CC BY
161
ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ КУЛЬТУРНОЙ СРЕДЫ
ДЕНДИЗМ: ОБРАЗ ЖИЗНИ*
Британский дендизм первого периода (первые десятилетия XIX в.) реализовывался в основном на уровне социальной практики, где демонстрировались и оттачивались стилистика внешности и костюма, владение манерами и в конечном счете весь образ жизни. Большое влияние на формирование социальной практики дендизма оказала культура джентльменства. Кодекс добродетелей джентльмена во многих позициях совпадает с заповедями дендизма. Как социальные типы они аналогичны по внешнему контуру, когда речь идет о вертикальной структуре английского общества, что характерно по крайней мере для викторианского периода. Оба они противопоставлены, с одной стороны, менее обеспеченным группам, а с другой - нуворишам, занимая по доходам примерно среднюю позицию между ними. Но есть главное, что отличает денди от джентльмена. Это - непременное знатное происхождение последнего. Для денди аристократическая родословная необязательна, он скорее вписан в буржуазную систему отношений. Отсюда и разница в характерах типов денди и джентльмена, признаки которых Джейн Остен суммировала следующим образом: изнеженность/закалка; болтливость/сдержанность; поверхностные светские манеры/подлинная вежливость; лицемерие/правдивость; языковая манерность/ простота речи; некоторая женственность/подчеркнутая мужественность. Надо только отметить, что этот пристрастно-недоброжелательный портрет денди возникает при сопоставлении не лучшего его образца с образцом истинного джентльмена. Со временем чет-
* Вайнштейн О.Б. Денди: мода, литература, стиль жизни. - М., 2005. -С. 169-360.
кие и недвусмысленные критерии джентльмена будут размываться, пропуская на первый план косвенные признаки.
Благородство джентльмена и светское изящество денди контрастируют с типом нувориша, которому вменяется такая черта, как вульгарность.
Оскорбительные оттенки в концепции «вульгарности» (что с латинского переводится как «доступное для масс»), более близкие к современному толкованию, складываются в XVIII в., когда аристократия в Европе уступает доминирующие позиции состоятельным буржуа - «другим», которые не владеют азбукой светского поведения, но тем не менее желают казаться сливками общества. Так складывается емкая смысловая оппозиция аристократического и буржуазного кодов поведения. В более опосредованной мягкой форме она бытует как противопоставление светских и вульгарных манер, что необязательно прямо увязывается с благородным или простым поведением.
Вульгарного человека отличают скандальность, раздражительность, неуступчивость в мелочах, эгоцентризм, выпячивание собственного Я, пристрастие к пословицам, избитым выражениям и иностранным словам в речи, неуклюжесть, неумение элегантно носить одежду.
Метафорически вульгарность можно определить как особый неэкономичный способ работы с личностной энергией, которому прямо противостоит модель экономии энергии - культура сдержанности, минимализма, тайной дисциплины в проявлении чувств, -на которой строятся джентльменский кодекс чести, светский аристократический этикет и дендистский стиль костюма.
Наиболее комфортную модель социальности для джентльмена в эпоху регентства и в викторианский период представляли клубы, где он мог чувствовать себя равным среди равных и ему не надо было доказывать на каждом шагу свои права. Каждый уважающий себя джентльмен был членом того или иного клуба. Клубная жизнь предполагала особое поведение, подчиненное определенному, подчас довольно жесткому этикету. Самые знаменитые клубы эпохи регентства - «Олмакс», «Уайтс», «Брукс», «Ватье» - были элитарными заведениями закрытого типа, устав которых был специально сформулирован так, чтобы отсеивать нуворишей. Самым популярным развлечением в клубах была игра в карты. Принципы игры в
клубах, в отличие от игорных домов, опирались на джентльменский кодекс взаимоотношений: честность и вера на слово, полнейшее хладнокровие и уважение к сопернику. К XIX в. функции клубов постепенно изменились, выдвинув на первое место роль клуба как места спокойного досуга, не обязательно подразумевающего общение.
Противоположную модель общения можно видеть в светских салонах, где собиралось смешанное общество и каждый должен был чем-нибудь блеснуть, завоевать репутацию. Разумеется, переходя из салона в клуб и обратно, человек должен был проявлять известную гибкость обращения, выстраивая свое поведение по принятым в данном месте правилам. Этому как раз способствовало дендистское «хамелеонство» - умение адекватно вести себя в разных обстоятельствах. В эпоху регентства денди непринужденно вращался и в салонах, и в клубах, но в дальнейшем модель салонной социальности начинает все более отличаться от клубной. При такой поляризации денди - человек скорее салона, нежели клуба. Его трудно представить среди молчунов, ему нужны остроумная беседа, напряжение любопытных, оценивающих взглядов, азарт, интриги.
Метафора «хамелеон» устойчиво сопровождает культуру европейского дендизма XIX столетия. Хамелеонство означает искусство пленять людей, применяясь к их привычкам и образу жизни, чтобы стать похожими на них. При этом подобная внутренняя подвижность сугубо позитивна. Она означает восприимчивость, открытость, способность обучаться и подкрепляется солидной философской базой - концепцией Локка об отсутствии врожденных идей, означающей, что в становлении личности все решают воспитание и образование, а происхождение не столь уж и важно. Эта просветительская позиция в XVIII в. была достаточно популярна и обеспечивала идеологическую платформу нового восходящего класса - буржуазии.
Хамелеонство денди отнюдь не означает, что он подражает другим. Напротив, подражают ему, как лидеру моды. Хамелеонская восприимчивость к эстетическим нюансам для него - просто способ быть в форме. В плане светского поведения для денди принцип хамелеонства означал свободу быть самим собой и вместе с тем искусно менять свой облик и манеры в зависимости от обстоятельств.
В XIX в. происходит смешение старой аристократической и новой буржуазной элит, хотя символические границы еще были
весьма отчетливы. Денди легко встроились в эту новую систему, требующую максимума внутренней пластичности. Благодаря своей отработанной технике иронической смены ролей им удалось сделать невероятную вещь: создать виртуальный слепок аристократического кодекса манер и дать его на вооружение любому начинающему честолюбцу. Хамелеонство денди во многом соответствует тому, что сейчас принято называть «продвижением наверх», делать карьеру.
Показателем адекватности того или иного члена социальной группы являются манеры. Денди с блеском практиковали светские манеры и во многом создавали нормы элементарного поведения. Камертоном к дендистским манерам является восхитительная непринужденность во всем, что он делает. Это создает у окружающих впечатление особой легкости и одновременно совершенства. Однако мастерство это достигается ценой большой работы, что тщательно скрывается. Это применимо и ко всем другим видам деятельности. Если речь идет о светском человеке, он всеми силами будет скрывать свои серьезные занятия, будь то научные исследования или государственные дела, или держаться так, будто не придает им ни малейшего значения.
Такие установки во многом восходят к кодексу аристократического поведения, строго предписывающего праздность. В модифицированном виде это отражается в принципе любительства у английских джентльменов, которые могут иметь любые хобби, но предпочтительно не должны работать. У денди это проявляется прежде всего в общем стиле легкого и непринужденного обращения, культе досуга и изысканных развлечений. В дендистском костюме непринужденность дает о себе знать в нарочито небрежных деталях: расстегнутая пуговица жилета, легкая поношенность одежды, как бы случайно, наспех завязанный шейный платок. В идеале ден-дистские манеры - это искусство демонстрировать ежеминутную гибкость переходов, соединять сухость и аффектацию, высокомерие и почтительность. Однако за внешней легкостью и грацией денди стоят весьма жесткие принципы.
Первое правило - «ничему не удивляйся», сохраняй бесстрастие в любых обстоятельствах - возводит в абсолют традиционную британскую невозмутимость, но, пожалуй, оно более близко к изначальному романтическому пониманию, толкующему дендизм
как «позу духа», увлекавшегося многими идеалами и слишком пресыщенного, чтобы воодушевляться. Пресыщенность - симптом романтической мировой скорби - здесь соединяется с философским идеалом полного владения собой, замыкая в неустойчивом синтезе два амплуа: мудреца-аскета, роняющего презрительные максимы, и умелого светского авантюриста, всегда готового на новые эскапады.
Этот авантюрно-динамический аспект дендизма воплощен во втором правиле, дополняющем первое: «Сохраняя бесстрастие, поражать неожиданностью».
Третье золотое правило дендизма - «оставайтесь в свете, пока вы не произвели впечатление; лишь только оно достигнуто, удалитесь». Для денди очень важно соблюдать это правило, ибо главный стилистический прием дендизма - максимальная экономия выразительных средств. Денди никогда не может быть навязчив, зануден или утомителен: он лаконичен, его импровизации мгно-венны, его коронный жанр - афоризм. Поэтому дендизм в обществе наиболее эффективен в малых дозах.
Невозможно понять дендизм, не учитывая, насколько рискованную игру вели многие щеголи с общественными условностями XIX столетия. Светское поведение тогда было достаточно нормативным, однако денди разрабатывают свою систему, во многом противоречащую этикетным правилам. Именно правило «сохраняя бесстрастие, поражать неожиданностью» предоставляло денди обширные возможности для импровизаций и нарушения общественного этикета. Вопрос состоял только в чувстве меры, и оттого денди часто приходилось балансировать на грани допустимого.
Дендистские скандалы, их наглость - это средство оставаться верным себе и превосходить других во всех обстоятельствах. Это также волевое желание отвергать общепринятые, привычные стереотипы. Дендистское правило «удивлять неожиданностью» ориентированно на ломку стереотипов.
Эффект дендистской издевательской вежливости усиливается благодаря позе холодного равнодушия, проистекающей из правила «ничему не удивляться». Непроницаемое выражение лица тоже способствовало этому ощущению власти, тотального контроля ситуации.
Историческим предшественником денди в плане дерзости можно считать вариант аристократической наглости: старинное «искусство нравиться не нравясь» - систему хитрых приемов об-
щения, которая сложилась во французской придворной культуре в XVII-XVIII вв. Владеющий этим тонким искусством намеренно стирал границы между понятиями «нравиться» и «не нравиться». Между оскорбленным и обидчиком возникало сложное чувство взаимной зависимости, как у партнеров, играющих в одну тайную игру. Это подспудное напряжение поддерживало их интерес друг к другу, привлекая и отталкивая одновременно. Все это делалось, чтобы обратить на себя внимание.
В дендистском поведении также присутствовали элементы шутовской манеры. Применительно к денди это особая форма антиповедения - розыгрыши, колкие шутки, нацеленные в адрес конкретного лица. Нередко жертвами подобных сарказмов становились люди простого происхождении, которые ошибочно считали, что стать «своим» среди денди довольно просто. Существенным для понимания «правил» розыгрыша является то, что жертва не имеет права обижаться, иначе она принижает себя, не поддерживая игру, т.е. отказывается от презумпции исходного равенства игроков. Розыгрыш достигает жанровой чистоты в замкнутом социуме, живущем по своим, строго определенным правилам. Это ритуал, позволяющий нарушать ритуалы, или, по сути, приемлемый для большинства способ дать выход социальной агрессии в безопасной форме.
Невозможно понять внутреннее напряжение дендизма, исключив гендерные аспекты. В дендизме очень часто происходит размягчение культурных границ женского и мужского, бесконечное двоение и игровое присвоение эмблематичных свойств противоположного пола. Денди не боятся иронически акцентировать свою женственность, даже если это может свидетельствовать об изнеженности или слабости. А изысканность нарядов, тщательный уход за собой и длительное время, отводимое на туалет, разумеется, давали повод для всяческих насмешек и намеков. Скорее всего, здесь наблюдается переход от пуристского неоклассицизма английских денди первого периода с их акцентом на мужественность и традиционное джентльменство к традициям более эстетского и игривого щегольства середины XIX в., от которого уже тянется ниточка к элитарно-дерзкому декадансу конца века, жаждущему понять всю гамму чувственных наслаждений. Толика женственности в идеальном мужском образе, очевидно, была необходимой составляющей дендистского шарма. Привкус «иного» (неважно, в каком аспекте)
всегда будоражил воображение. Что же касается отношения денди к женщинам, то для многих из них завести роман считалось чуть ли не обязательным атрибутом светского времяпрепровождения. Но превыше всего денди ставит свою независимость, и потому лавры Дон Жуана ему не к лицу. Нарциссизм денди во многом исключает для него целый ряд любовных приключений. Для настоящего денди они - просто лишние утомительные хлопоты, отвлекающие от «заботы о себе».
Женским типом, лучше всего вписывающимся в дендистское пространство, была спокойная, уравновешенная женщина, партнер по светской жизни, однако не провоцирующая на эротические эскапады.
Дендистские манеры подразумевали особые визуальные стратегии. Взгляд денди имел очевидное для современников смысловое и ценностное наполнение. Сильнейший побудительный мотив в визуальных играх - желание быть замеченным, желание небезразличного взгляда. Парадигма дендистского зрения изначально ориентирована на подрыв существующих иерархий и жестких правил, причем в ход пускаются такие приемы, как пристальное рассматривание или, напротив, демонстративное «незамечание», а в предельном случае дендистский взгляд может выступать как орудие в оптической дуэли. Не случайно среди символических атрибутов денди так часто фигурируют лорнет и монокль. Среди оптических приборов первых десятилетий XIX в. стоит специально отметить особую игрушку, популярную среди денди, - монокль, вмонтированный в рукоятку трости, которая бралась на прогулку и воспринималась как особый шик. Критический взгляд денди утверждал новые законы перформативного зрения, а визуальное «сканирование» по костюму служило пропуском на светские рауты.
Но если раньше чтение тонко акцентируемых деталей было прерогативой денди, то теперь этой техникой постепенно овладевает все более широкий круг наблюдателей. Модель визуальности, разработанная в дендизме, развивалась на протяжении всего XIX в. Зрительная парадигма зрелого модернизма к концу века дает новый выразительный вариант - импрессионизм в живописи и эстетизм в литературе.
Устойчивым атрибутом жизни дендистской молодежи было фланирование. Это французское слово вошло в обиход начиная с 30-х годов XIX в. и означало бесцельную прогулку. В манере денди
ходить проглядывают «стиль тела», метафора характера - идущий должен держаться прямо, ставить ноги по одной линии, не уклоняться чересчур ни вправо, ни влево, незаметно вовлекать в движение все тело, легонько покачиваться, наклонять голову. Когда тело находится в движении, оно должно сохранять неподвижность. Красота дендистской походки во многом базируется на конструктивном принципе экономии движений, что имеет как чисто физиологическую, так и эстетическую подоплеку. Медлительная походка -атрибут мудреца и в целом светского человека, плавность движений - то же, что и простота в костюме.
Как своего рода специальную тренировку в горделивой медленности походки можно расценить особо модный ритуал, сложившийся в середине века среди парижских щеголей: прогулки с домашними черепашками. За почти анекдотическим спокойствием здесь скрываются нежелание подчиняться все ускоряющемуся ритму городской жизни, сопротивление индустриальному прогрессу. Нарочитая неспешность денди с черепашкой акцентирует также существенный момент - принципиальную праздность фланирования, которая символически связана с позой беззаботного аристократа, для которого заботы о хлебе насущном исключены по определению.
Настоящий фланер-горожанин середины XIX в. предпочитает прогулкам на природе оживленную улицу, дающую пищу для наблюдательного ума. Толпа необходима фланеру. Непохожесть денди, чтобы существовать объективно, нуждается в признании со стороны другого. Феномен взаимодействия с другим - вот в чем смысл фланирования. Здесь работает тот же алгоритм, что и в визуальных стратегиях. Фланер так же наделен искусством выдерживать чужие взгляды, предаваясь собственным наблюдениям.
Эта поэтика беспрестанного поиска и краткой новизны уже в середине XIX в. предвосхищает апофеоз моды как культурного института и указывает на новую складывающуюся как раз в тот период парадигму «современности», «модерна». Личное городское пространство и непредсказуемые маршруты постепенно превратятся в коммерчески запрограммированные траектории. Вольные ден-дистские прогулки незаметно уступят место суетливому шопингу. Медленный шаг фланера и философская медитация - автоматизму навязанных желаний и безотрадному глянцу ненужных прогулок.
Т.А. Фетисова
