CC BY
271
УДК 821.161.1.09"19"
Смирнов Кирилл Валентинович
Вологодский государственный университет [email protected]
ДИХОТОМИЯ ДОБРА И ЗЛА В РОМАНЕ «ОБЛОМОВ» И.А. ГОНЧАРОВА
В данной статье рассматриваются образы Михея Андреевича Тарантьева и Андрея Штольца, героев романа Гончарова «Обломов», как противоречивые, не допускающие однозначную трактовку. Герои сравниваются не только на контекстуальном уровне, но и с позиции соответствующих им архетипов. Образу Штольца и его роли в романе соответствует архетип духа. Юнг выделяет несколько отличительных черт этого архетипа: во-первых, он появляется в ситуации, когда необходима помощь и понимание; во-вторых, это потустороннее начало в герое. И действительно, Штольц появляется в тот самый момент, когда Обломову необходима помощь. Но помощь Штольца не на словах, а на деле. И этим он отличается от Тарантьева. Тарантьев воплощает в себе архетип триксте-ра. Как отличительные черты данного архетипа Юнг выделяет бессознательность и несовершенство. Тарантьев великолепен на словах, но на деле он не может ничего. При этом он подвержен корысти. Вынашивая план обмана Обломова, Тарантьев отправляет Илью Ильича на Выборгскую сторону и тем самым невольно становится «благодетелем». Задумывая махинацию, Тарантьев бессознательно внес в жизнь Обломова и Агафьи Матвеевны счастье взаимной любви. Противопоставляя героев, Гончаров одновременно стремился показать и их близость. Так же как и Тарантьев, Штольц является человеком не типичным. Если Тарантьев, сам не осознавая этого, нигилист по образу жизни, то Штольц - уникальное явление, так как максимально приближен к совершенству. Связь идейной основы и архетипического контекста, взаимодополняемость персонажей и их роль в художественной реальности романа будет предметом рассмотрения в настоящей статье.
Ключевые слова: И.А. Гончаров, роман «Обломов», архетип, трикстер, дух, нигилизм, слово и дело, бессознательное, контекст.
Рассуждая о специфике своего творчества, И.А. Гончаров отмечал: «Истинное произведение искусства может изображать только устоявшуюся жизнь в каком-нибудь образе, в физиономии, чтобы и самые люди повторились в многочисленных типах под влиянием тех или других начал, порядков, воспитания, чтобы явился какой-нибудь постоянный и определенный образ формы жизни и чтобы люди этой формы явились в множестве видов или экземпляров с известными правилами, привычками» [3, т. 8, с. 212-213]. Стремление к типизации создаваемых образов при учете их непосредственных индивидуальных особенностей в идейно-композиционной структуре романа определило специфическую литературную модель творчества Гончарова, названную впоследствии исследователем творчества писателя О.Г. Постновым «объективным творчеством» [9].
Использование наследия мировой литературы позволило писателю воплотить в образах своих героев не только определенные человеческие типы, но и закрепить их специфику в элементах художественной действительности. Так, любимый Обломовым халат «оберегал» его от мирских сует; ту же функцию отстранения играют завешенные шторами окна, затянутое пробуждение героя и т.д. Немаловажны и подмеченные В.И. Недзвецким пространственные ориентиры: в первой части романа герой поднимается вверх, во второй - опускается все ниже [7, с. 56-57]. Таким образом, мы вправе говорить об идейных подтекстах, скрытых не только в образах центральных героев - Обломова, Штольца, Агафьи Пшеницыной и Ольги Ильинской, но и во всех других композиционно значимых персонажах романа.
Одним из таких героев является Михей Андреевич Тарантьев. Как правило, этот герой всегда
остается в тени более именитых, отчего его общая композиционная роль сводится к формальной: творить зло ради своей выгоды. Но герой не так однозначен: одному лишь описанию внешности и мировоззрения героя отводится несколько страниц. Причем внешность Тарантьева отнюдь не обыденна и проста: «Беглый взгляд на этого человека рождал идею о чем-то грубом и неопрятном. Видно было, что он не гонится за изяществом костюма»; «Тарантьев смотрел на все угрюмо, с полупрезрением, с явным недоброжелательством ко всему окружающему, готовый бранить все и всех на свете, как будто какой-нибудь обиженный несправедливостью и непризнанный в каком-то достоинстве, наконец как гонимый судьбою сильный характер, который недобровольно, неуныло покорился ей» [4, с. 38-39]. Подробно проработанные автором черты характера выделяют образ Таран-тьева как особый тип из всех прочих гостей Ильи Ильича. (Для сравнения отметим, что описанию внешности Волкова отводится лишь четыре предложения.)
Итак, Тарантьев отличен своей неопрятностью и грубостью по отношению ко всему его окружающему. Он противопоставлен миру как осознанно чуждый ему элемент. Отрицание всего сущего позволяет причислить героя к разряду нигилистов. Причем сам Тарантьев вряд ли это осознает, но в контексте его внешности и поступков он вполне может быть его представителем. Нигилизм как неотъемлемая часть русской культуры в литературе наиболее емко проиллюстрирована образом Евгения Васильевича Базарова. Неудивительно, что сходство Тарантьева и Базарова, нигилистов (первого - бессознательного, второго - идейного), отчетливо просматривается в описании их внешно-
© Смирнов К.В., 2015
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 3. 2015
71
сти. Вслед за неопрятностью Тарантьева уместно сказать и о внешности Базарова: «Николай Петрович быстро обернулся и, подойдя к человеку высокого роста в длинном балахоне с кистями, только что вылезшему из тарантаса, крепко стиснул его обнаженную красную руку, которую тот не сразу ему подал» [10, т. 3, с. 171]. Базаров уже здесь заявлен как особенный, чуждый окружающему миру (прибывает в Марьино из далекого Петербурга) человек. Сходство героев дополнено и их внутренними характеристиками: «Тарантьев был ума бойкого и хитрого» [4, с. 39], в то время как применительно к Базарову И.С. Тургенев отмечает: «Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум»[10, т. 3, с. 171]. Мы не беремся утверждать, что Гончаров воспользовался идеями Тургенева, или Тургенев - идеями Гончарова. Наиболее вероятной является близость Гончарова идеям своего любимого учителя Н.И. На-деждина, который задолго до публикации романов напечатал в «Телескопе» «Сцену из литературного балагана» (как критик сам ее называл), посвященную нигилизму в России: «Сонмище нигилистов». Надеждин создает образ некоего Чадского (по модели знаменитого героя комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»), язык которого «состоял из пестрого маскарада греческих и латинских ученых терминов, перешедших сквозь седмерицею разженную пещь южно-европейского произношения и одетых наконец в грубые сермяки русских северных форм и окончаний» [6, с. 818]. Символично, что Тарантьев также знаком с латынью: «Способный от природы мальчик в три года прошел латынскую грамматику и синтаксис и начал было разбирать Корнелия Непота...» [4, с. 40]. Связующим элементом служит сближение Чадского и Тарантьева как знатоков латинского языка. Данность эта лишь подтверждает близость Тарантьева нигилистам. Таким образом, Надеждин еще в 1829 году отмечал специфику нигилистического миропонимания и выделял их как особую, более чем значимую идеологическую формацию.
Необходимо заметить, что Надеждин в своей статье о нигилистах, возможно, стремился уязвить А.С. Пушкина [5]. Гончаров не мог не читать трудов своего любимого наставника, но при этом сохранял уважение к Пушкину. Однако предмет построения образа Тарантьева, взятый из статьи Надеждина, к Пушкину отношения никакого не имел. Нигилизм стал основополагающим элементом построения целостной модели героя, который, в соответствии с архитектоникой романа, выглядел комичным в сравнении со Штольцем, а невоспитанность которого, объединенная с глупой хитростью, и вовсе выделяла его как оппозицию всему
серьезному. Но одно обособление героя как постороннего не соответствовало принципам Гончарова. У него уже был Штольц - герой не просто противоположный Обломову, но еще и изначально заявленный как особый. Причем избыточное наделение деятельным началом Штольца и так вызвало волну критики в адрес Гончарова в нарушении главного -реалистических традиций (особенно это касается статьи Н.Д. Ахшарумова [1]). Второй похожий герой в рамках «объективного творчества» [8] был просто невозможен. Именно поэтому Гончаров вводит его в разряд гостей - тех, кто из «мира там», периферийного пространства, по В.Н. Топорову [9, с. 399]. «Мир там» - мир Петербурга, находящийся за завешенным окном квартиры на Гороховой улице. «Мир здесь» - исключительное пространство Обломова, в котором нет места суете. Попытки заманить Обломова в реальность Петербурга («мир там»), контекстуально представленной празднествами в Екатерингофе, заканчиваются неудачами. Нагнетание эмоциональной обстановки, выраженное следующими один за другим отказами гостям, заканчивается появлением Тарантьева. Грубость, неопрятность, неприкрытая корысть ставят «отрицательное» начало героя в абсолют, объединяя стремления всех прочих гостей - разрушить иллюзорный мир Обломова (выманив из «мира здесь» в «мир там»), - но теперь этот позыв дополняется грубостью и агрессией. Впоследствии Штольц довольно легко разгадает хитрый план Тарантьева и не позволит тому обмануть Илью Ильича (уже после переезда на Выборгскую сторону). К тому же Штольц без труда разоблачит обломовского старосту, в то время как Тарантьев мог это сделать только на словах. Противопоставленный Обломову Штольц, как деятельное начало, противопоставлен и Тарантьеву как начало созидающее. Подобное противопоставление можно рассматривать также и как оппозицию «зло - добро», но лишь с одним уточнением: как бы ни был страшен в своих намерениях Тарантьев, именно он порекомендовал Об-ломову переехать в дом вдовы коллежского секретаря, где Илья Ильич обрел не только искомый идеал жизни, но и женщину своей мечты. Таким образом, Тарантьева можно характеризовать не только как обособленный тип, который врывается в квартиру Обломова. Противоречивость героя сближает его с архетипом трикстера, совершающего странные (иногда благие, иногда порочные) действия.
К.Г. Юнг выделяет следующие черты трикстера:
1. Несовершенство. Трикстер несовершенен, так как находится в двух положениях одновременно - человеческое и животное начала в равной степени сосуществуют внутри его. «Трикстер - предтеча Спасителя, и подобно последнему является Богом, человеком и животным в одном лице. Он -и нечеловек, и сверхчеловек, и животное, и божественное существо, главный и наиболее пугающий
72
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова «jij- № 3, 2015
признак которого - его бессознательное. По этой причине его покидают товарищи (очевидно, люди), что, по-видимому, указывает на отставание его уровня сознания от их» [12, с. 347].
2. Бессознательность. Трикстер с одинаковым успехом может творить как добро, так и зло. «В своих наиболее отчетливых проявлениях он предстает как верное отражение абсолютно недифференцированного человеческого сознания, соответствующего душе, которая едва поднялась над уровнем животного» [12, с. 343].
3. Обособленность. «Трикстер представлен противотенденциями бессознательного, а в некоторых случаях - своего рода второй личностью более низкого и неразвитого характера» [12, с. 345].
Едва Тарантьев появляется в квартире Обло-мова, в поведении его тотчас проявляется что-то дикое, перечащее представлениям о культуре. Для начала он попытался силой поднять с постели Обломова. Немного погодя, хотел ударить проходящего мимо Захара. Каждая реплика Тарантье-ва пропитана грубостью и неуважением ко всему миру. Тарантьев называет Захара образиной, через несколько мгновений некоего Василия Николаевича - свиньей. Ложь его слишком проста даже для наивной души Обломова: глупо думать, что он вернет взятые деньги. Символично, что Обломов сам указывает на звериное начало своего гостя: «А вы заведите-ка прежде своего Захара, да и лайтесь тогда!» [4, с. 43]. В этом проявляется первая черта архетипа трикстера - несовершенство. Герой выпадает из ряда гостей, заявляя себя как особенного («Дай-ко мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то» [4, с. 50]). К тому же он отличен от гостей не только своей всеподавляющей грубостью, но и неприкрытой корыстью во всем: даже сюртук ему нужен так просто, без каких-либо намеков впоследствии вернуть его.
При всех негативных проявлениях, которыми наделен Тарантьев, сквозь его неугомонную болтовню проскакивают и толковые советы. Именно Тарантьев предложил Обломову отправиться в Об-ломовку, чтобы решить все возникшие проблемы на месте, либо написать туда письмо исправнику (впоследствии в Обломовку отправится Штольц). В этом проявляется вторая черта трикстера - бессознательность. Герой сам не осознает, что совершает благие поступки, думая, что творит зло ради своей наживы.
Как только речь заходит о Штольце, Тарантьев приходит в бешенство. («Тарантьев питал какое-то инстинктивное отвращение к иностранцам» [4, с. 51]). Здесь мы обнаруживаем третью черту, сближающую его с архетипом трикстера, - обособленность. Штольц, как герой более высокого порядка, во всех планах противопоставлен Тарантьеву. Если Тарантьев способен на поступок только на словах, Штольц подтверждает сказанное делами.
Тарантьев лишь намечает план действий: написать письмо старосте в деревню. Но когда Обломов попросил его об этом, Тарантьев тотчас отказался: «Я и в должности третий день не пишу: как сяду, так слеза из левого глаза и начнет бить» [4, с. 51].
Оппозиция Штольц - Тарантьев связана также и с немаловажной проблемой XIX века. Это проблема нигилизма. Противоречивость нигилизма осудил наставник Гончарова С.П. Шевырев. Философ, применительно к нигилистам, отмечал: «Одни говорят, что поэзия есть самобытное, ни от каких внешних обстоятельств независящее, безусловное творение человеческого духа» [11, с. 56]. Критике Шевырева подвергается также и материализм. О материалистическом воззрении на поэзию Ше-вырев пишет следующее: «...Поэзия есть верное подражание жизни, рабская копия с природы» [11, с. 56]. Как было замечено ранее, Тарантьев сближен с нигилистами не только внешне, но и идейно (на бессознательном уровне). Поэзия нигилистов, по Шевыреву, есть не что иное, как обособленность творца от прочего мира: поэт самобытен не внутри окружающего мира, а отстраненно от него. Внешняя неопрятность Тарантьева, выделение его из всех гостей Обломова в очередной раз дополняют нигилистический в своей основе образ, но одновременно и противопоставляют его другому герою - Штольцу.
Штольц появляется в романе в конце первой части. Внезапный переход из «райского сада» Об-ломовки в строгость немецких будней становится способом разрушения иллюзии. Именно появление Штольца поднимает Обломова с дивана, а впоследствии преображает его жизнь. «В конце первого акта или, лучше сказать, в начале второго, Обломову является Штольц - его Мефистофель» [1, с. 164], - иронично замечает Ахшарумов. Не случайной выглядит параллель, проведенная критиком. Разумеется, мы не будем приписывать Штольцу дьявольскую душу или корысть действий. Мефистофель здесь представлен как разрушитель, стимул, взрыв, способ подъема. Как Мефистофель, Штольц проникает в самое сердце Ильи Ильича, сражая его самолюбие упреками. Появление Штольца приводит к пробуждению Ильи Ильича, сближению его с Ольгой и стимулирует переезд на Выборгскую сторону. Далее следует счастливая жизнь в доме Агафьи Матвеевны Пшеницыной и. смерть.
Наиболее близким Штольцу архетипом является архетип духа. Разумеется, возникает вопрос: допустимо ли говорить о Штольце как трикстере? Ведь если Тарантьев несет в себе не только негативное, но и положительное начало, то отрицательными проявлениями наделен и Штольц, раз сравним с Мефистофелем? Если рассматривать Штольца как трикстера, автоматически утрачивается его сюжетно-композиционная роль. Штольц
как трикстер не реализует себя в романе в облике личности более низкого и неразвитого характера, чем Обломов. Поэтому, говоря о Штольце, следует, прежде всего, отталкиваться от архетипа духа. Основными функциями архетипа духа, как отмечал Юнг, являются:
1. Заполнение повествовательного пространства произведения с целью реализации себя через основного персонажа и мотивированием решения заявленной ранее проблемы. «Архетип духа в форме человека, домового или животного всегда проявляется в ситуации, когда появляется необходимость в прорицательности, понимании, добром совете, решительности, умении планировать, а своих собственных ресурсов для этого не хватает. Архетип компенсирует это состояние духовного дефицита содержанием, которое восполняет пробел» [12, с. 298].
2. Функция прозрения. В данном случае следует говорить о божественном явлении духа иногда даже не в антропоморфном обличии: как видение, как сон, как мотивирующая иллюзия и т.д. [12, с. 299-300].
Однако приписывание архетипу духа исключительно положительной роли, как было сказано выше, ошибочно. Очень часто архетип духа может иметь негативную окраску и сочетаться с хтониче-ской сущностью. Юнг, применительно к данному архетипу, замечает, что дух овладевает человеком, «и, представляясь в качестве добровольного объекта человеческих намерений, он сковывает свободу человека тысячами цепей точно так же, как это делает физический мир, становясь навязчивой идеей» [12, с. 295].
В момент знакомства со Штольцем Гончаров неоднократно акцентирует внимание на исключительной точности и системности во всех делах, приписывая это немецкому происхождению персонажа. Будто выстраивая машину, автор по деталям собирает образ Штольца: «Как в организме нет у него ничего личного, так и в нравственных отправлениях своей жизни он искал равновесия практических сторон с тонкими потребностями духа. Две стороны шли параллельно, перекрещиваясь и перевиваясь на пути, но никогда не запутываясь в тяжелые, неразрешаемые узлы. Он шел твердо, бодро; жил по бюджету, стараясь тратить каждый день как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем времени, труда, сил души и сердца» [4, с. 162].
Допустимо говорить о том, что Штольц появляется на сцене перед засыпанием Ильи Ильича. Это подтверждает бессознательное ожидание Обломо-вым потустороннего вмешательства извне, а также предполагающееся авторским замыслом ощущение неполноценности картины художественной реальности в связи с отсутствием побудительного элемента.
«Отчего же я такой?» [4, с. 97], - спрашивает себя Обломов.
«Поискав бесполезно враждебного начала, мешающего ему жить как следует, как живут "другие", он вздохнул, закрыл глаза, и через несколько минут дремота опять начала понемногу оковывать его чувства» [4, с. 98].
Необходимость ответов на поставленные вопросы, фактор «других» людей, абсолютных противоположностей Обломову, неминуемо очерчивает ту область, которой должен принадлежать еще лишь намеченный герой. Штольц появляется внезапно, будто из ниоткуда. Далее следует описание детства Штольца, в котором автор наглядно демонстрирует процесс конструирования персонажа и одновременно намечает ту роль, которая ему отводится. Вполне вероятно, что разговор Ильи Ильича со Штольцем можно смело сопоставить с монологом-размышлением.
«Ты посмотри: ни на ком здесь нет свежего, здорового лица» [4, с. 174], - восклицает Илья Ильич.
«Вон и у тебя лицо измято, а ты и не бегаешь, все лежишь» [4, с. 174], - говорит Штольц, будто умышленно провоцируя Обломова на исповедь о своей преднамеренной оторванности от мира и о том, есть ли смысл все менять.
«У одного забота: завтра в присутственное место зайти, дело пятый год тянется, противная сторона одолевает, и он пять лет носит одну мысль в голове, одно желание: сбить с ног другого и на его падении выстроить здание нового благосостояния» [4, с. 174-175], - говорит Илья Ильич, твердо уверенный в своей правоте.
Штольц живописно рассказывает Обломову об обломовщине, намечает пути избавления от нее; при этом вопрос о предрешенности бытия и «прожигании жизни вхолостую» остается открытым. Обломов сдается и принимается за перестройку устоев своего «Я». Таким образом, Штольц появляется на Гороховой улице с определенными установками: привнести динамику в сюжет и актуализировать поставленные Обломовым проблемы на фоне петербургской общественности. В данном случае уместно говорить о заполнении образом Штольца повествовательного пространства произведения с побуждением Обломо-ва к действию и мотивированием поиска ответа на вопрос: что такое обломовщина?
Помимо этого, Обломов склоняется перед речами Штольца и признает свою слабость и слабость своих жизненных идеалов. Принимая труд как образец, содержание, стихию и цель жизни, как основу всего сущего, Обломов прозревает и берется за перо. Главные функции, заложенные в архетипе духа, нашли свое воплощение в диалоге Штольца и Обломова, а также сполна реализовали себя на уровне контекстуальном. Иначе говоря, камень тронулся и не спеша покатился под откос, а верный Сизиф опрометью бросился за ним следом.
74
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 3, 2015
При всех достоинствах Штольц оказался не идеальным героем. С одной стороны, все поступки Штольца направлены на спасение души Обло-мова, «уснувшей» в своей бездеятельности. Для этого герой сначала знакомит Обломова с Ольгой, чтобы зародить в душе друга спасительное чувство любви. После разрыва Ольги и Обломова Штольц благородно выслушивает девушку, поддерживая ее в тяжелый момент жизни. Однако утонченное отношение к женщине преображается в жест неуважения: из благородного Штольца Андрей Иванович превращается в овеянного гордыней Штольца. В диалоге с Обломовым он говорит об Агафье Матвеевне не как о женщине, а, прежде всего, как о представительнице определенного сословия.
Все то время, которое Штольц находился в доме Агафьи Пшеницыной, из уст Андрея Ивановича звучат неуважительные к хозяйке интонации, грубые слова, доходящие до открытого оскорбления: «Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь! - настаивал Штольц строго, почти повелительно» [4, с. 484]. Мефистофель, которого в образе Штольца увидел Ахшарумов, предстает во всей полноте. Герой Гете, в момент положения Фауста в гроб, произносит следующие слова: «Смерть на руку уже не так скора, / Сражает не ударом топора. / Застынет труп, его б уж класть в гробницу, / Ан смотришь, ожил он и шевелится (Производит странные, за-клинательные движения, словно отдает приказания)» [2, т. 2, с. 425]. Повелительность в тоне обоих героев сближает их: Мефистофель хочет завладеть душой Фауста, Штольц - пытается навязать Обло-мову счастье в своем понимании, забывая о том, что Обломов может думать иначе. И тот, и другой в основе своей навязывают свою волю, исключая свободу.
Фактически данная аналогия есть отображение теневой стороны образа Штольца. Несомненно, Штольц, как целостный образ, наделен и положительными чертами (деятельный, творческий в поступках, продуктивный, ясный рассудок и т.д.), что лишь подтверждает высочайший уровень мастерства Гончарова.
Противоречивость характеризует Штольца не только как нетипичного в контексте романа героя, но и актуализирует в нем принцип самоорганизации и разрушения одновременно. А это сближает его с Мефистофелем. Именно об этом говорил Гончаров, отмечая, что Штольцев пока еще мало.
Нетипичность сближает Штольца с Тарантье-вым, который, как было сказано ранее, также обособлен в своей нигилистической направленности и трикстеровском обличии. Материализм, как идейная концепция в интерпретации Шевырева, всецело реализует себя в образе Штольца. Штольц -часть огромного капиталистического механизма, формирующегося в середине столетия. Он дея-
телен в основе своей, но как индивидуальность весьма бледен [1] (о чем замечал Ахшарумов). Он скуп на эмоции, в отличие от Обломова, не способен любить Ольгу так, как любил ее Илья Ильич. В конце концов, о личности Штольца и его жизни мы узнаем только применительно к случаям, происходящим с Обломовым, что лишает Андрея Ивановича права на цельность, а следовательно, и идеальность.
Итак, трикстер, реализующийся в образе Таран-тьева за счет своих бессознательных проявлений, противопоставлен духу, представленному образом Штольца как носителя положительных проявлений. Оба героя показаны на фоне жизни Обломова и зависимы от него, что подтверждается неспособностью их действовать в романе самостоятельно (обособленно от Обломова). Противопоставление героев дополнено и концептуально. Через образ Тарантьева Гончаров осуждает нигилизм, в свою очередь через Штольца - признает несовершенство материализма, о котором говорил Шевырев. Подготовительный этап появления Тарантьева (гости Обломова) закрепляет за ним теневые характеристики, близкие архетипу трикстера. Штольц же, за счет своего немецкого происхождения, обособляется от общества Петербурга и предстает как герой из мира «там» («периферийное пространство», по В.Н. Топорову), реализуя архетип духа. Таки образом, оппозиция «добро-зло» обретает свое художественное оформление, актуализированное соответствующими ей сюжетной организацией и идейной концепцией.
Библиографический список
1. Ахшарумов Н.Д. «Обломов». Роман Гончарова // Роман И.А. Гончарова «Обломов» в русской критике: сб. статей / сост., авт. вступ. статьи и ком-мент. М.В. Отрадин. - Л.: Изд-во Ленингр. унт-та, 1991. - 304 с.
2. Гете И.В. Фауст. // Гете И.В. Собр. соч.: в 12 т. - Т. 2. - М.: Худож. лит., 1976. - 510 с.
3. Гончаров И. А. Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв» // Гончаров И.А. Собр. соч.: в 8 т. -Т. 8. - М.: Гослитиздат, 1955. - 576 с.
4. Гончаров И.А. Обломов: роман в четырех частях / статья и прим. А.Г. Гродецкой. - СПб.: Издательство «Пушкинский дом», 2012. - 640 с.
5. Гроссман Л.П. Пушкин. - М.: Астрель, 2012. - 544 с.
6. Надеждин Н.И. Сонмище нигилистов (сцена из литературного балагана) // Надеждин Н.И. Сочинения: в 2 т. - Т. I: Эстетика. Т. II: Философия / под ред. З.А. Каменского. - СПб.: Издательство РХГИ, 2000. - 976 с.
7. Недзвецкий В.А. Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту: учеб. пособие. -М.: Издательство Московского университета, 2010. - 224 с.
8. Постнов О.Г. Эстетика И.А. Гончарова. -Новосибирск: Наука. Сибирское издательско-по-лиграфическое и книготорговое предприятие РАН, 1997. - 240 с.
9. Топоров В.Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаическими схемами мифологического мышления («Преступление и наказание») / Топоров В.Н. Петербургский текст. - М.: Наука, 2009. - 820 с.
10. Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Собр. соч.: в 12 т. - Т. 3. - М.: Гослитиздат, 1954. - 414 с.
11. Шевырев С.П. Заключительные выводы // Шевырев С.П. История поэзии: Древняя Индия, Израиль, Греция, Рим, Европа Нового времени. -М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011. - 424 с.
12. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов. -Киев: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996. - 384 с.
УДК 821.161.1.09"19"
Виноградов Андрей Александрович
кандидат филологических наук Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
«ОЧЕРКИ ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ» А.Н. ОСТРОВСКОГО: ФОРМИРОВАНИЕ ЗАМЫСЛА1
(Статья первая)
Как известно, А.Н. Островский начал свою творческую деятельность в 1843 году. Первый рассказ был посвящён обычным жителям Замоскворечья. В период с 1843 по 1847 годы писатель создаёт несколько произведений на ту же тему. Существует профессиональное мнение, что всё это время автор работал над очерком «Записки замоскворецкого жителя» (1847). Однако детальный анализ ранних произведений позволяет предположить, что до «Записок...» существовало несколько рассказов под общим названием: «Очерки Замоскворечья».
Судя по первым записям, Островский хотел написать большое произведение, выходящее за рамки рассказа. Не случайно отличительной чертой этого цикла является эпическое изображение событий: «Две биографии», «Замоскворечье в праздник». Однако ни одно из этих произведений не было завершено. Стиль Островского только формируется: писатель экспериментирует с формой и содержанием, пробует свои силы в копировании литературной манеры разных известных писателей. В результате творческого поиска автор постепенно отходит от прозаического описания в сторону драматического действия. Всё написанное прежде трансформируется частью в небольшой очерк «Записки замоскворецкого жителя», а частью в черновики для будущих пьес.
В статье используются архивные материалы, многие из которых до сих пор неизвестны широкому кругу читателей. Это первая часть статьи о цикле рассказов Островского под названием «Очерки Замоскворечья».
Ключевые слова: А.Н. Островский, автор, рассказчик, точка зрения, стиль, жанр, типологические параллели, очерк.
Очерк А.Н. Островского «Записки замоскворецкого жителя» (далее - «Записки...») впервые был опубликован в июне 1847 года в газете «Московский городской листок» без подписи автора. В состав «Записок.» входило два рассказа: «К читателям» и «Иван Ерофеич». При публикации в газете очерк был разделён на три условные части: 1) «К читателям» - до слов: «моё дело сторона» (3 июня); 2) «Рассказ Ивана Яковлевича» - до слов: «за младшего помощника столоначальника» (4 июня); 3) «Так вот-с...» - до фразы: «третья шинель у баса» (5 июня). При жизни драматурга «Записки.» не переиздавались.
В 1924 году М.Д. Беляев обнаружил новые материалы, связанные с этой публикацией: [Замоскворечье в праздник] (черновой набросок), [Введение] (черновой набросок), «К читателям» (черновой автограф), «Две биографии» (черновой автограф). В 1948 г. Л.М. Лотман опубликовала другую часть автографов на ту же тему: «Тетрадь 1-ая», [Предисловие] (черновой набросок), «Замоскворечье в праздник» (черновой автограф), «Кузьма Самсоныч» (черновой автограф). В отделе рукописей ИРЛИ замоскворецкие очерки оказались разведены по трём единицам хранения: №1, №2,
№5 (ИРЛИ. Ф. 218. Оп. 1). Автографы, входящие в папки №1 и №5 были обнаружены М.Д. Беляевым; рукописи, найденные Л.М. Лотман, составили папку №2. Пагинация черновых набросков не является авторской. Листы найденных рукописей нередко скомпонованы в случайном порядке и в таком виде пронумерованы. Например, беловой автограф очерка «Записки замоскворецкого жителя» написан на первых 15-ти листах рукописи, а ЧА «Кузьма Самсоныч» на листах № 22-40. Несмотря на то что авторы снабдили найденные сочинения Островского комментариями, до сих пор нет специального текстологического исследования на этот счёт, что вызывает определённые трудности при изучении первых произведений драматурга.
Впервые в собрании сочинений А.Н. Островского очерки были представлены в 16-томном издании под редакцией А.В. Ревякина (1949-1952) под рубрикой «Художественные произведения»: «Записки замоскворецкого жителя» (в составе: «К читателям», «Иван Ерофеич»), <Биография Яши>, «Замоскворечье в праздник», «Кузьма Самсоныч» (Т. XIII). Редакция значительно сократила очерк «Две биографии» и присвоила полученному отрывку собственное название: <Биография Яши>.
76
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «¿1- № 3, 2015
© Виноградов А.А., 2015
