CC BY
14
© 2007 г. О.М. Штомпель
ДЕМОДЕРНИЗАЦИОННЫЕ ЭФФЕКТЫ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ
Однолинейная, однозначно-прогрессивистская модель историко-культурного процесса, подвергшаяся еще со времен Боаса и его школы серьезной критике, концептуализируется в настоящее время в различных теориях модернизации - «догоняющей», «органической», «разнофазной» и т.д. Однако разворачивающаяся на наших глазах глобализация явно фиксирует возникновение целой сети устойчивых демодерниза-ционных эффектов и прежде всего в сфере культуры. Сетевая структура постиндустриального социума, о которой столь убедительно писал М. Кастельс [1], порождает и «свое другое», целые системные области доцивилизационого мышления и действия (здесь достаточно привести пример мирового терроризма, обладающего гибкой и глобальной сетевой структурой и воспроизводящего самые архаические формы исламского фундаментализма).
Современные процессы глобализации исследуются с позиций различных наук - экономики, политологии, социологии и т.д., ибо представляют собой сложный, многомерный комплекс социальных, экономических и политических феноменов. Культурология, акцентируя свое внимание на ценностной, духовной сфере человеческого бытия, дает возможность определить истоки кризисных явлений, возникающих в современном мире.
Одно из противоречий процессов глобализации заключается в разнонаправленности технологической, экономической и культурной глобализаций. Если первым двум альтернативы нет (Интернет, к примеру, и в Африке Интернет), то культурную глобализацию большинство культурологов определяло как глокали-зацию - подъем национального, этнического самосознания и напряженных поисков идентичности в глобализирующемся мире. В этом мире, где действуют механизмы моды, рекламы, создания имиджей товаров и политиков, культура оказывается сферой ожесточенной конкурентной борьбы, ибо именно в ней формируются цели жизнедеятельности, потребности, интересы людей.
Глобализация во многих странах связана с модернизацией, причем модернизацией не органической, а «догоняющей», и на этом пути возникают феномены, явно противостоящие современности. Речь идет о процессах архаизации, возникающих в кризисном, переходном обществе, когда, если следовать диалектической традиции, старое качество разрушается, но еще не исчезло, а новое возникает, но еще не возникло. Разрушение господствовавших в обществе культурных норм, правил и способов поведения ведет к обнажению старых, архаических пластов культурной жизни. По Й. Хейзинге, более примитивные, архаические начала культуры выдвигаются на первый план и замещают культурный вакуум, возникший в ходе разрушения старых основ общественной жизни [2]. В качестве примера неорганической модернизации можно привести ситуацию, описанную американским культурантропологом Клакхоном в книге «Зеркало для человека», когда колониальные власти - из самых лучших модернизаторских побуждений - разрушили традиционную «экономику дара», однако рыночных отношений так и не возникло. В результате относи-
тельно стабильное фиджийское общество стремительно деградировало, и архаические элементы культуры стали регулировать социокультурную жизнь: «На Фиджи, например, престиж человека зависел от того, какой большой пир он может устроить, и как много продуктов он может отдать своему клану. Человеку не отказывали в том, что он просил, а даритель получал общественное одобрение. Так обеспечивался действенный соревновательный стимул и для производства, и для справедливого распределения пищи. Пытаясь вытеснить этот обычай призывами к бережливости и другими благонамеренными жестами, английские власти и миссионеры лишь подорвали местную экономическую систему. Население Фиджи теряло огромное число людей в эпидемиях, завезенных из Европы, на островах резко упал уровень рождаемости, доведенные до нищеты люди жили на пригоршню риса; и временами казалось, что фиджийцы обречены на вымирание» [3].
Архаика в отличие от традиций не обладает четко фиксируемой рациональной структурой, устойчивостью и определенностью. Она как бы спускается на «нижние этажи» человеческого сознания и не кристаллизуется в конкретных социальных формах. Затухание воспроизводства атавистических, архаических социокультурных форм связано с тем, что они существуют на низших этажах культурного сознания, в сфере культурного бессознательного, и постоянно идущее переструктурирование ментальности ведет к тому, что этот низший слой минимизируется. Более высокий уровень градации культурного целого начинает доминировать и при этом с неизбежностью переструктурирует исторически предшествующие слои.
«Варваризация» кризисного общества существует в разных формах. Например, в современность возвращаются из исторического небытия типы людей из далекого, казалось бы, прошлого. В условиях многочисленных социальных и национальных конфликтов, возникающих на обширном пространстве постсоветской империи, возрождается такой тип авантюриста, как «вояка», существовавший ранее на протяжении прошедших кризисных веков в виде наемного солдата, кондотьера, ландскнехта. Распад жизненных условий ведет к тому, что оказывается, проще и эффективнее добывать жизненные блага путем насилия, чем при помощи трудовых усилий. Последнее требует также необходимых рабочих навыков, знаний, учеба же в современных условиях оказывается делом тяжелым как в материальном, так и в интеллектуальном планах. Научиться обращаться с оружием гораздо проще. «Вояка» возвращается в мир современной культуры, обладая традиционным этосом откровенного мародерства, прикрывающегося лишь фиговым листком борьбы за национальную идею или лозунгами робингудов-ского типа. Он покинул мир производственной культуры, ступил на тропу войны и свои предпринимательские способности может реализовать в различного рода мафиозных, кормящихся от войны структурах. Открытая и скрытая экспроприация, шантаж, откровенное мародерство становятся основными способами его деятельности. Возвращение «вояки» как культур-
но-исторического типа связано с воцарением постмодернистских ценностей в ареале распространения европейской культуры.
В самых развитых странах мира возникает явление, которое можно назвать молекулярной гражданской войной. Общества распадаются на территории, где царит благополучие, осуществляется жесткий государственный контроль, основанный на культурном согласии граждан и территории, где господствует «кулачное право». Это явление, по мнению К. Шлегеля, наблюдается и в Нью-Йорке, и в Лос-Анджелесе, пригородах Парижа, Марселя, на территории Германии. Здесь в зонах насилия организуются вооруженные банды подростков, растет преступность в школах, учащаются нападения на чужаков. Разбогатеть можно, прежде всего прибегая к насилию. Недаром в таком виде спорта, как профессиональный бокс, большое количество «уличных бойцов», привыкших к насилию и сделавших из него свою профессию.
В социуме сохраняются мощнейшие слои архаического и существует определенный социокультурный механизм, препятствующий его модернизации, переходу в новое стадиальное качество. Либерализация грозит, если и не уничтожением, то во всяком случае значительным уменьшением социокультурного пространства архаики. Органическая модернизация ведет к тому, что ее воспроизводство подрывается и оттесняется на самые дальние границы нормального социума. С позиций архаически-варварского сознания это означает распад соответствующего ему культурного социума и «конец света». Архаический страт в результате пассиона-ризируется и превращается в мощнейшую силу, способную остановить или даже повернуть вспять происходящие реформы. Традиция выступает своеобразным «буфером» между модернизацией и архаикой, которые антиномичным образом противостоят друг другу. Правда, она несет на себе печать архаики, ее дух стремится сконцентрировать культуру в источнике первобытной, неотчлененной от природы человеческой жизни. Если традиционные механизмы стабилизации общества перестают действовать в результате вытеснения и разрушения традиции модернизацией, то именно архаика появляется в социуме благодаря данному процессу. «Экстремистская» неорганическая модернизация неизбежно порождает архаику. Инновизация общества парадоксальным образом может быть связана с его архаизацией. Модернизационный процесс в данном случае приводит к парадоксальным результатам: вместо движения вперед к более совершенному обществу, возникает процесс возвращения к примитивным формам развития. Иррациональные процессы, связанные с выбросом архаической энергетики, подавляют рациональность и логическую осознанность модерна. Архаика, возникающая в ходе столкновения модернизации и традиции, проявляет себя в экономике, политической сфере, духовной культуре и т.д.
Формы проявления ее многообразны. Приведем несколько примеров. Вслед за классиком исследований в области возникновения капиталистических отношений М. Вебером известный социолог и культуро-
Южный федеральный университет
лог Ю.Н. Давыдов выделяет две формы капитализма, причем обращает внимание на то, что если западный тип капитализма широко известен и достаточно хорошо исследован, то второй функционировал в традиционном обществе, «отвоевывая» жизненное пространство в «порах» самых различных цивилизаций библейской древности. Он определяет такой капитализм как архаический, поскольку М. Вебер акцентирует внимание на его непромышленном характере и называет то авантюрно-политическим, то фиксально-спе-кулятивным, то торгово-ростовщическим, сущность которого заключается в непромышленных источниках добывания «первоначального капитала» и его последующего приумножения. Сопоставление «нового русского» капитала с «архаическим» приводит к мысли об общности их первоистоков, поскольку оба они «добываются» главным образом в сферах, находящихся в определенном отдалении от собственно производства. Если рассматривать кризис на постсоветском пространстве, то можно отметить ситуацию, сложившуюся на множестве российский предприятий: «Если мы посмотрим на ситуацию изнутри предприятия, то обнаружим уже известную закономерность: распад социальной организации данного типа есть последовательность ступеней ее демодернизации с сохранением наиболее архаичных организационных структур. Распад, как правило, начинается с отказа от ячеек и связей, обеспечивающих модернизацию производства, потом следует отказ от систем, контролирующих выброс отходов в среду, затем - отказ от социальных инфраструктур, обеспечивающих нормальную жизнедеятельность персонала, т.е. прекращение инвестиций в воспроизводство и накопление «человеческого капитала». Следующий шаг представляет собой селекцию персонала, сначала по «объективным» показателям (пол, возраст, квалификация, состояние здоровья), затем уже по критерию приближенности к управляющему клану. Наконец - отсечение целых производственных единиц или структурных подразделений. Все это на начальном этапе стимулировало накопление энергии распада и ее трансформацию в формы асоциального поведения» [4]. Данные процессы вполне сопрягаются с теоретической моделью функционирования множества приватизированных государственных предприятий в постсоветскую эпоху Клейнера - «экономика физических лиц».
Таким образом, в глобализирующемся мире традиция и модернизация должны не противостоять, а дополнять друг друга исходя из принципа комплемен-тарности.
Литература
1. См.: Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.
2. ХейзингаЙ. Homo ludens. М., 1992. С. 350.
3. Клакхон К.К.М. Зеркало для человека. Введение в антропологию. СПб., 1998. С. 221.
4. Яницкий О.Н. Россия как «общество риска»: контуры теории // Россия: трансформирующееся общество / Под ред. В .А. Ядова. М., 2001. С. 41.
14 марта 2007 г.
