CC BY
221
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2011. № 3
В.И. Моряков
(доктор исторических наук, профессор кафедры истории России до начала
XIX в. исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*
Д.И. ФОНВИЗИН О ФРАНЦИИ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XVIII в.
В работе анализируются письма Д.И. Фонвизина из Франции, которую он посетил в 1777—1778 гг. Показано, что русский просветитель при посещении Франции, считавшейся источником передовых идей и центром мировой культуры, увидел, что многое в этой стране и обществе, стоящих на пороге перехода к буржуазному строю, не соответствует русской традиционной системе ценностей, которые он продолжал носить в душе. Опыт знакомства с Францией подтолкнул Д.И. Фонвизина к размышлениям о том, что нужно исправить в России, а что сохранить, не дать разрушиться и исчезнуть.
Ключевые слова: Просвещение, русские просветители, Д.И. Фонвизин, путешествие по Франции, российский социум, воспитание.
The article analyses the letters of D.I. Fonvizin from France, which he visited in 1777—1778. Russian advocate of Enlightenment, while visiting the country, which was considered the stronghold of progressive ideas and the centre of the world culture, saw that many things in that society, which was facing the transition to the bourgeois system, does not agree with traditional Russian value system, which he was still sticking to. The experience in France prompted Fonvizin's meditations on what should be amended or preserved from destruction and disappearance in Russia.
Key words: Enlightenment, Russian Enlighteners, D.I. Fonvizin, voyage over France, Russian society, upbringing.
* * *
Д.И. Фонвизин (1745—1792) — русский просветитель, писатель, сатирик, статский советник. В 1769 г. автор комедии «Бригадир», где одной из главных тем было осмеяние галломании, поразившей многих русских дворян, становится секретарем главы Коллегии иностранных дел Н.И. Панина, его близким помощником и доверенным лицом. Он сближается также с его братом генералом П.И. Паниным.
Службу в иностранной коллегии Фонвизин понимал как служение не самодержавному режиму Екатерины II, а Российскому государству, основой которого должно было являться образованное дворянство, воплощающее высокий уровень культуры и русские традиции. Деспотизм самодержавно-крепостнического режима Екатерины II был, по мнению Фонвизина, отступлением от правиль-
* Моряков Владимир Иванович, тел. 939-54-40.
ного пути развития, который был предопределен идеями Просвещения.
ХУШ век был веком преодоления конфессионального и социокультурного раскола Европы, которое совершалось под влиянием Просвещения. Оно может быть охарактеризовано как тип общественного сознания периода перехода от «старого порядка» к буржуазному строю, включавшего идеологию, мировоззрение, философские, эстетические, социальные представления, которые выражались в различных формах научного, художественного и публицистического творчества. Идеи Просвещения были общими для всей Европы и способствовали складыванию европейского общества. В ХУШ в. Россия прочно обосновалась среди европейских стран как полноправный и далеко не последний член европейского дома.
Идеи Просвещения активно проникали в Россию, усваивались в среде образованных представителей русского общества. В стране зарождалась и развивалась просветительская идеология, ставшая ярким и самостоятельным течением общественно-политической мысли. К ней принадлежал и Д.И. Фонвизин.
Если в первой половине XVIII в. русское общество отдало значительную дань немецкой культуре, то во второй половине века его развитие проходило под влиянием французской культуры. Франция, ее культура занимали в Европе доминирующее положение, были образцом для многих европейских стран. Франция была законодательницей мод во всех сферах жизни. Французские книги заполнили русские дворянские библиотеки; французские философы-просветители были поистине властителями дум образованных людей России, а их труды — источником политических и социальных знаний, открывавших «умственный глаз подобных им челове-ков, — писал мемуарист Г. Добрынин, — и оживотворящих ощутительно душу мыслящего существа»1.
Образованные русские дворяне ощущали себя европейцами. Исходя из просветительских идей, многие из них думали, что в XVIII в. произойдет соединение теории с практикой, умозрительного с реальной жизнью. Они считали, что люди, познав законы чистого разума, начнут исполнять их точно и беспрекословно. Следствием этого станет наслаждение истинными благами под сенью мира и тишины, и возникнет государство всеобщего благоденствия. Для «русских европейцев» была характерна вера в торжество справедливости, человечности и добра на земле, в наступление социального мира и счастья для каждого человека. Они свято верили в гуманистические идеалы Просвещения. Из России казалось, что ближе
1 Цит. по: Штранге М.М. Русское общество и Французская революция 1789— 1794. М., 1956. С. 43.
всего к этому идеалу была Франция, о чем свидетельствовали побывавшие там люди.
До 1777 г. так думал и Д.И. Фонвизин. В этом году ему пришлось отойти от дел и выехать во Францию. Такое путешествие стало возможно по двум причинам. Во-первых, денежные дела Фонвизина пришли в порядок, а, во-вторых, его жене Катерине Ивановне, страдавшей желудочной болезнью, было необходимо пройти курс лечения в Монпелье. В общей сложности в путешествии по Европе Фонвизины провели около года. Началось оно с посещения собственного витебского имения, а после через Смоленск, Оршу, Борисов и Минск они приехали в Варшаву. Здесь Фонвизин, как сотрудник и близкий Н.И. Панину человек, был торжественно и радушно принят. Служба вообще способствовала тому, что на протяжении всего путешествия его с женой принимали в самых знатных домах. Из Польши супруги проехали через Дрезден, Лейпциг и Франкфурт-на-Майне во Францию. По ней их путь пролегал через Ландо, Страсбург, Безансон, Бур-ан-Бресс, Лион, Ним в Монпелье. Последний и был целью путешествия. Здесь Катерина Ивановна принимала лечение, закончившееся успешно. После этого Фонвизины посетили юг Франции, а потом прибыли в Париж. Распорядок дня для Фонвизина во время пребывания во Франции был напряженным. Он много ходил пешком, осматривал достопримечательности, наблюдал жизнь людей, изучал философию, юриспруденцию, посещал приемы в знатных домах, куда был зван, и, конечно, театры.
Во время путешествия по Франции Фонвизин вел «журнал нашего вояжа», который представлял собой письма, отправляемые сестре Феодосье Ивановне и генералу П.И. Панину. Письма датируются промежутком с сентября 1777 по сентябрь 1778 г.
Всего Фонвизин написал и отправил в Россию 13 писем — из Монпелье, где лечилась его жена, и затем из Парижа. Из Монпелье в Россию было отправлено 7 писем: 3 — сестре Феодосье Ивановне и 4 — генералу П.И. Панину. Шесть писем были отправлены из Парижа — по 3 сестре и П.И. Панину. Одно письмо, целиком посвященное Франции, Д.И. Фонвизин послал П.И. Панину из Ахена. В посланиях из Монпелье он описывает свое путешествие по Франции и те города, через которые он с супругой проезжал и где делал остановки. Письма из Парижа посвящены рассказу о столице Франции и о положении дел в стране.
Письма были разными по характеру. В посланиях сестре он не стесняется в оценках и определениях. С присущим ему юмором Фонвизин описывал свою поездку через Польшу и немецкие земли. Письма из Франции полны жанровых зарисовок, описания условий, в которых приходилось жить. Они часто не вызывали
у Фонвизина восторга. Гостиницы были «дьявольски скверны» (diablement mal): безобразны перины и одеяла, мерзкое столовое белье даже хуже того, которое в России в бедных домах подается, плохие салфетки, но при этом — хорошая кухня. Лакеи, — отмечал путешественник, — невоспитаны и спесивы, обслуживание за столом крайне скверное и т.д. Письма сестре ярко отражают восприятие русским дворянином бытовой стороны жизни французов.
Письма П.И. Панину больше походят на доклады чиновника вышестоящему лицу. В них Фонвизин достаточно подробно пишет о государственном строе и учреждениях, налогах, продаже чинов и должностей, состоянии мануфактур и ремесел, о сословиях, нравах и воспитании французов, о философии и театре. Бытовая сторона жизни в этих письмах находится на втором плане.
Ряд отечественных исследователей полагал, что письма сестре и П.И. Панину подчинены единому замыслу и являются законченным произведением. Г.П. Макогоненко называет их «записками первого путешествия»2, потому что такое заглавие письма получили в проспекте 1788 г. к невышедшему собранию сочинений Фонвизина и в сохранившихся отрывках черновиков нескольких писем П.И. Панину.
Мы склонны согласиться с В.П. Степановым в том, что письма Фонвизина не похожи на типичные для того времени «записки». «Фонвизин, — отмечает исследователь, — сочинил их не постфактум, а в самом деле писал и отсылал в Россию во время путешествия; они имеют конкретных адресатов, даты и места отправления»3. В.П. Степанов полагает, что письма не являются документами только личного характера. «Письма Фонвизина, — по его мнению, — предполагали некоторый круг читателей, хотя и ограниченный, но более широкий, нежели семейный и дружеский, которому формально адресованы. Они писались с расчетом на рукописное распространение хотя бы некоторых из них, дававших обобщенную характеристику французской культуры и быта. Об этом свидетельствует некоторое количество имевшихся в обращении списков»4.
Мы использовали письма Фонвизина из Франции, опубликованные во втором томе его двухтомного Собрания сочинений, подготовленного Г.П. Макогоненко в 1959 г.
В отечественной историографии эти письма не были предметом специального изучения. В дореволюционной литературе оценки Франции Фонвизиным рассматривались либо как нападки на нее,
2 Макогоненко Г.П. Денис Фонвизин. М.; Л., 1961. С. 209—211.
3 Степанов В.П. Полемика вокруг Д.И. Фонвизина в период создания «Недоросля» // век. Сб. 15. Русская литература ХУШ века в ее связях с искусством и наукой. Л., 1986. С. 220.
4 Там же.
обусловленные национализмом русского писателя, шовинизмом славянофильского толка5 или его «квасным патриотизмом»6.
В советской историографии оценка Фонвизиным Франции в его письмах рассматривалась как плод точных и трезвых наблюдений, дающих читателю правдивую картину Франции накануне буржуазной революции7. Эта оценка шла в русле общепринятой в советской историографии точки зрения В.Г. Белинского, писавшего: «Читая их (письма. — В.М.) вы чувствуете уже начало Французской революции в этой страшной картине французского общества, так мастерски нарисованной нашим путешественником»8.
Ст. Рассадин в своей работе «Сатиры смелый властелин» отошел от такой оценки писем Фонвизина. Он полагал, что скептицизм Фонвизина по отношению к Франции был заданным. «Ему, — писал автор, — непременно надобно было, чтобы Франция не оказалась земным раем, а когда так и вышло, то он возликовал, как человек, опытным путем подтвердивший свое великое открытие»9. По мнению Рассадина, такое отношение Фонвизина было результатом развития национального самосознания в России, которое было в то время государственным сознанием10.
При чтении писем из Франции в глаза бросается категоричность суждений, раздражительность, временами неприязненность и предвзятость оценок Фонвизина. Возникают вопросы: почему Франция произвела такое тягостное впечатление, чем вызвана неприязнь к ней автора писем?
В.Н. Антонов в своей работе объясняет это раздражением Д.И. Фонвизина на засилье «немцев» в России, на преклонение дворян перед всем иностранным, его желанием «доказать: а ведь мы не хуже их», «натурой русского писателя обличать недостатки везде, где встретишь — в подданном или государе». В.Н. Антонов полагает также, что в письмах из Франции возобладал и аспект идейно-политической борьбы, которую вел Д.И. Фонвизин в России против деспотизма самодержавно-крепостнического режима Екатерины II11. Стрелы обличения французского абсолютизма были
5 См.: Незеленов А. Литературные направления в екатерининскую эпоху. СПб., 1889.
6 См.: Пыпин А.Н. История русской литературы. Т. IV. СПб., 1913.
7 См.: Благой Д.Д. Русская литература. М., 1945; Гуковский Г.А. Фонвизин // Русская литература ХУШ века. М., 1998; Макогоненко Г.П. Денис Фонвизин; Кулакова Л.И. Денис Иванович Фонвизин. М.; Л., 1966; Пигарев К.В. Творчество Фонвизина. М., 1954; Рассадин Ст. Сатиры смелый властелин. М., 1985; Коршунов Н.В. Фонвизин // Общественно-политическая мысль России ХУШ — начала ХХ века: Энциклопедия. М., 2005; и др.
8 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953—1959. Т. Х1. С. 205.
9 Рассадин Ст. Указ. соч. С. 155.
10 Там же. С. 156.
11 См.: Антонов В.Н. «Письма из Франции» Д.И. Фонвизина (к спорным вопросам интерпретации) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1981. № 6. С. 13, 18.
направлены в русскую императрицу. Не возражая в целом против данных положений, мы думаем, что в объяснении неприязненно-критической позиции Д.И. Фонвизина в отношении Франции следует исходить не только из этого. На страну, стоявшую на пороге буржуазного общества, смотрел человек архаичного российского социума, усвоивший идеи Просвещения и в то же время сохранивший в душе приверженность к традиционной российской системе ценностей. Во время пребывания во Франции он стремился сохранить собственное «Я», утвердить свою нравственную и духовную сущность.
В данной работе мы ставим задачу показать, что Фонвизин, воспринявший идеи Просвещения, при посещении Франции, считавшейся источником передовых идей, центром мировой культуры и законодательницей вкуса и мод, увидел их несоответствие российской традиционной системе ценностей, которые он продолжал носить в душе и в них не сомневался. Франция не оказалась «земным раем», как это виделось из России, и там не господствуют «законы разума», а потому Фонвизин смотрел на Францию с русских государственно-национальных позиций. На примере раскритикованной Франции он хотел показать, что следует учесть русским людям при исправлении пороков в России, а что отвергнуть. Думается, что рассказывая о Франции и критикуя ее, Фонвизин четко исходил из двух своих положений. Первое — «тот кто осуждает в чем других, тот сам не должен быть в том виновен». Второе же гласило: «кто первее всех принимает моды и тот, который держится старины, — оба равные дураки».
Прибыв в первый французский город, Ландо, Фонвизин получает свое первое впечатление о Франции. «При въезде в город, — писал он, — ошибла нас мерзкая вонь, так что мы уже не могли усомниться, что приехали во Францию» (418)12. На протяжении всей поездки Фонвизина изумляла грязь, нечистоты, дурной запах на улицах городов. «Словом, — замечал он, — о чистоте не имеют здесь нигде ниже понятия... изволят лить из окон на улицу, и кто не хочет задохнуться, тот, конечно, окон не отворяет» (218). Грязь французских городов была первым впечатлением русского путешественника. Удивили Фонвизина узкие и темные улицы Страсбурга, «где дома весьма похожи на тюрьмы» (418). Первое впечат-лениие — всегда самое острое, оно во многом определяет последующее восприятие страны. Так, видимо, произошло с Фонвизиным. Он ехал в страну, которая считалась центром мировой культуры, носительницей всего самого лучшего и передового. Belle France и убогая Россия, конечно, страны несопоставимые. Не об
12 Здесь и далее все цитаты приводятся по изданию: Фонвизин Д.И. Собр. соч. Т. 2. М.; Л., 1959. В скобках в тексте указаны номера страниц.
этом ли талдычил Иванушка из фонвизинского «Бригадира»? Ироничный и едкий Фонвизин еще до своего путешествия высмеивал бездумное преклонение перед Францией. И уже первое впечатление от страны убедило автора «Бригадира» в правильности его насмешек над галломанией многих русских дворян, отчуждавшихся от России.
Однако Фонвизин хотел видеть не только плохое, внимательный и дотошный путешественник, он на все обращал внимание. Человек, приехавший из России, где дороги, мягко говоря, оставляли желать лучшего, не мог не восхититься французскими дорогами. «Надобно, — писал Фонвизин, — отдать справедливость французам, что дороги щегольские, мостовая как скатерть» (418). Вот по такой дороге, проехав через Бур-ан-Бресс, утопавший в нечистотах, Фонвизины прибыли в Лион — «город превеликий и пре-многолюдный» и стоящий внимания. Здесь супруги задержались на неделю, проведя ее в меблированных комнатах (hotel garni). Лион, отмечал Фонвизин, похож на Петербург, но набережные, на его взгляд, были хуже, чем в Петербурге. В Лионе есть великолепные монастыри, загородные дома с садами и виноградниками. Церкви и монастыри «украшены картинами величайших мастеров». Не будучи, по собственному признанию, знатоком живописи, русский драматург «по получасу стаивал у картины, чтоб на нее наглядеться» (419). Фонвизин ознакомился и с древностями Лиона. Все, что он видел в городе, на его взгляд, было «достойно примечания». Ему понравился театр «лучший после парижского во всей Франции», госпиталь, где автор отметил порядок и рачение о больных. Очень поразили его в Лионе, впрочем, как и во всей Франции, фабрики и мануфактуры. Они, по мнению Фонвизина, совершенны и нашел он их «в цветущем состоянии». Он отдал должное французам в том, что «нет в свете нации, которая имела бы такой изобретательный ум, как французы в художествах и ремеслах, до вкуса касающихся» (430). В целом этот французский город, отметил Фонвизин, «стоит того, чтобы его видеть» (420).
Однако внимательный и придирчивый наблюдатель, Фонвизин обратил внимание не только на «добрую сторону» Лиона. Он считал себя обязанным «сказать и о худой его стороне». В первую очередь он советует въезжающим в город «зажать нос». Дурной запах, узкие улицы, которые «содержатся скверно» — такое, заметил Фонвизин, характерно для всех французских городов (420). Удивление состоянием городов Франции, видимо, было связано с тем, что в русских городах, в первую очередь в Петербурге, такое было просто немыслимо. В городах Франции «самая большая (улица. — В.М.) не годится в наши переулки», отметил удивленный путешественник (420). И совсем он был шокирован тем, что на самой лучшей улице
Лиона «господа французы изволят обжигать свинью» (420). Такого просто не могло быть в России, где полиция «не попустила бы среди Миллионной улицы опаливать свинью» (420). И сразу после этого шока Фонвизин делает резкий вывод: «господа вояжеры лгут бессовестно, описывая Францию земным раем» (420). Но во Франции, в то же время замечает он, много доброго, например, климат «действительно райский, но жить, — по мнению писателя, — все же лучше в Петербурге» (420).
Фонвизина, служившего в Иностранной коллегии и близкого к ее руководителю Н.И. Панину, во Франции встречали хорошо. «В знакомствах, — писал он, — здесь недостатка нет, но оба (с женой. — В.М.) весьма чувствуем какой-то недостаток в сердечном удовольствии» (423). Это не удивляет Фонвизина, так как «удивиться должно, какие здесь невежды» (423). Автор поражен необразованностью французского дворянства, «которое ни уха, ни рыла не знает». Особенно потрясло его, что многие дворяне даже не знают, что на свете есть Россия, где говорят на другом, чем во Франции языке, хотя русские, приехавшие во Францию, владеют французским языком вполне прилично (422, 423). Французские дворяне вообще пустомели, но «имеют лучшую наружность», чем русские провинциальные дворяне, которые тем не менее «несказанно лучше здешних» (423).
Думается, что такое сравнение в пользу русских провинциальных дворян было вызвано у Фонвизина желанием не просто принизить французов, сколько еще раз обратить внимание дворянства в России на улучшение образования и воспитания, чем писатель был весьма озабочен. По его мнению, дворянин должен соответствовать своей принадлежности к благородному сословию: быть честным, благородным, образованным, исполнять свой гражданский долг, служа Отечеству. Он видел, что многие русские дворяне далеки от этого идеала, но еще дальше от него — французские дворяне. Причина, на его взгляд, заключалась в плохом воспитании и образовании. Фонвизин дивится тому, как во Франции при таком множестве способов к просвещению (и достаточной его дешевизне. — В.М.) «земля (Франция. — В.М.) полнехонька невеждами» (423). Воспитание здесь поставлено, по мнению Фонвизина, неправильно, оно «ограничивается одним учением. Нет генерального плана воспитания, и все юношество учится, а не воспитывается. Главное старание прилагают, чтоб один стал богословом, другой живописцем, третий столяром; но чтоб каждый из них стал человеком, того и на мысль не приходит» (483). Поэтому, по мнению Фонвизина, в деле воспитания Франция не имеет преимуществ перед другими государствами, а потому примером в этом вопросе для других стран быть не может.
Воспитанию же «людей, прежде всего дворянства в духе истинных сынов Отечества» Фонвизин придавал огромное значение, так как именно дворянство должно быть основой благосостояния государства. Воспитание, всегда доказывал писатель, должно предшествовать образованию, первостепенной же задачей считал воспитание нравственности, т.е. благонравия и добродетели. В человеке, был убежден Фонвизин, нужно сначала воспитать благонравие, а уже потом обучать его, потому что образованный, но развращенный человек, способен приносить зло. Человек же, воспитанный в благонравии и добродетели, имеет сердце и душу. Но такого воспитания во Франции Фонвизин не увидел, а потому и для России образцом в этом отношении она быть не может. К воспитанию французы, по его мнению, относятся вообще пренебрежительно. Отсюда у них и развращение нравов. Оно дошло до такой степени, «что подлый поступок не наказывается уже и презрением; честнейшие действительно люди не имеют ни мало твердости отличить бездельника от честного человека, считая, что таковая отличность была бы contre la politesse française (против французской вежливости. — В.М.)» (462). А следствием этой вежливости, замечал Фонвизин, было то, «что всякий порок ищет прикрыться наружностию той добродетели, которая с ним граничит: скупой, например, позволяет себе бережливость, мот — щедрость, а легкомысленные и трусливые люди — вежливость» (462). От этого, полагал он, происходит равенство во Франции. Равенство, конечно, благо, если оно как в Англии «основано на духе правления», но если в его основе лежит развращение нравов, то такое равенство — зло» (483). Немалую вину в этом Фонвизин возлагал на французских философов-просветителей: они такие же «шарлатаны, каких видел я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присоединяет чрезмерное тщеславие» (481).
Фонвизин резко возражает против положения, высказываемого французскими философами о том, что люди могут быть «добродетельными независимо от религии». С возмущением он восклицает: «...кто из них, отрицая бытие божие, не сделал интерес божеством своим и не готов жертвовать ему всего своею моралью» (481). Радикальные французские просветители лишили Вселенную Божественной первоосновы и конструировали понятия нравственности исходя из критериев прагматизма и рационализма. Фонвизин же считал, что личная ответственность перед Создателем рождает нравственность. Нравственность и вера, по его разумению, нужны одновременно. Для него, как русского человека, сущностью бытия оставалось религиозно-нравственное совершенствование. Сутью же религиозно-нравственной жизни человека являются преобразова-
ние души и совершенствование человека своими силами, Божьей помощью и исполнением своих должностей по отношению к близким.
Такая позиция, на наш взгляд, позволяет говорить Фонвизину о том, что невежество «сопровождается еще и ужасным суеверием. Попы, имея в руках своих воспитание, вселяют в людей, с одной стороны, рабскую привязанность к химерам, выгодным для духовенства, с другой, сильное отвращение к здравому рассудку» (459). Те же, кто успели, писал далее Фонвизин, свергнуть иго суеверия, почти все попали в другую крайность и «заразились новою фило-софиею». Эти крайности он называет «рабством или наглостью разума» (460). И то и другое, по его мнению, недопустимо.
Фонвизин находит, что между французами и русскими «есть превеликое сходство не только в лицах, но и в обычаях и ухватках». «Особливо, — отмечает он, — здешний народ ужасно как на наш походит. По улицам кричат точно так, как и у нас, и одежда женская одинакова» (425). Но есть и различия, и они, на взгляд Фонвизина, существенны. «Я думаю, — писал он, — что таких ротозеев мало водится. По всем улицам найдешь кучу людей, а в середине шарлатана, который выкидывает какие-нибудь штуки, продает чудные лекарства и смешит дураков шутками» (428). Французы — народ праздный и «зазевывается охотно», иронизировал Фонвизин.
Следует сказать, что в оценке французов «русский европеец», бывал противоречив, так как старался быть объективным. Отмечая, что французы грубы, Фонвизин подчеркивал в то же время, что французская нация чувствительнейшая и человеколюбивая (441). Фонвизин полагал, что в сердцах французов нет сострадания к ближнему. Они аплодируют по всякому поводу, даже если кого-то казнят, и не облегчают страдания больных в госпиталях (442, 419). Праздные французы в то же время имели «изобретательный ум... в художествах и ремеслах. Я ходил к модисткам, как к артистам и смотрел на уборы и наряды, как на прекрасные картины» (430). Французы, замечал Фонвизин, простаки, они легко верят всему, но «есть очень умные люди, кои чувствуя неизреченную глупость своих сограждан, сами над нею смеются.» (433). Фонвизин был убежден в том, что французы люди спесивые. На наш взгляд, он принимал за спесивость чувство собственного достоинства, гордость за свою нацию. Фонвизин впрочем и писал о том, что «французы считают себя за первую в свете нацию» (433).
В чем же причина таких противоречивых оценок французов у Фонвизина? Думается она в том, что на Францию и французов он смотрел глазами русского дворянина и то, что не соответствовало русским традициям, принципам поведения, отношения к жизни,
либо не воспринималось и осуждалось, либо получало критические, ироничные оценки.
Фонвизин, приехав первый раз во Францию, не понял и не стремился глубоко понять французов, их быт и менталитет. Он хотел показать, на наш взгляд, то, что французов несправедливо считают высокоинтеллектуальной нацией и образцом для всех. Возможно, это шло от неприятия галломании, поразившей Россию, и отвращения к невежественным гувернерам-французам, которых немало подвизалось на российской воспитательной ниве.
Да, в большинстве своем люди во Франции не умели читать и писать, и это напомнило Фонвизину о том, что и Россия в этом не ушла далеко, и развитие образования является для нее первостепенной задачей. Во Франции писатель осознал это еще острее.
Не увидел Фонвизин того, насколько французам были свойственны жизнелюбие и самолюбие. Нельзя не согласиться с бывшим президентом Франции Валери Жискар д'Эстеном в том, что французы в ХУШ в., при свойственных им недостатках, были остроумны, вежливы, увлекались литературой и театром, были деятельны и рассудительны, интересовались всем, «что могла дать им природа и жизнь». Они любили праздники, им нравилось веселиться всем вместе, устраивать игры и танцы, во время которых они не
и 13
чурались вольностей и даже непристойностей13.
Фонвизин, русский патриот, не мог не отметить свойственной французам любви к свой родине. «Они так привязаны к своему отечеству, — писал он, — что лучше согласятся умереть, нежели его оставить» (443). Это можно сказать о каждом французе, и «последний трубочист вне себя от радости, коли увидит короля своего, он кряхтит от подати, ропщет, однако последнюю копейку платит, во мнении, что тем пособляет своему отечеству» (443). Любовь к Франции, гордость своим отчеством во все времена была одним из высоких нравственных критериев для французов. Считая себя первой нацией мира, они сочувственно относились к людям других национальностей, так как им не довелось родиться и жить во Франции. Фонвизин писал, что «коли здесь что почтенно и коли что всем здесь перенимать надобно, то конечно любовь к отечеству и государю своему» (443).
Французы тянулись к политическим новостям, получая их из пасквилей, памфлетов и карикатур, которые вывешивались на стенах, пересказывали их содержание друг другу. Эти новости, распространяясь с большой скоростью, как правило, раздувались и искажались. Фонвизин отметил этот факт с достаточной резкостью.
13 См.: Жискар д'Эстен В. Французы. Размышления о судьбе народа. М., 2004. С. 154—155.
«Про нашу войну с турками (Русско-турецкую войну 1768—1774 гг. — В.М.) здесь как в трубу трубят, и всякий час новые вести. У нас в России любят вести, а здесь можно их назвать пищею французов. Они б дня не прожили, если б запретили им выдумывать и лгать» (434). Думается, что такую резкую оценку, как многие другие оценки французских реалий, можно объяснить еще и службой Фонвизина в Иностранной коллегии под руководством Н.И. Панина, пытавшегося создавать «северную систему», направленную в том числе и против Франции. Фонвизин, безусловно, хорошо знал о недружественной позиции Франции по отношению к России.
Французы живут бедно. «Голь перекатная» — называл их Фонвизин. Люди во Франции XVIII в. действительно жили нелегко: «...обстановка в большинстве домов оставалась самой простой: кровать, несколько стульев, стол, шкаф или сундук, о чем свидетельствуют описи имущества. Страдания были делом привычным»14. Франция, писал Фонвизин, — это изобильный край, но там можно умереть с голоду. Нищих множество, причем они просят не только денег, но и кусок хлеба. Однако во Франции запрещено просить милостыню. Такое бесчеловечное отношение возмущает Фонвизина. В хлебороднейших и изобильнейших районах страны крестьяне живут плохо. Причиной тому — высокая подать: она «в казну платится неограниченная, и собственность имения есть только в одном воображении» (466). Фонвизин сравнивал французских крестьян с русскими в «лучших местах» и находил состояние последних счастливейшим (466). В этом плане оценка Фонвизина, на наш взгляд, совпадала с оценкой французского посланника графа Сегюра. Отмечая контрастные стороны в жизни России, он в частности писал: «.русское простонародье, погруженное в рабство, не знакомо с нравственным благосостоянием; но оно пользуется некоторою степенью внешнего довольства, имея всегда обеспеченное жилище, пищу и топливо; оно удовлетворяет своим необходимым потребностям и не испытывает страданий нищеты»15. В отличие от Сегюра, давшего и политическую, и экономическую оценку жизни русского простонародья, Фонвизин в письмах, думается, имел в виду лишь экономическое положение русских крестьян «в лучших местах».
Вольности, которой похваляются французы, считал Фонвизин, во Франции нет, как нет ее и в России. «Первое право каждого француза, — писал он, — есть вольность, но истинное, настоящее его состояние есть рабство, ибо бедный человек не может снискивать своего пропитания иначе, как рабскою работою, а если захо-
14 Там же. С. 152.
15 Сегюр Л-Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. С. 328.
чет пользоваться своею вольностию, то должен будет умереть с голоду. Словом, вольность есть пустое имя и право сильного остается правом превыше всех законов» (460). Поняв это во Франции, Фонвизин в «Рассуждении о непременных государственных законах», созданном вместе с Н.И. Паниным, напишет, что двумя главнейшими пунктами законодательства должны быть «вольность и собственность». Но это невозможно в России, как и во Франции, пока там существует тирания. «Французы, — писал Фонвизин, — имея право вольности, живут в сущем рабстве. Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы... Каждый министр есть деспот в своем департаменте. Фавориты его делят с ним самовластие и своим фаворитам уделяют» (486) Фонвизин с горечью замечает, что во Франции он видел то же, что и в других местах, и «кажется, что все люди на то сотворены, чтоб каждый был или тиран, или жертва» (486).
Во Франции царит неправосудие «тем жесточе, что происходит оно непосредственно от правительства и на всех простирается» (486). Фонвизин в письмах высмеивал аппарат высасывания денег путем взимания огромных налогов, откупов, продажи чинов и должностей. Все это были орудия народного унижения, заявлял он. «Налоги зло, — писал Фонвизин, — безрезонные, частые, тяжкие и служащие к одному обогащению ненасытных начальников; никто, не подвергаясь беде, не смеет слово молвить против сих утеснений. Надобно тотчас выбрать одно из двух: или платить, или быть брошену в тюрьму.. Всякий делает, что хочет» (486). Жизнь народа в провинциях Франции, замечал Фонвизин, еще несчастнее, чем в столице. Главный там интендант, от которого зависит судьба людей, — это «вор, имеющий полномочия грабить провинцию безотчетно» (486). Как эти интенданты были похожи на российских губернаторов. Судебные дела во Франции «так же несчастны, как и у нас, с тою только разницей, что в нашем отечестве, — отмечал Фонвизин, — издержки тяжущихся не столь безмерны» (488).
Фонвизина коробят во Франции не только развращенные нравы и индивидуализм французов. У них нет сострадания к ближнему. То, что дорого русскому человеку, в традициях русских: дружба, родство, честь, благодарность — у французов считается химерой (444). Для француза важна наружность. Он должен быть учтив со всеми, «будь любезен, то есть ври, что на ум не набрело — это, ерничал Фонвизин, правило, чтобы считаться прелестным человеком». Для французов важен «пустой блеск, взбалмошная наглость в мужчинах, непотребство в женщинах, другого, право, ничего не вижу», — писал Фонвизин (444).
Злоупотреблений и грабежей во Франции не меньше, чем у нас, отмечал автор, и «в рассуждении правосудия вижу я везде одним
манером поступают» (462). Ничего не значат законы, был убежден Фонвизин, если нет между людьми главного — доброй веры. Немного ее в России, но во Франции ее вообще нет, честность только на словах. Если очень гладко говорит человек, то надо остерегаться обмана. Подлым обманам не препятствуют ни «порода, ни наружные знаки почестей» (462). «Словом, — делал вывод Фонвизин, — деньги суть божество здешней земли» (462). Он не принимал как рабство феодальной Франции, так и черт нарождающейся Франции буржуазной, с ее погоней за деньгами, бессмысленной говорильней, называемой общением. «Мыслят, — писал Фонвизин об общении, — здесь мало, да и некогда, потому что говорят много и очень скоро. Обыкновенно отворяют рот, не зная еще что сказать; а как затворить рот, не сказав ничего, было бы стыдно, то и говорят слова, которые машинально на язык попадаются, не заботясь много, есть ли в них какой-нибудь смысл. Притом, — отмечал он далее, — каждый имеет в запасе много выученных фраз, правду сказать, весьма общих и ничего не значащих, которыми однако ж, отделываются при всяком случае. Сии фразы состоят обыкновенно из комплиментов, часто весьма натянутых и всегда излишних для слушателя, который пустоты слушать не хочет» (463—464).
Все это было чуждо Фонвизину, противоречило нормам нравственности и морали, как он их понимал, русским традициям, а потому он с гневом осуждал и отвергал подобные манеры, тем более, что в дворянском обществе России неприемлемые для сатирика «французские» черты начинали проявляться все более. Неприятие Фонвизиным нарождавшегося во Франции буржуазного общества свидетельствует, на наш взгляд, что западноевропейская концепция личности как свободного субъекта сознательной волевой деятельности не стала основой его убеждений. Он еще, с одной стороны, в значительной степени был подчинен по большей части архаичному российскому социуму, отождествлен со своей социальной ролью. С другой стороны — приобщение к идеям Просвещения, в том числе его социальным идеалам, вынуждало Фонвизина идти по пути состыковки ряда просветительских идей с традициями русского общества. Восприятие просветительской идеологии у Фонвизина, как и у всех русских просветителей 60—70-х гг. XVIII в., было весьма непоследовательным. В стране, еще не созревшей для буржуазных преобразований, воспринимались те идеи, которые позволяли критиковать отдельные стороны российского самодержавно-крепостнического строя. Все надежды на исправление недостатков и «примесов тиранства» возлагались на всесилие просвещения, благотворную деятельность «просвещенного монарха» и справедливые законы. Полное и последовательное усвоение идей Просвещения неизбежно привело бы русского человека к оттор-
жению привычной среды бытования, своего «я», собственной духовной и нравственной сущности.
Путешествие во Францию, на наш взгляд, показало Фонвизину, сколь опасно русскому человеку отчуждаться от России, от своих корней. Конечно, во Франции он увидел много хорошего, достойного подражания, но «больше совершенно дурного и такого, от чего нас боже избави» (467). «Словом, — продолжал автор, — осмелюсь чистосердечно признаться, что если кто из молодых моих сограждан, имеющий здравый рассудок, вознегодует видя в России злоупотребления и неустройства, начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее его послать во Францию» (467). Там любой человек, видевший в ней прежде идеал, очень скоро на собственном опыте убедится, что «все рассказы о здешнем совершенстве — сущая ложь, что люди везде люди, что прямо умный и достойный человек везде редок и что в нашем отечестве, как ни плохо иногда в нем бывает, можно, однако, быть столь же счастливу, сколько и во всякой другой земле, если совесть спокойна и разум правит воображением, а не воображение разумом» (467). Фонвизин признавал, что он ошибся и жестоко, поверив рассказам о том, что Франция есть «земной рай». «Остается нам видеть, — писал он в одном из первых своих писем, — Париж, и если мы в нем также ошибаемся, как во мнении о Франции, то повторяю тебе, что из России в другой раз за семь верст киселя есть не поеду» (423).
Но и столица разочаровала Фонвизина. «Париж, — писал он, — целый мир, как он велик и населен». Но здесь, как и во всей Франции «нет шагу, где б не находил я чего-нибудь совершенно хорошего, всегда однакож возле дурного и варварского». Опять же народ, как и везде беден, везде праздность и многолюдство. Правда, в Париже лучший во Франции театр. Особенно хороша, по мнению Фонвизина, комедия. В Париже много русских, держатся они вместе, но живут на французский манер, и это огорчало русского путешественника.
В целом Париж удручил Фонвизина, как и вся Франция. И «всего написать не можно, что здесь смешного встречается» (441). С неподдельной горечью писал он о том, что ни в чем так не ошибался, как в своих мыслях о Франции. Но в то же время он радовался тому, что сам ее видел и что «не может уже никто рассказами своими мне импозировать». «Мы, — продолжал Фонвизин, — все сколько ни есть нас русских, вседневно сходясь, дивимся и хохочем, соображая то, что видим, с тем, о чем мы, развеся ущи, слушивали. Славны бубны за горами — вот прямая истина!» (441).
Надо быть снисходительнее к недостаткам, «которые оскорбляли меня в моем Отечестве». Фонвизин увидел, что во всякой стране «худого гораздо больше, нежели доброго», везде люди одинаковы,
«что умные везде редки, что дураков везде изобильно», а Россия не хуже любой другой страны и «мы дома можем наслаждаться истинным счастием, за которым нет нужды шататься в чужие края» (462).
Но, несмотря на такое заявление, думается, путешествие во Францию не было для Фонвизина бесплодным. Он увидел страну, которая образованным русским людям казалась идеалом, где, как предполагалось, вся жизнь была основана на «законах разума». При столкновении с французской действительностью последней трети XVIII в. Фонвизин увидел, что Франция во многом далека от этого, и там нет счастья народа, процветания государства. И в России русские люди могут наслаждаться счастьем, делает он вывод, но для того надо найти пути, идя по которым Россию можно сделать счастливой страной. После европейского вояжа Фонвизин ищет эти пути, обосновывает механизмы движения по ним. Делает он это в созданных после поездки произведениях — «Недоросль» и в написанном вместе с Н.И. Паниным «Рассуждении о непременных государственных законах». Фонвизин стремился активно воздействовать на общество, он, как все русские просветители, был общественно активен. В его деятельности ярко проявилась главная черта русского просветительства: оно не только пыталось формулировать истины, но и искало пути их осуществления, пригодные для России, что делало его именно русским просветительством, сочетавшим утопизм и прагматизм.
Подводя итоги, отметим следующее. Д.И. Фонвизин, усвоивший идеи европейского Просвещения, оставался человеком еще по большей части архаичного российского социума. Такой социум был ориентирован на воспроизводство традиционных ценностей, исторически сложившихся форм и норм жизни. В силу этого любые новшества таким социумом либо принимались с трудом, либо вообще отвергались, потому что не соответствовали укоренившимся обычаям.
Фонвизин, оказавшись во Франции, был обескуражен, испытал внутренний конфликт между своей европеизированностью, воспринятыми политическими и социальными идеями европейского Просвещения и приверженностью традициям российского социума. Под влиянием просветительских идей, будучи в России, писатель критиковал существующие пороки российской действительности. Тем самым, он волей-неволей отрывался от привычной российской среды и отторгал предписанную ему сообществом социальную роль дворянина, верного слуги Отечества. Но, столкнувшись с обществом, стоящим на пороге буржуазного строя, вне привычной российской среды, Фонвизин был раздражен и удручен. Он любил Россию, не отчуждался от нее, хотел сохранить «свою социальную роль», собственную идентичность, духовную и нрав-
ственную сущность, а потому отвергал, высмеивал то, что этому не соответствовало. Он смотрел на Францию гордым национально-государственным взглядом русского человека. Он был убежден, что Россия может стать счастливой страной, однако для этого надо исправить существующие пороки. Знакомство с Францией показало ему еще раз, что плохо в России, что нужно исправить, но и что следует сохранить, не давая ему разрушиться или исчезнуть.
Список литературы
1. Антонов В.Н. «Письма из Франции» Д.И. Фонвизина (к спорным вопросам интерпретации) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. Филология. 1981. № 6.
2. Благой Д.Д. Русская литература. М., 1945.
3. Гуковский Г.А. Фонвизин // Русская литература ХУШ века. М., 1998.
4. Жискар д'Эстен В. Французы. Размышления о судьбе народа. М., 2004.
5. Коршунов Н.В. Фонвизин // Общественно-политическая мысль России ХУШ — начала ХХ века: Энциклопедия. М., 2005.
6. КулаковаЛ.И. Денис Иванович Фонвизин. М.; Л., 1966.
7. Макогоненко Г.П. Денис Фонвизин. М.; Л., 1961.
8. Незеленов А. Литературные направления в екатерининскую эпоху. СПб., 1889.
9. Пигарев К.В. Творчество Фонвизина М., 1954.
10. Пыпин А.Н. История русской литературы. Т. IV СПб., 1913.
11. Рассадин Ст. Сатиры смелый властелин. М., 1985.
12. Степанов В.П. Полемика вокруг Д.И. Фонвизина в период создания «Недоросля» // ХУШ век. Сб. 15. Русская литература ХУШ века в ее связях с искусством и наукой. Л., 1986.
13. Штранге М.М. Русское общество и французская революция 1789— 1794. М., 1956.
Поступила в редакцию 17 марта 2010 г.
