CC BY
9Вера Сурво, Арно Сурво (Хельсинки)
ДЕНЬ КАЛЕВАЛЫ: RATIONAL-ROMANTISCHE FINNISCHE MOTIVE
День «Калевалы» является государственного праздником Суоми. 28 февраля 1835 г. Элиас Лённрот подписал для опубликования свой первый вариант эпоса, впоследствии обретшего всемирную известность1. «Калевальские» мотивы легли в основу произведений и исследований множества поэтов, ученых, художников и литераторов, воспроизводящих представление об эпосе как базовом тексте фин(лянд)ской культуры. Криптологическая специфика «упрощенных изложений»2 в том, что системообразующих текстов было, как минимум, два, причем эпос характеризуется семиотической перифе-рийностью. Центральная роль принадлежит произведению, о котором сложно найти какие-либо упоминания в околокалевальской риторике. В серии «Издания Общества Финской Литературы», основанной в 1834 г. в качестве фундамента будущей культуры и финского литературного языка, «Калевала» стоит вторым номером. Начинает серию перевод повести Г. Цшокке «Das Goldmacherdorf»3 («Делатели золота»). «Калевала» 1835 г. была опубликована в 500 экземплярах, чего хватило для распространения вплоть до 1849 г., когда появился ее окончательный вариант. Первое финноязычное издание цшоккеского «Kultala» (букв. «Золотово», совр. «рай», «эльдорадо») вышло в количестве двух с половиной тысяч экземпляров. Тираж не задержался на полках книжных лавок. В последние десятилетия XIX в. повесть была включена в школьный курс обучения. Текст имел большое значение в формировании дискурсивной действительности Финляндии XIX в., когда представления о финнах и Финляндии
„4
подвергались очередной внутрикультурной перекодировке .
Иоганн Генрих Даниил Цшокке (1771-1848) особенно известен своей общественно-политической деятельностью. После учебы во франкфуртском университете, первых литературных опытов и странствий, он занимал различные высокие посты, будучи депутатом
Гельветической республики в Аарау, начальником департамента по школьному образованию, правительственным комиссаром, и в итоге -одним из основателей Швейцарского государства. После выхода в отставку писатель заведовал лесным и горным делом в кантоне Аарау. Там же он основал масонскую ложу и лично разработал ее устав5. Мировоззрение Г. Цшокке нашло отражение в «Делателях золота». Русский перевод текста несколько адаптирован, имена героев изменены, что обеспечивало легкость восприятия читательской аудиторией пропагандировавшихся писателем идеологем. Главный герой повести Данила (в оригинале ОвуаЫ, в финноязычном переводе Тогуопвп 'Надеждин') после семнадцатилетнего отсутствия возвращается с войны в родную деревню и вместо некогда имевшей место идиллии видит разруху и полное падение нравов. Потерпев неудачу в попытках изменить ситуацию, он лишь нажил себе множество врагов, прежде всего, среди деревенских старшин, понявших, какая угроза появилась для их трактирного бизнеса. Одним из немногих сторонников Данилы стал мельник, на дочери которого он женится. Данила соглашается бесплатно работать учителем, получая возможность влиять на происходящее через своих воспитанников. Селяне нашли объяснение странному поведению главного героя в колдовстве, подозревая, что он обладает секретом делания золота, и, наверняка, расправились бы с ним, но Данилу неожиданно посещает «сын короля». Негативное отношение большинства местных жителей сменяется чувством страха и уважения к главному герою, у которого они хотят научиться мастерству делания золота. Данила берет с избранных им адептов клятву в течение семи лет следовать определенным правилам, проявляя усердие в работе, цивилизованность религиозности и сдержанность в повседневной жизни. Лишь по прошествии семилетнего срока Данила объясняет причины своего обогащения: «Спасибо нашему старому школьному учителю, покойному отцу моему, что научил он меня многому полезному и, между прочим, межеванию. Потому что, когда я пошел в солдаты, то это знание, при честном поведении, отличило меня перед товарищами. Строго исполнял я свою службу и был произведен в офицеры. Раз в сражении, увидя наследного принца, окруженного неприятелем, навел я быстро на них свой отряд и спас принца от смерти. Вот отчего у меня этот шрам на лбу и этот орден на груди, а при отставке, по случаю заключения мира, дали мне пенсию на всю жизнь; проезжая наши края, наследный принц не забыл меня и посетил сам, как вы помните»6.
В 1835 г., сразу после прочтения повести Г. Цшокке, пиетист Йохан Лагус (1798-1857) планирует, а в 1836 или 1837 г. пишет от-
вет-продолжение «Kultala. Hyôdyttâvâinen ja Huvittavainen Historia Jâlkimmâinen osa» («Золотово. Полезная и Занимательная История. Вторая часть»), где нашли отражение культурные и культовые противоречия финляндской действительности. Логикой описываемых событий Й. Лагус дает понять, что мироустройство, основанное на человеческом естестве и стремлении к обогащению, ведет к духовной гибели7. Повествование начинается с описания общества материальной выгоды и благоденствия, сконструированного швейцарским писателем. Деревенская молодежь, испытывая равнодушие к морализаторству учителя, перенимает сословные привычки соседних селений. В итоге Тойвонен под впечатлением от встречи с «пробудившимися» верующими приходит к покаянию. Жизнь сообщества преображается: селяне трудятся с еще большим усердием, скромны в одежде и быте, но, в отличие от персонажей цшоккеского сюжета, первостепенное значение придают вопросам веры8. Сочинение Й. Лагуса было реакцией на противостояние между сторонниками национального и духовного пробуждения. Обе стороны конфликта критически относились к сословным границам и предрассудкам, считали чрезвычайно важным развитие финского языка и искали обоснование своим идеям в наследии прошлого. Однако 1830-е гг. ознаменовались расколом, основанным на различном понимании духовности и методов просвещения. В 1828 г. Э. Лённрот был крайне разочарован посещением собрания «пробудившихся», так как те отказались исполнять древние калевальские руны и осудили его собирательскую работу как пустячное занятие. Пиетизм стал также получать распространение у среднего сословия и в университетской среде, что еще больше усугубило отрицательное отношение к нему либерально настроенных просветителей, делавших основ-
9
ную ставку на ту же аудиторию .
П. Каркама отмечает, что для традиционно-реалистичного литературного персонажа характерен внутренний монолог, раскрывающий его противоречия и переживания, и поэтому выглядит странным почти полное отсутствие «внутренней» речи у главного героя «Kultala». Исследователь проводит аналогии между утопией и историческими примерами тоталитарного общественного устройства10. Финноязычный перевод повести озаглавлен как «Kultala: hyôdyllinen ja huwittawa historia, yhteiselle kansalle luettavaksi annettu» («Золотово: полезная и занимательная история, общему/единому народу для прочтения данная»). На момент издания текста в 1834 г. литературный финский язык был в стадии становления. Слово yhteinen, использованное переводчиком в подзаголовке, видимо, еще не имело
строго определенного значения, варьировавшегося между 'единый' и (совр.) 'общий'. Представление уЫвтвп kansa 'общий/единый (для кого?) народ' отражало точку зрения адресантов текста, использовавших его в качестве средства формирования однородной аудитории, народа, которого не существовало ни как общего, ни как единого.
Борьбой за традиционное наследие, за право его трактовать и, прежде всего, за народ-аудиторию ознаменовался весь последующий период истории Суоми. Противостояние сторонников либеральной и религиозной просветительских моделей в новом столетии сменилось столкновением «красных» и «белых» финнов, с одинаковым упорством пытавшихся реализовать идею Великой Финляндии. Больших успехов в соревновании за первенство в освоении новых территорий добились «красные» финны, эмигрировавшие в советскую Карелию из Финляндии, Канады и США. Согласно их планам, местное «родственное» население должно было перейти на литературный финский язык. Попытки создания карельской и вепсской письменности «красные» финны признавали шовинистическими, политически неверными и служившими «одурачиванию темных масс»11. Само название Карельской Трудовой Коммуны 1920-1930-х гг. имело на финском принципиально иное звучание (Кап'а1ап Тудуавпкоот-тиит 'Трудовая Коммуна Карелии'), что создавало неадекватное представление о ее «карельскости» у адресатов, не обращавших внимание на подобные языковые курьезы или просто не знавших русского или финского языков. Проблемы перевода имели особое значение с точки зрения семиотических «центров», между которыми лавировали «красные» финны. Москве были адресованы рапорты о достижениях Карельской трудовой Коммуны, а Трудовая коммуна Карелии была «иконическим» реваншем в великофинляндском соперничестве с белофиннами.
В период оккупации Петрозаводска в 1941-1944 гг. в распоряжение финляндских исследователей попали фонды Государственного архива советской Карелии. Целью работы архива трофейных материалов, начальником которого был назначен Пентти Ренвалл, стало выяснение характера деятельности финнов-коммунистов в советской Карелии. Война для Финляндии вскоре закончилась, но в 1944 г. успела появиться статья П. Ренвалла12. Он не случайно начинает изложение с 1935 г. В этот год в советской Карелии, как и в Финляндии, отмечалось 100-летие эпоса «Калевала». На заседании по случаю торжеств коммунист Э. Гюллинг провозгласил, что социалистическое строительство в Карелии является созданием нового «Сам-по». Именно в этот период беломорский поселок Ухта, второй по
величине финский центр советской Карелии (что подчеркивается П. Ренваллом), был переименован в Калевалу. В том же году исполнилось 15 лет Карельской трудовой коммуне, что для «красных» финнов послужило удачным поводом продемонстрировать свои достижения в промышленном развитии Карелии и осуществлении «ле-нинско-сталинской национальной политики». «Красно-финская» редакция этой политики конкретизировалась в том, что вскоре будет определено как буржуазный национализм. В северных районах республики среди карел под влиянием финнизации появилась мода менять свои старинные «русские» фамилии (Петров, Родионов и т.п.) на финские. Финнизация приводила к разделению населения по этническому признаку буквально во всех сферах повседневности и общественно-политической деятельности. «Финноязычные» карелы проводили отдельные от русских комсомольские собрания, а в школах карельские дети не хотели сидеть за одной партой с русскими сверстниками. Из 22 газет 10 были на финском языке, из 8 журналов -5 финноязычные. До 1935 г. в Реболах и Ругозере не было русскоязычных книг, ни один из руководящих работников не говорил по-русски. В школах Ребол, Кестеньги и Ухты русский язык вообще не
13
преподавался . Перенесение на действительность цшоккеской модели провоцировало конструирование искусственной «внутренней речи», что позволяет понять, казалось бы, странное совпадение в методах и целях деятельности «красных» и «белых» финнов. И те и другие были воспитаны на морализаторских текстах, программировавших экспансивное просветительство на семиотической периферии.
«Восток» дал финляндской культуре богатое традиционное наследие, на основе которого появился эпос «Калевала» и сформировались представления о «Золотом веке» фин(лянд)ской истории. Затем потребовалось подтверждение и иллюстрирование карелианистской риторики фотографиями традиционных пейзажей, орнаментами, предметами крестьянского быта и пр. «иконическими» символами14. Отправляясь в 1894 г. в Карелию, И.К. Инха писал: «Моим первоочередным намерением было бы собрать материалы, которые потом могли бы использоваться в иллюстрировании Калевалы, в географических описаниях и в этнографических целях»15. Фотографии и путевые заметки Инхи16 произвели столь сильное впечатление на М. Хаавио, что он занялся изучением народной поэзии, стал активистом вели-кофинляндского проекта, а в период оккупации принял и непосредственное участие в избавлении «словесно-иконической» Карелии17 от портивших ландшафт элементов.
[7.7.1941] Я с молодости был под влиянием Карелии. Изучал народную поэзию Карелии. Прочитал романтический труд И.К. Инха «С песенных земель Калевалы» и на основе его сформировал представление о нетронутых природе и народе Восточной Карелии. Был членом «Племенного клуба» и «Академического общества "Карелия"». И вот, только что захвачен Вокнаволок. Я хотел увидеть и прочувствовать свои рунопевческие деревни18. <...> [6.8.1941] Испытываю сильное восхищение от идиллических домов Яколампи. В углах, как и положено, были образа, перед ними на полках еще и хлебные колосья для будущего сева19. Если б здесь оказался Пялси, он стал бы объяснять мне, как только ни используются эти берестяные мотки размером с капустный кочан: [из них плетутся] короба, лапти, посуда, которыми полны дома. Было бы занимательно наблюдать, как он стучит по этим толстостенным пивным бочкам и ушатам, позвякивает медным рукомойником и гремит этими бесчисленными глиняными горшками, поглаживает деревянное седло, коромысло, гигантский ключ, вертит в руках сито, ощупывает кочергу, старательно скованную деревенским кузнецом, окрашенную масленку, как он оценивающе рассматривает красную вышивку на полотенцах, как крутит в углу жернов, как поднимает крышку разукрашенного сундука. Это был Сеурасаари, но лучше, чем Сеура-20
саари .
Один из домов отличался особым беспорядком. То ли жильцы перевернули всё верх дном, убегая в лес, то ли следы разорения оставлены побывавшим здесь противником или нашими солдатами. Из четырехугольного окна на пол падал солнечный луч. На полу увидел валявшееся чистое полотенце с вышитым «петушиным» орнаментом. Рядом с ним - куусиненскую21 книгу для начальной школы, заплесневелый кусок хлеба и берестяной короб. Приподняв полотенце, я вздрогнул: под ним было кантеле.
Со знанием дела я поднял кантеле на стол и звякнул его ненастроенными струнами. Быть может, эта ситуация была и в целом символи-22
ческой .
Издание военного дневника М. Хаавио в определенном смысле стало запоздалым ответом на «Мрачный монолог» его бывшего подчиненного по военно-пропагандистскому отделу О. Пааволайнена (1903-1964). В послевоенной Финляндии записи О. Пааволайнена представляли собой одно из наиболее примечательных проявлений «внутренней речи», особого автокоммуникативного языка культу-ры23. Изначальная семиотическая периферийность текста лишь усилилась с его опубликованием в 1946 г. Недавние коллеги по информационному фронту восприняли откровения Пааволайнена как предательство24. Выбранный повествователем заголовок «Мрачный монолог» говорит не только о маргинальности его впечатлений от
предвоенной общественно-политической атмосферы и строительства Великой Финляндии на оккупированных территориях, но и о предсказуемости реакции послевоенной читательской аудитории.
[21.9.1941, кладбище при церкви Святой Марии г. Олонца.] Кладбище представляет собой редкий [благодаря своему традиционному виду] погост среди лиственных деревьев. Там толпится народ в праздничных одеяниях, в основном женщины старшего возраста и дети. Пялси излучает воодушевление, наблюдая старинные обычаи вроде принесения на могилы жертвы в виде пирогов, что к тому же сопровождается [ритуальными] сценками. Он читает нам замечательную лекцию об окружающем кладбище заборе с треугольными опорами, заполненными булыжниками. Не могу не заметить ему язвительно, что, по-моему, просто низко, если финские «крестоносцы» примутся теперь возрождать здесь те же жертвы с пирогами. Всегда бодрствующее крестьянское чувство юмора Пялси сразу же реагирует, и он шепчет мне на ухо, что все это, конечно же, «хлам»25, но являющий собою отменное свидетельство жизненной силы древних культов.
Я борюсь между двумя противоположными притягательными силами. Мое эстетическое «я» очаровано всей этой окружающей нас старинной, рунопевческой и картинной действительностью. Мое интеллектуальное «я» чувствует тяжкое отвращение при мысли о том, что
26
наши греко-католические армейские священники теперь наверняка станут со всем неистовством крестоносцев скармливать этому простому народу такие христианские суеверия, у которых мы, лютеране, отвоевали себя уже более четырехсот лет назад. Все большее подтверждение получает гротескный взгляд на вещи, постоянно присутствующий в моем сознании, пока я нахожусь по эту сторону границы: финны прибыли в Восточную Карелию как какой-то «господский народ», неся в себе неестественные грезы о земле, превращаемой вместе с людьми в декоративный музей, который управляется военной интеллигенцией, каждое мгновение получающей наслаждение от своей надменности и осознания собственного превосходства27.
С поражением Суоми в войне великофинляндскому потенциалу нашлась новая сфера применения. М. Хаавио призвал исследователей и деятелей культуры к активизации краеведческой деятельности в самой Финляндии28. Краеведческий призыв М. Хаавио стал возможной в условиях послевоенного периода (контр)тезой идеологи-
29
ческих дискурсов и ответом на интенсивную индустриализацию страны, негативно сказывавшуюся на сельской местности и экологии. В брошюре «Краеведение сегодня», изданной в 1960 г. в серии «Книга года гражданина», В. Анттила констатировал: «В то время, когда
некие цивилизованные народы готовятся строить дороги в лунных кратерах, мы прокладываем их через языческие захоронения и красивейшие природные ландшафты. Да и в целом нам приходится бороться с проблемами, которые уже разрешены в более индустриализованных странах. В числе этих проблем - достижение равновесия между изначальным состоянием природы и претерпеваемыми ею изменениями, которые вызваны человеческой деятельностью. Вопрос для нас крайне актуален, потому что наша природа повсюду оказывается в сфере промышленного влияния. Индустриализирующаяся Суоми отодвинула свой форпост уже далеко в северные районы страны»30. Изучение исчезавшей финляндской деревни курировалось целым рядом именитых ученых с опытом военно-полевой работы, что составило основу современной культурно-идеологической экспансии финляндцев на Русский Север. Их активное участие в проектах национальных парков, «этническом» туризме и в религиозной сфере диктуется внутрикультурными ожиданиями, воплощение которых по экономическим причинам никогда не было реальным в самой Суоми, не говоря уже об эфемерности других предпосылок.
Работая с пропагандистскими материалами, О. Пааволайнен делает очередное наблюдение:
23.7.[1944.] <...> Смеялся сегодня над бесподобной опечаткой в последнем номере "Nordlicht"31. В статье шла речь о Лаури Хаарла , произведения которого, как говорилось, отражают rational-romantische finnische Motive. Естественно, имелось в виду national-romantische. «Ра-ционал-романтизм»! Блестящее определение мифическо-историческо-му толкованию прошлого Финляндии, ведущим писателем чего Хаарла с огромным упорством себя делал33.
Процесс забывания/вспоминания традиционного наследия обусловлен запросом семиотических «центров» на обновление взаимосвязей с символическими «перифериями». Как и прежде, просвещенческие установки финляндцев реализуются по отношению к «восточной» аудитории. Рационал-романтическими симуляциями обусловлен экспансивный характер финляндской культуры, «внутренняя речь» которой скрыта в финно-угорском ландшафте.
Примечания
1 Kalewala taikka Wanhoja Karjalan Runoja Suomen kansan muinoisista ajoista. Helsingissä: [Suomalaisen Kirjallisuuden Seura], 1835. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran toimituksia 2).
2 Лич Э. Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов. К использованию структурного анализа в социальной антропологии / Пер. с англ. И.Ж. Ко-жановской; послесл. В.Я. Чеснова. M., 2001 (серия Этнографическая библиотека). С. S.
3 Zschokke H. Kultala: hyödyllinen ja huwittawa historia, yhteiselle kansalle luettavaksi annettu / Suom. C.N. Keckman. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1S34. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran toimituksia 1); Zschokke H. Das Goldmacherdorf. Aarau: Sauerländer, 1S17. В сети Интернет на немецком: Projekt Gutenberg-De. < http://gutenberg.spiegel.de/?id=5&xid=3197&kapitel=1#gb_found >.
4 См.: Karkama P. Kullan tekemisen aakkoset. Heinrich Zschokken Goldmacherdorf ja sen suomennos // Kansanomainen ajatelu (professori Satu Apon 60-vuotisjuhlajul-kaisu) / Toim. Eija Stark ja Laura Stark. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2007. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia 1106); Sulkunen I. Kultala, Keckman ja Suomalaisen Kirjallisuuden Seura // Zschokke H. Kultala: hyödyllinen ja huvittava historia, yhteiselle kansalle luettavaksi annettu. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2004. (Suomalaisen kirjallisuuden klassikoita); Rantanen P. Suolatut säkeet. Suomen ja suomalaisten diskursiivinen muotoutuminen 1600-luvulta Topeliuk-seen. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1997. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia, 690). Г. Цшокке оказал определенное влияние также и на русскую литературу, и на широкие читательские массы. Если Л.Н. Толстой стал «зеркалом русской революции», то Г. Цшокке можно считать одним из персонажей Зазеркалья (см., напр.: Тургенев А.И. Хроника русского // Тургенев А.И. Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.) / Изд. подг. M.^ Гиллельсон. M.-Л., 1964. (Серия «Литературные памятники»); Белинский В.Г. Русская литература в 1844 году // Белинский В.Г. Собрание сочинений в трех томах. Т. II / Под общ. ред. ФМ. Го-ловешченко, ред. С.П. Бычкова. M., 1948; Белинский В.Г. Повести Mарьи Жуковой. Суд сердца. Самопожертвование. Падающая звезда. Mои курские знакомцы // Белинский В.Г. Собрание сочинений: В 9-ти томах. Т. 3. Статьи, рецензии и заметки. Февраль 1840 - февраль 1841 / Подгот. текста В.Э. Бограда. M., 1976; Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Mатериалы к биографии с 1828 по 1855 год. M., 1954. C. 336-337; Толстой Л.Н. Исповедь. В чём моя вера? Л., 1991; Горький А.Ы. По Союзу Советов // Горький А.Ы. Собр. соч.: В 30-ти томах. Т. 17 (Рассказы, очерки, воспоминания). M., 1952). Начиная с 1862 г., повесть многократно издавалась по-русски «Обществом распространения полезной книги». В более поздних и параллельных публикациях других издательств подзаголовок имеет отстраненное звучание «Быль из жизни немецких крестьян» (Цшокке Г. Делатели золота. Быль из жизни немецких крестьян. Передел. из рассказа Цшокке. M.: Тип. т-ва И.Д. Сытина, издания 1894, 1899 и 1904 гг.; И.Д. Сытин и К°, издания 1887 и 1891 гг.). В изданиях же «Общества» она обозначена как «Народная повесть Цшокке». Определение «народная» усиливало метаязыковое значение текста для российского общественно-политического пространства, где только что было упразднено крепостное право, и деревня переживала коренной перелом. (Творчеству Г. Цшокке посвящено исследование Р.Ш. Шаймуратовой, с которым у нас не было возможности ознакомиться: Шаймуратова Р.Ш. Эволюция художественной прозы Генриха Цшокке. Автореф. дис. на соиск. учен. степени канд. филол. наук. M.: Mоск. гос. пед. ин-т им. В.И. Ленина, 1975.) В период с 1862 по 1909 гг. «Делатели золота» издавались более полутора десятков раз. В «Генеральном алфавитном каталоге книг на русском языке (1725-1998)» приводятся данные о 12 изданиях «Общества распространения полезных книг», среди которых отсутствуют сведения о пятом издании. Номер издания
не всегда был указан, и, возможно, изданий было одиннадцать. Сведения о публикациях разных издательств см.: Российская национальная библиотека: Генеральный алфавитный каталог книг на русском языке (1725-1998). (<http://www.nlr.ru/e-case3/ sc2.php/web_gak/lc/120384/43#pict >).
5 Ort W. Der modernen Schweiz entgegen. Heinrich Zschokke prägt den Aargau. Baden: Hier und jetzt, 2002; Karkama P. Kullan tekemisen aakkoset. S. 291.
6 [Цшокке Г.] Делатели золота. Народная повесть Цшокке. Издание второе. М.: Издание Общества распространения полезных книг, в Университетской типографии (Катков и К°), на Страстном бульваре, 1866. C. 204-205.
7 Lämsä K. Jonas Lagus (1798-1857) kasvattajana ja opettajana? - «En siksi, että olisin opettajanne...» Oulu: Oulun yliopiston kirjapaino, 2001. S. 132. Текст был обнаружен в архивах Й. Лагуса в 1934 г.
Назревание конфликта, вызванного симулятивностью отраженного в повести мировосприятия, присутствует в самом тексте Г. Цшокке. С экономическим процветанием деревни запросы сельчан меняются, предвосхищая новый конфликт «отцов» и «детей» (ср. далее с наблюдениями М. Горького):
«Иные чванились, рядили своих дочерей не по-крестьянски, сами носили тонкое сукно и во всем хотели важничать. Другие принимались было за карты, за вино в трактире, но это возбуждало негодование в честных людях и они заговорили:
"Если мы опять возьмёмся за старое, то вернемся к старому". <.>
Тогда вышло строгое положение от мира: в нем была запрещена всякая роскошь в одежде и каждому возрасту предписано свое одеяние, а за карты и всякую игру в деньги, за пьянство, ссоры и всякий разврат наложен всем миром денежный штраф. От того и вышло, что каждый боялся преступать положенный порядок, и что если и приходила кому охота делать что-нибудь бесчестное и несправедливое, то боязнь стыда и наказания останавливали его. Каждый год прочитывали перед миром это положение, и должны были слушать его старые и малые, мужчины и женщины, даже дети. Если находили нужным объяснения и дополнения, они давались тут же, и по прочтении его старшина спрашивал всякий раз: "Хотите ли вы исполнять этот закон? В нем основание нашего богатства, согласия и чести".
Старые и малые громко и внятно отвечали все вместе: "Хотим"» ([Цшокке Г.] Делатели золота. С. 199-200).
«Потом мы обедаем в столовой коммуны, за два блюда - вкусный борщ и жареное мясо - с нас взяли по 16 копеек с человека.
- Вода скверная у нас, - говорит Лозницкий в тон глуховатому гулу электромотора механической мастерской, где изготовляют бороны для крестьян, чинят сельскохозяйственные машины. Постукивают молотки в кузнице. Где-то близко хрюкают свиньи, коммуной налажен "беконный завод". На дворе, в квадрате низеньких и длинных хат, шумно совещается группа детей школьного возраста - все такие хорошие, крепкие ребята, загоревшие на солнце. Они уже рассказали мне о разнообразии своей жизни, похвастались немножко знанием хозяйства коммуны, участием в ее работе. И один из них, указывая на хаты жестом хозяина, совершенно серьезно сказал:
- Мы их перестроим!
А другой, усмехаясь, сообщил:
- Эта - конюшней была, а вот в ней люди живут, и не узнаете, что конюшня.
Несколько часов в маленьком новом государстве похожи на сон. Мне вспомнилась старинная книжка затравленного мещанами, умершего в 1848 году револю-
ционера и атеиста Иоганна Цшокке "Делатели золота", я ее прочитал, когда мне было лет пятнадцать, и, прочитав, тоже несколько дней жил, как во сне.
Когда оглядываешься назад - видишь, как поразительно далеко ушла жизнь от прошлого и как она всё быстрей идет в будущее. Лозницкий кажется мне человеком давно знакомым, - лет сорок тому назад, на бесконечных, запутанных дорогах России, я встречал людей, похожих на него. Это были люди, оторвавшие себя от земли, от семьи, от нищенского хозяйства, бесплодно истощавшего их силы, это были упрямые искатели несокрушимо прочной правды, люди, гонимые мечтой о ней из конца в конец страны, из Вологды в Закавказье, из Смоленска в Сибирь. Были эти люди сумрачные, недоверчивые, не очень зрячие, иногда - озлобленные бесплодностью своих поисков, нередко - буйные, оттого, что потеряли все свои надежды «дойти до правды». Вероятно, они уже погибли за эти четыре десятка лет, износились, распылились на путях своих. Не жалко - бесполезные люди.
На место их жизнь выдвигает вот таких, как Лозницкий, людей, которые нашли правду, овладели ей, бережно, как любимое дитя, растят ее, вкрепляют ее в расшатанную жизнь, - строят правду так же, как предки их строили посады и крепости в лесных дебрях, среди полудиких племен. Лозницкий - из тех еретиков, каким был коммунист Ян Гус, сожженный на костре, разница только та, что Лозницкий и подобные ему сами разжигают костер, на котором должно сгореть все, что накоплено веками кошмарной жизни в душах рабов земли. <.. .>
Я не против фантастики сказок, они - тоже хорошее, добротное человеческое творчество, и, как мы видим, многими из них предугадана действительность, многими предугаданы и те изумительные подвиги бесстрашия, самоотречения ради рабочего классового дела, о которых рассказывают книги, посвященные описанию классовой войны 18-21 годов. Нет, я не против героической фантастики старых сказок, я - за создание новых, таких, которые должны перевоспитать человека из подневольного чернорабочего или равнодушного мастерового в свободного и активного художника, создающего новую культуру.
На пути к созданию культуры лежит болото личного благополучия. Заметно, что некоторые отцы уже погружаются в это болото, добровольно идут в плен мещанства, против которого так беззаветно, героически боролись.
Те отцы, которые понимают всю опасность такого отступления от завоеванных позиций, должны хорошо помнить о своей ответственности пред детьми, если они не желают, чтоб вновь повторилась скучная мещанская драма разлада "отцов и детей", чтоб не возникла трагедия новой гражданской распри» (Горький Ä.M. По Союзу Советов // Горький A.M. Собр. соч.: В 30-ти томах. Т. 17 (Рассказы, очерки, воспоминания). М., 1952).
8 Lämsä K. Jonas Lagus... S. 127-128.
9 В одном из эпизодов Й. Лагус отвечает на обвинения в адрес пиетистов, переработав в комической форме стереотипы из газетной статьи Э. Лённрота. Городской лекарь, проиграв в диспуте ушедшему в веру Тойвонену, вынужден признать, что не является настоящим христианином и потом распространяет о Тойвонене небылицы (LämsäK. Jonas Lagus... S. 120-121).
10 Karkama P. Kullan tekemisen aakkoset... S. 270.
11 Ситуация была характерна именно для Карелии. Например, в Тверской обл. разрабатывалась карельская письменность на латинской основе, была создана карельская азбука, организовано школьное обучение на родном языке и решалась кадровая проблема. Осенью 1935 г. финны-коммунисты были отстранены от руководства Карелией. Попытка финнизации потерпела крах, обретя славу буржуазного
национализма с известными последствиями для «красных» финнов. Финский язык лишился официального статуса, в 1938 г. за основу литературного карельского был принят собственно карельский диалект, в течение года сменившийся ливвиковским (см.: Kangaspuro M. Karjala: suomalainen vai venäläinen // Kommuunien Karjala. Histo-riallinen Aikakauskirja. 1998. № 1. S. 14-22; Клементьев Е.И. Языковые процессы в Х1Х-ХХ вв. // Прибалтийско-финские народы России / Отв. ред. Е.И. Клементьев, Н.В. Шлыгина. М, 2003. С. 198-202; о языковой ситуации см. также другие приведенные в статье источники).
12 Материалы хранятся в Национальном архиве Финляндии (Renvall P. Neu-vosto-Karjalan suomalaisuuden kriisin alkuvaiheista [О начальном периоде кризиса фин(лянд)скости Советской Карелии] // Historiallinen Aikakauskirja, 1944. Neljäs-kymmenes vuosikerta).
13 «Финн остается финном, даже если он коммунист», резюмирует А. Лайне свои впечатления от изложенных П. Ренваллом фактов (Лайне А. Национальная государственность в Карелии и Коми в период НЭПа // Kansallisuus ja valtio / Toim. A. Laine. Joensuu: Joensuun yliopisto, 1995. (Joensuun yliopiston julkaisuja, 5). S. 17).
14 См.: Лотман Ю.М. Иконическая риторика // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996. С. 74-86.
15 Inka I.K. Suomalaisen Kirjallisuuden Seuralle / Keskustelemukset 18(7)II/94 // Suomi. Kirjoituksia isänmaallisista aiheista. Kolmas Jakso. 9 osa. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1894. S. 84-86.
16 Inka I.K. Kalevalan laulumailta. Elias Lönnrotin poluilla Vienan Karjalassa. Ku-vaus Vienan Karjalan maasta, kansasta, siellä tapahtuneesta runonkeruusta ja runoista itsestään. [С песенных земель Калевалы. По тропам Элиаса Лённрота в Беломорской Карелии. О земле, народе, собирании рун и собственно рунах Беломорской Карелии.] Helsingissä: Kansanvalistusseura, 1911.
17 Salminen V. Viena-Aunus: Itä-Karjala sanoin ja kuvin. [Беломорская Карелия -Олония: Восточная Карелия в словах и картинках/фотографиях.] Helsingissä: Otava, 1941. Брошюра фольклориста В. Салминена, где снимки из коллекции И.К. Инхи перемежаются с фотографиями, сделанными военными пропагандистами в 1941 г.
18 О событиях 7 июля 1941 г., из вступления к публикации дневников.
19 «Это вот первое помещение, сени. Раньше до революции служило местом сходов - собрания здесь шли, старшины... [Ни] печек нет здесь, ни электричества. С этой комнатой связана такая традиция: выращивали рожь, овес, лен. И хозяйки несли такие букеты злаков, перевязанные своими ленточками. Как сожнут. Бочка стояла, туда хозяйки складывали свои букетики. Много семей было - много букетиков. И целую зиму эта бочка стояла. Мы вот нашли один. Стоит здесь. Весной забирали букет, отделяли зерно. И это зерно, которое всю зиму стояло, в церкви перемешивали с зерном, которое сажалось. Получалось как бы благословение, освящение нового урожая. Урожай был хорошим. Наша часовня всегда была часовней.» (Н. Калмыкова, д. Кинерма Пряжинского р-на Карелии; июнь 2007 г.). В Кинерме в годы оккупации побывали М. Хаавио и С. Пялси, оставившие восхищенные воспоминания о «чистом [лишенном русского влияния]» архитектурном стиле часовни.
20 Seurasaari 'Остров Общества/Общения' - архитектурно-этнографический музей под открытым небом (основан в 1890 г.), расположенный на одноименном острове у побережья Хельсинки. Топоним является результатом «народной этимологии» при переводе шведского названия Fölisön 'Жеребячий остров' (Fölisön/ följesön) (Seurasaaren ulkomuseo // Museovirasto. < http://www.nba.fi/fi/ seurasaari_ museotalot_pertinot >).
21 О.В. Куусинен (1881-1964) в период Зимней войны был главой правительства Финляндской Демократической Республики, а с 1940 по 1958 г. являлся заместителем председателя Президиума Верховного Совета СССР.
22 Haavio M. Me marssimme Aunuksen teitä. Päiväkirja sodan vuosilta 1941-1942. [Mbi маршируем по дорогам Олонии. Военный дневник 1941-1942 годов]. Porvoo -Helsinki: WSOY, 1969. S. 7, 8, 76, 77, 103.
23 См.: Выготский Л. С. Mышление и речь. Психологические исследования / Ред. и вступ. ст. В. Колбановского. M.; Л., 1934. С. 285-292; Лотман Ю.М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т. I. Статьи по семиотике и топологии культуры. Таллин, 1992.
24 См., прежде всего, рецензию, опубликованную под псевдонимом Pentti Hiili: P.H. OLA VI PAAVOLAINEN: Synkkä yksinpuhelu. Päiväkirjan lehtiä vuosilta 19411944. I & II - WSOY, 1946 // Valvoja-Aika, 1946. № 3. S. 393-394. О. Пааволайнен был обвинен в эгоцентризме и запоздалом умствовании, основанном на смеси из «сплетен, правды и лжи». Реакция естественна, так как публикации такого характера по определению относятся к категории семиотически «несуществующих» текстов. В случае реализации великофинляндского проекта дневники вряд ли стали бы достоянием широкой читательской аудитории, а подобные откровения оппонентов Пааволайнена если бы и увидели свет, то в отцензурированной форме, без столь же запоздалых критично-самооправдательных пассажей.
25 См. по теме снятый в тех же олонецких краях (контр)этнографический документальный фильм «Хлам» (2006 г.) петербургского режиссера В. Калинина.
26 В 1923 г. Финляндская Православная церковь была переподчинена Константинопольскому Патриархату, за этим последовало кардинальное реформирование церкви. Несогласные с нововведениями монахи и священники лишались сана. В том же 1923 г. была основана постоянная финно-угорская выставка в Национальном музее Финляндии. «Национализация» финляндских православных стала одним из ключевых событий, подводивших итог финляндским неудачам в «племенных войнах» за Карелию и Ингерманландию в 1918-1922 гг.
27 Paavolainen O. Synkkä yksinpuhelu. Päiväkirjan lehtiä vuosilta 1941-1944. I osa. фрачный монолог. Страницы дневника 1941-1944 годов. I том.] Porvoo - Helsinki: WSOY, 1946. S. 207-208.
28 Haavio M. Kuhalankosken mylly. Esko Aaltosen tohtorinkamppiaisissa 17.5.1944 // Haavio M. Puheita vv. 1924-1958. Porvoo - Helsinki: WSOY, 1959 (1944). S. 56.
29 Аналогичная ситуация «внутренней эмиграции» имела место в религиозной сфере. Семеро из девяти епископов Евангелическо-лютеранской церкви Финляндии 1960-х гг. ранее были членами запрещенного в 1944 г. «Академического Общества «Карелия»», названного M. Хаавио «начальной политшколой наших государственных деятелей» (Haavio M. Nuoruusvuodet. Kronikka vuosilta 1906-1924. [Годы молодости. Хроника 1906-1924 годов.] Porvoo: WSOY, 1973. S. 585). Также вплоть до 1970-х гг. на многих руководящих постах в политике, в армии, в сфере культуры и образования были прежние члены «Общества» (см.: Karemaa O. Vihollisia, vainoojia, syöpäläisiä. Venäläisviha Suomessa 1917-1923. [Враги, угнетатели, паразиты. Ненависть к русским в 1917-1923 годах.] Helsinki: Suomen historiallinen seura, 1998. (Biblio-theca historica, 30). S. 168 и др. приведенные О. Каремаа источники).
30 Anttila V. Kotiseututyö tänään. Helsinki: Kustannusosakeyhtiö Otava. (Kansalaisen vuosikirja. Otavan sarja Mitä - Missä - Milloin), 1960. S. 70. В. Анттила предлагал брать пример с ФРГ и Швеции. M. Кууси, выступая на краеведческих государст-
венных чтениях 1963 г., в свойственном ему нонконформистском стиле уточнил положение вещей: «Мы, финны, пока что смогли рассмотреть лишь часть той чудесной страны, в которую достижения науки и техники ведут человечество. Ведущий западногерманский этнограф, профессор Курт Ранке поведал мне в апреле 1963 г.: "У нас в Германии больше нет ни одного крестьянина". В Финляндии крестьянский жизненный уклад еще не полностью исчез, по крайней мере, в периферийных волостях. Но можно задаться вопросом, является ли крестьянином среднестатистический представитель молодого поколения фермеров, приобретающий хлеб в автолавке, а жизненную мудрость из телевизора. Как бы там ни было, мы не можем превратить Суоми в европейский музей под открытым небом» (Kuusi M. Erilaisuu-den puolustus [В защиту разнообразия] // Kuusi M. Pohjoiset reservit. Epätieteellisiä puheenvuoroja. [Северные резервы. Антинаучные выступления.] Helsinki: Kirjayh-tymä, 1965. S. 90-91).
31 Северную часть страны контролировали немецкие войска. Журнал «Nordlicht» («Северное сияние») был пропагандистским военным изданием, выходившим в Финляндии в 1940-1944 гг. (Nordlicht: organ der Ostseegesellschaft in Finland. Helsinki: Pressedienst Finlandia, 1940-1944).
32 Лаури Хаарла (1906-1944) - автор пьес и романов на историческую тематику.
33 Paavolainen O. Synkkä yksinpuhelu. Päiväkirjan lehtiä vuosilta 1941-1944. II osa. Porvoo - Helsinki: WSOY, 1946. S. 917.
