Дарья среди племен Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Дарья среди племен

Дмитрий Кралечкин

Дмитрий Кралечкин. Кандидат философских наук, независимый исследователь и переводчик.

E-mail: [email protected].

Ключевые слова: школьные сериалы, неформальные группы, Джон Хьюз, сериал «Дарья», коммуникация.

В статье рассматривается схематика неформального распределения школьников, обыгрываемая во многих американских школьных сериалах. Имена разных групп и клик выступают в качестве отсылок к позициям и одновременно искажениям на координатной сетке капиталов (дарований) и успеха. Все группы — препы, нерды, гики, фрики, джоки и т. д. — в той или иной мере отказываются от единого пространства коммуникации, отвечая на double bind школьной системы. На этом фоне рассматриваются решения, представленные в культовом фильме Джона Хьюза «Клуб „Завтрак"» и в сериале «Дарья». Если Хьюз еще предполагает возможность стирания фиктивных различий в единой коммуникации, то «Дарья» может выписать позицию интеллектуала лишь негативно — за счет постоянного подрыва социальных связей и использования готового критического словаря. Единственное, что остается интеллектуалу в такой ситуации, — это литература и creative writing.

DARIA AMONG THE TRIBES Dmitriy Kralechkin. PhD in Philosophy, Independent researcher and translator. E-mail: [email protected].

Keywords: high school series, informal groups, John Hughes, Daria series, communication.

The article is focused on the schematism of the informal distribution of schoolchildren, which is featured in many American high school series. The names of different groups and cliques function as references to the positions and the distortions on the coordinate map of capitals (or abilities) and success. All the groups—preps, jocks, nerds, geeks, freaks—withdraw in some way from united communicative space, reacting by this evasion to the double bind of the school system. This is the background for the solutions developed in two extraordinary examples—John Hughes's cult movie Breakfast Club and the MTV series Daria. If Hughes suggests that fictional borders can be overcome and fusion into united communication is possible, Daria can delimit the intellectual position only in a purely negative way, i. e. by constant undermining of all social relations and by the use of a prefabricated critical dictionary. All that is left to the intellectual in this situation is literature and creative writing.

ШМЕРИКАНСКИЕ школьные сериалы (особенно high school series) производства 1980-1990-х годов можно описывать как отдельный, обладающий общей генеалогией род, в пределах которого наследуются одни и те же проблемы, разыгрывается общая интрига и достигается определенное решение, часто фантазматически совпадающее с естественным завершением школы и вступлением во взрослую жизнь. Конечно, границы жанра тут условны: так, сериалы о средней школе можно вписать в более общую категорию «молодежного кино», особенно фильмы о студенческой жизни в колледже. Задачи этого жанра противоречивы: с одной стороны, это компенсация, поскольку обычно целевой аудиторией являются подростки, которые видят на экране самих себя, а с другой — коррекция и нормализация. Мела-ни Кляйн в своих исследованиях1 детской и подростковой сексуальности утверждала, что школа выступает важнейшим объектом сексуальных инвестиций: по сути, попадая в школу, ученики вынуждены инвестировать в нее как в мать, тогда как учителя становятся заместителями фигуры отца. Успешная сублимация опознается по тому, что большинство школьных предметов (арифметика, письмо, география и т. д.) осваиваются на уровне сексуальных фантазий, причем успешные ученики с такой сублимацией справляются лучше. Однако сериалы о последних классах средней школы ставят, скорее, обратную задачу: начать десублимацию, расцепить связи учеников, даже лучших, со школой — по сути, уни-

1. Кляйн М. Роль школы в либидинозном развитии ребенка // Психоаналитические труды: В VII т. Ижевск: ERGO, 2007. Т. i: «Развитие одного ребенка» и другие работы 1920-1930-х гг.

чтожить школу. Вопрос в том, как закрыть школу (как образец социальности с ее нормативностью, репрессией, стратификацией и т. д.) изнутри нее самой, как продуктивно распустить это микрообщество. Далее я попытаюсь представить схематику специфического школьного распределения, построенного на отказе от совместности школы, а также варианты критической работы с этой схемой, используя в качестве одного из примеров «Дарью» (Daria, 1997-2002), один из выдающихся мультипликационных сериалов MTV.

Можно предположить, что главная проблема «сериалов о средней школе» — это столкновение открытости к коммуникации и изоляции. С одной стороны, идеология школы в большинстве западных стран следует максиме республиканского равенства, предполагающей, что школа требует определенного выравнивания, смешения, выстраивания пространства равных возможностей, в котором дети разного происхождения могли бы взаимодействовать друг с другом и со знанием. Известны различные политические программы, направленные против школьной сегрегации: например, американский busing, порой заставлявший перевозить детей в далекие от их дома школы, чтобы в последних поддерживалось расовое равенство. Все должны быть равны перед лицом знания и друг перед другом. Конечно, можно было бы задаться вопросом о том, действительно ли идеология равных возможностей предполагает прозрачную коммуникацию собственно школьников, взгляды которых, возможно, должны направляться не друг на друга, а лишь на воображаемую линию социализации, представляемую учителем. Но ясно, что эта идеология сталкивается не только с реальными социальными условиями (неизбежным расслоением учеников, стремлением родителей оградить их от вредного влияния и т. п.), но и с более интересным препятствием — структурацией самого школьного сообщества.

Последняя как раз и представляет общую позиционную схему, с которой работают молодежное кино и школьные сериалы. Она представима в качестве своеобразной «структурной антропологии» школы, описания внешне произвольного, но при этом весьма устойчивого расслоения школьников не по реальным социальным различиям, а на основе матрицы «неформальных» различий, позволяющей безошибочно определять, с кем можно иметь дело, а с кем нельзя, какие действия возможны, а какие нет. Неформальные группы, или школьные «племена», имеют устойчивые наименования: это препы (preps), джоки (jocks), нерды (nerds), гики (geeks), фрики (freaks), ботаны (brains) и т. д. Количество имен огра-

ничено, их взаимоотношения могут в определенных условиях меняться (о чем ниже), возможны случаи синонимии, которые, однако, не отменяют логики отношений. Подобная неформальная разметка выполняет несколько функций:

• блокирует возможность идеологически предписанных «открытых» или «прозрачных» коммуникаций (равных друг перед другом и перед лицом знания);

• создает «экологические ниши» для множества рутинных поступков, которые никак не кодифицируются ни отношением со знанием, ни школьными кодексами, ни даже примером учителя (например, с кем садиться в школьной столовой, с кем играть в команде и т. д.);

• отрицает единство школы как одновременно идеологической инстанции и места психологических проекций;

• формирует идентичности, которые затем могут использоваться для интервенций со стороны массовой культуры или, наоборот, переноситься в нее (закрепление «панков», «готов» и т. п. в качестве школьных племен и одновременно культурных стилей и трендов).

Иными словами, это разбиение и распределение позволяет стать «кем-то» в тот промежуток времени, когда в официальной идентичности еще отказано, и за счет этой временной идентичности аннулировать действие большого механизма школы, создав для себя достаточно удобное пространство локальной интерпретации и признания. Разумеется, именно эта модель и создает проблемы, поскольку требует не только формального приписания к тому или иному племени, но и опознания в себе и других его признаков, а также соответствия определенным стандартам.

Если попытаться выстроить общую логику распределения этих племен и имен, можно ввести две оси качеств, которые сами по-разному присваиваются и проблематизируются этими племенами (рис. i). Одну ось можно назвать осью капиталов, на которую проецируются способности, реальное положение детей (их родителей), «задатки», то есть, говоря в целом, «природа» учеников. На одном (условно положительном) конце этой оси находится интеллектуальный капитал, чистый «мозг» — отсюда представление школьников о том, что существуют некие школьники-мозги (brains, что на русский обычно переводят как «зубрилы» или «ботаны»), которые способны на что-то исключительное (быстрое выполнение задач и т. п.). На другом (условно отрицательном) конце находятся

Успех, социализация

preps

beauties, populars, Fashion Clubs

geek

Бритни jocks, Кевин

nerd

Физический капитал, внешность, спорт

-^ Положительный

интеллектуальный капитал, Brains мозги

Джейн

stoners, grundle

freaks

Дарья (?)

РИС. 1. Неформальные школьные группы

физический капитал и привлекательность (красота), утверждаемая совершенно другими группами. Вторая ось (соответственно, ординат) — это ось социализации и успешности. Ее проблематичность, разумеется, в том, что рассматриваемая схема ставит под вопрос сходимость успешности в рамках племени и успеха (а также социализации) как такового в большом социальном мире. Пока, однако, достаточно принять, что у нее есть два конца—успеха как предельного схождения школьной социализации и реальной (карьерной) и полного провала (и в умении находить друзей в школе, и в возможности поступить в колледж). Легко понять, что конфликтность в подобной схеме создается за счет того, что одна ось представляет природу (как уже данный фонд, задатки и т. п.), а другая — культуру (социализацию и конверсию природы). Распределение неформальных школьных групп оказывается поэтому следствием не социологической проекции по объективным качествам, а результатом присвоения определенных деконструктивных эффектов в рамках оппозиции культуры/природы этими группами-племенами.

Как именно расставить указанные имена на этой схеме? Место каждого из них оказывается под вопросом, поскольку оно смещается в результате конкурентной борьбы, которая тяготеет к переопределению не только места, но и самого расчета координат для каждой из точек на карте. Поэтому начать можно только с воображаемых «идеальных» мест. Пожалуй, наиболее уравновешен-

ной и идеальной фигурой оказываются «препы» (preps) — само название происходит от preparatory courses, то есть подготовительных курсов для колледжа. Препы — это те, кто одной ногой стоит вне школы, и эта позиция, в определенном смысле, преподносится в качестве полностью соответствующей декларативной идеологии школы. Техническая этимология «препов», однако, накладывается на реальный генезис, в соответствии с которым препы — это преимущественно дети обеспеченных родителей, ориентированные на карьеру (то есть хорошо интериоризовавшие ценности родителей), одевающиеся в дорогих магазинах, умеющие правильно развлекаться и т. д. Препы располагаются на верхнем экстремуме оси социализации и успеха, но в плане капиталов тяготеют, скорее, к нулю, который может представляться двояко — либо как гармоничное сочетание физического капитала (красоты, спортивности) и интеллекта (способностей к наукам), либо как отрицание самой этой оси как фиктивной и слишком уж школярской, не имеющей отношения к реальному делу и настоящим успехам.

В лице препов одна ось (успеха) восстает против другой (задатков), но лишь исподтишка, поскольку очевидно, что откровенный вызов со стороны препов подорвал бы их собственную позицию: хотя она и демонстрирует свою временность (препы словно бы все время указывают на то, что они «тут» только временно и условно, что они уже заняты совершенно другими делами и живут другой жизнью), это время следует отбыть, «отмотать», не слишком выходя за рамки. Препы (или, в крайне условном русском переводе, «ма-жоры») занимают высшее, наиболее привилегированное место, которое, однако, выдает противоречивость всей стратификации: находясь на границе школьного (который сам может быть изолирован и абстрагирован) и нешкольного успеха, они образуют группу, которая именно в силу своей экстерриториальности легко выносится за скобки, так что препы оказываются вне игры. Более того, их команда всегда может быть расформирована и распределена между другими группам, поскольку, по сути, не является командой — это лишь точка схождения реального капитала с условно-школярским, обнуление, приравненное к социализации как таковой.

Примеров кинематографических препов можно привести множество, но в качестве крайнего,— а потому весьма показательного, хотя и в каком-то смысле избыточного,—можно взять распределение на факультеты в «Гарри Поттере», причем сам Гарри Поттер выступает причудливым отпочкованием от рассматриваемой схематики. Здесь «племена» не составляют неформального распределения, которое официальная школа обычно не принимает в рас-

чет: напротив, школа пользуется им в качестве данности (магическая Распределяющая Шляпа), одновременно рационализируя его и присваивая — ради лучшего использования и всестороннего раскрытия способностей учеников.

Дети-маги (как ось природы, ведь их дарования врождены им), казалось бы, перетягивают на свою сторону ось социализации. Но факультет Слизерин выступает в качестве отображения «природного дарования» к отрицанию природы, то есть к карьере и социализации. Он как раз и демонстрирует двусмысленность позиции препов: с одной стороны, это наиболее уважаемая группа в распределении, с другой — это уважение скрывается, не считается легитимным. Более того, ориентация Слизерина на успех и реальность (в противоположность чисто школьным увлечениям и условностям) приводит в конечном счете к разрушению всей системы распределения и к оформлению базового противоречия Гриффиндора и Слизерина. Именно Слизерин оказывается точкой проникновения сил зла (Волан-де-Морта), отрицающей условно-игровой (и соответственно, компенсаторный) характер школьного распределения: если первоначально Хогвартс представляется идеальным местом сексуальных инвестиций начинающих магов (поскольку Дамблдор выступает не столько в качестве отцовской фигуры, сколько своеобразным придатком школы), то Слизерин или Реальность разрушают всю систему именно своим стремлением к успеху. Зло — это реальный, то есть безусловный, успех, эквивалентом которого является провал, который, в отличие от школьных двоек, исправить невозможно. Соответственно, борьба Гарри Поттера — это борьба внутри самого себя со Слизе-рином, то есть успехом, пожирающим символические различия.

Если двигаться от препов вниз по часовой стрелке, то есть в сторону наращивания интеллектуального капитала при одновременном падении показателя успешности/социализации, сталкиваешься с фигурами nerd'а и geek'а, которые, что интересно, иногда считаются синонимичными, но при этом противопоставляются большинством вчерашних школьников. Если, однако, взять культовый сериал Пола Фейга и Джадда Апатоу «Фрики и гики» (Freaks and Geeks, 1999-2000), в котором реконструируется ситуация начала-середины 1980-х, выяснится, что гики — не столько технически (или научно) грамотные и одновременно социально успешные школьники, сколько «придурки», которые не могут реализовать свои несомненные интеллектуальные способности, по крайней мере поначалу. Nerd имеет больше возможностей реализовать свой интеллектуальный капитал и занимает

позицию относительной успешности — в конечном счете ущербную. Типичный нерд — подруга героини «Фриков и гиков» Линдси Вейр Милли. Она — оторванная от остальных учеников активист -ка-математичка, пытающаяся вернуть Линдси на путь истины, пристроив ее к готовящейся математической олимпиаде (по определению «сверхботаническое» занятие). Позиция нерда особенно интересна тем, что он — наравне с препами — также выступает в качестве идеального ученика, но если у препов это идеальное совпадение со школьными целями осуществляется внешкольными средствами (в том числе родительскими деньгами), то у нерда такое совпадение интеллектуальных капитала и успехов обусловлено исключительно школьными (если не школярскими) методами.

Нерд — идеальный ученик в том смысле, что он должен (в пределе) даже не подозревать о том, что его интеллектуальные успехи отображаются на оси реального успеха, то есть должен находиться в полубессознательном состоянии, будучи увлечен чисто содержательным знанием (математика, химия и т. п.). Это природа, которая вдруг заговорила на совершенно правильном культурном языке. Конкурентность, проблематичность успеха и возможность достижения его «другими способами» вычеркнуты из нерда, который оказывается своеобразным школьным зомби, пожирающим и переваривающим знания, и только его метаболизм должен чудесным образом обеспечить ему если не самое успешное, то по крайней мере приемлемое положение. Проблема нерда-зомби в том, что он склонен вообще не замечать существующей структурации, распределения по племенам, в отличие от препов, которые ее с презрением отрицают (или попросту выводят за скобки как нечто не имеющее никакого отношения к реальной жизни). Соответственно, само слово nerd становится, скорее, ругательством, а не идентичностью, в отличие от большинства других рассматриваемых имен. Сама тяга к знаниям оказывается для нерда своеобразной слабостью, которая заставляет его отказаться от самого себя: это всегда хлюпик, не способный на нормальную внутригрупповую и межгрупповую коммуникацию. Он не только не знает правил межплеменного общения, но и не признаёт собственного племени, поскольку его коммуникативные способности вынесены вовне и отданы на аутсорс школьной системе, которая направляет его через каналы олимпиад, контрольных работ и формальных успехов.

Гик в своей эволюции представляет рефлексивный и одновре-менно социальный поворот в рамках нерда. Это нерд, осознавший сам себя и свои возможности. Гик занимается конвертацией успехов нерда, достигаемых на фоне внедрения цифровых тех-

нологий — можно сказать, что гикам из «Фриков и гиков» просто не хватает компьютера, поэтому они пока еще не знают, что делать. Во взрослой жизни гики получают «шестизначные зарплаты», а вместе с ними — и социальные функции. Это, хотя и не снимает с них подозрения в асоциальности, позволяет все же нормализовать их. Так или иначе, гики открывают пространство инверсии внутри школьного распределения, которым, пусть не так успешно, могут пользоваться и другие группы.

Поворотным становится фильм «Ох уж эта наука» (Джон Хьюз, 1985), в котором гики открывают для себя компьютер и делают невозможное — при помощи сложных манипуляций создают женщину, находящуюся в их полном распоряжении и помогающую героям пройти через все трудности социализации (решая, таким образом, сразу две задачи — и социальную, и сексуальную). Гики становятся фантазматическими мастерами (де)сублимации: собственные знания они с необыкновенной легкостью превращают в удовольствия и успехи, недоступные для всех остальных школьных групп.

В нижней части схемы, то есть при приближении к отрицательному успеху, мы находим, с одной стороны, различные фигуры, потенциально способные на гиковскую инверсию, а с другой стороны, тех, кто в пределе выбывает из школьного распределения. На нижнем экстремуме успеха можно разместить фриков из сериала Фей-га и Апатоу: это асоциальная группа, которая, по сути, занята бесконечным прогуливанием школы. Интересно, что фрики не отличаются никакими выдающимися качествами, в них нет ничего, что делало бы их отщепенцами, однако они уже таковы. Например, Дэниэль Дезарио (Джеймс Франко) — своеобразный «минус-красавец», чья внешность подчеркивается асоциальным статусом, но нисколько его не меняет. Позитивная программа фриков представляется уже в пилотной серии Ником Андополисом (Джейсон Сигал): собрать в гараже монструозную ударную установку и найти себя — заниматься тем, к чему у тебя действительно есть призвание (крах этой иллюзии фриков — один из сюжетов сериала). Фрики находятся на нуле капиталов/природы, который странным образом удваивает гармоничную позицию препов. Однако, в противоположность последним, выйти из школьной системы они могут только за счет «гранжа» и прочих вариантов поисков себя.

Большинство фриков, впрочем, не слишком увлекаются такими поисками, предпочитая занимать свое строгое, но бесперспективное в общем распределении место. Интересно, что уже чуть выше — и ближе к интеллектуальному плюсу — находятся позиции, которые способны на потенциальную конверсию своего от-

рицания в успех. Такова Джейн — подруга Дарьи Моргендорфер из «Дарьи», занимающаяся живописью и, в принципе, не отрицающая возможность художественной карьеры. Ее брат Трент, постоянно зависающий дома или в подвале со своей рок-груп-пой,—аналог Ника из «Фриков и гиков». Трент уже окончил школу, но, в отличие от большинства остальных групп, он и фрики в целом могут оставаться собой и далее, то есть не делать ничего и сумрачно искать себя в районе гаража. Джейн, хотя и отрицает школьную систему, придерживается линии умеренной критики — по сути, она представляется арт-гиком, который готов легко перепрыгнуть в верхний мир социального успеха, если последний сам будет переопределен через абсурдистскую критику «Больного безумного мира» (Sick Sad World — название телепередачи, которую регулярно смотрят герои «Дарьи»). По соседству с фриками обитают и те, кто не способен на социализацию даже в рамках «банды» или компании,— торчки (stoners) или recluse из культового фильма «Клуб „Завтрак"» (Джон Хьюз, 1985) — Чудачка, придерживающаяся идеи полного отказа от какой бы то ни было коммуникации.

Наконец, левая сторона схемы,—условно говоря, область физического капитала — распределена между различными группами хулиганов, джоков (спортсменов или качков), красоток и т. д. На вершине находятся группы, достигающие успеха и социализации за счет внешних данных и моды. Таков, прежде всего, знаменитый «Модный клуб» из «Дарьи» — группа из четырех школьниц, контролирующая все модные тенденции на школьной территории. Сестра Дарьи Квин сначала претендует на членство в «Модном клубе», но потом оспаривает позицию ее «президента» (Сэнди). Близко к модникам располагаются красотки, например героиня «Клуба „Завтрак"» Клэр (Принцесса), которая, однако, уже сближается с препами. Чуть ниже «Модного клуба» находится Бриттани из «Дарьи» — чирлидерша с выдающейся внешностью, но слишком ограниченным интеллектом, чтобы как-то приобщиться к миру моды.

«Модный клуб» в отличие от препов оспаривает школьную логику совпадения интеллектуальных успехов с реальными не столько апелляцией к внешнему социальному миру, сколько внедрением конкурентной системы различий, которая в пределе может охватывать все школьные племена, но на деле ограничивается довольно узким кругом. Как и почти все остальные группы, «Модный клуб» не совсем понимает, что «он здесь делает», и это само по себе является одной из стратегий успеха, на этот раз уже не эквивалентного ни большой социальной карьере (хотя опре-

деленные перспективы тут возможны), ни опознаваемым школьным успехам. Другой пример истории могущественного «модного клуба» (сочетающего в себе собственно «принцесс» и препов) — фильм «Смертельное влечение» (Майкл Леманн, 1989).

Один из центральных персонажей «Дарьи», Кевин, представляет схематизированного качка или джока, который, занимая самое дальнее место на оси физического капитала, являет собой еще один вариант социализации и одновременного отказа от нее. Кевин никогда не снимает футбольной формы, даже в ситуациях, когда нужно раздеться, поэтому возникает впечатление, что это своеобразный экзоскелет. Он отличается феноменальной тупостью и в то же время самоуверенностью, которая значительно дистанцирует его от фриков (не говоря уже о проблематичной части «ботанов», к которым относится и Дарья). Декларативная школьная логика требует определенной проекции интеллектуальных/ физических данных на социальные успехи, которые кодифицируются системой оценок. Джок, однако, оказывается своеобразным отражением нерда—он заходит в своем физическом развитии так далеко, что само его тело становится социальным транспортом, который должен пронести его через все школьные испытания, внедрить в престижный колледж, а потом и обеспечить работой. Если гик—это рефлексия нерда, то у джока нет рефлексивного аналога, поскольку рефлексию за него выполняет его экзоскелет, превращенный в средство идеальной социальной мобильности, которое в потенциале может просто рассечь школу как нож масло. Джок— тот, кто своими мускулами нарастил вокруг себя социальный лифт, который он всегда носит с собой, как черепаха панцирь. Поэтому-то Кевин во всех ситуациях буквально пуленепробиваем — его не могут вывести из себя ни насмешки одноклассников, ни претензии учителей. Единственный канал воздействия на него — это Бриттани, отношения с которой выглядят столь же стереотипными, как образцовая пара качка и чирлидерши.

Выписанная в этом общем виде схема интересна не только своей прямой функцией — «маршрутизацией» коммуникации за счет ее ограничения и блокировки (общение между разными группами весьма проблематично, а внутри них — четко кодифицировано), но и демонстрацией собственного принципа, который заключается, как можно теперь предположить, в той или иной форме уклонения от официальной школьной идеологии, на диссонансах и разрывах внутри которой как раз и играют разные группы. Школьные группы строятся как отказ от школы как «общего», который, впрочем, частично присваивается и школой, и родителями,

например благодаря требованию завести друзей, внеклассным занятиям, экскурсиям и т. д.

Так, родители Дарьи регулярно повторяют, что те или иные контакты и инициативы нужны для приобретения навыков общения, которые потом конвертируются в реальную социализацию. Иными словами, общаться нужно не потому, что это интересно (например, в силу наличия интересных людей), а потому что это практика, которая за счет своего повторения позволяет приобрести навык общения, используемый далее уже вне контекста своего формирования. Родители (а вместе с ними и школьные функционеры) вводят в школьное общение рефлексивные обертоны, которые выдают двусмысленность игры: общение с друзьями оценивается ими не в качестве дружбы, а в качестве своеобразной тренировки на друзьях, которая нужна для выработки постоянного навыка. Этот последний, в свою очередь, диалектически представляется отрицанием «непосредственного общения», поскольку, если школьник, к примеру, замыкается в каких-то слишком близких отношениях с друзьями, это как раз означает, что искомого навыка он пока не приобрел. Таким образом, чтобы по-настоящему научиться общаться, нужно научиться дистанцироваться от непосредственности общения, извлекая из него всего лишь повторяемый паттерн, представляющийся чем-то мертвым и неестественным. Неявно родители указывают на то, что школа выступает лишь временным полигоном дружбы, тогда как последняя оказывается лишь своеобразным «чувственным интерфейсом», через который школьники могут приобрести способности к коммуникации, однако это уже указывает на то, что подобные навыки формируются на фоне роспуска школьного сообщества.

Образование неформальных клик и групп можно представить в качестве ответа на этот double bind, требующий общаться, но так, чтобы можно было изъять капитал общения из контекста общения, унести с собой навык, который, однако, жестко определен привязанностями: заводи знакомства, но лишь для того, чтобы уметь знакомиться. Для выполнения этого double bind школьникам потребовалось бы постоянно инструментализировать друг друга, одновременно предельно вкладываясь в общение и тут же извлекая свои инвестиции, которые в случае слишком активного вложения стали бы не основанием для универсального навыка, а, скорее, источником травм и бесполезных воспоминаний.

Рассмотренные группы выбирают стратегии уклонения и отказа, которые, не совпадая с «внеклассными» занятиями и коммуникацией, приветствуемой официальной школьной идеологией,

ставят себе разные цели и обещают разные выигрыши. Препы отказываются от школы в пользу реальности, их выигрыш — карьера, поэтому порой они выглядят чудовищами, которые не способны принять символическую, игровую логику самого школьного распределения (а потому неизбежно оказываются ограниченными, не понимая, к примеру, что сегодняшние нерды завтра могут стать их начальниками). Нерды отказываются от школы в пользу знания — можно сказать, «абсолютного знания», которое становится их слабостью и капризом; их выигрыш — это возможное становление гиками. Нерд невзначай заходит слишком далеко, то есть становится умнее, чем допускается самой школой, но школа все же способна присвоить этот избыток. В определенном смысле его отказ состоит в полном совпадении с «системой» (слово, нередко используемое в «Дарье» для критического обозначения всей логики социальных правил, компромиссов, возможных выигрышей и т. п.) — нерд может быть настолько идеален, что в конечном счете он деконструирует школу, поскольку она, прогнозируя реальные успехи (например, место в колледже), не может базироваться на чисто меритократическом принципе.

Эта проблема снимается рефлексией — гиком, который становится нердом «для себя», а не только в себе. Фрики отказываются от самой логики успеха, а их выигрыш — всего лишь оборотная сторона этого отказа, вечный поиск себя в звуках гранжа, где они иногда сходятся с ботанами вроде Дарьи и Джейн. Наконец, джоки и «принцессы» отказываются от собственно школярской составляющей распределения, радикально переопределяя значимость «внешнего». Джоки в какой-то мере еще опознаются школой, хотя бы на уроках физкультуры, однако для них все социальное движение становится таким уроком (что уже отказывает школе в ее фиктивном требовании равенства возможностей), тогда как «Модный клуб» практикует более радикальный отказ, поскольку начинает — наравне с препами — пользоваться ресурсами больших систем различий, которые принципиально сильнее школьных оценок и успехов.

Подобное распределение, разыгрывая непоследовательность реального функционирования школы как интерпеллирующего института, имеет локальный характер, а потому никогда не доходит до одного-единственного антагонизма, который позволил бы переопределить все противоречия2. Естественно, возмож-

2. Что было бы желательным, если бы мы, например, хотели от школьной политики идентичности вернуться к классовой политике гегемонии (следуя

ны определенные союзы и более общие конфликты, например интеллектуалы объединяются с фриками против модниц и препов. Сдвиг нерда в сторону фриков — исходная точка сюжета во «Фри-ках и гиках». Однако глобального противоречия не обнаруживается, поскольку противоречие фиксируется в качестве самого наличия этого общего места групп, школы как символической границы, которая определяет даже те качества, которые, казалось бы, максимально далеки от нее (например, фрики могут сколь угодно долго прогуливать школу, но все равно не свободны от нее в своем самоопределении). Всем группам было бы лучше уйти из этого общего места, но именно это отторжение удерживает их вместе, позволяя осуществлять негативную коммуникацию — от насилия до насмешек. Сравнение школы с тюрьмой в школьных сериалах повсеместно, а его обобщение позволяет выписать более интересную концепцию идентичностей — они формируются в качестве фиктивных способов отказа и ухода из коммуникации, когда реальный отказ невозможен, и именно эти многообразные отказы создают в итоге общее пространство (ничуть не похожее на задекларированное «равенство возможностей»). Иными словами, общество здесь формируется не первоначальным договором, а многообразием способов отказа от договора и его аннулированием, которые, однако, не получают реального развития.

Кто же в таком случае Дарья? Хотя ее формальное место легко определить, что много раз и делают ее одноклассники (она, прежде всего, ботан, brain), это место само является результатом серии попыток деконструировать подобную систему различий. Наиболее значимым предшественником остается, вероятно, «Клуб „Завтрак"» Хьюза, который начинается с вынужденной встречи стереотипов — «ботана», или «мозга» (brain), «принцессы» (beauty), «качка» (jock), «бандита», или «бунтаря» (rebel), и «чудачки», или «психованной» (recluse). Все они наказаны за тот или иной проступок, однако наказание носит достаточно странный, коллективный характер — они собраны в субботу, чтобы написать сочинение о самих себе. Поначалу всякое общение представляется невозможным, но за счет постоянных провокаций бунтаря и из-за столкновений с репрессивным учителем, который сле-

теории Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф). Разумеется, школьники легко находят единство, объединяясь против репрессирующей инстанции — власти школы как таковой (что хорошо прописано в «Клубе „Завтрак"»). Но это не тот антагонизм, который мог бы родиться непосредственно из внутренних различий.

дит за учениками, они приходят к некоему сообществу, в котором условные идентичности стираются. Стереотипы — то, что было навязано школьникам, и то, как они видели сами себя. Итоговое сочинение состоит из одного абзаца, которое пишет от коллективного имени Мозг, отказывая учителю в праве на их идентификацию и различение. Образуются пары, которые были бы немыслимы в обычных условиях, например бунтаря и «принцессы». Однако перспективы такого утопического стирания границ неясны: школьники сами обсуждают, как они будут вести себя дальше, в обычной обстановке, в своем кругу.

«Дарья» как критическая инстанция во многом отправляется от позиции этого сочинения, попытки школьников выписать самих себя, за счет чего можно было бы перейти границы и поставить под вопрос общую экономию коммуникаций. Дарья — «мозг», но она выполняет рефлексивную операцию, которая отличается от «ги-ковской»,— она не стремится к знанию, не погружается в него, а, скорее, наоборот, сторонится его, хотя, в принципе, способна решать задания из колледжа или даже писать в серьезные литературные журналы. Задача Дарьи — это формулирование ситуативной критики там, где она, казалось бы, невозможна. Коммуникация между отдельными племенами крайне ограничена, а внутри — жестко кодифицирована, но Дарья — не столько коммуникатор, сколько софист, показывающий границы коммуникации и подрывающий ее. Отсюда—большинство афоризмов, известных по сериалу, например: «Задача школьного образования не может быть выполнена, пока школьники не побегают друг за другом с автоматами», «Иногда твоя пустота настолько последовательна, что даже глубока» или «Все врут, без исключений» (Дарья как доктор Хаус). Подобные высказывания одновременно остраняют ситуацию и помещают саму Дарью в положение включенного наблюдателя, который знает, что происходит, но не может помочь чем-то существенным.

В определенном смысле в каждый момент Дарья пытается породить что-то вроде сочинения из фильма Хьюза — фразы, сводящейся к одному bon mot, которое бы полностью описывало ситуацию в терминах, совершенно неприемлемых для всех ее участников, но тем более верных. В отличие от варианта Хьюза, Дарья, конечно, считает, что такое коллективное письмо должно было бы полностью уничтожить все мнимые коммуникации и связи: уничтожение кода обещает не возвращение к «естественному» сообществу, а лишь минус-сообщество, в котором, например, можно отказаться от колледжа, еще не поступив в него. Таков сюжет эпизода College Bored (01.04): Дарья попадает на экскурсию в кол-

ледж, где, однако, находит не освобождение от школьных репрессий, но, с одной стороны, воспроизведение всей той же логики условных изолирующих идентичностей (братства), а с другой — апатию и стремление вытянуть из родителей побольше денег. Дарья набирает заказов на различные работы для студентов колледжа, но ей это быстро надоедает, и в каком-то смысле она оканчивает колледж, не успев в него поступить. Так рождается принцип: «Если я этого не знаю, то могу выдумать, но только за наличные».

Проблематичность позиции Дарьи, в том числе желания извлекать небольшие финансовые выгоды из противоречий между различными группами и кодами, разыгрывается на протяжении сериала много раз, так что постепенно Дарья превращается из дистанцированной «школьницы-старушки» в более-менее социализированного подростка (например, у нее появляется бой-френд). В эпизоде Quinn the Brain (02.03) под вопрос ставится сама позиция Дарьи, которой — в силу ее экстерриториальности — вроде бы ничего не грозило. Ее сестра Квин каким-то чудом пишет сочинение, которое получает высшую оценку, и, более того, учитель ставит его Дарье в пример. Идентичность Дарьи начинает рассыпаться на глазах, тогда как Квин не превращается в ботана, а, напротив, становится сверхпопулярной. Сама «интеллектуальность» погружается в контекст «Модного клуба»: Квин выясняет, что недостаточно писать хорошие сочинения в «экзистенциальном» стиле, нужно соответственно одеваться и выглядеть. Иными словами, Квин разрушает изнутри сам код интеллектуальности, который предполагает полное невнимание к внешности (Дарья неявно подписывалась под стандартной метафизической оппозицией внешнего/внутреннего). Дарья заявляет, что «у нее отняли личность, пусть она и не нравилась». Только небольшая афера с поклонниками Квин позволяет вернуть все на место, а Квин вынуждена придумать отговорку, будто сочинение она просто нашла в мусорном ведре, и таким образом аннулировать опасную атаку на Дарью.

Точно так же проблематична позиция Дарьи в эпизоде Ill (02.09), где у Дарьи внезапно проявляется сыпь неизвестного происхождения. Несмотря на свой интеллект, Дарья чрезвычайно чувствительна к тому, что ее могут увидеть в таком неприглядном виде, а потому убегает от компании школьников и даже от своей подруги Джейн. Она оказывается в больнице, где ее навещает семья, а в школе распространяется слух, будто у Дарьи «воспаление мозга» (brain fever). Это выражение довольно точно отражает позицию Дарьи, но, что самое интересное, именно неспособность Дарьи показаться на публике становится чуть ли не единственным

случаем, когда вокруг нее собирается вся школа: сначала в больницу приходит Джейн, потом Бриттани, а потом подтягиваются и все остальные. В палате Дарьи на какое-то мгновение выстраивается сообщество вне школьных границ и кодификаций, однако оно не лишено определенной двусмысленности: внимание к заболевшей однокласснице сочетается с желанием посмотреть на воспаление мозга, причем сама Дарья, естественно, не рада тому, что стала душой коллектива.

Действуя на фоне уже сложившейся системы клик и племен, Дарья постоянно опровергает стереотипы, но вряд ли надеется (или даже хочет) вернуться к роспуску школы в стиле Хьюза. Интеллектуал уже не может быть «представителем» (как Мозг в «Клубе „Завтрак"»), он не доверяет искомой непосредственности, которая сама оказывается не более чем проекцией искаженной коммуникации и болезненных реакций на исходный double bind, поэтому, в частности, Дарья регулярно демонстрирует свое отвращение к хиппи, например старым друзьям родителей, которые вдруг заявляются в дом к Моргендорферам и ведут себя так, будто с 1960-х ничего не изменилось. Не может он выполнять и терапевтическую функцию, хотя в отдельных случаях Дарья и приближается к ней, но не слишком ей увлекается. Находясь меж двух огней — школьным антиобществом племен и нормирующим социальным давле-нием,—Дарья, скорее, готова воспроизводить устойчивый критический словарь, который она временами «включает». Возникает впечатление, что он подзагружается в нее из какого-то леволибе-рального издания, а сама Дарья становится своеобразным «критическим роботом». Такой словарь, правда, выглядит достаточно стандартизированным и отвлеченным, он как будто заранее сделан для карикатурного критического интеллектуала, и Дарья не задается вопросом о его происхождении. Пожалуй, единственный вариант выбраться из этой тупиковой ситуации — это превращение Дарьи в писателя (не является ли она своеобразным Джонатаном Франзеном в юбке?). Сериал в целом идет в этом направлении, так что некоторые серии выглядят как переложение рассказов Дарьи. Но и здесь ее позиции не гарантированы. Так, в серии The story of D (05.05) она пишет откровенно слабый рассказ, который, впрочем, можно куда-то пристроить. Возможно, написать что-то подобное манифесту Хьюза Дарье так и не удастся.

Дарья демонстрирует эволюцию позиции критического интеллектуала и в каком-то смысле «инфантилизирует» его, поскольку, как выясняется, никаких специальных или даже универсальных знаний ему уже не нужно. Тяга к знаниям уже присвоена

линией нердов и гиков, которая для Дарьи столь же чужда, как и игры препов и модников. Ограниченная территория интеллектуала — это английский язык и английская литература, уже включающая в себя исчерпывающий критический словарь. Позиция Мозга-представителя или же интеллектуала-изобретателя более невозможна — к концу 1990-х разветвленная сеть creative writing становится едва ли не единственным каналом распространения рефлексии и способов самоописания, и после школы такого интеллектуала, по сути, уже ничего не ждет. Дарья понимает, что школа может закрываться и распускаться вместе со всем остальным обществом вечно. Это, скорее, постоянный процесс, фиксируемый письмом, за которым ничего не следует, даже каникул. Но по крайней мере иногда это весело.