CC BY
228
УДК 82.3
ДАНТОВСКИЕ МОТИВЫ В РОМАНЕ М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
«ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ»
© 2011 Н. П. Ларионова
ассистент каф. общих гуманитарных и социально-экономических дисциплин e-mail: LarionovaNatula@,mail. ru
Курский филиал Белгородского университета потребительской кооперации
В статье рассматриваются основные мотивы и образы, позволяющие говорить об ассоциативном сходстве «Божественной комедии» Данте и романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы».
Ключевые слова: «Божественная комедия» Данте, Салтыков-Щедрин, герой, мертвые души, Степан Г оловлев, пейзаж.
Идея сопоставления двух произведений («Божественная комедия» Данте и роман «Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина) возникла не случайно. В ее основе лежит сугубо математическое свойство транзитивности, используемое при характеристике множеств (если А подобно В, а В подобно С, то значит А подобно С).
Применим его для сопоставления литературных произведений, которые вот уже на протяжении нескольких веков являются примером выдающегося мастерства писателя и художника - творца. Речь идет о «Божественной комедии» Данте, поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» и социально-психологическом романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы».
Впервые об ассоциативном сходстве поэмы Гоголя и комедии Данте упомянул А. И. Герцен, для которого картины крепостной жизни России представляли собой не что иное, как рвы ада [Герцен 1954: 201]. Далее эту мысль подхватил П. А. Вяземский: «О попытках его [Гоголя], оставленных нам в недоконченных посмертных главах романа, положительно судить нельзя, но едва ли успел бы он без крутого поворота и последовательно выдти на светлую дорогу и, подобно Данту, завершить свою “Divina Commedia” Чистилищем и Раем» [Дантовские чтения 1985: 111].
Поводом для сопоставления произведений Данте и Гоголя стало не только художественное мастерство в изображении человеческого страдания, но и особенности композиции. Автор «Мертвых душ» указывал на трехчастную основу еще не законченного произведения, в письмах делал намеки на должное величие и грандиозность своего замысла, в котором главный герой имеет в душе «... то, что потом повергнет в прах и на колени человека перед мудростью небес».
В академических трудах о единстве взглядов и мотивов Данте и Г оголя впервые заговорил А.Н. Веселовский: «Итак, второй отдел новой “Божественной комедии”, -утверждал он применительно ко второму тому поэмы, - должен вызвать убеждение, что для всех, в ком еще не зачерствело сердце, возможно спасение. Очищающим началом должна явиться любовь. не только культ женщины, но и стремление всего себя отдать на служение людям-братьям» [Веселовский 1912: 239]. Литературовед считал, что бесчисленные картины «пороков и низостей» русской жизни должны были в итоге трансформироваться в «торжество света, правды и красоты», как и для дантовского героя круги ада сменились созерцанием божественных сил.
Сходную мысль высказывали позднее Овсянико-Куликовский и Шамбинаго.
На иной методологической основе связи замыслов «Мертвых душ» и «Божественной комедии» были обнаружены и описаны в трудах Е.Н. Купреяновой и Ю.В. Манна. В качестве критерия для сопоставления был взят принцип расположения персонажей. У Данте, - отмечали критики, - герои следуют друг за другом в порядке возрастающей виновности, причем «вина тем выше, чем больше в ней доля сознательного элемента». Для «Мертвых душ» в этом смысле показательным является тот факт, что галерею образов помещиков открывает Манилов, которого сам автор относил к разряду людей «так себе, ни то, ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». [Манн, 13] Сходную характеристику имели обитатели Лимба в
«Божественной комедии»:
Поверь мне, что еще в земные дни Их существами жалкими считали,
Поскольку ни героями они,
Ни явными злодеями не стали.
А с ними стая ангелов, грехов
Не ведающих, но они в опале
За странный выбор свой, а он таков:
Ни зло и ни добро, а нечто между... [Данте 2008: 55]
В качестве подлинного героя поэмы Гоголя Е. Н. Купреянова предлагала рассматривать человеческую душу «во всех трех ее измерениях - индивидуальном, национальном и общечеловеческом» [История русской литературы 1980 III: 568].
К человеческой душе обратился и Салтыков-Щедрин в романе «Господа Головлевы». По мнению Д. Николаева, писатель «подхватил и продолжил традицию Гоголя» в том смысле, что вновь привлек внимание читателей к помещикам как к классу, отживающему свой последний век. Литературовед писал, что автор «Мертвых душ» лишь наметил тенденцию умственного и нравственного окостенения помещиков, а Щедрин в свою очередь «нарисовал . картину их полнейшего разложения, завершающегося физическим вымиранием» [Николаев 1983: 87].
На момент выхода в свет первых глав будущего романа критики отмечали, что образ Иудушки, созданный Салтыковым-Щедриным, занял достойное место среди уже имеющихся в литературе типов, «каковы Чичиков, Ноздрев, Собакевич, Коробочка, Простакова, Плюшкин и др.». Современные исследователи отмечают, что Щедрин даже превзошел Гоголя по умению изобразить личность в момент ее наивысшего духовного кризиса, описывая воображаемые диалоги Иудушки и давно умершего старосты головлевского имения Ильи. А. Жук пишет, что «Чичиков только размышлял над списком мертвых крестьян. Иудушка, отвернувшись от живой жизни, вступает в деятельное общение с покойниками» [Жук 1981: 217].
Своеобразный итог о сходстве произведений Гоголя и Щедрина подвел А. С. Бушмин, заявив: «Щедрин показал мертвые души на более поздней стадии их исторического развития» [История русской литературы 1980 III: 326].
Проанализировав сказанное выше, мы можем предположить, что «Божественная комедия» Данте, «Мертвые души» Гоголя и «Господа Головлевы» Салтыкова -Щедрина имеют сходства, которые проявляются в принципе расположения героев и всеобщей идее катарсиса - очищения человеческой души через страдания.
Переступив границу зрелых лет,
Я в темный лес забрел и заблудился.
И понял, что назад дороги нет... [Данте 2008: 41]
Так звучит первая терцина «Божественной комедии» Данте, открывающая часть «Ад». Главный герой говорит здесь о себе, 35-летнем мужчине, который запутался в суетной, греховной жизни и оказался перед выбором - как жить дальше?
Те же слова можно использовать в качестве эпиграфа к главе «Семейный суд», которая открывает роман Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Героем этой части произведения является постылый сын - Степка-балбес, или, как его называет мать, Степка-озорник. Ему на момент повествования еще не исполнилось сорока лет «Земную жизнь пройдя до половины, как и персонаж Данте, Степан Владимирович оказался в сложном положении, «когда он, так сказать, очутился лицом к лицу с глухой стеной» и «осознал, что дальнейшее бродячее существование для него не по силам» [Салтыков-Щедрин 1972: 10].
Что же составляло смысл жизни героя на протяжении почти сорока лет? Об этом мы узнаем из воспоминаний Арины Петровны, его матери, и авторского повествования. Оказывается, Степан Владимирович очень рано попал в разряд постылых, то есть нелюбимых, детей за излишнюю привязанность к отцу, с которым подросток нередко закрывался в кабинете, чтобы почитать стихи вольного содержания и посплетничать о матери. От Владимира Михайловича старший сын унаследовал и неистощимую проказливость. Она выражалась в странных развлечениях, которые Степка частенько устраивал: «то косынку у девки Анютки изрежет в куски, то сонной Васютке мух в рот напустит, то заберется на кухню и стянет там пирог.» [Там же: 8]. Подобное поведение не встречало иного противодействия, кроме физической расправы со стороны Арины Петровны. Но побои не приносили никакого результата и даже, наоборот, провоцировали Степана на новые шутки, формируя постепенно личность, отличающуюся характером, «не знающим чувства меры и лишенным всякой предусмотрительности» [Там же].
Несмотря на наличие университетского образования и степени кандидата, Степан Владимирович так и не сумел приспособиться к жизни, найти свое место. Он выбрал легкий путь - быть приживальщиком и шутом: сначала у богатеньких студентов, а потом и у собственных крепостных: «у кого обедал, у кого четверку табаку выпрашивал, у кого по мелочи занимал» [Там же: 10].
В течение почти сорока лет Степан успел как-то проработать в Петербурге в канцеляриях и департаментах, отслужить в Москве в надворном суде, проиграть в
карты «материнское благословение» - дом в Москве, стать добровольцем в ополчении
и дойти до Харькова и, наконец, безуспешно попробовать себя в спекуляции. И к середине жизни Степан Владимирович внезапно для самого себя пришел к печальному выводу: «самый последний из людей может что-нибудь для себя сделать, может добыть себе хлеба - он один ничего не может» [Там же: 28]. Иными словами, Степан, как и дантовский персонаж, оказывается перед выбором: как жить дальше?
Герои принимают разные решения. Данте готов пройти через страдания, увидеть зло во всех его проявлениях, чтобы устрашиться и, очистившись духовно, обрести новый смысл жизни и встать на утраченный правый путь. Степан Головлев, будучи слабым человеком, бежит от жизненных трудностей в отчий дом.
По сути же оба героя оказываются перед вратами Ада, где для них обоих горит надпись:
За мною - мир страданий и мучений,
За мною - скорбь и слезы без конца,
Мир падших душ, печальных привидений.
За мной ни для кого надежды нет!.. [Данте 2008: 54]
Следует отметить, что ситуация, в которой оказываются герои обоих произведений, глубоко трагична. Но Данте спускается в Ад, зная, что выйдет оттуда благодаря помощи Вергилия и защите Беатриче. Он верит в их силу. Для Степана приезд в Головлево - это путь в один конец. Он осознает, что отныне никто не вспомнит о нем, и тем более не поможет.
Особый интерес исследователей-литературоведов привлекал путь героев, который предшествовал их попаданию в царство мертвых. Сравним пейзаж, нарисованный Данте и Салтыковым-Щедриным. Мы упоминали, что герой поэмы Данте очутился в «сумрачном лесу». В этом смысле примечательно, что дорога к имению Головлево, по которой проходит Степан, тоже пролегает через лес. Оба героя оказываются в нем в момент рассвета:
...золотистый утренний туман ...(Гора). Она клубилась вьется над проселком, едва пропуская лучи В лучах рассветных обещаньем дня,
только что показавшегося на горизонте И на востоке небо золотилось.
солнца... [Данте 41]
[Салтыков-Щедрин 26]
Ни Степан, ни герой Данте не замечают красоты природы, оживающей после ночного сна. Души обоих персонажей настолько напуганы, что они воспринимают окружающий мир враждебно и не ожидают от него ничего хорошего.
Но Степан Владимирович ничего не Где взять слова, которыми б решился
замечает: все легкомыслие вдруг соскочило с Я этот лес угрюмый описать,
него, и он идет, словно на Страшный суд. Где ум померк и только ужас длился:
Одна мысль до краев переполняет все его
существо: еще три — четыре часа — и дальше Так даже смерть не может испугать...
идти уже некуда. В глухом краю, зловещей тьмой одетом,
[Салтыков-Щедрин 26] Чего угодно мог я ожидать,
Но только не спасения.
[Данте 41]
Мотив суда в романе «Господа Головлевы» возникает не случайно. «Семейный суд» - такое название носит первая история о выморочном семействе. Подобное словосочетание можно рассматривать как оксюморон. Семья - это совокупность людей, которые близки друг другу не просто по крови, но и по духу. Как правило, именно семья в течение всей жизни человека является его надежной опорой и защитой от окружающего мира. И только родные люди могут понять, простить и помочь в трудной ситуации, как бы страшны ни были ее последствия. Об этом знал и Салтыков-Щедрин, поэтому позволил Степану Владимировичу вдруг вспомнить притчу о блудном сыне, которого после долгого отсутствия отец принял как дорогого гостя и окружил заботой, теплотой и вниманием. Этот эпизод из Священного Писания является истинным примером отеческой любви, основу которой составляет способность прощать без каких-либо слов: поучений, наставлений, порицаний и уж тем более без суда.
Никто из обширного семейства Головлевых этой способностью не обладал. Да и Степан Владимирович был далек от того, чтобы чувствовать себя в чем-то виноватым, и тем более просить прощения. Следовательно, в мире, где главным достоинством человека является его состоятельность и материальное благополучие, суд становится единственной формой взаимоотношений.
Но встреча с родными для Степана Владимировича - это Страшный суд. Страшный, во-первых, потому, что герой по-настоящему боится реакции матери и братьев на его возвращение. Это ни с чем не сравнимый страх перед неизвестностью. Он есть в каждом человеке и проявляется помимо его воли. Но возникшее в тексте романа упоминание притчи о блудном сыне заставляет нас вновь обратиться к Библии, где Страшный суд - это суд Божий, истинный и справедливый, на котором человеку воздается по грехам его. И изменить приговор никто не в силах. Именно невозможность повлиять на исход дела страшит Степана Владимировича. Он понимает, что приговор вынесен - отныне и до смерти его ждет забвение. И самое тяжелое то, что Степан смирился с ним и готов принять его без сопротивления.
Путь героя «Божественной комедии» к праведной жизни, символом которой в произведении выступает «гора добродетели, над которой встает солнце истины», преграждают три зверя. В критической литературе они рассматриваются как зооморфное воплощение человеческих страстей и пороков, неизбежно ведущих в Ад: барс (в других переводах - рысь, пантера) - олицетворение лжи, предательства и сладострастия; лев - гордости, властолюбия и насилия; волчица - алчности, корыстолюбия и эгоизма.
Образы этих животных в их символическом значении не являются творческой находкой Данте. Поэт заимствует их из Священного Писания. В Книге пророка Иеремии сказано: «За то поразит их лев из леса, волк пустынный опустошит их, барс будет подстерегать у городов их».
Как описывает Данте, его герой сумел уйти от барса и льва, то есть справиться с грехами сладострастия и гордости, а вот волчица (алчность и эгоизм) вызвала неподдельный ужас:
Была страшна волчица и худа:
И в яростных зрачках ее, казалось,
Бесстыдная и алчная вражда
Своим смертельным пламенем касалась Людей, сжигая их...
Перед волчицей я затрепетал.
Путь пройденный теряя шаг за шагом,
Я в страхе вниз растерянно сбежал. [Данте 43]
Стремление уйти от зверя, а по сути - от страсти, отсутствие желания вступить с ним в открытое противоборство характеризует дантовского героя как слабовольного человека, неспособного к решительным действиям без чьей-либо помощи.
То же самое можно сказать и о Степане Головлеве, который к сорока годам оказался поверженным грехами лжи, гордости, сладострастия, властолюбия и эгоизма. Эти «звериные сущности» проявились в старшем из братьев особенно ярко во время путешествия в родной дом. Находясь среди незнакомых людей, едущих в «дилижане», Степка начинает играть роль рачительного барина, при котором распоряжается казначей Иван Михайлыч. Следуя выдуманному сценарию, он рассказывает истории из своей жизни, тут же путаясь в фантазии и реальности: «Эхма! Вот кабы я богат был!.. Во-первых, сейчас бы тебя озолотил. Во-вторых, сейчас бы штучку себе завел. В Курске, ходил я к владычице молебен служить, так одну видел. ах, хороша штучка!.. Я, брат, коли при деньгах, ничего не пожалею, только чтоб в свое удовольствие пожить!» [Салтыков-Щедрин 22]. Желание Степана Владимировича выглядеть богатым помещиком в глазах других людей можно истолковывать по-разному. На первый
взгляд, оно вызвано гордостью и тщеславием Г оловлева. Ему приятно чувствовать себя хозяином положения, находящимся в центре всеобщего внимания. С каким нетерпением Степан будит ямщика на станции: «Дрыхнет, каналья! - кричит он, - нам к спеху, а он приятные сны видит!» [Там же: 26]. Эта фраза поражает своей театральностью. Она обращена не столько к ямщику, сколько к окружающим его людям. Степан, используя форму слова нам, указывает и на собственное высокое положение помещика и одновременно берет на себя роль заступника, радеющего за всеобщее благополучие в путешествии.
С другой стороны, Степан много говорит о военном походе, в продолжение которого был вынужден терпеть много мучений: «Мы как походом шли - с чаями-то да с кофеями нам некогда было возиться. Скоро уж больно нас в ту пору гнали, так скоро, что я дней десять немывшись был!» [Там же: 21]. Это не что иное, как попытка превознести себя и свои заслуги перед Отечеством, - действие, направленное на возбуждение в слушателях сочувствия, сопереживания и жалости. Небрежные и, казалось бы, случайные упоминания о лишениях в процессе прохождения воинской службы должны были помочь спутникам Степана составить о нем впечатление как о благородном человеке, почти юродивом, который готов во имя мира на земле «сахаром одним питаться» и соленой колбасой.
Есть и такое мнение, в соответствии с которым достаточно вольное поведение Степана Владимировича объясняется банальным чувством страха перед грядущей опасностью. Головлев, забавляясь в пути, пытается заглушить в себе любое воспоминание о родовом поместье и его обитателях, но каждую минуту по мере приближения к нему отгонять мысли о детстве и юности, проведенных в имении, становится все сложнее и сложнее.
Что же на самом деле движет Степаном Владимировичем? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Это связано с тем, что созданный Салтыковым-Щедриным образ имеет особенность - изменчивость натуры. Она прослеживается во всех словах и поступках Степана. Например, по отношению к Арине Петровне он в одну минуту высказывает противоположные суждения: «...у нас мать - умница! Ей бы министром следовало быть, а не в Головлеве пенки с варенья снимать. Я ее уважаю! Умна, как черт, вот что главное!» [Там же: 22]. Высоко оценивая умения и способности Арины Петровны по округлению имения, ее хозяйские качества, Степан не может с тем же запалом говорить о чисто человеческих свойствах матери. Более того, его страшит сам факт того, что «...он будет один на один с злою старухой, и даже не злою, а оцепеневшей в апатии властности... Эта старуха заест его, заест не мучительством, а забвением. Не с кем слова молвить, некуда бежать - везде она, властная, цепенящая, презирающая» [Там же: 28].
Для Степана Владимировича дорога в Головлево - это цепь воспоминаний о прожитой жизни, которая сменяется предсказаниями о том, как сложится его дальнейшая судьба. Примечательно, что в эти минуты герой проявляет себя как тонкий психолог, который унаследовал от матери умение быстро разбираться в людях. Степан уже в главе «Семейный суд» формулирует сюжетную канву будущего романа: «Да, вылетел, брат, я в трубу! А братья будут богаты, особливо Кровопивушка. Этот без мыла в душу влезет. А впрочем, он ее, старую ведьму, со временем порешит; он и именье и капитал из нее высосет» [Там же: 22]. Подобная прозорливость в свете грядущих событий воспринимается не просто как догадка или предположение, а скорее как пророчество человека, которому вдруг явилась истина.
Зная особенности поведения Арины Петровны, сын четко определяет и свою участь: «Заест она меня!» [Там же: 27]. В качестве доказательства правильности его мыслей память воссоздает для Степки-балбеса истории последних дней дяденьки
Михаила Петровича, который «.жил в людской и ел из одной чашки с собакой Трезоркой», тетеньки Веры Михайловны, которая «умерла от умеренности» [Там же]. Эти призраки невольно становятся спутниками щедринского героя по дороге к родовому гнезду, которое сам Степан воспринимает как сырой подвал, склеп или зияющую серую пропасть. Те же ассоциации вызывает Ад у героя Данте:
Я в бездну заглянул. И ужаснулся,.. [Данте, 60]
Эмоции, которые переживают оба героя, увидев цель своего пути, тождественны:
Лицо Степана Владимировича побледнело, Меня сковал какой-то липкий страх,
руки затряслись: он снял картуз и Живое тело мелкой дрожью полня,
перекрестился... Солнце стояло уже высоко... но он И, устоять не в силах на ногах,
бледнел все больше и больше и чувствовал, что его
начинает знобить... [Салтыков-Щедрин 28] Я пал на землю, ничего не помня.
[Данте 60]
Примечательно, что Степан испугался первым входить в родной дом. Точно так же Данте выражал сомнение Вергилию перед вратами Ада. Степка попросил попа предупредить мать о своем приезде. Почему именно его? Ведь по пути постылого сына встречало много дворовых людей, которые с искренним сочувствием относились к его предстоящей судьбе: «Деревенские мальчишки столпились вокруг него и смотрели на барина изумленными глазами; мужики, проходя мимо, молча снимали шапки и как-то загадочно взглядывали на него; какой-то старик - дворовый даже подбежал и попросил у барина ручку поцеловать» [Салтыков-Щедрин 29].
В сложившейся ситуации, находясь на пороге жизни и смерти, вмешательство священнослужителя по просьбе отходящего в иной мир, «умирающего», является обязательным для христианина. Именно поп выступает как помощник, открывающий врата в другой мир, - это его сакральная обязанность. Не следует забывать и тот факт, что Степан - верующий человек. Ему известны основные сюжеты Библии - Страшный суд, притча о блудном сыне; во время похода с ополчением он служил молебен в Курске. Наконец, вспомним, что, увидев вдали белую головлевскую колокольню, Степан снял с головы картуз и перекрестился дрожащими руками.
В имении Степан встречает ледяной взгляд матери; покрытого белым одеялом отца, похожего на мертвеца, который вдруг кричит петухом и идиотски хихикает, выкрикивая слова: «съест! съест! съест!» [Салтыков-Щедрин 29].
В подобной ситуации оказался и дантовский персонаж, которого в придверии Ада встретили нечеловеческие крики и стенания:
... из густого мрака доносились Людские вопли - им названья нет.
И замер я. И ноги подкосились.
В тот жуткий миг я слез сдержать не мог... [Данте 54-55]
А далее - «Двери склепа растворились, пропустили его, и - захлопнулись» [Салтыков-Щедрин 29].
Обратив внимание на эти и другие художественные особенности обоих текстов, мы сочли возможным сформулировать гипотезу об ассоциативном сходстве произведений.
Библиографический список
Веселовский Алексей. Этюды и характеристики. 4 изд. Т. 2. М., 1912 Герцен А. И. Собр. Соч.: В 30-ти т. М.: Изд-во АН СССР, 1954, т.2.
Данте Алигьери. Божественная комедия / пер. с итал. Д. Минаева; совр. поэт. ред. И. Евсы; предисл. В. Татаринова; примеч. Т. Шеховцовой. М.: Эксмо, 2008. Дантовские чтения / под ред. И. Белзы. М.: Наука, 1985.
Жук А. А. Русская проза второй половины XIX века: пособие для учителей. М.: Просвещение, 1981.
История русской литературы: в 4 т. Т. 3. Гл. 21. Л.: Наука, 1980.
Манн Ю. В. О жанре «Мертвых душ» // Изв. АН СССР. Сер. Лит и яз. Т. XXXI. Вып. I. 1972.
Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: в 20 т. Т. 13. М.: Худ. лит., 1972.
Николаев Д. П. В мире стяжательства и пустоутробия («Господа Головлевы» М.Е. Салтыкова-Щедрина) // Вершины: книга о выдающихся произведениях русской литературы / сост. В. И. Кулешов. М.: Дет. лит., 1983.
