотен человек, оно фактически стало единственной формой устройства, которое в состоянии обеспечивать материальный порядок и управлять насилием. Естественные государства включают широкое разнообразие обществ, но мы далеки от того, чтобы предположить, что все они одинаковы. Месопотамия III тысячелетия до н. э., Британия при Тюдорах и современная Россия при Путине - естественные государства, но общества в них очень разные»6.
В современном мире естественное государство является нормой, поскольку сегодня 85 % его населения живут в порядках ограниченного доступа. Соответственно «лишь 25 стран и 15 % населения всего земного шара живут сегодня в обществах открытого доступа». Его отличительными характеристиками являются: 1. верховенство права для элит; 2. постоянно существующие формы общественных и частных организаций, включая само государство; 3. консолидированный политический контроль над вооруженными силами. Кроме того, в порядках отрытого доступа «большие экономические организации концентрируются прежде всего на рынках и затрагивают политику лишь по касательной», в то время как «в естественных государствах все крупные экономические организации являются политическими»7.
Логика рассуждений американских ученых с железной непреложностью подводит к выводу о том, что, помимо современной России, Британии при Тюдорах, и государств древнего Востока, к числу «естественных государств» следует отнести и все современные развивающиеся страны, включая, разумеется, и исламские государства.
На наш взгляд, несомненный научный интерес представляет сравнение типологии Д. Норта, Д. Уоллиса и Б. Вайнгаста с теми типологическими характеристиками политической культуры и государственности Востока, которые периодически появляются в отечественной и зарубежной научной литературе. Одна из последних попыток обобщить эти характеристики представлена, например, в работе «Восток и политика. Политические системы, политические культуры, политические процессы», изданной учеными МГИМО в 2011 г. под редакцией проф. А. Д. Воскресенского. По его мнению, специфика выявления определенных моделей «базисной идеологии в отношении различных типов политических систем и политических процессов», «хорошо определяется при анализе дихотомического типа (Запад/Вос-ток), хотя само дихотомическое противопоставление такого типа имеет в основном
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
197
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
аналитический и частично интуитивно-прикладной смыслы»8. А. Д. Воскресенский выделяет два основных подхода, наметившиеся в отечественной и западной науке. В соответствии с первым подходом, в классическом виде представленным в книге Д. Ландеса «Богатство и нищета наций» и работе Л. С. Васильева «История Востока»,
доантичные западные и восточные политические структуры были идентичны. Начиная с античности, произошло разделение политических структур на два типа: западные и восточные. В обществах западного типа:
- структурирующий характер имеют рыночно-собственнические отношения;
- доминирует товарное производство;
- отсутствует централизованная власть;
соответственно, вначале существовало демократическое самоуправление общины, впоследствии переросшее в структуру, которая в сегодняшних западных обществах получила название «гражданское общество»9.
В обществах второго типа - восточных - не было господствующей роли частной собственности, а доминировала общественная и государственная собственность...
В восточных обществах не было норм, которые защищали частнособственнические отношения (Римское право), там превалировала государственно-общинная форма ведения хозяйства, и государство в силу этого доминировало над обществом, а не наоборот. На Западе двигателем новаций, в том числе и политических, является индивид, который был гражданином-собственником, а на Востоке - община, которая принимала только то, что соответствовало нормам общинно/корпоративной этики или традиции, коллективному, а не индивидуальному/индивидуалистическо-му опыту. В соответствии с объяснениями такого рода становилось понятно, почему восточные общества не становятся демократиями западного типа, и что нужно сделать, чтобы они таковыми стали10.
Главной особенностью второго «альтернативного» подхода, возникшего в политической науке в последнее десятилетие, является гораздо менее ригористичное истолкование дихотомии Восток/Запад и признание того, что многие характеристики, обычно приписываемые западной культуре, включая плюрализм, разделения властей, гарантии прав меньшинства и даже толерантность и ориентация на принципы «открытого общества», в той или иной степени могут существовать и в «восточном политическом мире», но «они не являются главными» ”. Начиная с ХХ в. стал «происходить процесс как взаимовлияния, так и синтеза» западных и восточных принципов. «В то же время в некоторых областях, в первую очередь в политической культуре, а частично и в других (политическая система, экономика, менеджмент и др.), по определенным причинам синтеза и взаимовлияния не произошло, либо они начали происходить только в самое последнее время»12.
198
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
Совершенно очевидно, что оба обозначенных А. Д. Воскресенским подхода ни в малейшей степени не могут поколебать типологии Д. Норта, Д. Уоллиса и Б. Вайн-гаста. Их сравнение может быть важным только в одном отношении, а именно, - для ответа на следующие вопросы:
1. Какие условия и предпосылки необходимо создать для перехода восточных обществ к новому типу общества открытого доступа?
2. Какие именно восточные общества стремятся на осознанном рационально уровне трансформировать себя в соответствии с принципами последнего?
До известной степени, ответ на обозначенные выше вопросы можно получить, рассмотрев более внимательно те характеристики исламских государств, которые представлены в работе «классика» первого подхода проф. Л. С. Васильева и которые в некоторых аспектах составляют контраст аналитическим подходам ученых из МГИМО, сформулированным почти через четверть века после выхода в свет его книги «История Востока».
Концептуальные основания разработанной Л. С. Васильевым теоретической схемы основаны на сравнении двух основных моделей эволюции современных исламских государств - модели «энергичной трансформации, европеизации и модернизации традиционных исламских стран» (Турция, Египет) и второй «традиционалистской модели»13 - с теми исходными импульсами, которые ислам как мировая религия изначально придавал всем без исключения общественным группам, структурам и индивидам, находящимся под его влиянием. В частности, жесткость нормативных принципов шариата, до сих пор составляющих доктринальную основу исламской государственности, российский ученый рассматривает как следствие тех реальных препятствий, которые помешали исламу «выгодно и умело распорядиться... богатым наследием», доставшимся ему как от древневосточных цивилизаций, так и от греко-античного мира14. «Хорошо известно, - отмечает Л. С. Васильев, - что многое из высших достижений арабской культуры на рубеже I-II тысячелетий охотнее заимствовали европейцы (включая арабские переводы античных авторов), чем сами арабы. Что же касается арабов - разумеется, той части их, которая была причастна к грамоте и получала образование, - то они были более склонны, не вдаваясь в глубины индивидуальных поисков, ориентироваться главным образом на жесткую религиозную догму ислама, на сформулированные им принципы жизни. Религиозные догматы ислама до примитивности просты и весьма жестко фиксированы. Генеральная установка здесь - на покорность человека воле Аллаха, его по-средника-пророка и замещающих пророка лиц, от халифа либо святого шиитского имама до обладателей власти на местах. Приниженность конформной личности, всецело преданной воле Аллаха, фатализм и покорность судьбе - вот источники не только религиозного фанатизма, коим отличались и по сей день отличаются многие преданные вере войны ислама (федаи, фидаи, федаины), но и того самого поголовного рабства как принципа социальной структуры, о котором писали в свое
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
199
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
время Гегель и Маркс»15. Слабая защищенность индивида и даже корпораций и могущество и эффективность центральной власти, «опиравшейся на принцип власти-собственности, господство государственного аппарата и взимание в казну ренты-налога» - всегда являлись главными причинами консервации традиционалистских принципов в обществе и политике даже в пост-колониальную эпоху16. Именно поэтому в странах, развивающихся в рамках второй модели (к ним принадлежат Иран, Афганистан, Арабские Эмираты, Ливия), «традиционная исламская структура, как правило в ее наиболее примитивной форме, легко преодолевая все импульсы извне и как бы вообще не замечая, игнорируя их... воспроизводится в почти неизменном виде, независимо не только от силы того или иного государства, но даже и от уровня жизни»17. «И хотя обе модели демонстрируют незаурядную силу и консерватизм, все-таки различие между обеими моделями очень существенно. Первая соответствует общей норме, характерной для трансформации колоний в Африке, Индии, Юго-Восточной Азии. Вторая - выпадает из нормы, вне зависимости от того, насколько те или иные страны испытали на себе воздействие колониализма»18.
Приверженность исламскому традиционализму стала причиной не только краха попыток руководства СССР внедрить в ряде арабских стран сталинскую модель социализма. «Богатые нефтью Ливия и Иран использовали свои нефтедоллары для того, чтобы еще резче противопоставить неисламскому и особенно западному миру с его еврокапиталистическими стандартами свои, нарочито акцентированные исламские ценности с явно фундаменталистской окраской»19.
Нарисованная российским ученым картина состояния современного менталитета исламских народов, развивающихся в рамках «второй модели» составляет, например, разительный контраст по сравнению с «установками сознания», характерными для менталитета древних народов Ближнего и Среднего Востока. В древности многие общества с традиционно деспотическим правлением нередко демонстрировали в области религии, культуры и политики такую степень толерантности, которой «общества, взращенные христианской, либеральной и либерально-демократической традицией» достигли только после второй мировой войны. «Важная особенность древних религий, - отмечает российский историк М. А. Дандамаев, -заключалась в том, что они не были догматическими и нетерпимыми по отношению к верованиям других народов. Представители различных народов жили бок о бок, вступали в деловые отношения друг с другом и заключали смешанные браки. Древности было чуждо враждебное отношение к обычаям, традициям и культуре соседних и дальних народов. Для древнего Востока была характерна полная свобода вероисповедания, причиной которой были не политические мотивы, а отсутствие понятия о ложной вере, каких-либо формах ереси. В силу указанных причин древний Восток в отличие от более поздних периодов не знал крестовых походов с целью распространения какой-либо религии»20.
200
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
Таким образом, по трудно объяснимому «капризу истории» традиции и культура ряда древневосточных обществ вполне могли бы измеряться в соответствии с критериями функционирования толерантной либеральной политической системы, в то время как, например, фундаментализм американских неоконсерваторов («неоконов»), развязавших в конце XX в. войну против Ирака, имеет одновекторную направленность с фундаментализмом исламских экстремистов.
Конечный вывод Л. С. Васильева состоит в том, что по сравнению с Индией, Китаем, Японией и странами Юго-Восточной Азии, далеко продвинувшимися по пути модернизации западного типа, большинство исламских государств далее всего отстоят от западных стандартов, четко акцентируя «принципиальное несходство Востока с Европой»21. «Мир ислама в некотором смысле наиболее гармонично ложится на самые отсталые структуры... Но мало сказать, что мир ислама как религиозно-цивилизационный фундамент в наибольшей степени соответствует отсталым структурам. Он в наибольшей мере консервативен, обладает наивысшей инерцией и в наименьшей степени поддается внутренней трансформации»22.
Приведенные выше образцы анализа свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что дихотомия Восток-Запад, несмотря на неоднократные попытки ее преодоления в теории и на практике, по-прежнему не только занимает весьма существенное место в науке, но и обладает значительным «эвристическим потенциалом». На ее постоянное воспроизведение в общественном сознании в равной степени влияют и систематические обострения кризисной ситуации на Ближнем Востоке, и экономические кризисы, сотрясающие Запад и способствующие отчетливо обознавшейся еще в 1970-е гг. эрозии демократических институтов. Перспективы ее эволюции, равно как и политические и социальные последствия ее укоренения «по обе стороны баррикад» в настоящее время невозможно предвидеть.
Примечания
1 Шмитт К. Государство и политическая форма. М.: Высш. шк. экономики, 2010. С. 74-75.
2 Хайек Ф. Капитализм и историки. Челябинск: Социум, 2012. С. 7-8.
3 Кревельд М. ван. Расцвет и упадок государства. М.: ИРИСЭН, 2006. С. 64, 37.
4 Кирабаев Н. С. Социальная философия мусульманского Востока, эпоха средневековья. М.: Изд-во Ун-та дружбы народов, 1987. С. 49.
5 Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI в. до наших дней. М.: Европа, 2007. С. 238.
6 Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки: концепт. рамки для интерпретации письм. истории человечества. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2011. С. 40, 82-84.
7 Ливен Д. Указ. соч. С. 238.
8 Восток и политика: полит. системы, полит. культуры, полит. процессы / под ред. А. Д. Воскресенского. М.: Аспект Пресс, 2011. С. 25-26.
9 Там же. С. 26.
10 Там же. С. 26-27.
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
201
Раздел VIII. Политическая и правовая культура
11 Там же. С. 30-31.
12 Там же. С. 34.
13 Васильев Л. С. История Востока. М.: Высш. шк., 1993. Т. 2. С. 194-195.
14 Там же. С. 182-183.
15 Там же. С. 183-184.
16 Там же. С. 185.
17 Там же. С. 194.
18 Там же. С. 195.
19 Там же. С. 444.
20 Дандамаев М. А. Государство, религия и экономика в древней Передней Азии: характер. особенности // Государство и социальные структуры на древнем Востоке / отв. ред. М. А. Дандамаев. М.: Наука, 1989. С. 9, 11.
21 Васильев Л. С. Указ. соч. Т. 2. С. 442.
22 Там же.
202
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
