CC BY
97
104
УДК 811.161.1:821.161.1
Н. Г. Бабенко, М. И. Ушалова
ДЕВЕРБАТИВЫ СТРАДАНИЕ И СОСТРАДАНИЕ В КЛАССИЧЕСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: ФУНКЦИОНАЛЬНО-СЕМАНТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
Девербативы рассматриваются в функционально-семантическом аспекте на материале произведений Ф. Достоевского и Л. Улицкой. Делается вывод о смыслообразующих возможностях имен действия.
Deverbatives are considered from the functional and semantic perspective on the basis of works of F. Dostoyevsky and L. Ulitskaya. The authors arrive at a conclusion about the meanin-creating features of nouns of action.
Ключевые слова: девербативы, лексическая деривация, синтаксическая деривация, язык художественной литературы.
Key words: deverbatives, lexical derivation, syntactical derivation, language of fiction.
Страдание — святая благодать.
В. А. Жуковский
Девербативы (отглагольные существительные) страдание и сострадание образованы по обладающей высокой продуктивностью в русском языке модели основа глагола + частеречный суффикс имени существительного -нщ со значением опредмеченного процесса. Подобные имена действия (а точнее, имена длящегося состояния/действия) получили в современном языкознании неоднозначную, а то и противоречивую характеристику по следующим параметрам:
1) квалификация девербатива как продукта лексической или синтаксической деривации;
2) наличие/ отсутствие у отглагольных существительных наряду с именными признаками (родом, падежом, числом) морфологических признаков глагола (вида, времени, залога).
Согласно господствующей сегодня точке зрения, девербатив — синтаксический дериват, что предполагает лексическое тождество и грамматическое (частеречное) различие мотивирующего глагола и мотивированного им существительного. Из приведенного тезиса логично вытекают два следующих: во-первых, в таком случае сам процесс образования отглагольного существительного следует признать формообразовательным, а не словообразовательным, а мотивированный дериват — формой исходного глагола (так, В. Г. Руделев говорит о девербативах как о «субстантивных формах глагола» [5]); во-вторых, необходимо отказаться от лексикографической практики самостоятельного представления слов типа nomen actionis (например, существование, пение, бег) и nomen agentis (например, учитель, воспитатель, просветитель) в толко-
Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2012. Вып. 8. С. 104—107.
вых словарях1. Между тем в большинстве современных учебных, научных специализированных изданий и в толковых словарях отражается традиционная практика репрезентации анализируемого языкового материала как слов (не форм!), мотивированных глаголом и нашедших лексическое толкование в отдельных, «личных» словарных статьях.
Нет согласия и в вопросе о способности/неспособности девербати-вов реализовывать грамматические значения вида, времени и залога: одни говорят о том, что глагольные характеристики в отглагольных существительных полностью элиминированы вследствие «консервации значения» [4, с. 121] базового глагола, другие считают, что морфологические признаки глагола продолжают жить в девербативе, но имплицитно.
Объектом нашего рассмотрения стали текстообразующие и смыслопорождающие возможности девербативов страдание и сострадание в классической и современной русской литературе на материале романов Ф. М. Достоевского «Идиот» [1], «Преступление и наказание» [2] и разножанровых произведений Л. Е. Улицкой [6 — 9].
Культ страдания, свойственный русской классической литературе, во всей своей сложности выражен в творчестве Ф. М. Достоевского. Не претендуя на полноту анализа девербативов страдание и сострадание в произведениях классика, сосредоточимся на рассмотрении роли названных имен состояния/ действия в тексто- и смыслообразовании.
1. «Страдание — великая вещь. В страдании есть идея» — это высказывание Порфирия Петровича (роман «Преступление и наказание») со всей очевидностью демонстрирует предпочтительность девербатива страдание в сравнении с исходным глаголом страдать в контекстной ситуации, требующей репрезентации идеи, а значит, и степени абстрагирования, доступной существительному в большей степени, нежели глаголу.
2. Во фрагментах текста, посвященных морально-психологической характеристике Настасьи Филипповны и Рогожина, сведены слова, функционирующие в качестве лексических доминант романа «Идиот», тесное (контактное) взаимодействие которых формирует и эксплицирует концептуально значимые мысли о соотношении и взаимообусловленности страсти и страдания, любви и сострадания, сострадания и жалости, страсти (этимон соответствующего гнезда) — страдания — души — сердца — сострадания:
Фрагмент (1)2: Особенно приметна была в этом лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом [1, с. 8].
Фрагмент (2): Разве не способен к свету Рогожин? Он говорит, что любит ее не так, что в нем нет состраданья, не «никакой такой жалости». Правда, он прибавил потом, что «твоя жалость, может быть, еще
1 Сказанное касается не только девербативов, но и других производных, признаваемых синтаксическими дериватами: относительных прилагательных, качественных наречий.
2 Текстовые выделения в цитатах сделаны авторами статьи.
105
106
пуще моей любви», — но он на себя клевещет. <...> И разве одну только страстность внушает ее лицо? Да и может ли даже это лицо внушать теперь страсть? Оно внушает страдание, оно захватывает всю душу. Нет, Рогожин на себя клевещет; у него огромное сердце, которое может и страдать и сострадать [1, с. 251].
Статус ключевых слов у существительных страдание и сострадание подтверждается и чрезвычайно высокой частотой их употребления в лексической структуре романа.
3. В романе «Преступление и наказание» страдание типологизируется:
Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился [2, с. 539], — говорит Раскольников Соне;
Страдание принять и искупить себя, вот что надо [2, с. 638], — восклицает Соня;
Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во все чертах лица ее [2, с. 535].
В приведенных фразах репрезентируются, по классификации С. М. Климовой [3], «головное», умственное страдание, терзающее Раскольникова, и Сонино «живое», телесное страдание, слитное с действенным, а не созерцательным состраданием. Именно и только отказ от головного страдания в пользу страдания телесного приводит Родиона к христианской любви.
Как показывает анализ произведений Улицкой, большая часть примеров употребления девербатива страдание доказывает, во-первых, отсутствие у этого языкового средства статуса ключевого слова (имя состояния/ действия выступает в роли «рядового» эмотива, чаще всего — при описании физических недугов персонажей); во-вторых, неиспользование автором применяемого Достоевским лингвопоэтического приема конвергенции лексических средств — сведения в смысловой «пучок» концептуально нагруженных слов; в-третьих, некоторое «измельчание» поводов к страданию и, соответственно, референта имени — самого страдания. Проиллюстрируем третий из наших выводов несколькими примерами:
Вечером Мамахен плохо себя чувствовала, лежала в своей комнате и страдала от громкой нехорошей музыки, доносившейся от внуков. [9, с. 75];
Взрослый сын подчеркивал ее возраст, и молодящаяся Эва Казимировна страдала [8, с. 14];
.И она страдала, что на других не похожа, а в особенности страдала от размера своей обуви. [7, с. 356].
Таким образом, в произведениях Улицкой девербатив страдание функционирует в контекстах тематически и стилистически сниженных, что может быть обусловлено «синдромом привыкания к страданию» (Э. Фромм), свойственным сегодня российскому социуму.
Употребление Улицкой девербатива сострадание больше отвечает классической традиции. При этом существительное сострадание работает в контексте его истолкования через синонимы или дескрипцию, например:
Вот именно этого хотелось: испытывать друг к другу сострадание, сочувствие, бескорыстную любовь [6, с. 18];
.Они с Таней — вдвоем, в полном единении сочувствия и сострадания [8, с. 334];
Он был одарен такой душевной отзывчивостью, такой безразмерной, совершенно эластичной способностью к состраданию, что все прочие его качества оказывались в подчинении этой «всемирной жалости» [6, с. 418].
Итак, сопоставительный анализ функционирования девербативов страдание и сострадание в языке художественной литературы позволяет говорить о предельной актуализации названных лексем в языке романов Ф. М. Достоевского и об их периферийности в лексической системе произведений Л. Е. Улицкой.
Список литературы
1. Достоевский Ф. М. Идиот // Достоевский Ф. М. Избр. соч. : в 2 т. Л., 1962. Т. 1.
2. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Там же. Т. 2.
3. Климова С. М. Страдание у Достоевского: сознание и жизнь // Вестник РГГУ. 2008. № 7. С. 186—197.
4. Мирошникова З. А. Проблемы семантики и функционирования имен действия в системе языка. М., 2003.
5. Руделев В. Г. Существительное в русском языке: учеб. пособие. Тамбов, 1979.
6. Улицкая Л. Зеленый шатер. М., 2011.
7. Улицкая Л. Искренне ваш Шурик. М., 2006.
8. Улицкая Л. Казус Кукоцкого. М., 2001.
9. Улицкая Л. Том // Улицкая Л. Люди нашего царя. М., 2006. С. 70 — 78.
Об авторах
Наталья Григорьевна Бабенко— д-р филол. наук, проф., Балтийский федеральный университет им. И. Канта, Калининград.
E-mail: banagr@rambler.ru
Марина Иосифовна Ушалова — асп., Балтийский федеральный университет им. И. Канта, Калининград.
E-mail: ponka198888@mail.ru
About authors
Prof. Natalia Babenko, Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad.
E-mail: banagr@rambler.ru
Marina Ushalova, PhD student, Immanuel Kant Baltic Federal University, Kaliningrad.
E-mail: ponka198888@mail.ru
107
