CC BY
134
УДК 14:301 А.В. Зберовский
ДЕМОКРАТИЯ КАК СПОСОБ САМОСОХРАНЕНИЯ ЭЛИТЫ: НОВАЦИИ В СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКОМ ОСМЫСЛЕНИИ АНТИЧНОЙ ДЕМОКРАТИИ
В статье анализируются такие последние открытия в антиковедении, которые позволяют взглянуть на демократию как на способ самосохранения правящей элиты.
Рубеж ХХ-ХХ1 веков принес с собой такое количество новаций в изучение античных полисных демократий, что, по нашему мнению, сами антиковеды оказались не в состоянии осмыслить результаты собственных изысканий за рамками исторической науки, на помощь им самое время прийти социальной философии. Между тем, исследования античной демократии, особенно в «классическом» варианте демократических Афин V века до н.э., традиционно имеют очень большое значение для современного обществоведения, так как современные европейские и североамериканские общества не просто позиционируют себя как демократические, но и в качестве своей исторической и идеологической предтечи называют именно демократии античные, прежде всего афинскую.
Так что же столь принципиально нового увидели в истории античной Эллады (и древних Афин) современные исследователи, что, с одной стороны, позволяет нам взглянуть на афинскую демократию под несколько непривычным углом, а, с другой, сам этот угол оказался настолько неожиданным, что специали-сты-антиковеды до сих пор воздерживаются от тех социально-философских, а по сути мировоззренческих обобщающих выводов, которые рискуют изменить наши устоявшиеся представления о сущности не только демократии афинской, но и демократии вообще, как общественно-политической системы? Не претендуя на научную полноту, а скорее стремясь сформулировать проблему и привлечь внимание обществоведов к возникшей научной коллизии, попробуем сначала обобщить наиболее значимые факты.
Наиболее принципиальным моментом исследований антиковедов оказались нюансы, связанные с казалось бы признанными символами функционирования афинской демократической системы - остракизмом и низовыми афинскими муниципальными демократическими образованиям - демами.
Начнем с ситуации вокруг исследований афинского остракизма - той формально ежегодной (а реально - по мере необходимости) процедуре изгнания из Афин потенциальных тиранов, которая была введена в конце VI века до н.э. реформатором Клисфеном и которая традиционно и однозначно оценивалась как зарубежными, так и российскими специалистами именно как важнейшая демократическая процедура [1].
Так вот, по мнению многих современных исследователей, ситуация в вопросе с афинским остракизмом вовсе не так однозначна, как это казалось раньше. По мнению признанного эксперта по античной демократии И.Е. Сурикова, «в сущности нет по-настоящему серьезных оснований обязательно связывать остракизм исключительно с демократической формой правления, и только с ней» [2].
И действительно, в исследовании англоязычного специалиста Э. Мерхади «Ритуальные истоки афинского остракизма» отмечается, что происхождение остракизма значительно лучше вписывается в исторический контекст архаической эпохи с ее острой межаристократической борьбой, нежели в рамки полностью демократического полиса, вообще остракизм больше созвучен более лидерской аристократической культуре, нежели более коллективисткой демократической [3]. До этого мнение о такой явной древности института остракизма, которая явно выходит за рамки начала демократических преобразований в полисах, высказывал Р. Паркер [4]. А сама эта предполагаемая древность института остракизма выводилась некоторыми авторами еще из древних религиозных обрядов, к примеру, к ежегодному обряду изгнания из общины так называемого «фармака» - «козла отпущения» [5].
Скажем больше: мы можем четко увидеть, что то столетие «классики» V века до н.э., в течение которого действовал данный институт, являлось ничем иным как периодом перехода от архаически-аристократического общества к обществу демократически-охлократическому. И с полной победой демократии-охлократии над Тиранией Тридцати в 404 году до н.э., одновременно с явным вымыванием из политической жизни Афин представителей высокоаристократических родов, остракизм полностью перестает применяться как метод и полностью исчезает из практики как раз формально демократического общества. А ведь даже обычный житейский рационализм подсказывает нам, что политики, стремящиеся к тирании, могут быть совершенно в любые периоды истории. И почему афинская демократия как раз в самый разгар существования демократической же системы (а она с небольшими перерывами существовала еще как минимум два столетия) вдруг посчитала необходимым избавиться от казалось бы самого эффективного способа своевре-
менного пресечения попыток установления антидемократических режимов представляется не совсем понятным. Точнее говоря, даже совсем непонятным.
В этой связи представляется плодотворной мысль лучшего российского специалиста по проблемам остракизма И.Е. Сурикова о том, что поскольку сама «идея остракизма» в целом была сформулирована в эпоху архаики, а не классики, то есть тогда, когда господствовали именно аристократические, а не демократические режимы, искать причины внедрения в политическую практику представлений о пользе и даже спасительности устранения влиятельных политиков следует именно в среде еще по сути аристократических обществ [6].
Говоря же конкретно о времени архаики, времени исторически предшествовавшем демократический классике, следует учитывать, что в этот период времени в Элладе наблюдалось одновременное протекание сразу двух социокультурных процессов, важность которых трудно переоценить: на одном полюсе античной общественной жизни происходило индивидуалистическое «рождение личности» [7], на другом - «рождение греческого полиса» [8].
При этом в гомеровский период времени, судя по поэмам Гомера, которые в значительной мере довольно точно отражали общественное сознание своей эпохи, героев Гомера, несмотря на всю мощь их личностей, личностями в полном смысле слова назвать еще нельзя [9]. Дело в том, что в данный период времени в общественном сознании еще не сложились понятия о единстве внутренней, духовной жизни индивида, душевные движения и порывы представлялись чем-то внешним, насланным богами [10]. По мнению выдающегося российского исследователя В.Н. Ярхо, гомеровских аристократических героев ведут боги, поэтому они подчас производят впечатление существ безответственных [11].
В архаический же период, об общественном сознании которого мы довольно неплохо знаем благодаря дошедшим до нас произведениям эллинских поэтов и ранних философов, уровень осмысления людьми собственного поведения, в том числе собственного политического поведения, стал значительно выше. И самое главное заключалось в том, что люди наконец-то пришли к пониманию имманентности собственного поведения, детерминированности его, обусловленности его внутренними, собственными, глубоко личностными мотивами. И именно с исторического момента обнаружения феномена собственного участия в собственном же поведении начинается, с нашей точки зрения, мощное развитие в античном обществе индивидуалистических тенденций. Символом, наиболее выпуклым выражением индивидуализации деятельности античного человека, следует считать античную агонистику, тот самый «агональный дух», что уже детально описан в научной литературе [12].
Старт именно агонального поведения в политической сфере был дан теми социальными слоями, которые к тому времени воспринимали политику, управление, именно как свое собственное дело, некий свой удел - эллинскими аристократами. И стремление многих выделиться перед другими такими же многими тут же обусловило такое значительное повышение конкуренции внутри этого правящего слоя, что архаические, а по сути позднеродовые институты басилеев повсюду в Элладе оказались сметены и заменены на такие коллективные формы правления в виде аристократических Советов (типа афинского Ариопага или спартанской Герусии), где под внешней монолитностью страты аристократии скрывалась напряженнейшая борьба таких индивидов, личностей, многие из которых стремились стать уже Сверхличностями, основать глубоко индивидуалистические тиранические, а в потенции монархические режимы. И в данном случае можно согласиться с утверждением И.Е. Сурикова о том, что феномен античной старшей тирании был порождением именно «личностной», «агональной» тенденцией в политической жизни и политическом менталитете [13].
Противодействием индивидуалистической тенденции была тенденция коллективисткая, внешним выражением которой в науке принято считать создание гоплитской фаланги [14]. Так вот, еще одной новацией последних лет стал вывод о том, что вопреки существовавшему в XIX и XX веках мнению о том, что гоплит-ская фаланга знаменует собой постепенное вытеснение аристократов с полей сражений и Народных собраний консолидировавшейся группой среднего и богатого демоса, на самом деле фаланга вовсе не являлась порождением возрастания демоса, который впоследствии просто воспользовался полезным для себя новшеством [15]. Изначально гоплитское вооружение и построение фалангой было создано в аристократической среде и предназначалось именно для использования аристократами, в чем можно увидеть проявление своего рода аристократического коллективизма - противовеса аристократическому же индивидуализму [16].
Так что в данном случае нам следует говорить не об укреплении коллективистских начал в среде демоса, а о проявлении коллективизма в среде индивидуалистически-аристократической элитарной группы, ввиду военно-технического прогресса (внедрением дешевого железа) вынужденной перестраивать свое военное поведение, так сказать, в сторону явной «демократизации». А военная коллективная интеграция, с
нашей точки зрения, объективно вела к формированию в среде элиты не только гораздо большего корпоративного духа, но и гораздо более дружественное отношение к тем представителям собственного богатого демоса, кто постепенно вставал в общеполисный гоплитский строй, нежели к аналогичным же представителям аристократического сообщества из других общин. Что опять-таки и могло становиться одним из элементов движения к демократии как к корпоративному единству воинов-гоплитов.
К сожалению, более глубокого анализа в рамках данного направления до сих пор еще не произведено. Таким образом, тематика борьбы двух начал - коллективисткого и индивидуалисткого в той среде, которая обычно осмысливается исключительно как индивидуалисткая - в среде той античной политической элиты, которая вплоть до наступления эпохи кризиса полиса была именно аристократической, вплоть до настоящего времени является не раскрытой. И эту лакуну также следует восполнять в будущем.
В этой связи следует еще раз подчеркнуть: о борьбе двух тенденций в античной общественной жизни вообще - об антагонистической и вместе с тем взаимодополняющей борьбе индивидуализма и коллективизма, о значении этой борьбы для создания «греческого чуда», как в зарубежной, так и в российской историографии, сказано уже немало [17]. Однако обычно это представляется как противостояние аристократической элиты (индивидуалистическое начало) и демоса (коллективисткое начало), что, на наш взгляд, является некой абстракцией, так как невозможно в принципе, чтобы все аристократы были обязательно ярые индивидуалисты, а вот все представители демоса - последовательные коллективисты. Поэтому, с нашей точки зрения, идти следует гораздо глубже: в будущем необходимо рассмотреть двуединую борьбу коллективизма и индивидуализма, в том числе (и особенно) внутри каждого слоя античных обществ, то есть индивидуалистические тенденции внутри коллективисткой среды демоса и коллективистские внутри индивидуалистической среды аристократии. И эта задача воспринимается нами как научноактуальная.
Поэтому сейчас мы перейдем к анализу условно выделенной нами «первой линии», линии анализа тех коллективистских тенденций внутри полисной аристократии, которые с нашей точки зрения имели явную цель самосохранения античной аристократической элиты в условиях усиления роли демоса и формирования полиса - античной гражданской общины.
Пионерные исследования в этом направлении в настоящее время уже ведутся. В очень интересных работах И.Е. Сурикова по данному поводу говорится буквально следующее: «Коллективисткая тенденция видна невооруженным глазом в различных сферах общественной жизни архаических полисов. Безусловно, необходимо сказать в данной связи о деятельности ранних номофетов и издании первых в греческом мире сводов законов, которые вводили некие единые, обязательные для всех нормы поведения в рамках гражданского коллектива. Кстати, и эти законы вводились отнюдь не «под натиском демоса», как иногда полагают (демос в У!!-У! веках до н.э. еще не играл значительной политической роли, к тому же его представители в массе своей тогда еще были неграмотными и вряд ли могли получить какую-то непосредственную пользу от появления письменных законодательных кодексов), а скорее для урегулирования межаристократических отношений, для предотвращения вспышек стасиса между знатными вождями [18].
Отмечая вслед за рядом исследователей факт того, что уже в период архаики наблюдается широкое распространение имен, в которых в качестве части слова фигурирует слово «дем», а сами по себе демы -это не изобретение самого «творца демократии» Клисфена. Демы как явление, как сообщества полноправных граждан зафиксированы в источниках по меньшей мере за 100-150 лет до возникновения собственно клисфеновского строя [19], однако, в данном случае мы не поддерживаем критических замечаний автора в сторону тех, «кто иногда полагает, будто эти законы вводились под натиском демоса». Например, А.И. Ши-шова, которая в своей работе «Ранее законодательство и становление рабства в Античное Греции», исходя из материалистического понимания истории, справедливо считает, аристократия никогда бы не пошла на свое самоограничение законами, если бы в обществе не было тех социальных сил, давление которых и ощущало на себе привилегированное сословие [20]. Придерживаясь материалистического понимания истории, в данном случае мы явно принимаем сторону И.А. Шишовой, считая, что это самое пресловутое аристократическое самоограничение было в значительной степени обусловлено как пусть пока и слабым, но тем не менее постепенно усиливающимся давлением социально незащищенного демоса, так и своевременным, упреждающим, мудрым осознанием этого факта наиболее мыслящей частью древнегреческого аристократического сообщества.
Особенно же в данном случае принципиально и то, что то явное самоограничение, которое просматривается во введении самими же аристократами ограничивающих их же самих (или наиболее амбициозных членов сословия) законов, явно демонстрирует понимание же аристократами в целом самой природы политической власти, носящей, во-первых, естественный, а не божественный характер (в противном случае мож-
но ли было бы допускать, что боги позволят людям связывать их своевольное вмешательство в человеческие дела каким-то там законами), а во-вторых, производность политической власти от личных, индивидуалистических устремлений личности. Отсюда, с нашей точки зрения, античные аристократы уже в архаический период могли понимать возможность предотвращения опасных для аристократии в целом социальных конфликтов, спровоцированных чересчур эгоистическим поведением отдельных представителей элитарноаристократического сообщества. А то, что это обуздание опасного эгоизма отдельных аристократов или целых аристократических «партий-гетерий» внешне могло выглядеть как действо, проводимое «во благо народа», так сказать, «по многочисленным просьбам трудящихся», становилось основой для формального ощущения движения в целом аристократического общества как раз в сторону демократии.
Явное аристократическое сознательное самоограничение видится нами и в таком явлении, как Великая греческая колонизация, хронологически совпадающая с процессами полисогенеза и политогенеза, причем последнего в его античном демократическом варианте. Российские специалисты по колонизационному движению много раз отмечали то важное значение, которое колонизация имела для создания в полисах атмосферы социальной стабильности, когда из полисов добровольно уезжали не только самые социально активные и потому социально конфликтные представители малообеспеченного демоса (в поисках «лучшей жизни»), но и те проигравшие в политических баталиях аристократы, которые на новом месте наконец-то могли получить то высокое лидерское положение, которого они так и не смогли добиться на родине-метрополии [21].
Возвращаясь же к тому, с чего мы начали - с тематики исследования, признанного символа афинской демократии - остракизма, следует еще раз вспомнить, как его оценивали сами древние греки. Афинский оратор IV века до н.э. Андокид указывал, что закон об остракизме был направлен против тех граждан, которые благодаря своему влиянию оказываются сильнее должностных лиц и законов полиса, и особенно против тех, чье поведение не совместимо с демократией [22]. Согласно Аристотелю, афиняне установили закон об остракизме ввиду своего подозрения к людям, пользующимся влиянием, как бы они не установили тиранию, а также к тем, кто поддерживал тиранов [23].
Продолжатель идей Аристотеля, Филохор, говоря об остракизме, указывал, что из людей неизвестных один только Гипербол был изгнан посредством остракизма за нечестность своего образа действий, а не из-за подозрения в стремлении к единоличной власти [24]. Диодор Сицилийский указывал, что остракизм был необходим для высокомерия выдающихся людей, стремящихся первенствовать [25]. Плутарх в своих биографиях прямо говорил о том, что остракизм применялся для ослабления авторитета и превосходства таких политиков, вес которых становился тягостным для коллектива и имел целью усмирение и обуздание гордыни и опасного могущества [26]. И потому неудивительно, что Перикл с детства боялся остракизма, так как происходил из знатного рода, был богатым и имел друзьями первых людей в общине [27].
В современной историографии до сих пор остракизм также однозначно воспринимается как закон, направленный против сильных, властных, могущественных аристократических лидеров, против тех из них, кто становился влиятельным, начинал настолько выделяться в среде себе подобных, что воспринимался уже как опасность существующему строю [28]. Таким образом, в прежней литературе «официально признано», что остракизм - это некое предварительное «обезвреживание» опасно влиятельных политических деятелей, тех, чья влиятельность становилась опасной для стабильности полиса, политической жизни в нем, то есть по своему существу это было мероприятие в основном «профилактическое».
Однако вместе с тем в новейшей работе И.Е. Сурикова справедливо обращается внимание на то обстоятельство, что очень многие из тех политических лидеров, кто подвергался остракизму, например, Аристид, Алкивиад Старший, Калий, Фукидид (и т.д.) вряд ли когда-либо в своей жизни имели хоть малейшее намерение стать тиранами, да скорее всего и не вызывали ни у кого подозрения стать таковыми [29]. Более того, изгнание остракизмом Фемистокла в конце 470-х годов ни в коем случае нельзя расценивать как борьбу против слишком могущественного лидера, стремящегося к тирании. Если от него и исходила какая-то угроза демократии, то только в 480-х годах, как раз тогда, когда его остракизму не подвергали, а вся полнота власти была в его руках и он сам спровоцировал изгнание остракизмом мешающего ему в его единовластии Аристида.
Еще более показательно изгнание в 444 году до н.э. остракизмом Фукидида, сына Мелесия. Логично было предположить, что граждане изгнали бы тогда чересчур сильного Перикла, однако фактического геге-мона-автократора Афин демократически настроенные граждане оставили, а вот его оппозиционера совсем не демократически изгнали. Изгнали ровно так же, как в 415 году до н.э. вместо того, чтобы изгнать потенциального тирана Алкивиада или сильного аристократа Никия, явного демократа, не богатого и не аристократичного Гипербола.
Сам исследователь остракизма И.Е. Суриков какого-либо четкого объяснения этим фактам не приводит. И лично у нас даже появляется соблазн сделать следующее предположение: в ходе остракизма, с одной стороны, демос убирал оппозицию тому лидеру, который воспринимался как «хороший» и доминировал в общественном сознании, позволяя ему проводить свой политический курс в полном объеме (как это мы и видели в случае с Фемистоклом, Периклом, Алкивиадом и т.д.), а, с другой, афинская аристократическая политическая элита действительно избавлялась от политически проигрывающего «второстепенного героя», того самого пресловутого «козла отпущения», чья обиженная политическая активность действительно могла стать причиной раскола полисного гражданства на враждующие группировки, столкнуть меж собой аристократические роды и тем самым подорвать господствующее положении (при формальной демократии) аристократической элиты в целом.
Правомерность нашего предположения подтверждается тем, что, по замечанию того же И.Е. Сурикова, афинский демос эпохи Клисфена (эпохи создания остракизма) вряд ли имел антитираническую направленность и вполне бы поддержал Клисфена (так же, как до этого Солона и Писистрата), если бы тот пожелал стать тираном. Ведь земледельцы Аттики явно воспринимали тирана как некого «доброго царя», защищающего народ от притеснений знати. А вот к аристократии в целом демос относился негативно, по меньшей мере настороженно [30].
В целом же можно согласиться с мнением целого ряда ученых о том, что:
- Идея остракизма как «профилактического» изгнания влиятельных индивидов зародилась уже в архаическую эпоху, на стыке двух тенденций политической жизни - индивидуалистической и коллективисткой, а ранние формы остракизма («протоостракизм») являлись средством взаимного контроля членов аристократической правящей элиты друг над другом, во избежание перерастания власти кого-либо из представителей этой элиты в тиранию.
- После принятия в конце VI века до н.э. закона Клисфена об остракизме данная процедура стала прерогативой народного собрания, то есть перешла из рук аристократии в руки всего гражданского коллектива. Демос, переняв аристократический по происхождению институт остракизма, становился отныне гарантом против возрождения тирании, против острых вспышек стасиса, а также осуществлял с помощью остракизма общий контроль над деятельностью знатной элиты, что соответствовало его новой роли в государстве.
- Спустя какое-то время параллельно с представлением демоса об остракизме как о мере, направленной против «чрезмерно» усилившихся политиков, сами члены властной элиты, аристократические лидеры, конкурирующие друг с другом за влияние в государстве, стали пользоваться остракизмом как инструментом политической борьбы. Так остракизм, задумывавшийся как средство предотвращения стасиса, стал одним из способов ведения стасиса, во всяком случае, в глазах политиков [31].
Являясь социальным философом и обладая большей возможностью делать общественнополитические выводы, нам представляется более правильным говорить о следующем: та эпоха расцвета «классической» Греции V века до н.э., которую принято определять как «эпоху торжества демократии», демократией в буквальном смысле этого слова не являлась. То, что мы привыкли называть демократией эпохи «Клисфена-Перикла», на самом деле являлось ничем иным как все-таки аристократией. Только такой аристократией, которая постепенно поумнев в период социальных конфликтов, ввела механизм такого самоочищения от потенциально конфликтных ситуаций и тех провоцирующих их оказавшихся исторически «неуместных» амбициозных личностей из своего же аристократического круга, (которые либо мешали признанному лидеру (Фемистоклу, Периклу) проводить в целом выгодный элите курс, либо пытались вернуть уже утраченное былое доминирующее положение, либо не имели никакого четкого политического курса вообще и руководствовались только одними амбициями), который и известен нам как остракизм. И сам смысл остракизма, являясь в какой-то мере выгодным и простому демосу (уберегая его от втягивания в чреватые гражданскими войнами распри элиты), на самом деле был выгоден прежде всего самой элите, помогая сохранить политически господствующее положение всей элитарной социальной группе в целом.
Именно это, с нашей точки зрения, и объясняет то, что к удивлению некоторых исследователей, например, С. Г. Карпюка и Р. Синкляра, «остракизм в сущности, был весьма мягкой и гуманной мерой» [32]. Ведь введение остракизма в его «классической» форме означало в определенной степени внесение «правил игры» не просто в политическую борьбу, а в политическую борьбу внутри правящего в Афинах аристократического класса, в ту самую борьбу, одной из задач которой являлось создание весьма правдоподобной видимости участи народа в управлении государством на среднем и низшем уровне управления, и при этом недопущение выходцев из среды демоса к высшим должностям формально демократического, а в реальности аристократического афинского полиса.
И если бы не тяжелейшее поражение Афин в Пелопонесской войне, сопровождающееся массовой гибелью аристократов и зажиточных гоплитов, если бы не влияние блестяще отмеченной И.Е. Суриковым пе-рикловской эвакуации в Афины тысяч бедных селян [33], с удовольствием занявшихся политикой «от нечего делать», да еще и зарабатывая себе на жизнь участием в работе Народного собрания, вполне возможно, что такая вот фиктивная «аристократическая демократия», уже отмеченная как термин в историографии [34], вполне могла существовать еще на протяжении столетий.
И действительно, несмотря на то, в литературе отмечается, что реформы Эфиальта-Перикла постепенно все же привели к усилению эгалитарных тенденций и постепенному вытеснению аристократии из политической жизни [35]. Анализируя состав афинских командующих армией и флотом, современные европейские исследователи Ч. Форнара и М. Хансен говорят о тотальном засилье аристократии на всех ключевых военных и административных должностях в Афинах на протяжении всего V и в первой половине IV веков до н.э. [36].
Впрочем, пока остановимся на нашем анализе «первой линии», линии анализа самосохранительно-коллективистских тенденций внутри полисной аристократии. Перейдем к ситуации с исследованиями выделенной нами «второй линии», линии аристократо-индивидуалистических тенденций внутри коллективисткой среды демоса. Пионерной в российской историографии, с нашей точки зрения, было бы справедливо считать статью И.Е. Сурикова «Демотевты: политическая элита аттических демов в период ранней классики», вышедшую в «Вестнике древней истории» в 2005 г. [37]. В ней автор детально проанализировал поведение верхнего слоя казалось бы оплота демократического афинского слоя - демов, так называемых демотевтов, важность которых для функционирования афинской демократии многократно подчеркивалась в зарубежной и отечественной историографии [38].
Автор статьи сделал интересный и неожиданный вывод о том, что руководители «основы основ афинской демократии» - демов, так называемые «демотевты», подчас вели себя вовсе не демократическим образом, явно стремились войти в среду управляющей аристократической прослойки Афин, проявляли стремление к богатству, явную амбициозность и, даже воспринимались своими согражданами как... опасность для демократии. Что и выражалось подчас в том, что во время проведения остракизма простые представители демоса писали на черепках для голосования имена не каких-то там влиятельных аристократов -потенциальных тиранов, а «демократических старост» - демотевтов, аналогичных секретарям первичных партийных организаций в советское время [39].
Сама же эта в определенной степени объективно-вынужденная элитарность в среде демоса фиксировалась и в зарубежной историографии. Так, признанный специалист в работе афинской Экклесии, пришел к выводу о том, что примерно треть населения Аттики, ввиду слишком большой удаленности своего места жительства от Афин вообще почти никогда не имели возможность участвовать в работе высшего органа власти в полисе, а еще одна треть могла делать это только спорадически. Так что, реально в Народном собрании Афин работали около трети населения, прежде всего городской демос [40]. Представляется, что подобный состав гражданства объективно приводил не только к повышенной узнаваемости друг друга со стороны непосредственных и постоянных участников работы Народного собрания, но и к формированию в этом состава определенной политической элиты. Она без сомнения была разной и разноуровневой, но в любом случае все-таки возникала.
К данным исследованиям и выводам тесно примыкает статья С.Г. Карпюка «Политическая ономастика классических Афин в надписях V-IV веков до н.э.», вышедшая в журнале «Вестник древней истории» в 2003 году. Поставив перед собой задачу проанализировать афинские личные имена V-IV веков до н.э. с целью выявления в них тех «политически мотивированных» изменений, что могли вызвать происходящие в тот период времени демократические изменения в обществе, изучив применение в именах демократических («dem-») и аристократических («arist-» «hipp-», «kall-») составных элементов, С.Г. Карпюк пришел к целому ряду весьма интересных выводов. Так, постепенное увеличение демократических имен начинается уже с середины конца VI века до н.э., то есть собственно еще до осуществления демократических преобразований на практике, по сути, в период тирании Писистратидов. Примерно с середины-второй половины V века до н.э число аристократических и демократических имен становится в принципе сопоставимым, а с конца V-начала IV веков до н.э. число «демократических» имен постепенно начиная доминировать, приближаясь к очень значительной цифре в конце IV века до н.э. [41]. Данные выводы явно показывают, что афинская полисная демократия не только отражалась в сфере общественного сознания, но и становилась для многих социальных слоев настолько лично значимой, что это отражалось не только на именах детей, но и даже в практике демократического переименования аристократов в демократические прозвища.
Однако, наряду с данными оптимистическими для демократии выводами, С.Г. Карпюк обращает внимание на то, что с середины V века до н.э. имена с корнем «с1ет-» становятся популярными именно в среде политической элиты демократических Афин: лояльной демократическому режиму аристократии (которой в то время в политике было явное большинство) и устремившихся после демократических реформ к власти представителей зажиточной верхушки демоса. Их было мало как среди аристократов, враждебных демократии, так и среди низов демоса, не озабоченных политической карьерой. Таким образом, по мнению С.Г. Карпюка, в Афинах имена с корнем «Сет-» становятся своеобразным маркером изменений, своеобразным признаком появления «демократического нобилитета», который стал и носителем и потребителем демократической идеологии [42].
Отсюда мы видим, что независимые друг от друга исследования И.Е. Сурикова и С. Г. Карпюка совпадают в том, что в так называемой «демократической» среде Афин - в той части демоса, которую считают основой демократии, на самом деле наблюдались вполне естественные процессы выделения «новой демократической элиты», того самого «демократического нобилитета», который на практике вел себя крайне аристократическим и даже алчно-хищническим образом. Что и было великолепно высмеяно демократическим же комедиографом Аристофаном во множестве его комедий, где он обличает «демократического вождя» -кожевника Клеона.
Имея в прошлом своей собственной страны выделение «социалистического нобилитета» - партийной номенклатуры, обычно выходящей из низов, но быстро осваивающей групповые традиции явно элитарного, аристократического поведения, являющегося по сути антидемократическим, описанному И.Е. Суриковым и С.Г. Карпюком процессу, мы совершено не удивляемся: в конце концов во все времена человеческой истории социальные процессы образования элиты почти всегда тождественны, во всяком случае, очень похожи. Однако как раз сама эта тождественность нас и пугает: если за века существования демократической жизни в Афинах, с одной стороны, демократические имена быстрее всех приобретала бывшая и действующая аристократическая элита (тем самым мимикрируя под специфику строя и тем самым сохраняя в нем по-прежнему свое господствующее положение), а стремительно новообразующаяся элита демов стремилась уподобиться худшим проявлениям элиты аристократической, еще раз справедливо поставить вопрос: насколько мы можем определять такую вот афинскую демократию эпохи «расцвета» как именно демократию, как власть народа, как власть формально большинства народа? Не будем ли мы в данном случае лукавить, лукавя ровно так же, как лукавили вожди эпохи «брежневского застоя», громогласно заявляя с трибуны о крепнущем социалистическом демократизме, а реально чувствуя себя элитарно иными по отношению к трудовому многомиллионному «быдлу», составляющему как раз то самое пресловутое «демократическое большинство» страны?
И если взвешенные современные исследования показывают, что даже в коллективисткой среде афинского демоса проявлялись аристократически-индивидуалистические тенденции (что с нашей точки зрения вполне нормально и лежит совершенно в русле человеческой природы), то это тем более позволяет нам быть уверенными в том, что в среде аристократов-индивидуалистов развивались коллективистские тенденции, связанные с коллективным же самосохранением. В конце концов, законы социальной философии неумолимы: тот факт, что в тех или иных социальных слоях в конечном итоге побеждают или индивидуалистические, или коллективистские тенденции, вовсе не отменяет того, что когда-то такая борьба в них велась, и не означает окончательного прекращения этой борьбы в дальнейшем. И хорошо, что современные исследователи отдают себе отчет в том, что «в типовом полисе индивидуалистическая и коллективистская тенденции сосуществовали, и соответственно периоды стабильности и стасиса чередовались, сменяя друг друга» [43].
Отсюда представляется, что в настоящее время значение этой внутренней борьбы внутри страт якобы «индивидуалистов-аристократов» и «коллективистов-демократов», той самой борьбы, которая могла вестись в том числе на основе мировоззрения, на основе различных оттенков идеологий, оценено в науке пока явно недостаточно. Но самое главное, имея уже значительные результаты современных исследований на конкретном историческом материале (например, античном), представители общественных наук нередко не могут набраться смелости и признать, в общем-то очевидный факт того, что:
1. Демократического устройства как такового, как такой формы устройства, когда государством реально управляет трудящееся большинство, никогда в истории не было и, судя по всему, не будет.
2. Те краткие периоды (как правило революционные или в любом случае сопровождающиеся социальными потрясениями), когда мы видим вроде бы и прямое народоправство и достижение высшей власти формально «выходцами из народа», реально являются быстрым формированием «новой контрэлиты», воспользовавшейся существенными просчетами элиты прошлой, по факту уже разгромленной «бывшей» (раз-
громленной в том числе и потому, что она не сумела преодолеть в себе те самые внутренние расколы, которые в Афинах как раз и преодолевались «мягким» методом остракизма).
3. Уже в течение одного поколения пришедшая к власти «новая контр-элита» быстро осознает себя уже как элиту, приобретает характерное для любой элиты мировоззрение и идеологию, в большей или меньшей степени (исходя из учета опыта иных элит) уподобляется своим элитарным предшественникам, формирует по сути аристократическую (или авторитарную) модель управления, вновь изымает из рук народного большинства право принятия важнейших политических решений. И вот, как отмечается в литературе, так называемые «демократические процедуры» снова носят не более чем характер ритуалов одобрения, выражающих требуемое по Конституции согласие, не более чем широкое народное одобрение карьерного механизма перераспределения власти внутри аристократического соревнования в правящей элите [44].
Таким образом, последние новации в российском и зарубежном антиковедении, не только существенно уточняя наше представление о «классической» афинской демократии V века до н.э. как о фактической аристократии, ради коллективного самосохранения традиционно правящей элиты в условиях постепенного изменения социальной среды (формирования античного полиса) умело и мудро прикрытой фиговым листком народоправства и допущения к власти той части демоса, что в своем движении к «политическому верху» сама уже перерождается и сама фактически становится элитой, частично осваивает элитарное сознание и мировоззрение, позволяет в какой-то степени уточнить и наше представление тех современных политических системах, что формально определяются (в том числе и собственными правящими элитами) как демократии. Вполне возможно (как гипотеза), что внимательное изучение их внутреннего устройства также покажет их все-таки аристократическую социальную сущность.
Впрочем, как уже было сказано в начале статьи, мы не претендуем на существенную полноту своих выводов. Скорее мы просто привлекаем внимание других исследователей к данной проблеме и необходимости уточнения наших представлений об античной и современной демократии [45].
Литература
1. Robinson, E.W. The First Democracies Early Popular Government outside Athens / E.W. Robinson. - Stuttgard, 1997. - P. 40-41, 62; Mosse, C. Dictionnaire de la civilization grecgue / С. Mosse. - Bruxelles, 1992. - P. 358.
2. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита // ВДИ. - 2004. - №1. -С. 3.
3. Mirhady, D.C. The Ritual Background to Athenian Ostracism / D.C. Mirhady// Ancient History Bulletin. - 1997. -11. 1. - P. 19.
4. Parker, R. Miasma Poiiution and Purification in Early Greek Religion / R. Parker. - Oxf., 1985. - P. 269-270.
5. Hall, L.G.H. Remarks on the Law of Ostracism / L.G.H. Hall // Tyche. - 1989. - №4. - S. 91-100; Суриков, И.Е. Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох / И.Е. Суриков. -М., 2000. - С. 233.
6. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. -2004. - №1. - С. 13.
7. Андреев, Ю.В. Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации / Ю.В. Андреев. - СПб., 1998. - С. 101.
8. Фролов, Э.Д. Рождение греческого полиса / Э.Д. Фролов. - Л., 1988.
9. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. -
2004. - №1. - С. 13.
10. Snell, B. The Discovery of the Mind The Greek Origins of European Thought / В. Snell. - N.Y., 1960. - P. 31.
11. Ярхо, В.Н. Вина и ответственность в гомеровским эпосе / В.Н. Ярхо // ВДИ. - 1962. - №2. - С. 3-26; Он же. Проблема ответственности и внутренний мир гомеровского человека // ВДИ. - 1963. - №2. -
С. 46-64.
12. Зайцев, А.И. Культурный переворот в Древней Греции VIII-V веков до н.э. / А.И. Зайцев. - Л., 1985.
13. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. -
2004. - №1. - С. 14.
14. Видаль-Накэ, П. Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире / П. Видаль-Накэ. - М., 2001. - С. 115.
15. Нефедкин, А.К. Основные этапы формирования фаланги гоплитов: военный аспект проблемы / А.К. Не-федкин // ВДИ. - 2002. - №1. - С. 87-96.
16. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. -2004. - №1. - С. 15.
17. Starr, Ch.G. The Origins of Greek Civilizations 1100-650 / Ch.G. Starr // B.C. L., 1962. - P. 300; Андреев, Ю.В. Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации / Ю.В. Андреев. -СПб., 1998. - С. 151; Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. - 2004. - №1. - С. 15-16.
18. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. -2004. - №1. - С. 15; Он же. Законодательство Драконта в Афинах и его исторический контекст // Древнее право. - 2000. - 2(7). - С. 12.
19. Raubitschek, A.E. Dedications from the Athenian Akropolis / A.E. Raubitschek. - Cambr. (Mass.), 1949. -P. 467-468; Jacoby, F. Atthis. The Local Chronicles of Ancient Athens. Oxf., 1949. - P. 186; Whitehead, D. The Demes of Attica 508/507 - ca.250 B.C. - Princeton, 1986. - P. 5-16; Карпюк, С.Г. Общество, политика и идеология классических Афин / С.Г. Карпюк. - М., 2003. - С. 207.
20. Шишова, И.А. Ранее законодательство и становление рабства в Античное Греции / И.А. Шишова. - Л., 1991. - С. 56-57.
21. Лапин, В.В. Греческая колонизация Северного Причерноморья / В.В. Лапин. - Киев, 1966. - С. 236; Яйленко, В.П. Великая греческая колонизация и Восток / В.П. Яйленко. - М., 1989.
22. Андокид. IV. 35.
23. Аристотель. Афинская полития. I. 22.
24. FGrHist. 328. F30.
25. Диодор. XI.55.3.; XI.87.2-4.; XIX.1.3.
26. Плутарх. Фемистокл.22.; Алкивиад. 13.; Аристид. 7.
27. Плутарх. Перикл. 7.
28. Calhoun, G.M. Athenian Clubs in Politics and Litigation / G.M. Calhoun. - N.Y., 1970. - P. 140. Christ, M.R. Ostracism, Sycophancy and Deception of the Demos / M.R. Christ // CQ. - 1992. - №42. 2. - P. 338; Стро-гецкий, В.М. Полис и империя в классической Греции / В.М. Строгецкий. - Н.Новгород, 1991. - С. 43.
29. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. -2004. - №1. - С. 12-25.
30. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. -2004. - №1. - С. 22.
31. Finley, M.I. Politics in the Ancient World / M.I. Finley. - Camb., 1983. - Р. 55; Camp, J.M. The Athenian Agora: Excavations in the Heart of Classicial Athens / J.M. Camp. - L., 1986. - P.57; Sinclair, R.K. Democracy and Pa-tricipation in Athens / R.K. Sinclair. - Cambr., 1991. - P. 170; Строгецкий, В.М. Полис и империя в классической Греции / В.М. Строгецкий. - Н.Новгород, 1991. - С. 42-43; Rhodes, P.J. The Ostracism of Hiperbols / P.J. Rhodes // Ritual, Finance, Politics. Athenion Democratic Accounts Presented to D. Lewis. - Oxf., 1994. -P. 92; Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита / И.Е. Суриков // ВДИ. - 2004. - №1. - С. 23-24.
32. Карпюк, С.Г. Клисфеновские реформы и их роль в социально-политической борьбе в позднеархаических Афинах / С.Г. Карпюк // ВДИ. - 1986. - №1. - С. 24; Sinclair, R.K. Democracy and Patricipation in Athens / R.K. Sinclair. - Cambr., 1991. - P. 170.
33. Суриков, И.Е. Демотевты: политическая элита аттических демов в период ранней классики / И.Е. Суриков // ВДИ. - 2005. - №1. - С. 20-21.
34. Англоязычный автор Дж. Робертс, говоря об афинской демократии классической эпохи употребляет понятие «аристократическая демократия», что представляется нам в высшей степени справедливым. -См.: Roberts, J.T. Aristocratic Democracy The Perseveranse of Timocratic Principles in Athenian Government / J.T. Roberts // Athenaeum. - 1986. - №64. 3/4. - P. 355-369.
35. Суриков, И.Е. Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох / И.Е. Суриков. - М., 2003. - С. 24-27.
36. Fornara, Ch.W. The Athenians Board of Generals from 501 to 404 / Ch.W. Fornara. - Wiesbaden, 1971; Hansen, M.N. The Athenians Board of Generals / M.N. Hansen // Studies in Ancient History and Numismatics Presented to R. Thomsen. - Aarhus, 1988.
37. Суриков, И.Е. Демотевты: политическая элита аттических демов в период ранней классики / И.Е. Суриков // ВДИ. - 2005. - №1.
38. О большом значении демов в Афинах, см: Hurwit, J.M. The Art and Culture of Early Greece, 1100-480 B.C. / J.M. Hurwit. - Ithaca, 1985. Osborn, R. Demos and its Divisions in Classical Athens / R. Osborn // The Greek
City from Homer to Alexander. - Oxf., 1991; Rhodes, P.J. The Decrees of the Greek States I P.J. Rhodes,
D.M Lewis. - Oxf., 1997.
39. Суриков, И.Е. Демотевты: политическая элита аттических демов в период ранней классики I И.Е. Суриков II ВДИ. - 2005. - №1. - С. 30.
40. Hansen, M.N. The Athenians Assamblly in the Age Demosthenes I M.N. Hansen. - Oxf., 19B7. - Р.8.
41. Карпюк, С.Г. Политическая ономастика классических Афин в надписях V-IV веков до н.э. I С.Г. Карпюк II ВДИ. - 2003. - №3. - С. 4-33.
42. Суриков, И.Е. Функции института остракизма и афинская политическая элита I И.Е. Суриков II ВДИ. -2004. - №1. - С. 17.
43. Рюпке, Й. Дивинация и принятие политических решений в эпоху республике I Й. Рюпке II ВДИ. - 2005. -№1. - С. 38.
44. Зберовский, А.В. Сократ и афинская демократия I А.В. Зберовский. - Красноярск: Изд-во КрасГАУ, 2007.
