CC BY
15
ДИАЛОГСДЕРЕВНЕЙ: ДОЛГИЙ, ТРУДНЫЙ ПУТЬ
Л. П. АРСКАЯ, кандидат экономических наук, ведущий научный сотрудник E-mail: [email protected] Институт социологии РАН
Установлено, какое значение имело восстановление межрегиональных связей, связей между городом и селом, в преодолении трудностей, которые переживала страна после Первой мировой войны, продовольственного кризиса начала1920-хгг.
Ключевые слова: продовольственное обеспечение, консолидация государства, стабильность денег.
Россия выстояла в трудные времена во многом благодаря тому, что удавалось найти опору в консолидации страны. Этот вывод подсказывает изучение ряда этапов исторического развития России, в том числе история начала XXв., его 1920-хгг., многие страницы которой заслуживают нового осмысления. К этой теме редко обращаются современные ученые, но какой бы трудной она ни была, знать историю необходимо, чтобы пройденный путь позволял правильно наметить вехи для пути будущего.
Понять существо происходившего в экономике, в экономической политике, в межрегиональных отношениях в 1920-е гг. невозможно без анализа причин острого аграрного кризиса недопроизводства, который был тогда пережит. В ту пору функционирование рынка продовольствия подверглось ограничениям и деформирующим воздействиям в силу ряда причин. В их числе была абсолютная нехватка продуктов питания, значительная степень экономической дезинтеграции страны, глубокий разлад в системе денежного обращения. К сожалению, нашу экономическую историю на протяжении многих лет создавали без достаточного внимания к анализу взаимной связи всех этих причин.
Природно-климатические причины играли существенную роль в резком усилении продовольственного кризиса. Засуха в начале 1920-х гг. носила катастрофический характер. Для районов Поволжья, которые она тогда в особой степени охватила, каждая новая засуха в конце XIX — начале ХХв.
оказывалась тяжелее предыдущей, а весной—летом 1921г., когда выпала лишь незначительная часть от нормы осадков, природные коллизии обернулись катастрофическими последствиями. Стремительно высыхали, чуть ли не выкипали не только малые реки, но и озера.
Другой, причем основательной, долговременной причиной продовольственного кризиса был глубокий подрыв экономики села. В начале первой мировой войны полностью развеялся миф о продовольственном богатстве России. Его, как такового, и не было. Положение страны, как поставщика пшеницы на европейском рынке, обеспечивалось заниженными ценами при экспорте, но при сохранении их высокого уровня на внутреннем рынке. По существу внешняя торговля шла в значительной мере за счет внутреннего недопотребления. Но удерживать позиции на европейском рынке за счет ценовой политики становилось все труднее в связи с нараставшей конкуренцией американского зерна, которое производилось при куда более низких издержках. Техническая же оснащенность сельского хозяйства в России, если взять за ее критерий стоимость используемых машин и механизмов, была в 14 раз ниже, чем в США. Неблагоприятные для российских производителей тенденции отчетливо проявлялись в конце XIX — начале XX века. Прибыльность в производстве зерна, если сравнить период 1912—1914 гг. спериодом 1887—1888 гг., понизилась на 23,2%, в то время как внутренние цены выросли на 10% [1]. В первый год мировой войны урожайность зерновых составляла в России 45 пудов с десятины, в США — 85, в Германии — 130, в Англии — 150 пудов [10]. И даже большой размер пахотных земель не спасал положения, не делал страну логичным экспортером зерновых. Такая роль была для России, очевидно, непосильной, не соответствовавшей ее природным, экономическим и социальным обстоятельствам.
Низкие цены на российское продовольствие устраивали зарубежных покупателей и создавали благоприятную для них конкурентную среду на западноевропейском рынке. Россия при этом проигрывала и экономически, и по ряду стратегических аспектов. Начиная с 1870-хгг., в Западной Европе наметилась тенденция к восстановлению в хлебной торговле практики 1830-1840-хгг. Тогдав ряде стран государственные пошлины на ввозимую продукцию имели вид обратной прогрессии по отношению к импортным ценам. Официальным объяснением такой политики, использовавшейся в 1830-1840-хгг., служил ее покровительственный характер по отношению к собственному сельскому хозяйству. Но это была не единственная причина: такие пошлины обеспечивали рост бюджетных средств, и кроме того, они служили обогащению частных лиц, не представлявших ни интересы местного крестьянства, ни городских потребителей. Тем более такая политика не соответствовала интересам российских производителей зерна и населения страны.
Когда после длительного перерыва некоторые страны восстановили систему хлебных пошлин, то практика эта оказалась достаточно долговременной, ее укрепляли вплоть до Первой мировой войны. Она оказалась симптомом экономической стратегии, сопряженной с подготовкой к Первой мировой войне. Несмотря на эти знаки, на понижение мировых цен на зерно в 1880-хгг., российское продовольствие по-прежнему шло на экспорт. В канун Первой мировой войны, когда Россия по-прежнему дешево экспортировала зерно, в ряде европейских стран осуществлялась политика, ориентированная не только нарост собственных военных запасов, но даже на перепродажи продовольствия по повышенным ценам в случае военных обстоятельств.
Низкими относительно западноевропейских были цены на зерно во всех российских международных портах. Отчасти это могло быть объяснено разной себестоимостью его производства в различных регионах страны. Но не только этим определялась разница в ценах. Действовал, в частности, даже такой расчет: при установлении цен на зерно принималась во внимание стоимость транспортировки для потенциального зарубежного покупателя в его собственные порты. Что же касается интересов внутреннего потребителя, консолидации внутреннего рынка, то было очевидным, что интенсивный вывоз мешал установлению если не единых, то хотя бы более близких цен в различных регионах. Наделе же разница была подчас больше,
чем в ценах на зерно между различными европейскими странами.
В начале Первой мировой войны некоторые российские экономисты строили оптимистические прогнозы в отношении продовольственной обеспеченности страны исходя из того, что прекратится его социально и экономически не оправданный продовольственный экспорт. Он действительно прекратился, но удар, который нанесла война сельскому хозяйству, оказался такой силы, что страна была повергнута в продовольственный кризис.
С началом Первой мировой войны мобилизация мужского населения в армию шла преимущественно за счет сельских жителей. Их преобладание было тогда типичным для всех армий, но для России, где доля аграрного населения превышала четыре пятых — в особенности.
С началом войны каждый день приносил сообщения о жертвах на полях сражений, т. е. о тяжелых потерях для страны, ее экономики, для аграрного сектора.
С началом массовой мобилизации дефицит рабочих рук в аграрном секторе экономики России стал нарастающим. В целом по России, как считается, к концу войны примерно каждое третье крестьянское хозяйство оказалось без работников-мужчин. Всего же за годы войны в армию были мобилизовано 17 млн мужчин, что составило примерно половину трудоспособного мужского населения. Резко ухудшилось положение с техникой. За военный период количество пахотных площадей сократилось и составило 71 % от довоенного уровня, урожайность в целом понизилась на нечерноземных землях на 5 %, на нечерноземных — на 14 % [9]. Особенно понизилась урожайность в производстве зерна и картофеля, т. е. главных для страны продуктов питания.
Только в незначительной степени урон в работниках восполнял труд в российском сельском хозяйстве военнопленных и беженцев. Во время войны, особенно с началом проблем в области продовольственного обеспечения в стране, муссировались слухи о том, что эти трудности связаны среди прочих причин и с присутствием пленных, и даже выдвигались гипотезы, согласно которым массовая сдача в плен была ничем иным, как способом подорвать продовольственное положение России. Согласно международным нормам беженцы и пленные должны были быть обеспечены продовольствием на уровне 1 500—1 000 калорий в день, что было, конечно, немного, но все-таки сопоставимо с тем пайковым обеспечением, которое имели питерские рабочие к концу войны.
Лишь половина пленных по своему физическому состоянию могла работать вообще, а тем более на тяжелых сельскохозяйственных работах. И только большое их количество позволяло говорить о значении их труда. К концу же войны, по мере нарастания дефицита рабочих рук в других сферах экономики доля используемых в аграрном секторе понижалась. Особенно характерным это было для Зауралья и Сибири.
Вопрос о том, как содержать большую армию (во второй половине Х1Хв. численность российской армии превышала 1 млн чел.), не нанося при этом ущерба интересам российского села, был актуальным и до войны. Тем более, много общих и частных проблем появилось в условиях войны. Один из таких частных примеров привел А. М. Анфимов, который, используя архивные материалы, показал, как не пытались найти разумную формулу общения с и без того пострадавшим селом. Лошадей для армии отбирали даже у солдаток, оказавшихся главами своих малых хозяйств, причем не смущаясь тем, что после этого лошадей в их хозяйствах вообще не оставалось [1].
Уже в самом начале войны был нанесен существенный урон межрегиональному обмену продовольствием. Транспортные перевозки были подчинены задаче доставки мобилизованного населения и военной техники на Запад. Происходили эти усиленные перевозки осенью, когда обычно на дорогах господствовали продовольственные грузы. Перевозки продовольствия в интересах обеспечения им населения технически непросто было осуществить, поскольку на железных дорогах копились составы военного назначения. Если в начале войны возможностям межрегионального обмена продовольствием был нанесен существенный ущерб в связи с загруженностью транспорта, то позднее — в связи с его состоянием. Из-за транспортных проблем в начале 1917 г. было перевезено менее одной трети предназначенного к транспортировке продовольствия. Региональный аспект продовольственной проблемы имел в условиях войны еще одну, особую линию связи с транспортом. Российские ученые предсказывали задолго до войны, что появление железнодорожного транспорта значительно расширит зону прямых продовольственных поставок для армии. Если в первые месяцы войны продовольствие черпалось в основном из районов, близких к расположению войск, то затем зона поставок стала продвигаться все дальше на восток, приближаясь к Поволжью.
Основания для тревоги по поводу того, насколько удастся обеспечить продуктами питания
армию и одновременно гражданское население, появились уже в 1915 г. и чем дальше, тем их становилось все больше. По сообщениям с мест, к концу войны угрожающим в смысле потребления продовольствия сделалось даже положение работников, занятых в пищевой промышленности, что говорило о кризисе не только в производстве, но особенно — в сфере обмена.
Если взять период с 1917 по 1921 г., т. е. после выхода России из Первой мировой войны, то становится очевидным, что на протяжении всего этого периода уровень продовольственного обеспечения населения был низким, калорийность питания значительно отставала от норм, в том числе и у работников, занятых на промышленных предприятиях. Когда к этим неразрешенным проблемам добавился двухлетний неурожай, в особой степени охвативший Поволжье, то он повлек за собой крайне тяжелые последствия.
Недобор зерна в связи с засухой привел к тому, что его наличный объем в стране сократился примерно на одну треть. Если представить себе на уровне гипотезы, что собранный урожай удалось бы распределить по стране, несколько выровняв за этот счет положение в благополучных и в пострадавших регионах, то до такой степени жестокого голода в Поволжье и других охваченных засухой местах, возможно, удалось бы избежать. Но эта гипотеза шла вразрез с действительным положением дел в области обмена и перевозок.
Кризис обмена был в немалой степени связан с тем, что в стране после мировой войны фактически не состоялась послевоенная реконверсия промышленного производства. О масштабах первоначальной конверсии, т. е. перехода экономики на военные рельсы, можно судить, в частности, по таким данным: в 1917 г. промышленность была ориентирована на выпуск военной продукции в России — на 76%, в Германии — на 58%, во Франции — на 57%, в Англии — на 46% [8]. Европа, хотя она и пыталась использовать ресурсы, находившиеся и за ее пределами, по существу исчерпала в войне свои экономические возможности. В особой степени этот вывод можно отнести к России. Так, выплавка чугуна к концу войны по сравнению с ее началом сократилась в Германии с 16,7 до 9,2, во Франции с 5,2 до 1,2 млн, в России — с 4,3 до 3,1 млн т [8]. Но хотя в России весь этот металл шел на военные нужды, это была примерно половина от ее военных потребностей. Даже простые аграрные орудия в это время в стране не производились. Особенно важно для понимания ситуации, что после окончания
Первой мировой войны в Западной Европе экономика быстрее возвращалась к мирному производству, чем в России. В России этот процесс затянулся из-за новых, уже внутренних военных событий.
Город на протяжении всей военной полосы по существу не мог предложить для обмена с селом достаточной продукции, а попытки задержаться на фазе принуждения продлевали и усугубляли такую ситуацию, когда город и село одновременно не имели достаточных резервов для обмена. Одни крестьянские хозяйства сознательно ограничивали производство продовольствия размерами семейных потребностей, другие физически и не могли произвести его больше. Уменьшение количества товарного хлеба, которое началось еще в предвоенные годы, продолжилось в военные. В 1915 г. оно составляло примерно половину от среднего уровня четырех предвоенных лет. И вплоть до выхода России из мировой войны процесс снижения объемов товарного зерна продолжался. Уже к концу войны наметилась тенденция к натурализации аграрного производства, и одновременно ограниченный по масштабам обмен во все большей степени осуществлялся, минуя денежные механизмы.
Возможности обмена в принципе определяются и наличием товаров, и способностью их обращаться. В этом случае большую роль играет состояние финансов. Отказ крестьянства от обмена продовольствия на деньги был напрямую связан с представлениями о том, что продовольствие представляет собой реальную ценность, больше того оно является важнейшим средством жизнеобеспечения, в то время, как бумажные деньги рассматривались в тот момент, как ценность фиктивная, и по существу они таковыми и были. Из-за бурной инфляции стремительно падало доверие к ним населения.
К ряду забытых и редко упоминавшихся специалистами обстоятельств относится то, что для восстановления обмена пришлось настойчиво объяснять населению, что полной революции в денежном механизме не будет. Дело в том, что после 1917г. подчас утверждалось, что одна из особенностей возникающей экономической системы будет состоять в отсутствии денег. В ожидании такого поворота крестьяне перестали продавать продовольствие. А затем их пришлось энергично убеждать в том, что отмирание денег произойдет не скоро, и что вообще деньги являются спутником обращения товаров, а не свойством определенной системы.
После выхода России из мировой войны, в условиях войны гражданской объем принудительных
изъятий у крестьян не сокращался, а отчетливо нарастал. Замена продразверстки продналогом была объявлена весной 1921 г. По мере выполнения этой новой программы отношений с селом ресурс для крестьянской торговли, как считалось, должен был значительно возрасти. Но он был ограничен тяжелым неурожаем, о вероятности которого говорили специалисты-аграрии еще весной—летом 1920 г. (в декабре 1920 г были составлены особенно тревожные метеопрогноз и прогноз для продовольственных ресурсов).
В 1921 и затем в 1922 г. со всей определенностью были сформулированы основные задачи экономической политики, в числе которых были названы преодоление натуральных отношений, развитие рынка, увеличение товарооборота, стабилизация рубля.
Справедливости ради надо сказать, что преодоление принудительности и ее последствий стало проблемой, связанной не только с мерами, принимавшимися после 1917 г. В годы Первой мировой войны и в других странах — ее участницах налицо было подавление действия рыночных механизмов в сфере продовольствия, применялись особые методы воздействия на аграриев, вплоть до принудительных. И в нашей стране и весной, и в начале осени 1917г. принимались решения принудительного порядка, причем те, которые принимались позднее, оказались по сути дела сходными с ними. Еще в марте 1917 г. было принято правительственное решение о передаче хлеба в распоряжение государства, но оно вызвало сопротивление крестьянства, которое уже тогда отказывалось получать в обмен на зерно обесценивавшиеся бумажные деньги. Летом того же года была предпринята попытка «обойти» денежный фактор за счет установления твердого обмена продовольствия на промышленные товары. Но и этот вариант не принес успеха. Наконец, в октябре 1917 г. была установлена государственная монополия нахлеб.
Более поздние решения как бы воспроизводили логику предыдущих. Декрет 1918 г. «Об организации снабжения населения всеми продуктами и предметами личного потребления и домашнего хозяйства» и декрет 1919 г. «О снабжении сельского населения предметами промышленного производства» по существу представляли собой попытки организовать обеспечение, минуя денежные отношения.
Ждать успеха от новых попыток организовать прямое обеспечение, движение продукции между городом и деревней через государственные каналы
было трудно, поскольку условия стали еще более тяжелыми. И другой путь — путь обмена — оказался во многом заблокированным, поскольку к трудностям объективного характера присоединялось действие субъективного фактора, т. е. закрепление в психологии крестьянства недоверия к деньгам, к обещаниям вернуть право распоряжаться плодами своего труда.
В принципе обесценение денег не было новостью в истории России, хотя интенсивность этого процесса после 1917 г. была беспрецедентной. В условиях гражданской войны денежный рынок стали наводнять еще и «деньги», выпускавшиеся по стране временными, местными властями. Это вело к еще большей хозяйственной дезинтеграции страны и к ограничению роли обмена, как объединяющего ее экономику фактора.
Нормализация положения с обменом, в том числе и с межрегиональными отношениями в пору особых продовольственных трудностей приобрела особое, жизненно важное значение.
Реакция на продовольственное бедствие 1921— 1922гг., охватившее с особой силой Поволжье, в не пострадавших регионах была разноречивой. В одних областях предпринимались героические шаги по оказанию помощи. В других—больше задумывались над тем, насколько им самим будет трудно в случае собственных нехваток рассчитывать на какую бы то ни было помощь. Факты подтверждают такую разноречивую реакцию. В пору бедствия в Поволжье Сибирь занимала 1-е место по обеспеченности продовольствием, но 35-е — по сбору пожертвований, Московская же губерния — 36-е место по обеспеченности, но 11-е по пожертвованиям. Современник этих событий С. Н. Ингулов справедливо отметил: «Губернии совершенно неравномерно делили между собой тяжесть борьбы с волжским несчастьем» [4]. Но чем дальше, тем яснее становилось, что во многих случаях действовал не столько местный «эгоизм», сколько то реальное обстоятельство, что даже в целом ряде относительно благополучных регионов излишков продовольствия по-настоящему не существовало.
В пору бедствия родилась на первый взгляд рациональная идея установить своего рода шефство благополучных губерний над бедствовавшими. Но вместо срочной помощи подчас начинались обмены визитами, консультации, согласования. И все же главным препятствием был не столько способ осуществления идеи, сколько само отсутствие товаров для обмена.
На начальном этапе продовольственных трудностей положение в регионах было плохо известно
в Центре и даже в них самих. В пострадавших местах помощь больше всего ждали не от соседей, а от Центра. Выразительный пример того, как недостаток межрегиональных связей мешал преодолению тяжелых проявлений продовольственного дефицита, привел побывавший в Поволжье немецкий журналист Ф. Юнг. Когда засуха породила панику в отношении того, что не будет кормов, начался забой скота. Некоторые кооператоры пытались скупать мясо по дешевке, чтобы доставить в другие регионы, но из-за жары и отсутствия бензинадело закончилось порчей многих тонн мяса, в обмен на которое, хотя бы часть населения могла получить более дешевые, способные храниться продукты питания [16].
Транспортная проблема, оставшаяся в наследство от войны и усиливавшаяся, была существенным слагаемым в тех трудностях, которые действовали на пути межрегионального обмена. В ходе гражданской войны пострадал подвижной состав, железнодорожные станции были непосредственными объектами боев. Что касается автомобильного транспорта, то он существовал, машины были закуплены для военных нужд, но не мог нормально функционировать из-за нехватки горючего. Наконец, изменилось положение с традиционным для России гужевым транспортом. На рубеже ХХв. на территории России насчитывалась четверть мирового поголовья лошадей. Однако кавалерийских лошадей хватило на нужды армии только в первые месяцы мировой войны. Когда стали собирать крестьянских лошадей на специальных военных пунктах, начался их массовый падеж в связи с эпизоотиями. По мере оскудения источников в Центральной России наступила очередь жертвовать поголовьем лошадей Поволжью и даже Зауралью. Это вело и к усилению кризиса сельскохозяйственного производства, и усиливало кризис в области обмена, препятствовало доставке помощи в бедствовавшие места.
Явление, которое принято называть «мешочничеством», на самом деле появилось не в гражданскую войну и не в начале 1920-хгг., а раньше, еще в пору первой мировой. И уже тогда, как это часто считают, благодаря индивидуальным поездкам за продовольствием, удавалось несколько повысить уровень потребления городского населения. В период же острых продовольственных трудностей 1920-хгг. оно оказалось методом, как бы воплотившем в себе альтернативу ряду трудностей обмена. Люди, отправлявшиеся за продовольствием, находили товары и ценности, которые можно было предложить крестьянам в обмен на продовольс-
твие, сами обеспечивали перевозки продуктов питания. «Мешочничество» вначале получало резко отрицательные оценки. Но позднее в документах, связанных с проблемами преодоления острых продовольственных трудностей начала 1920-хгг., появляются другие определения, его уже называют продовольственной самодеятельностью населения и оценивают как вклад в это преодоление [10].
Что касается борьбы со спекуляцией продовольствием, то были моменты, когдатакая борьба из средства нормализации положения превращалась в самоцель, и тем самым еще больше осложнялось продовольственное положение населения. Наделе скрыть сверхнормативное продовольствие могли только относительно крупные хозяйства, где такие излишки фактически могли образоваться. Они урожай первых же, а иногда и тайных покосов передавали по заранее установленной договоренности перекупщикам. Что же касается всех остальных крестьян, то для них преследования были равнозначны кризису доверия, которое и без того было расшатано. Не получалось диалога ни с состоятельным, ни с бедным крестьянством.
Существование тайных продовольственных рынков не отрицалось. И эти рынки бывали не стольужтайными. Побывавший в России осенью 1920 г. Г. Уэллс констатировал: «Всякая торговля сейчас называется «спекуляцией» и считается незаконной. Но на мелкую торговлю из-под полы продуктами и всякой всячиной в Петрограде смотрят сквозь пальцы, а в Москве она ведется совсем открыто, потому, что это единственный способ побудить крестьян продавать продукты» [15]. Запрещать такие рынки было невозможным, и если исходить из положения в городах, опасным, какой бы незначительной ни была их доля в продовольственном обеспечении городского населения. Рабочим Москвы и Петрограда неделями не выдавалось хлеба, о других же продуктах почти не приходилось и мечтать. Хорошими считались дни, когда рабочие получали по осьмушке черного хлеба.
Еще одна особенность, свидетельствовавшая о специфике положения на продовольственном рынке, заключалась в атипичном соотношении цен. Казалось бы, они должны были быть особенно высоки в местах, где наиболее острым был недостаток продуктов питания. В исследовании В. В. Кабанова отмечены две особенности. Во-первых, цены в губерниях, производивших продовольствие, были выше, чем в губерниях-потребителях. И, во-вторых, фиксированные цены имели тенденцию приближаться к ценам свободного рынка, а не наоборот [6].
Что касается второго явления, то оно служило прямым отражением общего дефицита продовольствия. Объяснение первого явления, по-видимому, заключается, в том, что уровень цен зависел от платежеспособности населения. В бедствующем Поволжье цены были ниже средних по стране, а появлявшиеся в свободной продаже на рынках продукты раскупали далеко не так скоро, как можно было бы ожидать. Объяснялось это тем, что у людей в пострадавших местностях не было не только продовольствия, но и денег, чтобы его купить.
В бедствовавших регионах массовый характер носила безработица. Борьба за выживание вела к усиленному предложению рабочих рук. Трудности вынуждали искать работу даже подростков, что еще больше осложняло ситуацию для взрослых. Спасительным вариантом решения представлялся орг-набор с перемещением нанятых в другие регионы. Осуществлялся он в масштабах, не достаточных для решения проблемы, что было вполне объяснимо, так как и в относительно благополучных регионах было мало вакансий, особенно на таких предприятиях, где продовольственные нужды работников имели пусть не полное, но хотя формально гарантированное обеспечение. Особенно трудным при поиске работы за пределами бедствующих регионов было положение селян, так как они не всегда располагали нужными для городского труда профессиями, им нелегко было добраться до транспортных артерий, которые могли увести их дальше от зон бедствия.
Значительные массы населения пытались выехать из районов бедствия самостоятельно. Кроме острой нехватки транспорта для таких человеческих потоков, трудность заключалась в риске, которым было чревато это неуправляемое движение людей, подчас не знавших куда именно им надо двигаться. И здесь действовала еще одна форма региональной разобщенности, а именно — информационная. Были случаи и немало, когда беженцы двигались из одних мест с нехваткой продуктов питания в другие, не лучшие по его наличию. Это происходило в самом Поволжье, но иногда к подобному же финалу приводил и многодневный, многокилометровый путь.
Согласно опубликованным в 1922г. данным, картина была такой: «Более 900 000 беженцев (рабочих, крестьян, детей и др.) перевезены были организованным путем в урожайные места, кроме того, около бООтыс. беженцев двинулись «самотеком». Таким образом, около 1,5 млн чел. вырвались из «кольца голода». Но при этом признавалось, что «часть из них, главным образом, из «самотека» —
погибла в пути» [5, с. 7]. Больше всего рисковали те, кто направлялся на восток. Признавалось, что отсутствовала надежная информационная связь: «Стихийно и неорганизованно разлился массовый поток беженцев. Табором уходили целые деревни, без плана, цели и направления» [5,с. 13].
После того, как миновало лихолетье, сельское население Поволжья долго возвращалось в прежние места своего проживания. Непосредственно вслед за преодолением острой фазы продовольственного кризиса вернулись лишь 250тыс. чел. [5, с. 6]. Одной из причин было состояние, в котором многие крестьяне оказались вынужденными оставить свои хозяйства. В период острых трудностей людей продавали не только сохранившийся сельхозинвентарь, но и части домов. В данном случае, играло отрицательную роль то, что страна не была по-настоящему связана кредитно-денежными отношениями. Куда раньше, чем поспевала официальная кредитная помощь, начинали действовать местные относительно состоятельные крестьяне. Но взятый у них кредит под будущий урожай угрожал разорением. Очень высоки были проценты, не говоря уже о том, что засуха продолжалась не год, а два года подряд.
На положении населения сказывался еще один момент тогдашней разобщенности, а именно, отсутствие единой по уровню и по обеспеченности кадрами медицинской системы, что было особенно опасным в связи с ростом заболеваемости населения. Продовольственное обеспечение армии последовательно ухудшалось, одним из критериев неблагополучия стал рост числа военнослужащих, заболевших цингой: за годы Первой мировой войны отмечалось десятикратное увеличение числа случаев. Резко возросло число заболевших в армии туберкулезом, и с демобилизацией туберкулез пошел по стране, в деревню, где пытались устроиться бывшие военные, надеявшиеся на то, что там они найдут какое-то пропитание. Фактор питания сказывался на здоровье мирного населения и в начале 1920-хгг., когда при низком уровне потребления продуктов питания возросла смертность населения не только от дистрофии, но и от эпидемических заболеваний. По данным, приведенным Э. В. Стеблевым, доля летальных исходов при заболеваниях холерой в губерниях Поволжья превосходила обычный уровень и доходила до 80% от числа заболевших [14]. В 1920-хгг. количество врачей в расчете на численность населения значительно различалось по регионам, между городами и сельской местностью. Чем дальше на Восток от Центра Европейской части страны, тем их оказывалось все меньше в расчете на числен-
ность жителей. В Зауралье один врач приходился на многие тысячи человек. Сельская медицина если существовала, то только в Центре.
То, что связывало страну в ту драматическую пору, это нити человеческого сочувствия и сострадания. В опубликованном в 1922 г. сборнике «Печаль полей» есть такое высказывание: «В наше время, когда окаменели сердца и огрубели нервы, на человеческие чувства рассчитывать вообще приходится мало» [12]. Вывод этот был несправедливым. Гражданский конфликт, раздиравший страну, не убил нормальных человеческих чувств. С. Н. Ингулов, видевший перед собой ситуацию тех лет, утверждал: «Чувство сострадания искало выхода. Оно развивалось быстрее, чем строилась организация помощи» [4]. Детей из Поволжья принимали люди, жившие далеко от него, представители разных национальностей.
После того, как миновала острая фаза продовольственного кризиса, пришло время выводов. Но давались они нелегко. Шел трудный поиск новых формул для продовольственной политики, для экономической политики в целом, для консолидации страны.
После 1923 г. общее количество собираемого хлеба находилось на более или менее благополучном уровне. Выход из продовольственного бедствия дал основание некоторым тогдашним экономистам заговорить о возможном восстановлении экспорта зерна на европейский рынок. Ими высказывались опасения, что ниша России, как поставщика, может быть занята другими странами. Констатировалось, например: «Практически вывоз начался лишь в 1923 г. и составил до нового урожая лишь 40 млн пудов» [11].
Постановку вопроса об экспорте сразу после того, как спала острота продовольственного кризиса, непросто понять, если исходить только из недавних драматических перипетий борьбы с голодом, необходимости массовой гуманитарной помощи и т. п. Но в такой постановке вопроса, видимо, существовала некая логика. Экономические проблемы России вызывали потребность в международной торговле, в первую очередь в получении недостающих промышленных товаров, в сельскохозяйственной технике. До первой мировой войны 44 % всех сельскохозяйственных машин и орудий поступало из-за рубежа, прекращение же импорта и падение собственного производства привели к тому, что в 1920 г. российское село получило их в 10 раз меньше, чем до войны [9]. При этом предложить что-либо мировому рынку, который тоже медленно
восстанавливался после Первой мировой войны, было крайне затруднительным. Беда России заключалась в том, что и до войны она не располагала ни эффективным аграрным сектором экономики, ни эффективным промышленным производством, и при таких обстоятельствах она приняла на себя роль одного из главных ее участников. Если объем производства в промышленности и сельском хозяйстве США перед Первой мировой войной оценивался в США в 45 и 21 млрд руб. золотом, то в России — соответственно в 5 и 9 млрд [10]. Чтобы не торговать продовольствием, надо было обеспечить всестороннее, в том числе и промышленное развитие. Постепенно это задача решалась.
Кризис обмена, явления экономической дезинтеграции, как уже отмечалось ранее, быливнемалой мере спровоцированы кризисом денежного обращения. И не преодолев второй, нельзя было преодолеть и первый. Идея провести в стране денежную реформу, установив за бумажными деньгами статус ассигнаций или банкнот, обмениваемых на золото, несмотря на фактическую ограниченность золотого запаса, выглядела своего рода соломинкой спасения. Появились так называемые червонцы. Новые деньги смогли сыграть положительную роль уже по той причине, что вызвали куда больше доверия, чем те, которые им предшествовали. Новые деньги не сразу проникли во все слои населения, они были достоянием в первую очередь жителей крупных городов. Но определенный шаг к восстановлению доверия к деньгам, к нормализации обмена между городом и селом, к превращению денег в работающий экономический инструмент был сделан. Думается, что нет смысла спорить о том, что привело в 1920-е гг. к выправлению положения, а именно — улучшение дел в экономике или стабилизация финансов, поскольку это были две стороны одного явления. Важно, что финансовая сфера дала убедительные подтверждения тому, что диалог с деревней всегда жизненно важный, в ту пору был особенно необходимым.
Что касается проблемы соотношения международной торговли продовольствием с внутренними интересами, то она получила решение с появлением в 1926 г. закона о государственном продовольственном запасе. В соответствии с ним устанавливался размер обязательного резерва. И только излишки, которые на деле в ту пору оказывались очень незначительными, могли быть направлены на внешний рынок.
Развитие производства продовольствия в стране было в особой степени связано с изменениями в области техники и технологии сельского хозяйства.
Первый отечественный трактор был произведен в Петрограде еще в 1923г., т.е. через относительно небольшой промежуток времени после того, как в США появился первый в мире трактор (это произошло в 1917 г.). Если и раньше в стране в принципе могли производить достаточно сложную сельскохозяйственную технику, а тем более сельскохозяйственные орудия, то по мере развития промышленности эта потенциальная возможность стала превращаться в реальность.
Продовольственное положение, которое сложилось к концу 1920-хгг., было принято характеризовать как относительно благополучное, хотя и уровень потребления, и качество продовольствия оставляли желать много лучшего. На местном уровне продолжали возникать ситуации со значительным недостатком продуктов питания. Прогресс в потреблении, если и был, то медленный. В связи с новыми неурожаями в 1928 г. продовольственный запас страны стали формировать с использованием жестких методов. Тем не менее, открывались перспективы роста экономики, ее аграрного сектора, уровня потребления населения. Но на историческом горизонте уже вырастало мощное для него препятствие: в мире начался рост производства вооружений, назревала новая, Вторая мировая война.
Список литературы
1. Анфимов А. МРоссийская деревня в годы первой мировой войны (1914 - февраль 1916). М., 1962.С. 64.
2. БелокопытовВ.Ляхолвтъе.Казавь. 1979.
3. Генкина Э. Б. Переход советского государства к НЭПу. М., 1955.
4. Ингулов С. Н. Голод в цифрах. М., 1922, С. 9.
5. Итоги борьбы с голодом. 1921—1922. Сборник статей и отчетов. М., 1922.
6. Кабанов В. В. Крестьянское хозяйство в условиях «военного коммунизма». М., 1988.
7. Казаков Е.Д. Государственные продовольственные ресурсы СССР. М., 1956.
8. Мировая война в цифрах. М., 1934, С. 55.
9. Ocuhckuü Н. Н. Восстановление крестьянского хозяйства в России и наши задачи. М., 1922.
10. Ocuhckuü H.H. Как добывается хлеб в России и за границей. Самара, 1921.
11. Ocuhckuü H.H. Очерки мирового сельскохозяйственного кризиса. М., 1925.С. 9.
12. Печаль полей. Чита, 1922. С. 4.
13. Статистический справочникпо народному хозяйству. М., 1923. С. 40.
14. Стеблев Э. В. Первые мероприятия партии и советской власти// Вестник ЛГУ. Серия истории, языка, литературы. 1965. № 20. Вып. 4. С. 24.
15. Уэллс Г. Россия во мгле. М., 1958. С. 15.
16. Юнг Ф. Бедствующее Поволжье. Петроград, 1922. С. 113.
