ДЕКАДАНС КАК ЗАИМСТВОВАННАЯ КАРТИНА МИРА ГОТИЧЕСКОЙ
СУБКУЛЬТУРЫ
Мамонтова Анастасия Дмитриевна, ТГУ им.Державина.
Аннотация: В данной статье рассматривается декаданс как заимствованная картина мира готической субкультуры, ассимиляция художественных методов и образов декаданса искусством готической субкультуры, их копирование и присвоение, вплетение их в текст готической субкультуры.
Ключевые слова: декаданс, готическая субкультура, картина мира, искусство, преемственность в культуре.
Декаданс удивительное многогранное явление, задающее тон всей художественной, впрочем, не только художественной, жизни эпохи fin de siecle, и когда думаешь о том, что столь обширное явление было забыто в России на многие годы, невольно удивляешься... Но жизнь символической культуры не оканчивается ни в 1910г., с признанием Андреем Белым кризиса символизма, ни в 1913г., считающимся концом модерна, она мерцает, «как тонкие стенки алебастровой амфоры, в которой зажжено пламя»[1], через постсимволистские произведения М. Булгакова, А. Тарковского, А. Платонова, декаденты продолжают свою творческую деятельность до самой своей смерти, а позднее находит новое выражение в искусстве и мировоззрении готической субкультуры.
Каждой субкультуре присуща собственная, особенная картина мира, и готическая здесь не является исключением, но также субкультуры заимствуют картины мира из других, получивших статус культурного канона, стремясь таким образом повысить свой статус в обществе (культуре) и превратить свойственную им групповую картину мира в универсальную. Если под одной из функций искусства в соотнесении с субкультурной стратификацией полагать «функцию, способствующую институциализации картины мира той или иной субкультуры в художественных формах как необходимой ступени институциализации ценностных ориентаций этой субкультуры в обществе»[2], то можно утверждать, что субкультуры, с помощью искусства, вызывают к жизни те или иные картины мира. Именно это и происходит с готической субкультурой. Искусство, в первую очередь музыка, выступает в готической субкультуре как консолидирующий фактор, носители которой без этого фактора (искусства) не ощущают своей принадлежности, сопричастности к субкультуре. Но, как ни странно, заимствование происходит не в области музыки, а в области литературы, за исключением, пожалуй, лишь Вертинского, почитаемого как самими готами, так и деятелями искусства готической субкультуры, в особенности Агатой Кристи, имеющей песни-аллюзии на творчество декадентского пьеро, именуемого сегодня «готическим», и совместного с Ф. Скляром проекта Глеба Самойлова «Прощальный ужин», целиком связанного с интерпретацией романсов Александра Николаевича: «Мы будем делать костюмированную программу, но мы не будем изображать Вертинского. Мы будем каждый самим собой - такие декадентствующие пираты, помятые жизнью, но мечтающие продолжить свои дальние странствия»[3]. Но мы встречаем высказывания, говорящие и о более широкой области заимствования: «готический серебряный век - это не только поэзия, это и проза, и драматургия, и музыка. И это более поздняя рефлексия на серебряный век (например, самый готический русский фильм "Господин Оформитель")»[4]. Так на некоторых форумах, хотя и крайне редко, но все же можно найти среди «готических» композиторов Скрябина и - более популярного у готов -Вагнера, как о готической иногда говорят о мейрхольдовской постановке «Балаганчика», из-за использования эстетики comedia dell’ arte, тоже перешедшей в эстетику готической субкультуры из русского символизма: Пьеро - один из любимых образов искусства готической субкультуры, к которому неоднократно обращались готические фотографы, музыканты, художники, один из утвердившихся мужских образов субкультуры, особенно популяризированный Тило Вульфом, что называет его своим alter ego, - он же лирический герой многих стихов Блока, несчастная кукла «Серебряного полдня» Анненского, то «лунный», то арлекиноподобный мальчик-демон Верлена, часто встречается он в картинах Сомова и Бердслея, традицию изображения Пьеро продолжает сегодня субкультурная художница Виктория Францес.
Литература же, бывшая одним из главных ориентиров декаданса и иногда стремившаяся заменить не только философию, но и религию, снова становится на позицию одной из доминант, это есть самая удобная позиция, при помощи которой становится возможным превращение субкультурной картины мира в культурный канон1. Также происходит слияние субкультурных (заимствованных субкультурой) и внутрисубкультурных писателей, отождествление писателей символизма с «готическими» писателями. Так, на Russian Gothic Project, главном нормоформирующем сайте готической субкультуры в России, в разделе «литература», мы находим стихотворения Бодлера, Малларме, Верхарна, Белого, Анненского, Брюсова, Мережковского, рассказы Сологуба, Гиппиус, «Саломею» Уайльда, более того в Gothic TOP за двухтысячный год в номинацию «Лучшая готическая литература всех времен» вошел роман «Огненный ангел» Брюсова. Вполне определенное отношение носителей готической субкультуры к русскому символизму видно в статье «Русская готика. Исследование первое. Готическая традиция в русской поэзии» на том же Russian Gothic Project: «Первая четверть 20-ого века - лучшее время в истории готической литературы.
Лучшие поэты русского "серебряного века" созидали изысканный и пугающий мир русской готики: от малоинтересных Брюсова и Бальмонта, до очень талантливых Мережковского и Анненского - и до завораживающего Блока» [5]. На сайте «Ukrainian Gothic Portal» в разделе «литература» тоже находятся имена символистов, Блока, Брюсова, Гиппиус, Верлена, Рембо, Гюисманса, а Бодлеру и Бальмонту, редко относимому к внутрисубкультурным писателям, даже посвящены достаточно большие статьи.
Но не только литература заимствуется готической субкультурой, свои права заявляет и изобразительное искусство, в одном из номеров готического журнала RIP вышла объемная статья, посвященная жизни и творчеству О.Бердслея, что находит много поклонников и стилизаторов в готической субкультуре, также на готических сайтах можем мы встретить статьи о творчестве и репродукции картин таких авторов, как Штюк, Мосса, Мунк и др.
Заимствование картины мира происходит не только в невозможности для носителя субкультуры разделения декадентского искусства и искусства готической субкультуры, «присвоении» культурных ценностей, в снятии дихотомии внутри субкультуры «свой» - «чужой», «субкультура»
- «традиция» (культура), но так же в искусстве готической субкультуры, главном способе субкультурной институализации, в форме аллюзий, реминисценций, интертекста, постмодернистской пародийности, осколочности образов и посредством обращения к наследию и личности творцов эпохи fin desiecle.
В среде внутрисубкультурных поэтов встречается отношение к символистам как к метрам, или же они оказываются включенными в интертекст их произведений, так «Баллада» Бальдры Косен начинается со слов «под северным небом»[6], которые послужили названием первого стихотворного сборника Бальмонта, или, например, Кирилл Савицкий называет свою поэму «Исидор»[7] «тяжелой реминисценцией из "Песен Мальдорора" Графа Лотреамона»[8], где незаметно шепчет «червь-победитель»[9], а поэт Нестор Пилявский неоднократно обращается к «Саломее» блестящего эстета и педанта прозы Оскара Уайльда, соткано из аллюзий и реминисценций его стихотворение «Бог Львов»:
Млея в мороке крови гребни губ от головы, этой мертвой головы, оторви
и слушай млея,
Саломея.
О, скорее! Слушай - странно! -губы Иоканаана раскрываются, как рана,
Саломея,
1 Ромах О.В. Взаимообусловленность культуры и творчества. Аналитика культурологии, 2010, № 1
шепчут - вкус их все острее -губы Иоканаана, что, немея от любви, свои гривы склонят львы -перед Ним склонятся львы:
«Призови Его скорее,
Саломея!».
Те, что гневны и правы:
«Раздави ее, дави!
Задави!» - они всё злее,
Саломея,
и щиты - всё тяжелее -ты в крови.
Все острее непрестанно губы Иоканаана, мертвые, как плод и рана, молятся еще нежнее, губы Иоканаана за тебя, о Саломея.
Бог, пред которым склонят львы,
свои гривы склонят львы,
мертвых губ и головы
этот Бог
услышал зов,
этот Бог -
есть Бог Любви
и львов.[10]
Саломея, танцевавшая в крови чудесными босыми ногами, должна внимать теперь мертвой голове Иоканаана, возлежащей на серебряном щите, что «все тяжелее» с каждым словом, тогда как почти те же слова вкладывает в уста, что «краснее, чем розы», пророка живого Уайльд: «Дочь прелюбодеяния, есть один человек, который может спасти тебя. Это тот, о котором я говорил тебе. Иди, ищи его. Он в лодке на море Галилейском и говорит к своим ученикам. Стань на берегу моря и зови его по имени»[11]. Но почему нежнозвучный поэт называет его Богом Львов? Об этом тоже может поведать лишь пьеса, которая поразила фантазии Рихарда Штрауса. Уайльд так и не называет имени того, кто должен прийти, того, кто один лишь может спасти «Вавилонскую блудницу», но, тем не менее, дает весьма яркие его приметы, по которым можно узнать грядущего миссию: «За мною придет другой, кто сильнее меня. Я не достоин развязать ремни сандалий его. Когда он придет, пустыня возликует. Она расцветет, как лилия. Глаза слепых увидят свет, и уши глухих раскроются. Вновь рожденный положит руку на логовище драконов и поведет львов за гриву их»[12]. Лишь Бог Львов может прийти на зов «мертвых губ», потому что «он приходит ко всем, кто завет его»[13].
Но на этом стихотворении мечты о Иоканаане и его мертвых губах, что «как гранат, разрезанный ножом из слоновой кости», и образы, подобные уайльдовскому пророку, не заканчиваются. Поэма Пилявского «Дыра Жиля», имеет в себе черты уайльдовского символизма, где с отсечением головы Иоканаан утрачивает пророческое зло-вещание и, с преображением духа, приобретает невинность мальчиков, «замученных» Жилем де Ре:
Мальчики,
умноженные на ум ножей, делаются нежны, а не зловещи.[14]
но, как и они, не утрачивает в себе соблазнов некрофилического сладострастия, мальчики же, в свою очередь, преображаются в Божих певчих, ангелов. Сам поэт говорит об этой амбивалентной «неутрате» соблазнов и преображении из вестников беды только межмирных в духов более
буквально: «Ангелы - нежные мертвецы Небес. Их перистальтическо-аортные горлотрубы -органы соприкасания земного и иного, их клубок видится на ангельском боголоже...» [15].
Но сюрпризы этой озвученной поэмы не заканчиваются, расцвечивается она языками пламени, не только предназначенного для Синей Бороды, свои огненные брызги дарит ей и брюсовский Мадиэль, что бережет свое пламя для ада и для исполнения приговора аутодафе, вынесенного Ренате. Поэма в своей эстетике близка образам брюсовского "Огненного ангела", особенно отразилась эта близость в образе Франческо, схожего с Генрихом-Мадиэлем не только эстетически, но и сущностно, их объединяет не только роль искусителя, заманивающего неверные души, но и инкубические проявления, Огненный ангел выступает здесь «как некая навязчивая внут-Ре-альность, локализованная в отдельной фигуре»[16]. Франческо есть демон-искуситель, что заманивает в свои сети душу, падкую на соблазны мира земного и небесного, та же роль выпадает и Мадиэлю, он «уловом рая» заманивает Ренату, как Франческо заманивает Жиля: Франческо Прелати -Дыра де Рэ, отравленная облатка, скользкая лужа в кровати, пустота игры.
Рай - это его улов.
Жиль - его золото, золотая жила.[17]
Огненный ангел соблазняет Ренату предназначенным ей венцом святости и мученичества, не терпит ни малейших возражений капризный дух, то же проделывает итальянский красавец :
- "Сир,
Вы - божий угодник!"
- "Опять твои шутки!
Я - чудовищное отродье..."
- "И это тоже.
Однако, посудите сами.
Ваше небытие -
было бы Господу дороже.
В Рай бы перестали попадать певчие с такими голосами, невинные мученики для Славы
Имени Божьего ."[18]
Разница лишь в том, что Рената в начале романа была невинным ребенком, а Жиль мужем, прошедшим войны, видевшим и проливавшим кровь. Но позднее, когда Рената отринула мечты о святости, забыв о прошлом, ища только счастья и жизни, вновь соблазняется обещаниям о рае, святости и небесном женихе, но небесным женихом в мечтах ее предстает не Христос, а ангел, бывший ее любовником воплоти. Находясь в сожительстве с графом Генрихом, обучалась она тайным искусствам, им же обучает графа де Рэ его инфернальный любовник:
- «Сир,
для успешной гоэтии нужен алый плувиал и красивые дети.
Меня учили в Италии:
Дьявол жрёт их, у него ниже талии две львиные пасти».[19]
Но не только художественные изыски интересуют творцов искусства готической субкультуры, им интересна и сама жизнь декадентов, коей подражают как герои их произведений, так зачастую и сами авторы. Культовая писательница готической субкультуры Поппи Брайт в романе «Изысканный труп» обращается к биографии французских поэтов поля Верлена и Артюра Рембо, отдавая предпочтение второму как более эпатажному персонажу, именно персонажу, а не
личности, т.к. находясь в постмодернистской системе координат, писательница, как и ее герои, воспринимает Рембо скорее как гениальный арт-проект, нежели гениального поэта, а жизнь его как серию перформансов, а не подлинное жизнетворчество, что не столь сильно театрализировано. Интересно само вплетение биографической истории Рембо и Верлена в тело произведения, «Изысканный труп» не повествует о них, не приводит никаких параллелей, словно сон во сне, возникает искаженная, упрощенная, «перевернутая» картина их жизни в словах о произведении некоего писателя и журналиста Лаша Рембо: «Увидев свое имя на обложке, он почему-то захотел изобрести псевдоним. Жил такой юный поэт - Рембо, - который писал грязно-порнографические письма Верлену в парижских кафе. Кровь и дерьмо были ведущими его пристрастиями. В девятнадцать он так замучил Верлена, что тот решил подстрелить юношу, но только ранил. Рембо пропил все франки до последнего, бежал в Африку, потерял ногу и умер от лихорадки в тридцать семь. Заглавие для романа Люк позаимствовал из стихотворения Рембо «Утро опьянения»: «У нас есть вера в яд. Мы жизнь умеем свою отдавать целиком, ежедневно»[20]. Писатель заимствует у Артюра Рембо не только название произведения и имя, но всю его жизнь во время очередного героинового путешествия: «Он назвал Лашем Рембо свою пропитанную героином натуру, предельно ясный мозг с телом-сосудом, до краев полным удовольствия, искрящимся неистовством, личность из несовместимых противоположностей»[21].
В лукавую постмодернистскую игру попадает и русский декадент в стихотворении Нестора Пилявского «И трижды кукарекнули «Ничто!», где помимо алюзивно-пародийного сюжета на поэму Блока «Двенадцать» в стихотворение вводится и сам автор поэмы:
.но во все поры -
Русь и такой - любил Блок-ляйтер.
Он был набелен пудрой густо-густо И улыбался ядерно и пусто.[22]
Упоминаемый нами ранее график слова Кирилл Савицкий ведет беседу с проклятым поэтом, называет свое творчество, перефразируя Бодлера, «Злом цветов», а себя провозглашает наследником декадентов, в частности Шарля Бодлера:
Я встретился с проклятым поэтом и Он проклял меня.[23]
Но на этом не исчерпали мы все формы творческого обращения к эпохе fin de siecle в литературе, также поэты готической субкультуры обращаются к декадентам в посвящениях и стихотворной «переписке», ярким примером того предстают два стихотворение, разница меж которыми составляет почти столетие, к некому потомку обращается Бальмонт «От умершего к живому»: Скажи ему, что я его люблю,
Что я его как прежде понимаю,
И, как корабль к чужому кораблю,
Взываю в час, когда я погибаю,-
К нему, к нему, далекому навек,
Бегущему по водам Океана,
Чтоб отдохнуть на устьях мощных рек,
Средь стройных мачт родного каравана,-
Меж тем как я, свой образ изменив,
Несоразмерна тяжести влекомой,
Забыв, что был и я, как он, красив,
Склоняюсь к бездне жутко-незнакомой,-
И ветры безучастные молю Протяжностью своих предсмертных звонов...
Скажи ему, что я его люблю
За то, что он - не слышал этих стонов![24]
Ответом этому поэтическому посланию становится стихотворение Бальдры Косен «От живого у мершему», где эпиграфом служит строка-послание бальмонтовского произведения:
"К нему, к нему, далекому навек" К. Бальмонт
О, ангел радостный, о, светлый вестник рая,
Скажи ему, что я его люблю,
Что отзвук сладостный таинственного края Я каждое мгновение ловлю.
Скажи ему, что я земле чужая,
Что нежных песен вечна благодать,
Что, мутные зрачки во мгле сужая,
Я друга в нем пытаюсь угадать.
О, ангел сладостный, о, вестник златокрылый,
Незнающий несчастия, молю! -
Неси мой возглас радостный на берег стылый,
Скажи ему, что я его люблю! [25]
в стихотворение присутствует интертекст как сопричастность, связь между временем солнечного поэта и современным декадансом, лирический герой, т.е. непосредственно автор, ассоциирует себя с героиней стихотворения Бальмонта «Морская душа», все второе четверостишье полностью аллюзивно, оно заставляет нас обратиться к бальмонтовским строкам:
.. .И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета Дух ее в нездешней стороне.[26]
Вся она находится в ожидании чего-то или кого-то, должного выйти из мглистой дали, и «слова какого-то обета все твердит»[27], как твердит свое заклинательное послание ангелу, что связует миры, героиня ответного стихотворения, но в отличие от «влюбленной колдуньи» она сужает зрачки, вглядывается, тогда, как та, расширяет их в провидческом экстазе, но цель их едина. Прослеживаются тенденции заимствования и в высказываниях готов: «мистическая проза Брюсова
- многое может быть отнесено к готике»[28], «Сакральный символ творчества Блока - Черная Роза, по сути, является готическим»[29], «Выборочно представлены готические мотивы в творчестве Александра Блока Благородный эпический слог, аскетизм, отрешенность, сумрачность. Чистая готика. Главное - образ»[30], «Блок, Брюсов, Северянин, Волошин, Гиппиус.... ретро-чувства, ретро-готика, русский декаданс....» [31], можно привести еще множество примеров.
Декаданс заимствуется не только в первоночальной его форме, вместе с символическими писателями и произведениями, но и как метод, о чем говорит Глеб Самойлов: «С декадансом классическим начала ХХ века нас роднил язык выражения»[32]
В понимании самих готов происходит корреляция, а иногда даже отождествление, между понятиями «декаданс» и «готическая субкультура», так на форуме сайта Russian Gothik Page мы находим высказывание: «Готика — стиль жизни, мироощущение, жизненная философия, а также целый комплекс направлений искусства, составляющих вместе со своими носителями — готами,
— так называемую, готическую субкультуру. Главными средствами самовыражения готов стали черный цвет, особая артистичность во внешнем облике и декадентство»[33]. Носители субкультуры даже пытаются провести историко-культурные параллели между готикой и декадансом: «Мне кажется, декадентство сейчас имеет место, возрождается, если о нём вообще можно так сказать, т.к. наступает такое вот переломное время (правда, имхо, по сравнению с тем, что было в конце 19 - начале 20 веков, сейчас такой период несколько затягивается). К готике это имеет прямое отношение. Она по сути довольно близка декадентным настроениям. Но вовсе не все декаденты - готы, и уж тем более, не все готы (или те, кто себя так называет) - декаденты»[34], они задаются вопросом о схожести, культурном наследии, первичности и вторичности этих явлений: «Как вы считаете, можно ли отнести декаданс к готике или это самостоятельное направление?»[35] и делают собственные выводы: «Мне вообще, кажется, что скорее наоборот готика ответвление декаданса. Что само понятие декаданса более шире, нежели готика...»[36] В одном из своих интервью Глеб Самойлов говорит, что готическая субкультура «Это декаданс очередной. Просто сейчас это больше похоже на игру»[37]. Более того, на протяжении последних четырех-пяти лет наблюдается тенденция самоидентификации готов как декадентов, в 2005г. в Санкт-Петербурге зародилось новое течение внутри готической субкультуры, самоназванием которого стало «декаданс-готы», но это течение еще сильно подчеркивает свою принадлежность к готической субкультуре, хотя именно это течение первым сделало попытку манифестирования, но
манифест этот все же очень ярко подчеркивает еще внедекадентскую направленность, что видно из самого названия «Мы - готы!». Сегодня можно говорить о зарождении нового течения готической субкультуры, носители которого ощущают себя декадентами, ими, с одной стороны, ставится знак тождества между искусством готической субкультуры и декаданса, их искусство, эстетика, общие ценностные ориентации полностью лежат в гештальте готической субкультуры и идентичны ей, но с другой стороны, в отличие от декаданс-готов, они отказываются идентифицировать себя как готов, а используют самоназвание «декаденты». В среде так называемых «декадентов» тоже произошла попытка манифестации - Рихардом фон Мозелем был написан «Кодекс декадента», но он вызвал множество споров, как со стороны сторонников, так и противников этого манифеста.
Есть и другое, позиционируемое, как правило, деятелями искусства готической субкультуры, много реже самими готами, отношение к искусству русского символизма как к предтече готической субкультуры, так на вопрос журналиста «А считаете ли вы себя продолжателями традиций декаданса?» Эдмунд Шклярский, лидер группы Пикник, отвечает: «Я думаю, до настоящих декадентствующих господ Серебряного века нам далеко. Я иногда по касательной знакомлюсь с какими-то биографиями того периода, и только диву даешься: они ведь не только писали подобным образом, но и вели себя так же в жизни. Сейчас себя никто так не ведет, пропал дух авантюризма и романтизма. Но какие-то отклики, в принципе, есть»[38].
Слова Мережковского, написанные в конце XIX века, что есть «сновидения, которые преследуют
человечество, иногда повторяются из века в век, от поколения к поколению сопутствуют ему. Эта
жадность к неиспытанному, погоня за неуловимыми оттенками, за темным и бессознательным в
нашей чувствительности»[39], стали такими же актуальными в конце века XX и остаются такими
2
по сей день: то, что он назвал характерной чертой символизма , оказалось также характерной чертой готической субкультуры, что чувствуют даже готы, не читавшие первого манифеста русского символизма.
2 Ромах О.В. Взаимообусловленность культуры и творчества. Аналитика культурологии, 2010, № 1