CC BY
71
А.В. Ложникова, Г.И. Петрова
ДЕНЬГИ С БОГОМ ИЛИ БОГ С ДЕНЬГАМИ?
(О РУССКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕЕ И ЕЁ ДЕНЕЖНОЙ «СОСТАВЛЯЮЩЕЙ»)
Рассмотрен феномен денег, как он представлен в различных культурах и на разных этапах человеческой истории. Особый интерес в этом отношении проявлен к России, где специфическая национальная идея, религиозная по своему характеру и содержанию, обусловила существенное отличие в понимании денег (их наличия и функционального назначения) от того, как они видятся в западной и восточной культурах.
Высказывают ли о России какую-то тайну до сих пор не стихающие споры о том, имеется ли особая русская идея, предполагающая возможность выбора страной своего пути развития, не столь, как на Западе, связанного с материально-экономическими жизненными ценностями? Можно ли ставить вопрос о самобытности экономики и существует ли в этом смысле специфическая и характерная только для нас -российская - хозяйственная деятельность и, соответственно, свойственное только нам и потому иное, чем у других народов, своё (как и русская идея - русское) отношение к деньгам? Этот вопрос всегда стоял либо как заранее полагавший невозможность рационального ответа («Умом Россию не понять, аршином общим не измерить...»), либо, напротив, как его имеющий - точный и выделяющий Россию из числа развитых (в современном смысле) стран мира. Освальд Шпенглер: «Основное мироощущение у современных русских - стоять вне хозяйства и политики и всех прочих фактов мира сего» [1. С. 51-52]. Не только западные философы и культурологи, такие как О. Шпенглер, но и многие политики и хозяйственники говорили и признавали некую таинственную российскую специфику, выражающуюся в явном приоритете иррационального начала над рациональным. Признавали и особое наше предназначение в мире, начиная с идеи Москвы - Третьего Рима - и вплоть до по-своему обоснованной (?) гипотезы о том, что в мировой истории России выпала роль - показывать всему человечеству, как не надо жить и каким путем не надо идти. Пушкин и Лермонтов, Достоевский и Толстой, Вл. Соловьёв и Н. Бердяев, Н. Лосский и С. Франк и многие-многие другие писатели, поэты, философы, говоря о России как обладающей некой самобытностью, очень интересны и убедительны. Не верить им не позволяет разум и не склонно сердце.
Признание культурной самобытности различных народов, и хозяйства в том числе, можно понять, и оно не случайно. Объясняется это тем, что вплоть до XX в. все культуры были естественным образом отдалены друг от друга, являлись по своему характеру локальными и уникальными. Каждая культура имела свои смыслы, значения и поведенческие стереотипы, которые возникали из, как правило, конкретных географических, климатических, пространственно-временных условий. Например, именно «расползание» Руси, которое было одновременно и созданием России, во многом является подлинной основой русской идентичности, которая плохо «ладит» с объединяющей идеей, полагающей свою культуру закрытой всем прочим культурам.
Нет, конечно, оснований утверждать, что экономика и такая её подструктура, как деньги, а также отношение к ним, не подвергаются общей культурной трансформации. В ходе истории у любого народа отношение к деньгам менялось. Так, средневековый сеньор видел в них лишь средство для того, чтобы жить «полной чашей», т.е. проводить дни в войне или на охоте, прожигать ночи в весёлом кругу жизнерадостных друзей за игрой в кости или в галантных ухаживаниях и куртизанской любви [2. С. 12-19]. Деньги расходовались (не вкладывались) на строительство по большей части «бесполезных», с точки зрения продуктивного производства, объектов - в строительство храмов, в проведение рыцарских турниров и пышных торжеств. Это было свойственно (в различных формах) разным и в пространственном отношении отдалённым друг от друга народам.
«Роскошь бесполезности» (так начиналась денежная история) и трата денег характеризовали не только рыцарскую Европу. Она была свойственна и мексиканским племенам, и русским помещикам. Первые наиболее важным хозяйственным актом, делом, которое обеспечивало высокий статус человека (особенно вождя), считали акт дара - «потлача», - когда чтобы показать не только свою расположенность, но, в первую очередь, своё богатство, вожди племён соревновались в приношении даров: чей подарок оказывался более богатым, тот и выигрывал. Деньги служили дарению. Если роскошь дара превышала возможные средства, на которые он был сделан, то престиж дарящего был особенно весомым и несомненным. «Конкуренция», как видим, реализовывала себя не в накоплении денег, а в их трате. Средневековый сеньор «деньги... презирает. Они грязны, так же как грязна и всякая приобретательская деятельность. Деньги существуют для того, чтобы их тратить» [2. С. 19]. «Трата» - основная экономическая категория докапиталистических хозяйств [3]. Расходы всегда превышали доходы, ибо акцент именно на роскоши, видение в ней критерия личностной и общественной состоятельности и успешности требовали такого блеска, который мог быть результатом полной денежной растраченно-сти, что, конечно, не позволяло сосредоточить хоть какое-то внимание на накоплении.
Но символическая мощь бытия, героическая турнирно-рыцарская докапиталистическая жизнь, трата на охоту и пиры, богатство даров уходят, когда рождается холодная буржуазная ясность и рационализм. Оказывается, что не один и тот же дух управляет людьми в хозяйственной деятельности. И средневековая эпоха, когда «люди относятся к хозяйственной дея-
тельности примерно так же, как ребёнок к учению в школе, которому он, конечно, не подчиняется, если его не заставят», когда «нет и следа любви к хозяйству или хозяйственному труду», уходит тоже [2. С. 17].
В России «дух капитализма» задержался. Его не могли активизировать ни обе (1905 и 1917 гг.) буржуазно-демократические, ни социалистическая Октябрьская революции. Согласно методологии, полагающей религию в качестве первой формы культуры и потому обусловливающей всю специфику социального развития, различие путей движения всех стран и народов зависит от их религиозного настроя. И если «протестантский дух капитализма» [4] способствовал и даже инициировал развитие предпринимательства, накопления, ростовщичества и т.п., то российское православие, напротив, выработало по отношению ко всем этим факторам иммунитет.
В ситуации религиозной самобытности формировались принципиальные различия в хозяйственной жизни, в отношении человека к труду и плате за него. «Хуже любого тирана страстное желание денег», - говорит Иоанн Златоуст. «Не можете служить Богу и мамоне», -поучает Иисус Христос. «Все богатства в мире не стоят одной души», - православный вариант христианского идеала требовал преобразований экономических отношений в духе любви, а реализации материальных интересов - в духе нравственности. Может быть, поэтому ни одной революции в России не удалось привить к нашей локальной культуре культурно-экономические смыслы, которые на Западе существовали уже с XVII в. Не прививались они до тех пор, пока Россия, как и другие страны мира, не вовлеклась в общий информационно-коммуникативный поток.
Обратимся к Е.Н. Трубецкому, Вл. Соловьёву, Н.О. Лосскому. Все они признавали, во-первых, в качестве главного закона жизни закон нравственный: труд - заповедь Божья, и мы должны возделывать природу не для себя только, но и для ближних. Не верен принцип «каждый - за себя», ибо этот «принцип индивидуалистической свободы... не заставляет сильного трудиться, а... порождает господское право и... плутократию. У слабых же он порождает завистливое недовольство и бомбы анархистов» [5. С. 128].
Во-вторых, труд и досуг, считается, даны человеку для духовного совершенствования. «Всё лишнее - от лукавого». Чтобы подражать лилиям и птицам небесным, о которых говорится в Евангелии, «надо иметь их чистоту и высоту их полёта» [5. С. 128]. Интересно, что на эту мысль отечественных философов отреагировал О. Шпенглер в работе «Деньги и машина». Говоря о наживе и капитале, он пишет: «Сказанное о полевых лилиях остаётся безусловною правдой для глубоко религиозных и философских натур» [1. С. 51]. «Высота полёта» и «чистота», однако, вовсе не состоят в том, чтобы считать, что «деньги - зло, что торговля не должна существовать, что банки должны быть уничтожены и т.п.» Так полагать - «непростительное ребячество» и «чудачество мысли». Деньги сами по себе «вещи средние», они могут быть добром или злом в зависимости от той цели, которой они служат. «Обмен должен быть общественным служением:
поскольку он - добро; он становится злом, когда с жит своекорыстным целям. Это выражается в т] формах - фальсификации, спекуляции и ростовщи стве» [5. С. 136]. Всему этому уже был дан однаж ответ изгнанием торжников из храма. «Дом отца # его домом Молитвы да наречётся, а вы сделали { домом разбойников» - эти слова Евангелия раздеї ли две сферы - экономическую и религиозную, оді ко не запретили вовсе первую. Храм, считает Трубе кой, должен строиться на земле и на прочном фущ менте. Он - потустороннее не к земле, а лишь к «ж тейскому», к непросветлённой жизни, где царствуї* деньги, хозяйственный расчёт и борьба за существ вание. Человек сюда приходит в настроении птиц н бесных и полевых лилий, которые не прядут потом что их одевает Бог. Торжникам же место не в храм Оно - на площади. «Это, конечно, не значит, что ot (торговля. -А.Л., ЛЯ.) должна прекратить существ* вание», но хозяйство есть область, где Бог не вопле щается. Трубецкой в анализируемой нами работе нг поминает ту часть Евангелия, где рассказывается богатом юноше, который спрашивает Христа, чт надо сделать доброго, чтобы иметь жизнь вечнук Христос сначала напоминает предписание ветхозавет ной заповеди Моисея, имеющей значение нравствен ного закона: «Если хочешь войти в жизнь вечную, со блюди заповедь». «Что ещё не достаёт мне?» - спра шивает юноша и получает ответ, уже не связанный < общим законом, но полагающий свободу индивиду ального поступка: «Пойди, продай имение своё, и раздай нищим, и будешь иметь сокровища на небесах; v. приходи, и следуй за Мною» (цит. по: [5. С. 148]). Е.Н. Трубецкой в упоминаемой уже работе цитирует «Евангелие от Матфея», XIX; «от Марка», X, 17-27; «от Луки», XVIII, 18-27. Итак, православное христианство отделяет деньги от храма, житейски-земное -от небесного. Связывать православного Бога с деньгами, которые заработаны фальшивым образом, спекуляцией, ростовщичеством или, тем более, обманом, кражей и т.п., - придет ли такое кому на ум? В то же время деньги трудовые, потраченные на помощь, во имя благородных устремлений, деньги без жажды их накопительства, без того, чтобы их сами по себе считать смыслом и целью жизни, - такие деньги не может судить и православие. «Деньги - вещь средняя».
Является ли такое понимание свойственным и другим религиозным традициям? Безусловно. Несмотря на огромные различия в ментальности Востока и Запада, их религиозные традиции характеризуются довольно тесным Переплетением с финансово-экономическими отношениями, хотя оно имеет и разный масштаб, и разную направленность. Коран запрещает мусульманам одалживать деньги под процент, вкладывать капитал в индустрию развлечений и производство оружия. Но запрет этот, конечно, реализуется в конкретных социальных, исторических и культурных условиях. А если иметь в виду, что современный исламский капитал часто тратится на обеспечение растущего из года в год спроса на военную зарубежную продукцию, то нравственность такой траты остаётся под вопросом.
Западная ориентация на накопление и сбережение откровенна и, усиленная протестантским вариантом христианства, разрешает и приветствует (ибо «бог любит богатого») расчётливость, бережливость, хозяйственность, инициативность, накопительство. Напротив, протестантизм запрещает какую-либо бесполезную трату, расточительство. Всё время, считается, следует отдавать труду, поскольку он приносит богатство. Кульминацией проявления степени переплетения религиозных принципов с материальными стала американская долларовая купюра, на которой «высечены» слова: «In God we trust» («Мы верим в Бога). Протестантский Бог - с деньгами, и среди людей он отмечает любовью тех, кто богат.
Разница в постановке «денежного» вопроса находит свое отчетливое проявление в русской и зарубежной сказке. Точнее, разница заключается в отсутствии вообще такой постановки в русской сказке в отличие от сказки зарубежной. Процитируем выдержки из самых известных. Ш. Перро «Мальчик-с-пальчик»: «Получив Людоедовы деньги, дровосек зажил богато и больше уже не заводил детей в лес». Братья Гримм «Столик накройся, золотой осел и дубинка из мешка»: «Остановился осел только тогда, когда у всех было столько золота, сколько можно утащить. (А по тебе видать, что и ты не прочь был бы там побывать!)». Конец сказки В. Гауфа «Карлик Нос»: «Отец с матерью радостно встретили своего сына после долгих восьми лет разлуки - он ведь стал такой красивый и привез столько денег!» На этом фоне явным диссонансом звучат слова из сказки А. Толстого «Буратино»: «Если люди начали принимать деньги за счастье, а счастье за деньги, то никто и никогда не получит золотого ключика!» Русская сказка никогда не завершается фактом поступления денег в качестве счастливого конца. Обычно счастливое окончание сказки символизирует общее веселье -пир, часто свадьбу: «И я там был, мёд, пиво пил...»
С деньгами ли православный Бог, и кого он любит в России?
Приоритет духовного над материальным в нашей жизни, в быту отмечают и отмечали многие авторы. И. Л. Солоневич - русский эмигрант в работе «Народная монархия» приводит пример, который свидетельствует о прямо противоположном отношении различных народов к собственности и к людям, своим согражданам. Он во время войны был свидетелем отношения германского населения к возвращающейся уже разбитой армии Третьей германской империи, к её солдатам. Они, оборванные, голодные, но всё-таки принадлежащие когда-то к очень сильной и, главное, своей армии, возвращались и расходились кто куда. Спасаясь от плена, бросали оружие и обмундирование, скрывались по лесам и болотам. По ночам они побирались по своим деревням. Немецкий бауэр в это время был более сыт, чем в мирное время. Но своему разбитому солдату он не давал ничего. В сибирских же деревнях, говорит И.Л. Солоневич, «существовал обычай: за околицей деревни люди клали хлеб и пр. для беглецов с каторги: “хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой”, - так поётся в известной сибирской песне... в России кормили преступ-
ников, в Германии не давали куска хлеба героям» [6. С. 129-130]. Власть денег, считает И.Л. Солоневич, обусловливает в западной жизни всё - даже родственные и дружественные отношения. Посмотрите на западно-европейские эпосы. «Песнь о Нибелунгах» - эта героическая эпопея заканчивается, однако, тем, что её герои гибнут не в борьбе с внешним врагом, они гибнут, истребляя друг друга до последнего, чтобы «золото Рейна» не досталось никому. Деньги всегда оказываются связанными с завистью и кровью. Можно ли представить нечто подобное в отношениях русских богатырей - Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алёши Поповича?
Однако присоединимся ли безоговорочно к так аргументированному и так убедительно высказанному мнению И. Солоневича? А случаи русских бунтов -«бессмысленных и беспощадных» (A.C. Пушкин)? А русская зависть? Еретические языческие жестокие обряды? А ненависть? Всё и у нас есть.
Отношение к деньгам в России не было однозначным. Фольклорная мудрость - пословицы, например, - фиксирует как безразличие русских к деньгам («Будь деньги - за богачом, оставался бы хлеб за нами», «Не деньги нас, а мы их нажили», «Рубль - не деньги»), так и нашу бережливость и расчётливость («Рубль цел копейкой», «По рублю - десяток, по полтине - сотня», «Кто гривны не бережёт, сам рубля не стоит», «С гривенки по гривенке ступаете, полтиною ворота запираете», «Деньги счёт любят», «Хлебу -мера, а деньгам - счёт», «Рубль цел копейкой»). И мы деньги любим, мы вовсе не против них: «Деньги -лучше уговора», «Денежка - не Бог, а бережёт», «Денежки - не Бог, а полбога есть», «После Бога деньги - первые», «При деньгах Панфил всем людям мил», «Без рубля, как без шапки». В то же время характерны пословицы, свидетельствующие о безотчетности и откровенно бесполезной трате денег: «Это знаем, что с деньгами и попьём, и погуляем», «Раз пошла такая пьянка - режь последний огурец». Но в России ценят деньги, заработанные трудом («Рубля на улице не найдёшь», «Тот прав, за кого праведные денежки молятся»), и даже осуждают их бесполезную трату, хвастовство («Рублями мостовую мостить», «У нас -всё рубли, а копейки нету»). Более того, мы также не слышим запаха денег: «На деньгах нет знака» (перекличка с пословицей, идущей ещё от Древнего Рима, «Деньги не пахнут»), «У денег глаз нету». Для нас свойственно (очевидно, как и везде) неоднозначно отрицательное или безразличное отношение к деньгам. Но не всем народам характерно их осуждение. В России же: «Сто рублей есть, так и правда - твоя», «Рубль есть - и ум есть, нет рубля - нет ума», «Много друзей, коли денежки есть», «Деньги - прах, ну их в тартара-рах!», «Он рублю низко кланяется», «У него деньжу-ры много, ему деньжура спать не даёт», «Изведай человека на деньгах»).
Правда, конечно, в том, что на восприятие роли денег, на их значение в жизни влияет общий ментальный настрой народа - умонастрой, - а также сложившиеся философская и религиозная традиции понимания личности. Рано вошедший в жизнь европейского
человека рационализм создает институт частной собственности, который и формирует личность, центрированную на себя, опирающуюся и рассчитывающую лишь на собственные силы, стремящуюся к собственности, её накоплению и сбережению. «Единственный и его собственность» - так называется одна из работ немецкого философа М. Штирнера. А «Капитал» К. Маркса, раскрывший тайну эксплуатации, увидел собственность в связи денег и времени. Чтобы иметь деньги, нужно спешить. У-спех идёт к у-спевающему.
Россия лишь спустя двести лет после западных буржуазно-демократических революций осуществляет революции свои и начинает приобщаться к частнособственническим отношениям. В XX в. эти попытки прерываются на семьдесят лет, и до сих пор развитого института частной собственности у нас нет. Очевидно, в архетипах сознания и поведения русского человека сохранилась память о нашем общинном, крестьянском образе жизни. У нас, действительно, крестьянство было не просто социальным слоем, оно было образом жизни. А это значит, что человек организовывал себя по принципу соборности, а не «единственности». Специфика крестьянского труда формировала и все другие черты характера народа: его сезонность вызывала необходимость крайнего напряжения физических сил лишь в определённое время года, близость к природе, зависимость от неё и надежда на Бога, а не на собственные силы, конечно, не способствовали складыванию рациональности и расчётливости. Время у нас не связывалось с деньгами, жизнь ими не мерялась. Она текла медленно, традиционно, механизмами её развития были молитвы, ритуалы, соблюдение вековых обычаев, всегда воспроизводивших и повторяющих сегодня то, что было и вчера. «День пережит - и слава Богу», «Христос терпел и нам велел», «Не хлебом единым жив человек».
Анализируя особенности отношения к деньгам в России, неизбежно встречаешься с дилеммой: «Time is money» («Время - деньги») или «Тише едешь - дальше будешь»? Отношение ко времени - это важнейший аспект «денежных» отношений. Русский парадокс времени: «Русские никогда не приходят вовремя, несмотря на то, что у них самые точные в мире часы». (Как известно, эталон длины [метр] находится в Париже, веса [килограмм] - в Лондоне, а эталон секунды - в подмосковном поселке Менделеево). На Западе люди торопятся жить во всех смыслах этого слова, в том числе и в буквальном: практически все ездят на автомобиле и мало передвигаются пешком. Передвижение по лестнице - это из ряда вон выходящий факт, лифты и эскалаторы установлены повсеместно. В последнем Восток «с успехом» соревнуется с Западом: «В Японии лифты ездят в три раза быстрее, чем в Европе, а главное, двери закрываются почти моментально после открытия. Время не ждет человека... и мы (российские корреспонденты. -Прим. авт.) начинаем ощущать себя какими-то неповоротливыми гигантскими увальнями среди небольших и шустрых японцев» [7. С. 60-68].
Неотъемлемой чертой национальной специфики является культура торговли. Она имеет практически одинаково огромное значение для восточного и запад-
ного укладов жизни. Приведем пример из истор! японской экономики. Во время кризиса 1929 г. ко, пания «Мацусита» предприняла неординарный ша чтобы выплатить зарплату рабочим, был введён п ловинный рабочий день. Всю вторую половину дня даже в выходные рабочие могли самостоятельно пр-давать товары, производимые компанией. Как н странно, но работники оказались славными прода цами, товаров хватило всего на два месяца, а зате был введен прежний режим работы. Как известно, российской «новорыночной» практике хронически неплатежей 90-х гг. также были многочисленные сл;, чаи выдачи зарплаты чайниками, халатами, шгстр\ ментами и др. Но «Мацусита» «обернулся» за два ме сяца, а на российских заводах подобные попытки ус пехом, как правило, не увенчались.
Ключевой принцип японской компании звучит «Получение прибыли путем служения обществу». Тор: же как принцип национальной идентичности, когд; абсолютно каждый может и умеет торговать во имз не только общественной, но и собственной выгоды достиг наивысшей точки развития, бесспорно, в США Не только протестантская идеология, но и эмпирические наблюдения свидетельствуют, что даже повседневные разговоры между знакомыми и даже не знакомыми друг с другом американцами носят особый характер. Открытого, искреннего взаимообмена точками зрения здесь нет. Зато есть общекультурный «торг»: ситуация, когда собеседники, каждый из которых и покупатель и продавец, играют по определенным правилам, скрываясь под социальными, политическими, эстетическими и обычными житейскими масками. Американцы умеют торговаться, выменивая друг у друга ценности, среди которых приоритет отдается ценностям материальным. В США продается вся и все. В основе американской культуры обнаруживается глобальный Уолл-стрит. В этом смысле странно было бы представить на страницах американской прессы статью под названием «Ради наживы работать не буду!» [8. С. 6]. У нас же во вполне обычном порядке таковая появилась в одной из томских газет [8. С. 6]. Примечательна известная шутка о том, что «русские хорошо работают, когда им платят, в то время как американцы работают, когда им хорошо платят».
Восточный закон гласит: «Аллах запретил рост (рибу), но благословил торговлю». В России же и торговое дело не пользовалось почетом: православие не чтит ростовщиков в храме. Свои специфические черты имеет не только российский торговец, но и российский покупатель. Так, по наблюдениям иностранных партнеров, русские не любят торговаться на рынке, настороженно относятся к распродажам и в основном стесняются спросить скидку.
В XX в. вопрос о национальной самобытности встает с новой остротой, потому что мир принципиально изменил свое лицо. Создаётся единое коммуникативное пространство, которое «всасывает и перемалывает» локальные культуры, создавая новую универсальную субкультуру. Интернет сегодня обеспечивает техническую сторону межкультурного общения на основе единого - интернетовского - языка.
Культуры теряются как определяемые религией и этносом и конструируются в зависимости от технических возможностей того или иного государства. Наука, информация и техника владения ею - вот что обусловливает развитие этой субкультуры и репродуцирует общий язык общения. Во многом благодаря телевидению создается единая мировая культура смыслового тождества, возникает царство стереотипных рассуждений, одежды, действий, поведения и т.п. Качество жизни активно навязывается западным потребительским стандартом. Оно видится в «новых симптомах» (X. Ортега-и-Гассет) - праздничности, игре, спорте - в эстетизации повседневности. Всё это вовлекает человека в безграничное и бесконечное же-
лание успеха. Успеть всё опробовать, получить максимум удовольствий. Тезис об у-спевании и Россию заставляет померить деньги временем. Мы все сегодня бежим. Мы даже сплющиваем время и обгоняем его, когда используем его как одно и то же на нескольких работах. Нет больше размеренности и медленности. Но денег, почему-то, тоже нет. Может быть, потому, что Россия не подчиняется общему принципу «Время - деньги»? Или православный Бог никогда не захочет денег? «Вы, русские, все такие! Ходите по деньгам, которые у вас под ногами валяются, и не хотите их поднять», - экспрессия сотрудника компании «8опу», обращенная к российским физикам-ин-новаторам, понятна [9. С. 84-87].
ЛИТЕРАТУРА
1. Шпенглер О. Деньги и машина // Шпенглер О. Пессимизм? М.: Крафт, 2003. 304 с.
2. Зомбарт В. Буржуа / Пер. с нем. М.: Наука, 1994. 443 с.
3. Батай Ж. Проклятая доля / Пер. с фр. М.: Гнозиис; Логос, 2003. 208 с.
4. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма II Вебер М. Избранные произведения / Пер. с нем. М.: Прогресс, 1990. 808 с.
5. Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. М., 1995. Т. 2, ч. IV. 622 с.
6. Солоневич И.Л. Народная монархия. М.: Феникс, 1991. 512 с.
7. Томский вестник: День добрый. 2004. 27 марта.
8. Рыцарева Е. Остров Хайтека II Эксперт. 2003. Ns 44.
9. Малявин В. Русский мир // Эксперт. 2003. № 45.
Статья представлена кафедрой социальной философии, онтологии и теории познания Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Философские науки» 1 марта 2005 г.
