CC BY
36
ВОПРОСЫ ТЕОРИИ И ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА
© Георгиевский Э. В., 2005
ДЕЯНИЯ, ПРИЧИНЯЮЩИЕ ВРЕД, КАК ЯВЛЕНИЯ, СОПУТСТВУЮЩИЕ ПРОЦЕССУ СОЦИАЛИЗАЦИИ В АРХАИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВАХ
Сегодняшняя криминологическая наука практически постулирует тот факт, что преступность как социально-правовое явление неискоренима. С нею можно более или менее успешно бороться, реально сдерживая темпы прироста по различным показателям, ее можно не замечать, скрывая различные ее виды от регистрации, фактически над преступностью можно установить контроль, но победить преступность нельзя. Представляя собой явление, такое же древнее как сам мир, преступность берет свое начало с тех давних пор, когда первые люди начинают объединяться в первобытные человеческие стада. Если говорить о преступности как о профессии, то она по древности, очевидно, могла бы поспорить со многими, ныне претендующими на роль древнейших. Во всяком случае, о преступности как о ремесле говорится во многих старинных русских пословицах: «Вору и воровская слава. Слава вору по промыслу», «Каков вор, таков
ему и почет», «У кого воровство, у того и ремес-
1
ло» .
Большинство исследователей в области криминологии, социологии, социальной антропологии и этнографии считают, что преступность и преступления явления вечные, органически присущие обществу любой эпохи, и даже являющиеся не только нормальными, но даже социально полезными явлениями2. Считает, что преступность, также как и болезни, неискоренима, Ф. Лист, полагающий, что «самой идеальной социальной политике не удается вовсе устранить из человеческого общества преступления, как самой идеальной гигиене не дано отвратить от человека болезни и смерть»3. По мнению В. Н. Кудрявцева, преступность не только вечный спутник человечества, но и явление социальное, как с юридической и исторической стороны, так и по своим результатам4. Несмотря на устоявшийся тезис о том, что преступление, как правовое явление возникло не ранее, чем появилось право и государство; преступность как явление социальное появляется, безусловно, раньше. Преступления совершались всегда, и будут совершаться, пока существует человеческое общество5.
Существуют и другие точки зрения по вопросу о том, когда появляются преступления. Так, Н. Ф. Кузнецова считает, что преступность и уголовно-правовое понятие преступления появились в ту далекую эпоху развития человечества, когда вследствие возникновения частной собственности и раскола общества на антагонистические классы возникла необходимость средствами уголовных репрессий защищать интересы эксплуататорского меньшинства. «В доклассовом обществе, - пишет ученая, - не было ни престу-
плений, ни уголовного права»6. Этот тезис, несмотря на кажущуюся его тенденциозность и идеологизированность, тем не менее, не оспорим. Он коренится на исследованиях классиков марксизма-ленинизма, которые показали историческую обусловленность права и объективную необходимость появления права именно в классовом обществе.
Помимо позиций, с которых право обосновывалось материалистически, существовали и иные. Так, доктором Лео Геллером происхождение права объясняется стремлением к самосохранению, наследственностью и естественным подбором. «Право по существу своему, -пишет ученый, - органического происхождения»7. Считал, что право является продуктом разума, Колер. По мнению А. А. Кролика, руководящим началом человеческого творчества в области права должна являться любовь8.
Реалии общественной жизни свидетельствуют о том, что любое общество сочетает в себе как классовые противоречия, так и проявляющиеся в поведении людей конфликты, не относящиеся к классовым. Поэтому мы считаем возможным поддержать тот взгляд, в соответствии с которым не стоит сводить появление преступлений и наказаний в обществе только лишь к классовым причинам. Уголовное право, как, впрочем, и другие отрасли права, является институтом надклассового, общесоциального регулирования или, во всяком случае, должно являться тако-вым9. Другой вопрос, что уголовное право это наиболее существенный и результативный инструмент в регулировании различных общественных отношений, которое может превратиться в серьезнейшее оружие в руках любой группы людей, обладающих государственной властью.
Хотя необходимо также помнить и том, что сами по себе те или иные действия не являются преступлениями. Они признаются или не признаются таковыми в зависимости от типа социальной системы, от этапа развития человечества, в которой эти действия происходят10. При этом очень интересным представляется тот факт, что деяния, являющиеся преступными в одних обществах, в других просто нейтральны или даже общественно полезны. Сегодня не более чем улыбку вызывают упоминания о таких, например, «преступлениях» как наступление на порог, или прикосновение к веревкам, развешанным у входа в жилище древних татар11. Какой реальный вред и кому может принести покупка брамином молока, и почему чуть ли не уголовная ответственность устанавливалась в древнем Риме за женитьбу, осуществляемую в мае?
А с другой стороны, жестокие избиения, приводящие к смерти, убийства, совершаемые в
актах жертвоприношения, стариков и младенцев, насилие в половой сфере при определенных обрядах не просто не считались преступлениями, но, будучи освящены обычаями, считались почетными и очень полезными деяниями. Закрепляясь на генетическом уровне, такие действия, явно противные человеческой природе, начинают рассматриваться как обязательные и необходимые, а невыполнение их влечет достаточно строгие общественные санкции. Так, например, при обрядах инициации могли быть нанесены раны, вырывались волосы, выбивались зубы, осуществлялось прижигание огнем или мучение голодом, нарушалась телесная и половая неприкосновенность вследствие мужского и женского обрезания, искусственной дефлорации и т. д.12 Не менее страшные повреждения наносились также и в случаях траура по умершим в ряде обществ. Обычаи самоистязания были свойственны евреям, грекам, армянам, ассирийцам, индейским племенам и др.13 Подобные деяния были свойственны так называемым «обрядам перехода», основанным на магическо-религиозной платформе слаборазвитых обществ 4 В случае ряда обрядов инициации, обычаями освящались не только деяния, совершаемые в отношении инициируемых лиц, но и деяния, совершаемые самими инициируемыми лицами. Такие случаи были не понятны исследователям, которые пытались объяснять их тем, что инициируемые находятся вне общества, и общество в этот момент времени не властно над ними. Эти случаи характерны, в основном тем, что во время испытательного срока посвящаемые могли безнаказанно «воровать и грабить, угощаться и обогащаться за счет сообщества» 5
В чем же здесь дело? В неверном представлении наших предков о системе социальных ценностей, неправильная расстановка приоритетов? Очевидно, что однозначного ответа на этот вопрос сегодня нет. Будучи закрепленными на обычно-правовом уровне, данные деяния являются, по мнению Э. Б. Тайлора, продуктом более ранних эпох, о которых каких-либо сведений до нас не дошло. Более поздние и зафиксированные проявления этих древних обычаев, являясь всего лишь видоизмененными пережитками, не дают практически никакой информации об их
корнях16.
И дело здесь даже не в том, признаются или нет подобные деяния преступными с точки зрения государственной или общественной власти, наделяются ли они необходимым признаком преступления - противоправностью. Дело в самой форме социального общежития, обусловленной соответствующим уровнем культуры, выражающейся в системе верований и религиозно-мифических представлений.
С последовательным изменением форм социального общежития, меняется и отношение к социальной сути тех или иных совершаемых деяний. Они начинают рассматриваться через призму не только индивидуального (семейного, родового) восприятия, но и через призму общественной морали и нравственности, религиозной допустимости, а позднее и государственной оценки происходящего. Справедливо также ут-
верждение о том, что если одни деяния признаются преступлениями в одну эпоху, то они могут не считаться таковыми в другую . Однако, несмотря на тот или иной этап развития человечества, необходимо помнить о том, что ряд посягательств всегда продолжает оставаться общественно опасным, независимо от отношения к ним со стороны тех или иных субъектов восприятия.
Каким образом выделялись преступные деяния среди всей массы неодобряемых (осуждаемых) проступков в бесклассовом (догосудар-ственном) обществе, имели ли они какие-либо общие, свойственные только им признаки? На этот вопрос пытались дать ответ не только правоведы, но и социологи. Попытку составить перечень «преступлений, наказываемых всюду» предпринял в свое время Р. Гарофало, небезосновательно полагавший, что существуют так называемые «естественные преступления», возмущающие чувства, лежащие повсюду в основе уголовного права. Однако дать приемлемую классификацию признаков, абсолютно характеризующих эти естественные преступления, ученый не смог. Именно это вызвало критику со стороны многочисленных оппонентов. Гарофало начали ставить в вину тот факт, что он необоснованно сужает рамки преступности, так как, следуя своей же характеристике естественных преступлений, он не признает преступлениями те проступки, которые признавались таковыми в некоторых социальных типах. Так, Э. Дюркгейм полагает, что поиск общих для всех преступлений признаков необходим, но средством для поиска этого «постоянного и общего элемента» всех, без исключения, преступлений должны выступать не попытки перечислений абсолютных преступлений, а нахождение некоего условия, внешнего и одинакового для всех преступлений. И таким условием Э. Дюркгейм считает «состояние коллективного сознания», которое оскорбляется любым преступлением. Во всех остальных случаях речь о преступлении уже идти не мо-жет18. Известный русский криминалист П. П. Пус-торослев таким условием признает также некое субъективное свойство, но не коллективного характера, а индивидуального - «недоброкачественное относительно ума, чувства, воли и притом особенно предосудительное для этого лица с точки зрения правоучредителя»19. Именно чувства, по мнению Ч. Беккариа, являются тем объектом, на который просто необходимо воздействовать, чтобы противостоять всеобщему закону разложения и заставить людские массы усвоить твердые правила поведения20.
Попытку системного анализа всех имеющихся точек зрения, выделявших преступления из разряда других правонарушений, осуществил в первой четверти ХХ в. П. А. Сорокин. Русский социолог выделил различные группы теорий. К ним, в частности, относились теории, полагавшие, что отличительным свойством всех преступлений является «содержание бедствующих от них человеческих потребностей», или теории, отличавшие преступления от иных правонарушений тем, что первые «нарушают или угрожают наиболее важным интересам человека и данной группы». Существовали теории, выделявшие
преступления среди других правонарушений особым внутренним состоянием преступника (к одной из них относится уже упомянутая точка зрения П. П. Пусторослева), а также теории, которые видовое отличие преступлений видят в факте «обложения наказанием»21. Сам П. А. Сорокин все перечисленные теории называет «малонаучными и весьма спорными». Мы не будем подробно останавливаться на обсуждении всех этих теорий, это могло бы по объему материала стать предметом совершенно отдельного исследования. Однако точку зрения самого П. А. Сорокина на отличительное, и только преступлению присущее свойство все-таки попытаемся дать. Беря за основу «отталкивательную эмоцию», которая наряду с осознанием совершения запрещаемого акта, составляет основу психической жизни человека, ученый констатирует, что «общим признаком всего класса преступных актов и преступного поведения будет признак противоречия их с поведением и актами, осознаваемые как дозволенно-должные»22. Иными словами, П. А. Сорокин поднимает еще одну очень сложную, и неразрешенную в современном уголовном праве проблему - проблему осознавания не только общественной опасности совершаемого преступления, но и его запрещенности (противоправности), что, в конечном счете, относит его теорию к проблеме субъективного восприятия совершаемого преступления.
Из перечисленных групп теорий первые две, безусловно, ориентированы на материальный признак преступления - общественную опасность, вторая на виновность (как и точка зрения П. А. Сорокина), и последняя - на наказуемость. Кроме этого, П. А. Сорокин, небезосновательно говорит и о существовании огромного количества точек зрения, в соответствии с которыми основным отличительным свойством всех преступлений является формальный признак преступления - противоправность.
Полемика, осуществляемая в середине XIX в., была и очень своевременной и, безусловно, весьма полезной, но обреченной на безысходность. Современная наука уголовного права доказала, что только совокупность всех указанных признаков преступления позволяет нам и говорить о преступлении в целом, и, вместе с тем, отличать преступное деяние от непреступного (в том числе иного правонарушения). Но насколько такая полемика была бы полезной в попытке установить отличительные, и свойственные только преступлению, признаки в догосу-дарственном обществе? Очевидно, не очень.
Уголовного права, как и уголовно-правового понятия преступления в доклассовом обществе действительно не было, но были деяния, причиняющие объективный вред. И дело здесь не только в терминологическом различии понятий. Дело в сущностном содержании явления, определяемом набором конкретных признаков, характеризующих преступление и деяние, причиняющее вред. Современное понятие преступления, определяемое в ч. 1. ст. 14 УК России, содержит четыре основных признака, при отсутствии любого из которых говорить о преступлении невозможно. Все они находятся «на поверхности» де-
финиции преступления. Так, преступлением признается виновно совершенное, общественно опасное деяние, запрещенное уголовным законом под угрозой наказания.
Совершенно очевидно, что деяние, причиняющее вред в доклассовом обществе как минимум одним из перечисленных признаков не обладает совершенно. Этот признак - противоправность (или противозаконность, предусмот-ренность уголовным законом), хотя мы можем говорить о предусмотренности деяния, например, общественной формацией в целом. Под серьезным сомнением находятся наличие, во всяком случае в полном объеме, еще двух признаков - наказуемости и виновности. Наказуемость, как абсолютная и всеобщая угроза наказанием за любое совершенное преступление базируется на отраслевом принципе уголовного права - неотвратимости наказания и является логически вытекающим из признака предусмот-ренности уголовным законом. Раз деяние предусмотрено в качестве преступного в уголовном законе, то, несомненно, наличие санкции, как части нормы, в которой устанавливается вид и размер наказания. Поэтому в деянии, причиняющем вред в догосударственном обществе, нет государственной санкции, хотя присутствует принуждение, как реакция на недозволенное поведение. О виновности, концептуально базирующейся на принципе вины, также не приходится говорить в полном объеме, так как в доклассовом обществе причиненный вред карался и без виновного, т. е. выраженного в умысле или неосторожности, отношении к деянию и его последствиям. И лишь один единственный признак преступления в современном его понимании, присутствовал всегда - этот признак общественная опасность. Тот факт, что наиболее общественно опасные деяния, существовавшие в доклассовом обществе, получили свое законодательное закрепление в государстве, позволяет нам называть их преступлениями лишь с известной долей условности, с учетом вышеоговорен-ной исторической допустимости подобной терминологии.
На наш взгляд, вопрос кем определяется характер и степень общественной опасности деяния как в современном, так и в догосударст-венном обществе, как раз и является самым важным вопросом, определяющим, в свою очередь, так называемую естественность, всеобщность или универсальность преступного деяния (или деяния, причиняющего вред). В эпоху, когда общественное преобладало над индивидуальным, когда коллективное нивелировало отдельную личность, наибольшую опасность представляли посягательства, осуществляемые со стороны других социальных групп . Это были все те же посягательства на личность, на ее естественные права и свободы, но воспринимаемые через призму общесоциальной оценки, носящие своеобразный «массовый» характер. При этом вполне естественно, что посягательства на членов одной социальной группы со стороны своих же однородцев, также были осуждаемы и запрещаемы. Во всяком случае, о «шаблоне должного поведения целой группы» и деяниях, противоре-
чащих этому шаблону, а значит представляющих собой преступления для этой группы лиц, говорит П. А. Сорокин. Самое главное условие состоит в том, чтобы эти деяния вызывали в психике их членов соответственные переживания23. Такие переживания А. Р. Редклифф-Браун называет социальной дисфорией, комплексом коллективных чувств, пронизанных моральным воз-мущением24. По мнению ученого, в любом обществе некий проступок, даже если это посягательство на личность, есть преступление против общества, если он влечет за собой организованную и отрегулированную процедуру, которая осуществляется сообществом в целом или правомочными представителями общественной власти. Однако в обществах, где нет общественных властных органов или вождей, как, например, у ифу-гао - жителей северной части Лусона (Филиппины), преступления, совершаемые в отношении друг друга, в лучшем случае вызывают только реакцию родственников потерпевших, и, соответственно, самих потерпевших25. Однако, на наш взгляд, чувство социальной дисфории находится в определенной зависимости от шаблона должного поведения, напрямую вытекающего из одобренности обычаем как некоего социального (общественного) катализатора.
По-видимому, спектр мотивов, обусловливающий нападения одного человека на другого или на других, также как и спектр охраняемых от таких нападений объектов первоначально, в период первобытного строя, был очень невелик. К первым относились мотивы, вытекающие из естественных физиологических потребностей человека и примитивных эмоций - голода, жажды, холода, болезней, страха, недовольства, раздражения и др. Очевидно также, что на каком-то этапе развития объектами, требующими насущной охраны, были только жизнь и здоровье человека как его естественные права.
Обобщенное понятие естественного права человека пытаются дать Л. П. Рассказов и И. В. Упоров. По мнению исследователей, естественное право человека - это субъективное неотчуждаемое право, получаемое человеком от рождения, которое реализуется им непосредственно, объективно и удовлетворяет одну из высших социальных ценностей или потребностей, исходящих из природы человека, также сформировавшихся в процессе общественного развития. При этом сущностными признаками естественных прав человека являются: возникновение с момента рождения, неотчуждаемость, выражение наиболее существенных возможностей развития человека и непосредственный объективный характер реализации26. К основным же субъективным правам относятся право на жизнь27, свободу, достоинство личности и личная неприкосновенность. Несомненна и первичность происхождения естественного права в сравнении с правом позитивным, и определенная независимость первого от последнего. Право естественное появляется вместе с появлением человека и человеческого общества, т. е. с глубокой древности, однако осознается и признается оно на более позднем этапе - в эпоху Нового времени. В древний же период развития человечества
естественное право начинается именно с человеческих инстинктов, так как в своем генезисе оно стабильно исходит из биологической природы человека28.
Не менее важным представляется и спектр мотивов, вызывающий защитную реакцию у потерпевшего - это все те же страх, раздражение, неудовольствие и обида. Согласно точке зрения М. О. Косвена, в более сложных социальных отношениях и для более развитой психики восприятие человеком всякого посягательства извне складывается в особое переживание, особую эмоцию, более сложную, чем страх и раздражение. Такую эмоцию ученый предлагает именовать «обидой», по аналогии со славянским термином, обозначающим преступное деяние, который как нельзя более точно выражает суть данной эмоции29. Именно обида, как эмоция более сложного порядка, явилась своеобразной платформой для преобразования инстинкта защиты в своеобразный инстинкт мести, «глубочайшим образом входящий в плоть и в кровь человека, постепенно подчиняющий себе нашего предка и действенно проявляющийся во всех случаях на-
30
рушения его неприкосновенности»30.
С развитием человечества, примитивных эмоций и физиологических реакций становилось недостаточно для регулирования все новых общественных отношений как внутри социальных групп, так и между ними. Человека переставали удовлетворять связи, осуществляемые по схеме: внешний импульс - инстинктивная реакция. Необходимо отметить, что для первобытного человека была характерна повышенная импульсивность и присущее психике единство мысли и действия31. И постепенно нишу между двумя этими составляющими начинает заполнять социальная норма, которая не выводима из ситуации, не создана ею, а является связанной с наиболее общими человеческими отношениями32. Вполне можно предположить, что такое общественное отношение уже начинает приобретать черты современного общественного отношения. При этом необходимо помнить о том, что сама социальная норма входит в состав такого отношения в виде корреспондирующих друг другу прав и обязанностей субъектов и выражается в виде социальной связи между ними33.
Необходимо также учитывать и тот факт, что психика человека продолжает играть доминирующую роль и при социальной регуляции отношений. Социальные нормы, к которым относились ритуалы, обряды и, в том числе, обычаи, начали входить в повседневность и путем подражания передаваться из поколения к поко-лению34. Именно необходимость урегулировать поведение человека таким образом, чтобы смягчить, или свести на нет конфликты, привели к возникновению на самых ранних этапах развития человечества социальных норм35.
Круг основных и самых ценных общественных отношений, подлежащих безусловной охране от преступных посягательств, складывался сам собой изначально, постепенно расширяясь. Диапазон ценностей человечества, на самом деле, достаточно широк, он намного шире диапазона ценностей отдельно взятого человека36.
И поскольку человек со своими правами и интересами не является единственным объектом уголовно-правовой охраны, спектр общей уголовно-правовой охраны также достаточно многообразен. Сегодня, например, одной из основных - охранительных задач уголовного права России в соответствии с ч. 1. ст. 2 УК России является охрана прав и свобод человека и гражданина, собственности, общественного порядка и общественной безопасности, окружающей среды, конституционного строя Российской Федерации от преступных посягательств.
Достаточно широким сегодня является и круг мотивов, толкающих человека на совершение преступления, на преодоление субъективных и объективных барьеров, препятствующих совершению преступных деяний. Корысть, месть, ненависть, зависть, неприязненные отношения, недоброжелательство, несдержанность, обида, неудовлетворенность принятым решением, стремление обеспечить себя материально за счет других лиц - вот только лишь небольшой перечень побуждений, вызывающих у лица решимость совершить преступное деяние.
□ □ □ □ □
1 Даль В. Пословицы русского народа. М., 2003. С. 97.
2 См.: Кузнецова Н. Ф. Преступление и преступность. М., 1969. С. 9.
3 Лист. Ф. Задачи уголовной политики. Преступление как социально-патологическое явление / сост. и пре-дисл. В. С. Овчинский. М., 2004. С. 103.
4 Кудрявцев В. Н. Генезис преступления. Опыт криминологического моделирования: учеб. пособие. М., 1998. С. 6.
5 Кудрявцев В. Н. Указ. соч. С. 7.
6 Кузнецова Н. Ф. Указ. соч. С. 7.
7 Геллер Л. Происхождение, существо, развитие и разделение права. Казань, 1895. С. 1.
8 Кролик А. А. Идеи законодательного творчества и закономерного развития права в новейшей юриспруденции. СПб., 1913. С. 106.
9 Яцеленко Б. В. Сущность уголовного права: лекция. М., 1995. С. 3-4.
10 Кристи Н. Кристи Н. Пределы наказания. М., 1985. С. 167.
11 Тайлор Э. Б. Миф и обряд в первобытной культуре. Смоленск, 2000. С. 3.
12 Першиц А. И., Монгайт А. Л., Алексеев В. П. История первобытного общества: учебник. М., 1974. С. 101.
13 Фрэзер Дж. Дж. Фольклор в Ветхом завете. М., 1989. С. 442-464.
14 Геннеп А., ван. Обряды перехода. М., 2002. С. 8.
15 Геннеп А., ван. Указ. соч. С. 106.
16 Тайлор Э. Б. Указ. соч. С. 4.
17 Криминология: учебник для юридических вузов / под общ. ред. проф. А. И. Долговой. М., 1997. С. 7.
18 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996. С. 77-88.
19 Пусторослев П. П. Понятие о преступлении. М., 1891. С. 240.
20 Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 1995. С. 68.
21 Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество / общ. ред, сост. и предисл. А. Ю. Согомонов. М., 1992. С. 60-64.
22 Там же. С. 76.
23 Сорокин П. А. Указ. соч. С. 77.
24 Редклифф-Браун А. Р. Структура и функция в примитивном обществе: очерки и лекции. М., 2001.
С. 245.
25 Там же. С. 249.
26 Рассказов Л. П., Упоров И. В. Естественные права человека: учеб. пособие. СПб., 2001. С. 15-16.
27 По мнению Ю. И. Стецовского, право на жизнь является не только естественным и неотъемлемым, оно выступает образующим для всех остальных прав и свобод, и именно его соблюдение является, в том числе, показателем цивилизованности общества (Стецов-ский Ю. И. Право на свободу и личную неприкосновенность: Нормы и действительность. М., 2000. С. 21).
28 Рассказов Л. П., Упоров И. В. Указ. соч. С. 27.
29 Косвен М. О. Преступление и наказание в догосудар-ственном обществе. С. 18.
30 Там же. С. 19.
31 Анисимов А. Ф. Исторические особенности первобытного мышления. Л., 1971. С. 87.
32 Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. Современные трактовки и новые подходы: учеб. пособие. М., 1999. С. 183.
33 Современные исследования в области философско-
го антропологизма смещают акцент с самих общественных отношений на один из структурных элементов этих отношений - субъект, что было нехарактерно для советского периода развития этой науки. И это, на наш взгляд, правильно, так как без видения живого конкретного человека невозможно говорить и о его эффективной уголовно-правовой защите (См.: например, Миго-латьев А. А. Человек как объект философского знания // Социально-политический журнал (социально-
гуманитарные знания). 1998. № 2. С. 71; Ахиезер А. С., Яковенко И. Г. Что такое общество? // Общественные науки и современность. 1997. № 3).
34 Кашанина Т. В. Указ. соч. С. 183.
35 Там же. С. 185.
36 Тугаринов В. П. Теория ценностей в марксизме. Л., 1968. С. 27.
