CC BY-NC-ND
211
АРХЕТИП УМИРАНИЯ В РОМАНЕ М.Е. САЛТЫКОВА (Н. ЩЕДРИНА) «ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ»
А.А. Кушниренко
В статье рассматривается развитие юнговской теории архетипа в исследованиях Н. Фрая, прослеживается специфика реализации архетипа умирания в романе М.Е. Салтыкова (Н. Щедрина) «Господа Головлевы». Архетип умирания выделяется в качестве основного архетипа произведения, влияющего на весь комплекс мотивов романа.
Ключевые слова: М.Е. Салтыков (Н. Щедрин), «Господа Головлевы», архетип, архетипическая форма, умирание.
современного литературоведческого анализа художественного текста. Этот термин пришел в литературоведение из аналитической психологии К.Г. Юнга.
Понятие «архетип коллективного бессознательного» К.Г. Юнг определял неоднократно, что было связано, вероятно, с недопониманием и неверной интерпретацией его в научной среде. Чаще всего Юнг связывал этот термин с такими дефинициями, как:
1) образ: «...формы и образы, коллективные по своей природе, встречающиеся практически по всей земле как составные элементы мифов и являющиеся в то же самое время автохтонными индивидуальными продуктами бессознательного происхождения», которые «передаются не только посредством традиции или миграции, но также с помощью наследственности»1;
2) тенденция: «Архетип является тенденцией к образованию представлений, которые могут значительно колебаться в деталях, не теряя при этом своей базовой схемы <...> инстинктивным вектором, направленным трендом, точно таким же, как импульс у птиц вить гнезда»2;
© Кушниренко А.А., 2010
Архетип является одним из фундаментальных понятий
3) структурная форма: «априорные структурные формы», предваряющие сознание и проявляющиеся на инстинктивном уровне, которые «не должны пониматься как вещь в себе, но лишь как форма вещи, каковая может быть воспринята»3;
4) орган психики: «Архетипы представляют собой нечто вроде органов дорациональной психики. Это постоянно наследуемые, всегда одинаковые формы и идеи, еще лишенные специфического содержания. Специфическое содержание появляется лишь в индивидуальной жизни, где личный опыт попадает именно в эти формы»4.
Под влиянием учения Юнга стали появляться литературоведческие исследования, ориентированные на поиск архетипических элементов, доказывающих существование «вечных неизменных начал в бессознательных сферах человеческой психики, зарождающихся в праистории и повторяющихся в ходе ее в виде архетипиче-ских ситуаций, состояний, образов, мотивов»5. Следует отметить, что большинство последователей К.Г. Юнга продолжают употреблять термин «архетип» в тех значениях, которые использовал швейцарский исследователь.
Особенно активно понятием «архетип» пользуются ученые, представляющие ритуально-мифологическую школу литературоведения, одним из ведущих представителей которой был канадский литературовед Н. Фрай. В работе «Архетипы литературы» (1951) он обрисовывает в общих чертах теорию искусства вообще и литературы в частности; эта теория впоследствии была развита в его знаменитой «Анатомии критики». Хотя исследования Н. Фрая были подготовлены работами К.Г. Юнга, подход канадского ученого к анализу литературного текста значительно отличается в том отношении, что К.Г. Юнг преимущественно ориентировался на автора, а Н. Фрай на текст. Писатели не отражают действительность, а скорее делают явными в своих произведениях те простые предлитературные мифы, которые являются центральными по отношению к культурному наследию человечества. Цель науки о литературе, по Н. Фраю, и состоит в том, чтобы различить «архетипическую форму» (иногда он использует просто понятие «архетип»), которую писатель только обновляет. Ни одно произведение, ни один литературный образ не может абсолютно соответствовать архетипу. Н. Фрай определил архетип как символ, образ, который является элементом литературного опыта в целом. В процессе сравнения, сопоставления сюжетов произведений, образов можно выделить тот изначальный элемент, который называется архетипом. Лучший способ обнаружить такую форму отдельного текста состоит в индуктивном продолжении анализа словесной структуры для выделения в тексте системы психоло-
гических отношений между персонажами и сюжетом, в который они включены. Особенности писательской манеры и архетипы литературных произведений можно рассмотреть, по мнению канадского ученого, как отголоски мифов и ритуалов, существующих с незапамятных времен. Н. Фрай рассматривает мифы как в некоторой степени «формализацию» ритуалов, поэтому мифы - это нарра-тивы, созданные вокруг центрального протагониста, чьи действия зависят или соответствуют природным циклам. В результате глубокого анализа мифологии и литературы, закономерностей их развития и взаимодействия исследователь выделяет четыре группы архе-типических форм в зависимости от типа текста:
1) «...рассвет, весна и фаза рождения. Мифы о рождении героя, возрождения и воскресения, создания и (так как 4 фазы являются циклом) поражения полномочий темноты, зимы и смерти. Подчиненные характеры - отец и мать. Архетип романа и наиболее восхваляющей и красноречивой поэзии;
2) зенит, лето, свадьба или фаза триумфа. Мифы апофеоза, священного брака и вступления в рай. Подчиненные характеры - компаньон и невеста. Архетип комедии, пасторали, идиллии;
3) закат, осень и предсмертная фаза. Мифы о падении, умирающем боге, о насильственной смерти и жертвовании и изоляции героя. Подчиненные характеры - изменник и сирена. Архетип трагедии и элегии;
4) темнота, зима и фаза ликвидации. Мифы триумфа этих сил; мифы о наводнении и возврате хаоса, о поражении героя... подчиненные характеры - великан-людоед и ведьма. Архетип сатиры»6.
Таким образом, теория архетипа в исследованиях Н. Фрая сближается с учением о литературных жанрах. Исследователь пытается создать четкую корреляцию между жанром текста и тем основным архетипическим комплексом, который реализуется в произведении. Однако следует заметить, что такое соответствие строго не может соблюдаться, поскольку не может существовать четкого разграничения типологии сюжетов в зависимости от жанра произведения. Поэтому нам кажется возможным использовать данные теории Н. Фрая для анализа мотивов романа без строгого соотношения между жанровой природой текста и архетипическим комплексом, реализованном в нем.
Архетипические формы оказывают влияние на функционирование всех элементов художественного целого. В любом литературном произведении можно выделить такую ведущую форму, которая подчиняет себе ключевые образы и мотивы. Рассмотрим реализацию архетипической формы умирания в романе М.Е. Салтыкова (Н. Щедрина) «Господа Головлевы» (1875-1880).
Это роман о смерти, разрушении и утрате нравственных ценностей. В центре внимания автора находится история семьи Голо-влевых. В произведении четко выделяются два центральных персонажа (Арина Петровна и Порфирий Владимирович), взаимодействие и смена которых позволяет художественно представить судьбу трех поколений дворянской семьи.
Мотив смерти в романе играет ключевую роль. Сюжет произведения в основном определяется событиями, связанными с ним. Семейная драма господ Головлевых разворачивается в религиозно-философском контексте. Поэтому очень часто писатель отсылает читателя к библейским историям, притчам, высказываниям. Евангельская притча о блудном сыне используется в тексте дважды -в начале романа при описании возвращения старшего сына Арины Петровны Головлевой Степана Владимировича и затем в повествовании о приезде Петеньки Головлева к Порфирию Владимировичу за помощью. Использование мотива «возвращения блудного сына» в контексте романа позволяет показать степень изменения отношений в семье. Главой семейства Головлевых является в начале романа Арина Петровна. Фактически в этом персонаже, с точки зрения концепции Н. Фрая, совмещаются два архетипических образа - это ведьма и людоед. Такие характеристики Арине Петровне дают члены ее семьи. Например, «...муж называл жену "ведьмою" и "чертом"»7; Павел в сцене семейного суда открыто говорит матери: «Известно, виноват... на куски рвать... в ступе истолочь... вперед известно... мне что ж!» [C. 64]. Такие параллели в некоторой степени соответствуют юнговскому представлению об Ужасной Матери. Если в евангельской притче отец встречает заблудшего сына с радостью, то в подобной ситуации Степена Головлева встречает «злая старуха», «ведьма». Мотив возвращения блудного («постылого») сына в своем первоначальном значении не может реализоваться в полной мере. Прощения в мире, где живут Головлевы, нет, простить не могут даже вроде бы самых близких - в этом основа трагедии уничтожения семьи. Исчезают связи между людьми, исчезает цель жизни. Арина Петровна Головлева приходит к осознанию того, что, стремясь обеспечить материальное благополучие своей семьи, эту семью она фактически создать и не смогла. В основу романа «Господа Головлевы» положен сюжет умирания, концепция отсутствия любви определяет стиль романа. Все персонажи трагически одиноки. Арина Петровна не испытывает материнских чувств к своим детям: «В ее глазах дети были одною из тех фаталистических жизненных обстановок, против совокупности которых она не считала себя вправе протестовать, но которые тем не менее не затрогивали ни одной струны ее внутреннего существа, всецело отдавшегося
бесчисленным подробностям жизнестроительства» [C. 30]. Для нее задача матери заключается только в материальной поддержке, причем раз «выкинув кусок», она считает себя свободной от обязательств перед детьми. Материальное становится тем единственным, что может связать между собой родственников. Духовному в мире Головлевых места нет. Даже предметы религиозно-обрядового обихода (киоты, иконы, лампады) в итоге теряют свою духовную значимость, становясь лишь объектами материального раздела между родственниками.
Арину Петровну все боятся. Она держит в страхе даже самого Порфирия, который на самом деле не боится ничего, кроме утраты имущества. Лишившись власти после передачи управления имением сыновьям, Арина Петровна осознает, что у нее остается единственное средство воздействия на Иудушку - угроза материнского проклятия. И когда все-таки эта потенциальная угроза реализовы-вается и не получает должного воздействия на Порфирия, Арина Петровна теряет окончательно власть над сыном и свою силу. Без силы и власти «ведьма» больше существовать не может, и она умирает.
Наибольший интерес у исследователей романа «Господа Головлевы» вызвал Порфирий Владимирович Головлев. Мы обратили внимание, что в этом персонаже реализован архетипический образ сирены, который воплощает несовпадение видимости и сути в Иудушке. Сирена - это мифическое существо, представленное в виде полудевы-полуптицы, хищная красавица с головой и телом прекрасной женщины и с когтистыми птичьими лапами, обладающая божественным голосом, диким и злобным нравом. В греческой мифологии они обитают на скалах, усеянных костями и высохшей кожей их жертв, которых сирены заманивают пением, сводящим все живые существа с ума. В романе «Господа Головлевы» настойчиво подчеркивается такая способность Порфирия Владимировича, как умение убить человека голосом. Его голос становится самым страшным оружием, которого боятся все окружающие: «Он [Павел] ненавидел Иудушку и в то же время боялся его. Он знал, что глаза Иудушки источают чарующий яд, что голос его, словно змей, заползает в душу и парализует волю человека» [С. 96].
Пространственным центром мироздания для героев романа Щедрина является усадьба Головлево. В произведении мир вне поместья построен по карнавальным законам. Аннинька и Любинька, внучки Арины Петровны, пытаясь вырваться из Головлева, оказываются в мире театральном, мнимом, неистинном, в котором традиционно значимые понятия теряют свою важность: «Аннинька оторопела. Прежде всего ее поразило, что и воплинский батюшка, и Любинька в одинаковом смысле употребляют слово "сокровище".
Только батюшка видит в сокровище "основу", а Любинька смотрит на него, как на пустое дело» [C. 293].
Традиционно с мотивом родительского дома связываются представления о новой жизни, о возрождении. Однако дом Головлевых не обеспечивает приют и защиту героям произведения, он оказывается обителью смерти, персонажи приходят туда умирать. Старший сын Арины Петровны Степан воспринимает усадьбу как место, которое оказывает действие «медузиной головы. Там чудился ему гроб. Гроб! гроб! гроб! - повторял он бессознательно про себя» [C. 52]. Или: «Отовсюду, из всех углов этого постылого дома, казалось, выползают "умертвия". Куда ни пойдешь, в какую сторону ни повернешься, везде шевелятся серые призраки» [C. 313]. Голо-влево оказывается средоточием хаоса и разрушения. Поэтому умирание становится основной семантической доминантой в архе-типическом значении мотива дома. Фактически здесь мы можем говорить о явлении инверсии архетипического значения пространственного мотива, так как его традиционное значение заменяется на противоположное. Дом становится Антидомом в системе романа Щедрина. В таком пространстве реализуются архетипические семы смерти, нереальности, злой силы: «Головлево - это сама смерть, злобная пустоутробная. Это смерть, вечно подстерегающая новую жертву <...> Все смерти, все отравы, все язвы - все идет отсюда» [C. 305]. Пространство Головлева теряет реальные границы и постепенно распространяет свои характеристики на весь мир. И уже для Порфирия «весь мир <... > есть гроб, могущий служить лишь поводом для бесконечного пустословия» [C. 156].
В изображении мертвенности, бесплодности существования героев романа широко используются архетипические мотивы мрака, холода и ночи. Холод и мрак усиливают ощущение одиночества героев. В то же время эти мотивы являются одним из способов реализации архетипической формы умирания. Даже солнце в мире Головлева больше не может никого согреть. Степан чувствует не солнечное тепло, а озноб: «Солнце стояло уже высоко и беспощадно палило бесконечные головлевские поля. Но он бледнел все больше и больше и чувствовал, что его начинает знобить» [C. 52].
Интересно реализуются в романе временные мотивы. Н. Фрай связывает архетипы с природными циклами смены сезона или смены времени суток. Все основные события в романе происходят осенью или зимой, что полностью соответствует реализации архе-типической формы умирания. Осень в «Господах Головлевых» предстает временем горя и слез. Это значение передается через соотношение пейзажа с психологическим состоянием человека, метафорическую связь дождя и слез: «Трудно сказать, какое впе-
чатление производила на Степана Владимирыча картина трудовой деревенской осени, и даже сознавал ли он в ней страду, продолжающуюся среди месива грязи, под непрерывным ливнем дождя; но достоверно, что серое, вечно слезящееся небо осени давило его. Казалось, что оно висит непосредственно над его головой и грозит утопить его в разверзнувшихся хлябях земли. У него не было другого дела, как смотреть в окно и следить за грузными массами облаков. С утра, чуть брезжил свет, уж весь горизонт был сплошь обложен ими; облака стояли словно застывшие, очарованные; проходил час, другой, третий, а они все стояли на одном месте, и даже незаметно было ни малейшей перемены ни в колере, ни в очертаниях их» [С. 72-73]. Ни один из персонажей романа, попадая в Головлево, не ощущает движения времени, будущее для них перестает существовать, а дни вяло тянутся за днями, не привнося ничего нового. Однако все чаще вместо временных идентификаторов «с утра до вечера», «целый день» к концу романа используется выражение «каждый вечер»: «Каждый вечер он заставлял Аннинь-ку повторять рассказ о Любинькиной смерти, и каждый вечер в уме его больше и больше созревала идея о саморазрушении» [С. 314-315]. Таким образом, сутки для героев романа концентрируются в небольшой промежуток времени, который поддерживает реализацию архетипа умирания.
Итак, в художественном произведении можно выделить ведущую архетипическую форму. В романе М.Е. Салтыкова (Н. Щедрина) «Господа Головлевы» является доминантным архетип умирания. Он не только влияет на систему персонажей, развитие сюжетных ситуаций, функционирование пространственных и временных мотивов произведения, но даже может приводить к инверсии традиционных архетипических значений (как в случае с архетипи-ческим значением мотива дома).
Примечания
1 Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1991. С. 165.
2 Там же. С. 65.
3 Юнг К.Г. Воспоминания, сновидения, размышления. Киев, 1994. С. 341.
4 Юнг К.Г. О психологии восточных религий и философий. М., 1994. С. 78.
5 Эсалнек АЯ. Архетип // Введение в литературоведение. М., 2000. С. 34.
6 Frye N. The Archetypes of literature // Literature in the modern world. Critical essays and documents / Ed. by Walder D. Oxford, 1990. P. 142-143.
7 Салтыков-Щедрин М.Е. Господа Головлевы. М., 1970. С. 29. Ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера страницы.
