CC BY
56
УДК 821.161.1.09''19''
Едошина Ирина Анатольевна
доктор культурологии Костромской государственный университет [email protected]
дальний восток и соловки в жизни священника павла флоренского и писателя михаила пришвина
В статье проводится сопоставление двух эпизодов из жизни священника Павла Флоренского и писателя Михаила Пришвина. Рассказывается, по каким причинам они оказались сначала на Дальнем Востоке, а потом на Соловках. В этих местах советской властью были организованы концентрационные лагеря, куда отправляли ни в чем не повинных людей с целью получения бесплатной рабочей силы. Одним из таких людей стал священник Павел Флоренский, который был осужден и отправлен в лагерь сначала на Дальний Восток, а потом - на Соловки. Рассказывается, что по его письмам можно воспроизвести то, как он воспринимал окружающую его природу, чем занимался. Параллельно реконструируется путешествие Пришвина почти в то же время сначала на Дальний Восток по заданию редакции газеты «Известия», а затем - на Соловки по собственному желанию. Из этих поездок Пришвин привозит материал для своих книг «Жень-шень», «Золотой луг», «Отцы и дети», «Колобок». Дается краткая история этих книг. Выясняется, что Пришвин не замечает страданий заключенных в лагеря людей, чей труд эксплуатируется самым жестоким образом, принимая большевистскую идею «перековки» прежних (неправильных) людей в новых, советских (правильных).
Ключевые слова: биография, советская власть, концлагерь, творчество, письма, дневник, мировосприятие, путешествие, заключение.
Слова о. Павла, приведенные в качестве эпиграфа, взяты мной из его письма к жене от 11-12 декабря 1936 года, когда он томился в Соловецком лагере. Приведу фрагмент целиком: «Между прочим, почитайте М. Пришвина "Север" (собр. соч., т. 1). Написано скучновато, а местами в неверном освещении, но много подробностей, в частности о Соловках, которые могут быть вам интересны» [12, с. 562]. В этом томе собраны новые (советские) и старые (досоветские) тексты, подкорректированные автором в соответствии с советской идеологией. Так, прежнее название первой своей книги «В краю непуганых птиц. Очерки Выговского края» (1907) Пришвин изменяет: «В краю непуганых птиц (Онего-Беломорский край)». Из названия уходит старообрядческая тематика, связанная с Выгов-ским краем и потерявшая всякую актуальность в советское время, а ей на смену приходят актуальные лагерные сюжеты. Онего-Беломорский край, конечно же, вызывает ассоциацию с Беломорско-Балтийским каналом (кстати, в дневниковой записи от 14 ноября 1933 года читаем: «Закончена книга "В краю н. п. (Беломорский канал)"» [8, с. 315]), а далее эта ассоциация будет реализована в текстах раздела «Отцы и дети», все десять главок которой написаны под впечатлением от поездки на Беломорско-Балтийский канал. Прежнее название «За волшебным колобком. Из записок на Крайнем Севере России и Норвегии» (1908) сокращается до «Колобка», первой частью которого становится вновь написанный текст «Солнечные ночи», а вторую часть - «К варягам» - составляют тексты из дореволюционной книги. Замечу, сам Пришвин прекрасно понимает, что идет на сделки с совестью,
Между прочим, почитайте М. Пришвина.
Священник П.А. Флоренский
что попытка следовать утверждению «приспособляться, оставаясь самим собой», неумолимо разламывает его «я». Он признается: «Страшно увидеть себя в зеркале страшного времени» [8, с. 467].
Приведенные слова Флоренского о Пришвине -это первое и последнее упоминание о нем в опубликованных текстах отца Павла. Нет никаких свидетельств и об их личном общении [11, с. 162], хотя в 1926 году Пришвин купил для своей семьи дом в Сергиевом Посаде (в советское время - Загорск) и подолгу здесь жил, о чем свидетельствуют его дневниковые записи. Тем не менее их пути мистическим образом пересекутся.
В июле - ноябре 1931 года по заданию редакции газеты «Известия» Пришвин совершает поездку на Дальний Восток. Напомню, что после «Правды» эта газета - второй официальный рупор большевиков, потому всех подряд там не печатали, только идеологически правильных. А здесь еще и по заданию редакции командировка - маленькая, но о многом говорящая подробность из жизни «певца природы», который даст в написанной по итогам путешествия книге «живое литературное доказательство, что... созидание даже в советских условиях возможно, что даже живя в пещере, можно приносить радость людям» [1, с. 330]. По заданию газеты, в командировке, может быть, и можно «приносить радость людям», а в заключении? Но этот вопрос, как и ответ на него, явно не входил в задание от газеты и задачи самого Пришвина. Он по заданию редакции отправился изучать оленей и местную экзотику.
Большую часть пути Пришвин едет той же дорогой, по которой в августе - октябре 1933 года отец Павел вместе с другими заключенными будет
140
Вестник КГУ № 4. 2017
© Едошина И.А., 2017
страдать в переполненных душных и дурно пахнущих вагонах. Из рассказов аборигенов Пришвин знал, что на Дальнем Востоке есть ссыльные, что работают они на лесозаготовках и что некоторые («беглецы-неудачники») пытаются выбраться из заключения, неизбежно при этом утрачивая человеческий облик [8, с. 390]. Пришвин словно забывает, что человек в заключении теряет все: ФИО, родных, профессию, права гражданина. В лагере вместо человека - трудовая единица под определенным номером, которая обязана жить в трудиться в нечеловеческих условиях. А впереди - только смерть. В советские концлагеря и отправляли за смертью.
В Дневнике Пришвин записывает о станции Сковородино Амурской области: «Сковородино. Жара. Ведьмедь. Оказалось, это тот самый... который был в Ельце у красноармейцев при наступлении на Мамонтова. Он вырос на войне. Красноармейцы - лучшие дрессировщики. И рассказал, как его (автора рассказа. - И. Е.) расстреливали: вывели босым на мороз и почти совсем заморозили. Ну, зато и им же досталось от нас! - Неужели вы сами расстреливали? - Я? Нет! Я только одного попа расстрелял. из пушки. Воздухом разнесло так, что ничего и не видели» [8, с. 391-392]. Странным образом Пришвин записал этот рассказ именно на станции Сковородино, именно про попа (так в дневниковых записях начала тридцатых годов он всегда именует священников). Чуть далее Пришвин описывает природу: «Однообразная редкая выбранная тайга, слабый рельеф и речки не радуют.» [8, с. 396].
Примечание. Из истории станции Сковородино. «При постройке Амурской железной дороги станцию назвали Невер-1 - по имени речки, которая там протекает, затем Рухлово - в честь министра путей сообщения Сергея Васильевича Рухлова. Он был крестьянским сыном, и исключительно благодаря своему таланту и трудолюбию достиг министерского поста. В октябре 1918 года в возрасте 62 лет крестьянский сын Рухлов был расстрелян на Северном Кавказе большевиками как «царский сатрап» - представитель «проклятого прошлого». В 1927 году поселку Рухлов был присвоен статус города и дано новое название - Сковородино. Афанасий Сковородин был председателем поселкового Совета, его тоже расстреляли в 1920 году, но уже японские интервенты» [10].
Впечатления от поездки лягут в основу книг Пришвина «Золотой рог» и «Жень-шень», поэтических сказок со счастливым концом, которые считаются одной из вершин его творчества. Сам Пришвин называл «Жень-шень» сотворенной легендой, видимо понимая все-таки, насколько описанное им далеко от реалий жизни за колючей проволокой. С точки зрения исследовательницы творчества Пришвина, «центральный образ "Жень-шеня"... корень жизни», а вся книга - «ли-рико-философская романтическая поэма, дающая представление о глубине осмысления Пришвиным
человека и окружающего его мира» [14, с. 64, 65]. Но вот когда поместишь рядом историю из жизни священника Павла Флоренского, то глубина вдруг оборачивается нежеланием видеть жестокую правду советской действительности, жестокую, а потому неудобную.
Для понимания некоторых сторон в жизни Пришвина интересна еще одна подробность. В 1934 году в издательстве «Московское товарищество писателей» «Жень-шень» выйдет отдельной книгой с рисунками Владимира Фаворского. Известно, что Пришвин сам попросил художника проиллюстрировать книгу, они были хорошо знакомы. Но вот оценка своей работы художником: «делал как бы между прочим» [2, с. 97]. В известной монографии о Фаворском, написанной Г.А. Загянской, об иллюстрациях к книге Пришвина нет ни одного слова. Рождается ощущение чужести текста Пришвина художнику. Отсюда, наверное, эти «между прочим» и фигура умолчания в монографии. В рисунках Фаворского к «Жень-шеню» прочитывается не свойственный для его художественной стилистики «иллюстративный натурализм». Да и сам Пришвин видел разницу между собой и Фаворским: «Один художник, прежде чем серьезно заняться материалом, готовит для него форму, и эта глубоко продуманная форма вбирает в себя материал: это художники-формалисты. Другой художник погружается умом и сердцем в материал, который после личного усвоения как бы сам собой вызывает для себя нужную форму. Первый художник - Фаворский, второй - я» [8, с. 751]. При таком понимании существа художественного дарования Фаворского зачем нужно было Пришвину обращаться к нему с просьбой об иллюстрации «Жень-шеня»? Может быть, с целью прояснения для читателя собственного замысла: один погружается умом и сердцем, другой - только умом. У меня нет однозначного ответа, остается лишь напомнить, что Фаворский был в дружеских отношениях с отцом Павлом Флоренским, высоко ценил его понимание существа художества, отрицавшее копирование мира и прямое ему подражание в искусстве. Странным образом эти утверждения вовсе не чужды Пришвину-художнику, способному «искать и открывать в природе прекрасные стороны души человеческой» [7, с. 410]. Иными словами, Пришвин по своему дарованию - символист, умеющий проникать в сущность явленных природных феноменов. Но символизм Пришвина и символизм отца Павла разнятся в своих основаниях: Пришвин - пантеист, его бог -природа; Флоренский - православный священник, искренне верующий «во единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым» («Символ веры»).
В Сковородино отец Павел оказался в феврале 1934 года. Он отмечает «приятный пейзаж - волнистый горизонт, холмы кругом, кажется, есть
и речка. Сковородино - маленький провинциальный городок» [12, с. 81]. Работая на опытной мерзлотной станции, он обнаруживает множество московских знакомых из научной среды. Бесконечно страдая от разлуки с семьей, он признается: «Я принимал за это время удары за вас, так хотел и так просил Высшую Волю (так в письмах шифровалось слово Бог. - И. Е.)» [12, с. 92]. Отец Павел ни на что не жалуется, не описывает никаких ужасов (хотя, конечно, вряд ли бы ему это позволили - ведь письма перлюстрировались лагерным начальством), кроме случаев нападения диких животных на людей. От его писем веет тихой грустью и нежностью к жене и детям.
Если Пришвин проезжал через Сковородино, мучаясь от невыносимой жары и слушая рассказы о расстрелянном попе, то арестованный священник Павел Флоренский вынужденно обживал Ско-вородино, замечая изменения в природе и пейзаже, изучая воздействие мороза на воду, растения и насекомых.
Отца Павла Флоренского арестуют в ночь с 25 на 26 февраля 1933 года в его московской квартире (ныне там музей его имени), 26 июля определят срок заключения - десять лет в исправительно-трудовом лагере, а 15 августа отправят по этапу в лагерь «Свободный» на Дальний Восток.
Примечание. Из истории города Свободный. «Краткая история города Свободный такова. Он был заложен 30 июля (12 августа по новому стилю) 1912 года при сооружении Амурской железной дороги и железнодорожного моста через реку Зею. Назван Алексеевском в честь наследника российского престола царевича Алексея, сына Николая II. В марте 1917 года был избран Временный городской комитет, который принял решение переименовать город Алексеевск в Свободный» [10].
В эти места уже съездил Пришвин. Вот начало дневниковой записи Пришвина времени ареста отца Павла: «26 февраля. Прощеный день» [8, с. 258]. Давняя (дореволюционная) привычка жить по церковному календарю никак не покидает его сознания, да еще рядом первая жена Пришвина -простая русская женщина, верящая в Бога. Прощеный день - это последнее воскресение перед Великим постом, седьмое воскресение перед Пасхой. Отца Павла словно специально арестовали именно в этот день, когда нужно всех и всё прощать накануне тяжких испытаний Христовых. Символическая оболочка ареста, конечно, не могла пройти мимо сознания отца Павла. Но что самое поразительное, Пришвин в записи рассуждает о. врагах народа, конечно, не в связи с арестом отца Павла, о котором он не мог знать, но его рассуждения отражают «веяние времени» (Ап. Григорьев): «Враг - это кто мешает нам творить жизнь и радоваться творчеству. Мы не хотим счастья, пусть оно достается другим: будущим поколениям и даже будущим народам; но мы должны радоваться творчеству жизни. Я рекомендовал им (пришедшей к нему
за консультацией молодежи. - И. Е.) для изображения врага пользоваться Гоголем: он именно этим и занимался» [8, с. 259]. Как видим, несмотря на Прощеное воскресение, ни о каком прощении врагов речи не идет. Относительно же Гоголя - как не вспомнить пророческие слова Василия Розанова о разрушительной силе таланта этого писателя, которая в дневниковой записи Пришвина явила себя вполне открыто. Напомню, что Розанов был хорошо знаком и Пришвину, и отцу Павлу.
Летом 1933 года Пришвин с сыном Петром совершит поездку на Север, где уже бывал четверть века тому назад (см. «В краю непуганых птиц», 1907), чтобы воочию увидеть современную «осу-дареву дорогу» - Беломорско-Балтийский канал им. И.В. Сталина. По его собственному признанию, он «задумал пересмотреть все написанное. начиная с очерков севера, и начать издание своих сочинений в свете самокритики» [5, с. 308]. Но в «коллективный труд» - «Беломорско-Балтий-ский канал имени Сталина. История строительства 1931-1934 гг.» (М., 1934) под общей редакцией «великого гуманиста» М. Горького, умевшего лить слезы по самому ничтожному поводу, но не заметившего многотысячных страданий заключенных, - Пришвина не взяли, в отличие от М. Козакова, В. Шкловского, В. Катаева, Е. Габриловича, В. Инбер, Вс. Иванова, Л. Никулина, А. Толстого и др. В результате он «переработал и сдал в печать свою первую книгу "В краю непуганых птиц"», куда включил очерк «Отцы и дети (Онего-Бело-морский канал)», а через некоторое время и другую переработанную книгу о Севере - «Колобок», в которую вошел очерк «Соловки» [5, с. 309]. Так оба очерка попали в тот самый первый том, о котором пишет отец Павел [6].
Автор современной биографии Пришвина, А.Н. Варламов, поражается тому, как писатель сумел в очерках «Отцы и дети» и «Соловки» показать подлинные факты, хотя бы и оставив их по понятным причинам без комментариев [1, с. 334-348]. Действительно, в очерке «Соловки» Пришвин пишет о чайках, вскользь упоминая о разрушенных церквях, о приливах и отливах, о «сухой» воде, песцах, но в конце концов вынужден коснуться и жизни на Соловках, и вот тут, казалось бы, от лагерной тематики уже было не уйти. Но Пришвин ловко прячется в аббревиатуру КВЧ - культурно-воспитательная часть, представители которой сопровождали его в «путешествии» по Соловкам. В результате он пересказывает истории о «счастливом» исправлении заключенных и описывает природу. Потому на Секирной горе, куда заключенных отводили для наказания и умерщвления, у Пришвина начинается «чтение увлекательной книги природы» [6, с. 375].
В дневниковых записях за 1933 год Пришвин вполне благополучен, особенно в сопоставлении
142
Вестник КГУ № 4. 2017
с отцом Павлом. Пришвин признается (и справедливо!), что он живет много счастливей в сравнении с другими [8, с. 248]. Действительно, квартира в Москве (в Лаврушинском переулке, ровно напротив Третьяковской галереи), одно за другим выходят собрания сочинений, дом в Сергиевом Посаде, дача, машина в дар от правительства -«сверхъестественное чудо - машин ни у кого не было» [4, с. 359]. Бедному отцу Павлу и не снились все эти богатства, он уже был осужден и отправлен сначала на Дальний Восток, а затем - на Соловки. В этом и разница: отец Павел не наблюдал несвободу, а вынужденно пребывал в ней, Пришвин -с любопытством разглядывал как материал для будущих очерков.
В процессе поездки Пришвин бесстрастно фиксирует (замечу: не в очерке, а в дневниковой записи): «Один из этапных сегодня пробовал убежать. Стрелок попал ему в голову» [8, с. 286]. Пришвин осматривает лагерные пункты и замечает, что «жизнь кипит». Но вот ему захотелось «хоть одним глазком заглянуть в лагерный быт Соловецкого острова, давшего главные силы в строительстве канала <приписка: тема: перековка>. А после того как мы удовлетворили это наше желание, мы продолжали наблюдать лагерь на материке, в Кеми». Далее Пришвин задается вопросом: «Чьей силой создан канал?» И дает ответ: «Первое, крестьяне, потом люди города, больше как руководители, и, наконец, инженеры, работавшие как специалисты - это основная работа, а потом уже идут блестящие бригады бывших соц. вредителей, оправдавших на деле свою социальную близость к пролетариату» [8, с. 288-289]. Эта констатация фактов прочитывается как их приятие, никаких оценок Пришвиным в записях для самого себя не обнаруживается. Позиция Пришвина полностью совпадает с позицией правительства. Потому столь буднично звучит информация об отце Павле, которую он узнал, побывав у Фаворского: «Слышал там о Флоренском, что его выслали и будто бы семье сказали - куда-то близко, а письмо получено из Свердловска, на пути в г. Свободный: где же находится Свободный, точно не знают, будто бы на Амуре» [8, с. 301].
Осенью 1934 года арестованный священник Павел Флоренский будет этапирован с Дальнего Востока на Соловки, совершив по территории Карелии тот же путь, что и Пришвин (и сегодня - это все та же дорога) чуть больше года тому назад: Медвежья гора - Кемь - Соловки. Но в отличие от Пришвина, ничего, кроме набитого людьми вагона да сидения в изоляторах, не видел. А когда, наконец, увидел -не обрадовался. Из письма к жене от 13 октября 1934 года: «.Все это время голодал и холодал. очень отощал и ослаб. Кемь город отвратительный - сплошная грязь, серо, тускло, безрадостно, хуже не придумаешь» [12, с. 139].
Вспоминаю свою поездку на Соловки летом 2007 года (подробнее см.: [3]). От железнодорожного вокзала в Кеми ехали на автобусе времен моего глубокого детства, пыльном и грязном. Ехали довольно долго, пока не оказались на так называемой пристани. Кругом заброшенно и почти безлюдно. Белое море супилось волнами. Только солнце горячим теплом умягчало безрадостный мир вокруг. Под стать автобусу оказался и утлый кораблик, на котором отправились мы через море к Соловецким островам. На Кеми несмываемо осталось - «пересыльный пункт», временное прибежище, памятное неизбывным страданием. Безрадостно и тускло.
В июле 1933 Пришвин с сыном Петей собираются, о чем есть соответствующие записи в Дневнике, в поездку на Соловки [8; с. 271, 272, 273]. «Утром, когда открываются учреждения, мы явились в Услаг за пропуском на Соловки и просили дежурного передать начальнику Услага записку из Москвы с простым содержанием, написанную второпях, кое-как чернильным карандашом: начальник главного управления легерями просил оказывать мне всякое содействие в отношении передвижения, питания, жилища, с особенной просьбой показать все интересующее нас» [6, с. 355]. Услаг - это лагерное управление. Подробность, рассказанная здесь Пришвиным, в 1930-е годы была, наверное, чем-то вполне естественным. Но из сегодняшнего дня рождает много вопросов, среди которых главный - почему Пришвин получил такой пропуск? Как штатный осведомитель? По чьей-то значимой протекции? Как советский писатель, который «правдиво» (то есть идеологически правильно) расскажет о «перековке» старого человеческого «материала» в новый? Ко му могут написать такого рода документ «второпях»? На все эти вопросы прямых ответов у меня нет, не дает их и Пришвин, но те, что приходят в голову, рождают только нехорошие мысли. Особенно вкупе с дневниковыми записями этого времени, например, о строительстве Беломорско-Балтийского канала: «Прочно, скоро и дешево» [8, с. 291] (еще бы: лишили свободы ни в чем не повинных людей, заставили трудиться день и ночь, не платя при этом ни копейки, кое-как кормя, высокая смертность заключенных никого не смущала - еще посадят, сколько нужно) или об итоге поездки на Соловки: «23-28 Октября. В Москве. Переписка "Отцы и дети". Получение машины (26-го). Привели машину в Загорск» [8, с. 312]. Кажется, эта запись не нуждается в комментариях.
Но обращусь к тексту «Отцов и детей», написанному в форме писем к «дорогому другу». Такая вот странная перекличка с книгой свящ. П.А. Флоренского «Столп и утверждение Истины» (1914), состоящей из двенадцати писем и тоже обращенных к другу, которого, правда, уже не было в живых. У Пришвина «дорогой друг» - всего лишь
прием, но прием характерный, позволяющий быть предельно искренним. Оно и понятно, ведь «целью всего путешествия было понимание строительства и назначения Беломорского канала» [6, с. 355]. Пришвин быстро усваивает местные особенности, преподнося их в виде жанровых сцен: слушание игры оркестра из заключенных сменяет полезный осмотр лагерных мастерских, где «многие тысячи всяких людей в конвейерной работе над одеждой и обувью для всех лагерей СССР» [6, с. 356]; наблюдение над тем, как «люди перекованные» на маленьком буксире «Ударник» сменяют самых первоначальных заключенных, «сырой материал, или просто навал», на огромном судне «Клара» [6, с. 358], из «навала» выбирали работников: «Вот так именно канал и создавался: надо было так сотни тысяч людей разобрать и поставить всех на свои места» [6, с. 363]. Пришвин не видит ни страданий, ни слез, ни бесчеловечного отношения к заключенным, он мыслит государственными категориями - надо построить и всё! Сотни тысяч заключенных в лагерь людей никак не трогают ни его сердца, ни его сознания. Правда, пока это не касается его лично: «Дорогой друг! Не хотел бы я быть заключенным» [6, с. 370]. Его обильно кормят, везде водят, всё (!) показывают, он видит, как меняются люди (в лучшую сторону, естественно), мечтает устроить тут «грандиозный санаторий».
Для сравнения. Священник П.А. Флоренский, заключенный, в письме семье от 4-5 июля 1936 года признается: «.на Соловках больших расстояний нет и нет места, куда бы нельзя дойти пешком в несколько часов. Это уютно, и если бы Соловки не были Соловками, то вполне соответствовало бы моему эллинскому миропониманию. Не люблю безграничных пространств и бесформенности, ищу великого, а не большого, а малое пространство легче воспринять, как великий мир, чем большое» [13, с. 360]. Даже здесь, в нечеловеческих условиях, он сохраняет мужество и черпает силы в высокой культуре эллинского миропонимания.
«Если бы Соловки не были Соловками.» -сколько несказанного стоит за этими словами человека из «навала». В кого должны были перековать отца Павла, гениального мыслителя-богослова и ученого? В трудовую единицу без роду и племени - таков замысел захвативших власть большевиков-марксистов, верных ленинцев. Для них Россия изначально была всего лишь опытной площадкой по распространению коммунизма во всем мире. Они умели только разрушать и убивать, потому создание концлагерей, направленных на массовое использование труда людей и их уничтожение -идеальная модель их мироустройства. Как только концлагеря прекратили свое существование, как только ушел страх перед физическим уничтожением, бесчеловечный морок в виде СССР рухнул, ибо изначально был противоестествен.
На Соловках и отец Павел, как и Пришвин, наблюдает за природными явлениями. Письма отца Павла к родным полны зарисовок изучаемых им водорослей, он откроет здесь целебные свойства йода, которые сегодня активно используются в фармакологии. Человек интеллектуального труда, он не может не работать, не может не думать, не анализировать. Можно только догадываться, сколько нереализованных замыслов осталось, сколько идей не получили окончательного оформления: ведь писать что-либо для себя не разрешалось, только письма, и то в ограниченном количестве. На этом фоне как кощунственно выглядит дневниковая запись Пришвина, сделанная им на Соловках: «"Перековка" человека в лагерях состоит в том, что бродяга, анархист или мелкий собственник [специальных] (выделено мной. - И. Е.) знаний заключается в систему действий, непосредственно полезных для советского государства. Предполагая, что принципы сов. государства являются лучшей целью всего человечества, все равно как раньше был Бог, заключение человека в дело осуществления этих принципов тем самым является и делом исправления» [8, с. 291].
Таковы два эпизода из биографии двух талантливых людей, живших в одно время. Священник Павел Флоренский, «русский Леонардо», был обвинен советской властью в том, чего никогда не совершал, и расстрелян в возрасте пятидесяти пяти лет; а писатель Михаил Пришвин той же властью был облагодетельствован - орденоносец, прожил долгую, восьмидесятилетнюю, жизнь, войдя в историю советской литературы как «певец природы». Труды отца Павла увидели свет только в постсоветское время, высоко оценены в России и за рубежом, только с их публикацией стало понятно, какой высочайший ум, какая личность были погублены ни за что, во имя каких-то выморочных идей. В этом году (мистическое совпадение со 135-летием со дня рождения и 80-летием со дня трагической гибели отца Павла Флоренского) завершена публикация Дневников Пришвина, которые, кажется, изначально писались не для себя, а для издания в советское время.
Из последней записи от 31 декабря 1954 года: «- Ляля! - спросил я, - Боков систематически преследует меня "великим". Не дразнит ли это он меня? - Почему дразнит, ответила она. - я убеждена в том, что ты не меньше Тютчева или Фета, но к тебе прибавляется, учитывая наше время, такой большой плюс, что из одного этого хочется. почтить тебя великим» [9, с. 502]. А вот последнее, что успел в своей жизни написать отец Павел из Соловецкого лагеря 19 июля 1937 года: «Соловецкие впечатления мои теперь ограничиваются людьми, то есть мне наименее интересным. Рисовать водорослей уже давно не приходится за отсутствием микроскопа, места и красок. Но я доволен,
144
Вестник КГУ№ 4. 2017
что удалось зарисовать для вас и то немногое, что ты видела. К сожалению, кажется, не все дошло до вас. Я здоров, но работать по-настоящему сейчас невозможно, а отсутствие правильной и напряженной работы и расслабляет и утомляет одновременно» [12, с. 717].
Этими двумя записями и завершу свою статью, оставляя пространство для размышлений над историей культуры российской.
Библиографический список
1. Варламов А.Н. Пришвин. - М.: Молодая Гвардия, 2003. - 848 с.
2. В.А. Фаворский. Воспоминания современников. Письма художника. Стенограммы выступлений / сост. и примеч. Г.А. Загянской, Е.С. Левитина. - М.: Книга. - 384 с.
3. Едошина И.А. Печальная глава отечественной истории, или о прошедшей в Медвежьегорске конференции // Энтелехия / гл. ред. И.А. Едоши-на. - Кострома. - 2012. - № 26 (июль - декабрь). -С. 144-151.
4. Заганская Г. Владимир Фаворский. Обстоятельства места и времени. - М.: ГИТИС, 2006. -511 с.
5. «Михаил Пришвин рапортует XVII съезду» / публ. Е. Гибет // Вопросы литературы. - 1977. -№ 8. - С. 308-309.
6. Пришвин М.М. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 1. Север. - М.: Гослитиздат, 1935-1939. - 410 с.
7. Пришвин М. Зеркало человека / сост. и по-слесл. Т.Н. Бедняковой. - М.: Правда, 1985. - 672 с.
8. Пришвин М.М. Дневники. 1932-1935. Книга восьмая / подгот. текста и коммент. З.Я. Гришиной. - СПб.: Росток, 2009. - 1008 с.
9. Пришвин М.М. Дневники. 1952-1954 / подгот. текста Я.З. Гришиной, Л.А. Рязановой. - СПб.: Росток, 2017. - 832 с.
10. Прядкин В. Бамлаг // Проза.ру: сайт. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https:// www.proza.ru/2013/07/01/727 (дата обращения: 4.08.2017).
11. Священник Павел Флоренский в воспоминаниях своих детей Кирилла и Ольги / сост. игумен Андроник (А.С. Трубачев), О.С. Никитина-Труба-чева, М.С. Трубачева. - М.: Ваш полиграфический партнер, 2011. - 208 с.
12. Флоренский П.А., свящ. Сочинения: в 4 т. Т. 4. Письма с Дальнего Востока и Соловков / сост. и общ. ред. игум. Андроника (А.С. Трубачева), П.В. Флоренского, М.С. Трубачевой. - М.: Мысль, 1998. - 795 с.
13. Флоренский П.В. .Пребывает вечно: Письма П.А. Флоренского, Р.Н. Литвинова, Н.Я. Брян-цева, А.Ф. Вангейма из Соловецкого лагеря особого назначения: в 4 т. Т. 3. - М.: Международный Центр Рерихов: Серебро Слов, 2016. - 836 с.
14. Холодова З.Я. Творчество М.М. Пришвина и литературный процесс: учеб. пособие. - Иваново: ИвГУ 1994. - 142 с.
