CC BY
22
И. Г. Страховская
Диффузионные процессы в современном культурном пространстве
«Тщетно, художник, ты мнишь, Что творений своих ты создатель!»
А. К. Толстой
"Всякое знание есть только подведение сущности жизни под законы разума" Л.Н. Толстой
Постулирование идеи, заключающейся в том, что характер человеческого мышления по своей природе и сути является художественно-литературным, легло в основу теории постструктурализма, где ключевой фигурой является Жак Деррида. Мир культуры рассматривается им как бесконечный текст, с неограниченным множеством интертекстуальных связей. Будучи преемником идей Ф. Ницше, 3. Фрейда, Хайдеггера, Деррида выработал установку на игровое отношение к слову и мысли, на то, что «ничего не существует вне текста», на децентрацию структуры, на отрицание возможности существования какого-либо первоначала, и принял концепцию «поэтического мышления».
Поэтическое мышление немыслимо без аллегории, без запечатления умозрительной, отвлеченной идеи в предметном образе. Но и всякий символ есть образ. «Принципиальным отличием символа от аллегории является то, что символ нельзя дешифровать простым усилием рассудка, он не отделим от структуры образа, не существует в качестве некой рациональной формулы, которую можно "вложить" в образ и затем извлечь из него. В науке и в искусстве символ по-разному проявляет себя. Для научной знаковой системы полисемия является помехой и часто осложняет положение дел, а в искусстве символ тем содержательнее, чем более многозначен».1
Эрнст Кассирер сделал понятие символа предельно широким, раскрывающим суть человека: «человек есть животное символическое». Эта идея ложится в основу труда Андрея Белого «Символизм как миропонимание», в котором он приводит слова Кассирера: «Язык, миф, религия, искусство,
наука суть «символические формы», посредством которых человек упорядочивает окружающий его хаос». Мысль не нова, ведь веком раньше Гете все формы природного и человеческого творчества трактовал как значащие и говорящие символы живого вечного становления.
Символы и символические отношения, как указывал Зигмунд Фрейд, могут переходить языковые границы. Область символики чрезвычайно обширна (мифы, сказки, народные поговорки и песни, общепринятые словоупотребления и поэтическая фантазия).2
Символы имеют естественное, спонтанное происхождение. Они не изобретаются, а возникают. Карл Юнг в книге «Архетип и символ» говорит, что символы возникают в самых разнообразных психических проявлениях. Существуют символические мысли, чувства, символические поступки и ситуации. «Порой кажется, что даже неодушевленные предметы сотрудничают с бессознательным по части образования символических образов».3 Юнг отмечает, что существует много символов, являющихся по своей природе и происхождению не индивидуальными, а коллективными. «Инстинкты проявляют себя в фантазиях и часто обнаруживают свое присутствие только посредством символических образов. Эти проявления Юнг и назвал архетипами. Невозможно обнаружить происхождение архетипов, они просто не имеют определенного происхождения; они воспроизводят себя в любое время и в любой части света, даже там, где их прямая передача каким-либо способом полностью исключена.
«Паттерны коллективной мысли человеческого разума являются врожденными и унаследованными. При необходимости они начинают действовать во всех нас более или менее одинаковым образом. Психическое представляет собой нечто большее, чем сознание. Архетипические формы отнюдь не являются статическими паттернами, застывшими структурами. Они динамичны и проявляются в импульсах так же спонтанно, как и инстинкты. Бессознательное управляется главным образом инстинктивными тенденциями, склонностями, выраженными в соответствующих мыслеформах, т.е. архетипах. Архетипы создают мифы, религии и философии, оказывающие воздействия на целые народы и исторические эпохи, характеризующие их».4
Многим кажется, что цивилизационное сознание прочно отделило себя от основополагающих инстинктов. «Но, инстинкты не исчезли. Они лишь потеряли контакт с сознанием, посему принуждены утверждать себя косвенным образом - посредством физических симптомов».5 Потому-то человек не способен контролировать свои эмоции и настроения.
Анализируя «культурное сознание» Юнг указывает на тревожащий уровень диссоциации и психологической неразберихи. «Наш мир диссоциировался, разложился как невротик, и железный занавес обозначает символическую линию этого разделения. Печальная правда заключается в том, что
жизнь человека состоит из комплекса неумолимых противоположностей -дня и ночи, рождения и смерти, счастья и страдания, добра и зла. Мы не уверены даже в том, что какое-то одно будет преобладать над другим, что добро победит зло или радость - боль. Жизнь - это поле битвы. Оно всегда существовало, и всегда будет существовать, будь это не так, жизнь подошла бы к концу».6
И язык представляет собой напряженное живое целое своих противоположных и взаимодействующих начал, пребывающих в подвижном равновесии: Юнг обращает внимание на то, что современный человек не понимает, а в этом суть трагедии современного человека, что рационализм уничтожил его способность отвечать божественным символам и идеям. В связи с этим произошла потеря моральных и духовных ценностей, вследствие чего стала доминировать дезориентация и разобщенность. Это не могло не сказаться на состоянии языка.
В психофизическом аспекте язык представляет собой сложное, часто не структурированное переплетение ассоциаций, которые локализованы в мозгу. Для речи наиболее существенны слуховые локализации. Ассоциации являются чисто символическими, поэтому каждое слово должно быть закреплено за образом.
Элементы языка - символы, посредством которых фиксируются явления опыта, должны ассоциироваться не с единичными явлениями опыта, а с целыми группами, определенными классами этих явлений. Отдельные значащие элементы речи представляют собой символы значений, а речевой поток можно интерпретировать как фиксацию этих значений в их взаимной связи.
В ходе истории цивилизационное массовое сознание утрачивает способность к сложному, многовариантному ассоциированию, совершает «восхождение от абстрактного к конкретному», не понимая, что это путь «вверх по лестнице, ведущей вниз».
Человек научился мыслить и выражать свои мысли конкретно, однозначно, прямолинейно, очень локально - и в бытовой жизни, и в науке, и в искусстве. Линейное мышление стало разлагать амбивалентное слово на ряд не связанных между собой его конкретных значений и, тем. самым, уничтожать его природу. Процессы диссоциации стали вытеснять ассоциативные процессы, в связи с чем деструкция языковых структур стала повсеместной.
Если рассматривать мышление с позиции языка, то оно может быть определено как наивысшее скрытое или потенциальное содержание речи, которое можно достичь, наделяя каждый элемент речевого потока в максимальной степени концептуальной значимостью. В языке постоянна лишь форма. Внутреннее же его содержание, его психическая значимость и интенсивность меняются в зависимости от того, на что обращено внимание, каково направление умственной деятельности, каков интеллект, творческие
способности и общее умственное развитие. А если анализировать текст, то в контексте и дискурсе, как составляющих основу культурогерменевтического синтеза, появляются предпосылки искусства, то есть субъективно-индивидуального его понимания и интерпретации.7
Языки, обладая коммуникативной и моделирующей функциями, играют решающую роль в формировании, трансформации и трансляции знаний.
Гастон Башляр, изучая диалектику научного познания, создал концепцию «нового научного разума», в которой отверг окончательную истину и признал путь «исправления ошибок». Башляр считал, что синтезирующая творческая потенция человека коренится в способности его обыденного сознания, являющегося истоком науки, поэзии и всех других форм мышления.
Путь «исправления ошибок» приводит к необходимости установления корреляции между терминологическим и понятийным аппаратами всего спектра научных дисциплин. В настоящее время разброс, рассогласование понятийного аппарата в различных дисциплинах настолько велики, что понимание между людьми даже смежных специальностей затруднено. Часто одни и те же термины в разных областях знания используются для обозначения совершенно разных понятий. И, наоборот, разные термины используются для одинаковых понятий. Это вносит определенную путаницу и затрудняет общение и понимание в среде коллективов, связанных общими задачами. А их становится все больше и больше.
Следующая проблема коснется семантической реконструкции слов-понятий, поэтому неизбежно придется делать смысловое обобщение новых эмпирических данных всех сфер культуры, а потом выявить и закрепить связи между различными формами, структурами и областями знания.8
Знание возможно трактовать как социально-культурный феномен, в той или иной степени присущий всем формам практического и духовного освоения мира. Объективизация знания осуществляется посредством знаково-символических реалий естественных и искусственных языков. С развитием компьютерной техники и электронных систем коммуникации принципиально изменились формы и технологии фиксации, накопления, трансляции и анализа знаний (появились банки информации, экспертные системы и др.).
Процесс познания определяется формой и способом мышления, который в свою очередь функционально связан с речью. Речевой поток не только сопровождает и озвучивает внутреннее содержание сознания, но он следует параллельно ему в самых различных условиях. Внутреннее содержание всех языков как бы одно и то же. Оно связано с интуитивным знанием опыта. А внешняя их форма разнообразна до бесконечности и является не чем иным, как коллективным искусством мышления, искусством свободным от несущественных особенностей индивидуального чувства.
Исследования в области психологии показали, как властно действует символика в сфере подсознания. Даже самая утонченная мысль является лишь осознаваемым двойником неосознанной языковой символики. Новый символ, как правило, вырабатывается из уже существующего языкового материала по образу и подобию наличных в языке прецедентов.
Как только слово найдено, как только появляется новый символ, так появляется ключ к непосредственному пониманию того или иного его значения. Осип Мандельштам в книге "Слово и культура" так оценивает языкотворчество Велемира Хлебникова: "Он наметил пути развития языка, переходные, промежуточные, и этот исторически не бывший путь российской речевой судьбы, осуществленной только в Хлебникове, закрепился в его зауми, которая есть не что иное, как переходные формы, не успевшие затянуться смысловой корой правильно и праведно развивающегося языка".9
Самая главная и показательная характеристика языка - его универсальность. Универсальность и разнообразие человеческой речи играют огромную роль, как в коммуникативной, так и в моделирующей функциях языка.
Речевой процесс может претерпевать бесконечные модификации или переходы в иные эквивалентные системы. Формы этих модификаций весьма разнообразны.
В логико-методологическом аспекте знания принято исследовать в форме высказываний, допускающих оценку их истинности. Альфред Тарский -польский логик и математик, президент Ассоциации символической логики дал семантическое определение истины.
Тарский попытался преодолеть присущие естественным языкам семантические парадоксы посредством формализации естественных языков и последующим переводом формализованного объективного языка в более богатый метаязык, в котором оказывается возможным построить непротиворечивое определение истины.
Карл Поппер применил логико-семантическую теорию Тарского к неформализованным, естественным языкам. Рост научного знания он рассматривает как частный случай мировых эволюционных процессов, реализующих принцип эмерджентности.1
Мишель Фуко в книге "Слова и вещи", анализируя европейскую историю познания, вычленяет три масштабных качественных скачка. В результате трех метапереходов последовательно сформировались три эпистемы -три познавательных поля (Возрождение, рационализм и современность). В этих эпистемных полях специфика соотношений слов и вещей и, соответственно, перипетии языка в культуре сыграли определяющую роль: язык как вещь среди вещей существует в эпистеме Возрождения, язык как прозрач-
ное средство выражения мысли выступает в классическом рационализме, язык как самостоятельная сила проявляет себя в современной эпистеме.
Мартин Хайдеггер сделал попытку герменевтического истолкования человеческого существования и постижения смысла бытия, фундамент которого он вначале усматривал в актах речи, а позднее - в языке: "Язык мысли и поэзии, заслоняемый обыденным представлением о знаке как ярлыке предмета, начинается с зова мира, ожидающего в своей смысловой полноте, чтобы человек дал ему слово, "сказал его".
Жан Поль Сартр считал, что человек выбирает свой способ бытия при абсолютной случайности своего "бытия-здесь", при этом он держит в руках все нити, связывающие его с миром. Не выбирая свою эпоху, человек выбирает себя в ней. Сартр пытался понять историю посредством человеческого творчества. А Мирча Элиаде в книге «Аспекты мифа» высказывает другую мысль. Он говорит, что человек современный не считает себя обязанным познавать всеобщую историю во всей ее целостности, в то время как человек первобытного общества не только был обязан восстанавливать в памяти мифическую историю своего племени, но время от времени он актуализировал ее значительную часть. Отсюда налицо целостность восприятия мира, симультанно-синкретическое мышление людей архаики. Для современного же человека характерно фрагментарное, как теперь говорят, «клиповое» сознание, «короткая» историческая память - отсюда путаница событий, понятий, идей, нарастание хаоса, а на языке физики - энтропии.
Ю.М. Лотман в работе "Внутри мыслящих миров. Человек - текст - се-миосфера - история" использует идею системного подхода к осмыслению бытия.
Попытка поиска начала использования системного принципа в моделях, сопрягающих структуру языка и способ познания внешнего мира, приводит нас к работам Эдварда Сепира - автора гипотезы лингвистической относительности. Эдвард Сепир призывал к интегральному взгляду на природу языка с позиций этнологии, психологии, фольклористики, религии, культуры."
В лингвистической литературе нет четкого разграничения понятий "система" и "структура", и многие употребляют эти термины как синонимичные. Но и там, где эти понятия разграничены, их взаимоотношения определяются по-разному. Распространено, например, представление, согласно которому система - это целостное сочетание определенной структуры с определенной субстанцией, выполняющее известную функцию, а структура - реляционный каркас системы, сетка отношений между ее элементами. Иногда система определяется как совокупность одноплановых единиц, связанных аппозитивными отношениями, а структура как совокупность языковых средств выражения значимых оппозиций.
Согласно представлениям лондонской школы Дж. Р. Фёрса, элементы структуры, то есть "части текста", конструирующие структуру или интегрируемые в нее, связаны друг с другом синтагматическими отношениями, а элементы системы ("члены класса", репрезентирующие или реализующие систему) связаны друг с другом парадигматическими отношениями'. В кибернетических моделях, разработанных в 1950-1970 гг., языковая система рассматривается как система правил образования, преобразования и комбинирования единиц языка.
В последние десятилетия все интенсивнее проявляется идея языка как самостоятельной силы в современной эпистеме и идея «текстуализации мира», разрабатывающаяся как в рамках структурализма, так и постструктурализма. Это и интертекстуальное сознание М. Фуко, и "мир как текст" Р. Барта, и теория «революционного лингвопсихоанализа» Ю. Кристевой, и высказывание Цв. Тодорова «законы мира аналогичны законам грамматики», и понимание мира как «космической библиотеки» (В. Лейч) и, как было отмечено выше, бесконечного, безграничного текста (Ж. Деррида), и трактовка романа как «космической структуры» (У. Эко). Близкие проблемы затронул М.Б. Туровский, считавший, что культура, начиная с наскальной фрески и кончая Интернетом, - это семиотическая система, дополнительный код к биологическому геному, который в универсальной форме содержит программу жизненного мира. Отсюда его высказывание: «Культура - второй геном, вторая природа», как на то указывал еще Гете (культура - вторая природа).
Эти идеи вновь акцентировали внимание исследователей на взаимодействии языков науки и искусства, их целях, задачах, особенностях, возможностях. Постнеклассическая наука стала обращаться к опыту искусства, тяготеть к его методологиям, перенимать у него принципы построения моделей.
Сравнением возможностей миропонимания и его моделирования людьми науки и искусства периодически занимались с разной интенсивностью. Еще в древности существовало учение о том, что искусство есть познание мудрости и что поучение и наставление есть одна из главных его задач. Основой этого учения является аналогия между деятельностью, развитием языка и искусством.
Искусство как способ познания, рассматривал и В.Гумбольт, а затем мастерски развили в своих трудах Потебня и Выготский.13 "Поэзия, как и проза, -говорит А.А.Потебня, - есть, прежде всего и главным образом, известный способ мышления и познания. Без образа нет искусства, в частности поэзии. То, чего мы не можем понять прямо, мы можем понять окольным путем, путем иносказания, и все психологическое действие художественного произведения без остатка может быть сведено на эту окольность пути».
Таким образом, поэзия и искусство вообще есть особый способ мышления, который, в конце концов, приводит к тому же самому, к чему приводит и научное познание, но только другим путем. При таком понимании психологии искусства стирается грань между процессом научного и художественного познания. Получается, что "великие научные истины сходны с художественными образами".
Если проследить этот другой, окольный путь, то окажется, что он помимо открытий и находок привносит существенную путаницу в миропонимание. В эпоху Возрождения сформировалась концепция антропологического универсума, которая базировалась на идее того, что человек является центром космоса. Классицизм и Просвещение характеризовались экстравертно-стыо культуры, рационализмом, дифференциацией искусств и наук. С одной стороны, господствовавший в то время детерминизм вносил ясность в механистическую картину мира, с другой стороны, фрагментарный подход в науке и искусстве мешал созданию единой картины мира.
Романтизм появился как следствие исторического краха идей Просвещения, разлада между идеалом и действительностью. Путем утверждения самоценности духовно-творческой жизни личности, обращению к культуре далекого прошлого И фольклору, стремлением к синтезу, романтики пытались создать универсальную картину мира. Критический реализм, пришедший на смену романтизму, попытался вернуться к идеалу объективности, заимствованному у классической науки, и идеалу духовному, воспринятому от своих предшественников-романтиков.
Символизм строил свою картину мира. Путем аналогий между миром реальным и «миром истины и красоты» он пытался найти ответы на «вечные вопросы». Модернисты, принявшие эстафету в поиске истины от символистов, пытались на базе своего личного опыта создать модель, отражающую гипотетический порядок мира. Двухфокусная парадигма, выдвинутая символистами, распалась. В среде представителей Модерна, попытавшихся преодолеть эклектизм, нарастала хаотизация идей, а потому конструктивной модели мироустройства так и не было создано. Похоже, высказывание Аристотеля о том, что материя представляет собой то, мимо чего постоянно промахиваешься, в полной мере относится и к сегодняшним выводам.
Так вот, постмодернисты теперь утверждают, что «любая попытка сконструировать модель мира - как бы она ни оговаривалась или ограничивалась «эпистемологическими сомнениями» - бессмысленна. Постмодернисты считают в равной мере невозможным и бесполезным пытаться устанавливать какой-либо иерархический порядок или какие-либо системы приоритетов в жизни. Если они и допускают существование модели мира, то основанной лишь на "максимальной энтропии", на равновероятности, равноценности всех конститутивных элементов».14
Культурное пространство в нынешнем его состоянии как на микро-, так и на макроуровне действительно находится в состоянии сильнейшей хаоти-зации, а это в свете работ И. Пригожина, Г. Хакена, П.С. Курдюмова и других представителей, занимающихся проблемами самоорганизации, означает, что это является сигналом к мощному неожиданному метапереходу к новой реальности.
Примечания
1 Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 48.
2 Фрейд 3. Введение в психоанализ. М., 1989. С. 104. 5 Юнг К.Г. Архетип и символ. М.,1991. С. 51.
4 Юнг К.Г. Архетип и символ. С. 73.
5 Юнг К.Г. Архетип и символ. С. 77.
* Юнг К.Г. Архетип и символ. С. 79.
1 Чучин-Русов А.Е. Единое поле мировой культуры. Кн. 1-2. М., 2002.
* Страховская И.Г. Меон и Эйдос // Высшее образование в России. 2003. № 2 ' Мандельштам О.Э. Слово и культура. М., 1987.
10 Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Тома 1-2. М,, 1992. " Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.,1993.
12 Лингвистический энциклопедический словарь. Под ред. Ярцева В.Н., М., 1990. С.453.
13 Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1987.
" Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996 С. 212.
