CC BY
47
^^^ [лингвистические заметки] О. В. Хорохордина
«ЧУЖОЕ» В ТЕКСТОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
OLGA V. HOROHORDINA "ALIEN" IN THE TEXT ACTIVITY
В статье рассматривается явление интертекстуальности как частный случай воспроизводимости. Проводится разграничение между воспроизводимостью в системе «язык-речь» и в системе «текст-текст». Осуществляется попытка обобщить и проиллюстрировать наблюдения исследователей над категорией интертекстуальности с позиций семиотики, когнитивистики, лингвистики.
Ключевые слова: воспроизводимость, интертекстуальность, индивидуальная языковая картина мира.
In the article it is examined the phenomenon of intertextuality as a particular case of repeatability. The differentiation is carried out between the repeatability in the system «language — speech» and in the system «text — text». The attempt is being fulfilled — to generalize and illustrate the observations of researches on the category of intertextuality from the position of semiotics, cognitive linguistics and linguistics.
Keywords: repeatability, intertextuality, individual language image of the world.
1. Интертекстуальность — частный случай воспроизводимости
В порождении любого текста неизбежно оказываются задействованы в том или ином соотношении два полярных дискурсных процесса: индивидуальное дискурсное творчество и повторение некоторых готовых фрагментов дискурса. Поэтому актуальным вопросом филологии «является проблема воспроизводимости: что, как, почему воспроизводится в дискурсе носителей языка и культурного пространства, представителей культуры и лингвокультуры», причём «предполагается, что воспроизводиться могут не только устойчивые языковые или дис-курсные единицы (т. е. те единицы, которые, как правило, имеют свои собственные «тела знаков» — фразеологизмы, прецедентные феномены и под.), но и свободные, «знаково нефиксированные» апелляции к фиксированным в сознании образно-смысловым структурам»1. Частным случаем воспроизводимости как универсального свойства мысли и речи выступает интертекстуальность.
Понятие интертекстуальности в самом общем виде определяется как взаимодействие между текстами, при этом под текстом в семиотике «понимается осмысленная последовательность любых знаков, любая форма коммуникации, в т. ч. обряд, танец, ритуал и т. п.»2 — словом, все, с чем
Ольга Витальевна Хорохордина
Кандидат филологических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного университета ► olgakhor@yahoo.fr
соприкасается человек в мире: не только литература и искусства, но и язык, история, другие науки, материальная культура, жизнь общества и человека с его представлениями, сценариями действий и т. д. Тогда интертекстуальность трактуется как намеренное или бессознательное отражение автором в тексте предшествующего и окружающего историко-культурного контекста, а также как метод сознательного или неосознанного восстановления этого контекста и вплетения его реципиентом в текстовую ткань в процессе смыслового восприятия текста3.
При таком подходе термины «воспроизводимость» и «интертекстуальность» становятся синонимами; на наш же взгляд, существенно различие между повторением в дискурсе общеизвестного, устоявшегося и потому утратившего свою свежесть, обречённого на автоматизм воспроизведения и восприятия, с одной стороны, и, с другой стороны, возобновлением в индивидуальной дискурсной практике уже существующего, но неосвоенного всей лингвокультурой, а потому обладающего новизной на фоне общепринятого.
Иными словами, представляется продуктивным в исследовательском плане подходить к изучению воспроизводимости как к родовой категории, охватывающей разные виды возобновления «чужого» в текстовой деятельности.
Продемонстрируем такой подход на текстах как объектах лингвистического исследования, когда текст понимается как осмысленная «последовательность вербальных (словесных) знаков»4, а «дискурсом называют текст в его становлении перед мысленным взором интерпретатора»5 или автора в момент порождения текста.
2. От общеязыкового инварианта «чужого» к его авторской актуализации
Итак, что и как воспроизводится в дискурсе? Обратимся к примеру.
Строительство транспортных коридоров в 2005 году будет продолжено
Петр Великий, прорубив на Северо-Западе России окно в Европу, рассчитывал, что это подтянет страну до уровня цивилизованного мира. Но одна из двух извечных российских бед — дороги,
вернее их отсутствие, снижали значимость выхода к Балтийскому морю. Три века понадобилось, чтобы преодолеть обе российские беды, и только сейчас балтийский транспортный коридор готовится связать Европу с Дальним Востоком и Южноазиатскими странами.
С подробностями — Вячеслав Чуманов».
(Вести. 10.01.2005. http://www.rtr.spb.ru/radio_ru/ radio_2005/default_date.asp?dayper=10&Mon=01)
Возникает вопрос: не будь нам известно, откуда взят этот фрагмент, что могли бы мы сказать о его происхождении?
Содержание — информация об актуальном событии и комментарий к нему, равно как соединение в речи ориентации на чередование стандарта (транспортный коридор; подтянет ... до уровня; цивилизованного мира; вернее... отсутствие; снижали значимость.; ... понадобилось, чтобы., и только сейчас ... готовится + инфинитив) с экспрессивными формами (прорубив . окно в Европу; одна из двух извечных российских бед — дороги) обнаруживает связь данного текста со СМИ; наличие фразы: «С подробностями — Вячеслав Чуманов», типичной для современных новостных передач, свидетельствует о том, что перед нами фрагмент речи ведущего новостной передачи; наличие же заголовка, используемого в качестве анонса в новостных радио- и телепередачах, но обычно не воспроизводимого вместе с текстом о конкретном сюжете в общем потоке новостей, указывает на письменный характер данного текста, тем самым позволяя идентифицировать текст как фрагмент Интернет-версии новостной передачи.
Таким образом, типовое содержание, его типовое языковое воплощение и типовые элементы речевой композиции, иными словами, регулярно воспроизводимые жанрово-стилевые индикаторы, позволяют любому современному россиянину, пользующемуся Интернетом, безошибочно определить источник данного текстового фрагмента.
Налицо, с одной стороны, воспроизведение в индивидуальном дискурсе единиц семантико-строевого уровня языковой личности6 современного представителя русской лингвокультуры.
Этот уровень «является продуктом переработки речевого опыта человека, в его поверхностном ярусе должны храниться единицы разной протяженности — от отдельных словоформ до типовых фраз, частотность употребления которых приводит к целостному „переживанию" последних без расчленения их на составляющие элементы»7. С другой стороны, в текстовой деятельности проявляется глубинный ярус (лингв окогнитивный уровень языковой личности) через воспроизведение фрагментов языковой модели мира, характерных для типичного современного представителя русской лингвокультуры.
Одним из средств хранения языковой картины мира в сознании и воплощения её в дискурсе являются прецедентные феномены8, такие, как прецедентные имена (например, Петр Великий), прецедентные высказывания (например: «В России две беды — дороги и дураки»), прецедентные ситуации, часто вербализуемые в дискурсе прецедентными именами и /или высказываниями (например: «В Европу прорубил окно»). Прецедентные феномены широко известны, восстанавливаются как денотативно-коннотативные компоненты соответствующих языковых знаков в процессе их развёртывания в речи и интегрируются реципиентом в смысловое поле соответствующего речевого отрезка при его интерпретации, превращая его тем самым в дискурсную единицу. Автоматизм операций с прецедентыми феноменами в текстовой деятельности позволяет авторам использовать их, не теряя уверенности, что речевой продукт будет адекватно и без особых усилий интепретирован средним представителем данной лингвокультуры, в том числе и параллельно со звучанием речи (анализируемый пример текста имел изначально устную форму представления, для которой, как известно, характерна необратимость). Фраза: «Три века понадобилось, чтобы преодолеть обе российские беды, и только сейчас балтийский транспортный коридор готовится связать Европу с Дальним Востоком и Южно-азиатскими странами» — предполагает, что слушатель знает, что Россия получила выход к Балтийскому морю в начале XVIII века, а также поймёт, о каких двух российских бедах идёт речь.
Отсутствие фиксированного языкового выражения для закреплённого в сознании типичного представителя данной лингвокультуры образно-смыслового комплекса не мешает его адекватному восприятию в речи. Рассмотрим, к примеру, информационное сообщение с заголовком «За Ющенко пришла женщина с косой» и подзаголовком «„Оранжевая коалиция" распалась, президенту предрекают отставку» (Я. Соколовская (Киев). 19 сентября 2008 года. Нир^-^^к^уезИа. ш/икгата/аШскЗ 120572/). Входящий в заголовок компонент «женщина с косой» обнаруживает двойную референцию. Первый его референт — премьер-министр Украины Юлия Тимошенко, причёска которой — коса, обёрнутая вокруг головы, — общеизвестна — выявляется в ряду с другими номинациями тематической группы «украинская политика»: Ющенко и «Оранжевая коалиция». Второй референт восстанавливается в ряду единиц: коалиция распалась, предрекают отставку, передающих идею нежизнеспособности, что отсылает к типичным народным представлениям о смерти как о старухе с косой, приходящей за человеком в конце жизни9. Так опора на типичные образы сознания позволяет автору иронически интерпретировать тему скорой политической смерти президента Украины Ющенко из-за конфликта с премьер-министром Тимошенко.
Текстовая деятельность в проанализированных примерах строится на операциях с вербально-смысловыми инвариантами, выработанными в процессе обобщения дискурсной практики в данной лингвокультуре; это касается и авторских высказываний: «В Европу прорубил окно» и «В России две беды — дороги и дураки»10, поскольку для их понимания нам потребовалось обращение не к текстам-источникам, а к их инвариантным значениям.
Итак, обращение в текстовой деятельности к хранящимся в коллективном сознании определённого социума инвариантам (будь то жанрово-стилевой инвариант, инвариант авторского высказывания/текста или же инвариант фиксированного статического или динамического образно-смыслового комплекса, не имеющего закрепленного за ним вербального выра-
жения, но повторяющегося в дискурсной практике), на наш взгляд, не является реализацией категории интертекстуальности11, поскольку демонстрирует не переход от индивидуального осмысления одного текста к порождению / интерпретации нового текста, а переход от языка как денотативно-коннотативной знаковой системы к порождению / восприятию речи и дискурса.
3. Интертекстуальность: от текста к тексту
Итак, интертекстуальность в филологии есть, в нашем понимании, текстовая категория, реализующаяся при включении индивидуального представления о каком-либо тексте (текстах) в процесс порождения или восприятия нового вербального текста.
Для объяснения семиотического механизма интертекстуальности ключевыми являются понятия претекст, интертекст, интекст, интерпретанта.
Претекстом называется текст, известный автору порождаемого текста, зафиксированный в его сознании в виде интертекста и полностью или фрагментами, «маркированными или немаркированными, преобразованными или неизменными»12, включённый во вновь производимый текст. Эти включения называют интекстами. Интексты — цитаты, ссылки, аллюзии — есть своего рода анафорические элементы, которые, как известно, полностью раскрывают свой смысл, «только будучи включенными, помимо синтаксических отношений, в анафорические отношения», когда «в смысл одного выражения входит отсылка к другому»13. С помощью интекстов автор подталкивает реципиента принять участие в текстопо-рождении, намекая интекстами, что смысл текста «полностью или частично формулируется посредством ссылки на иной текст»14, и надеясь, что реципиент «развернёт эти зерна других структурных конструкций в тексты»15.
Под интертекстом, вслед за М. Риффа-терром, мы понимаем концепт текста, сформировавшийся в результате восприятия этого текста личностью и фиксированный в её сознании как «совокупность тем, мотивов, например, или
же осознание жанра, к которому принадлежит» этот текст, словом, в виде любых компонентов его формы или содержания, хранящихся в памяти не изолированно, а как части единой с текстом структуры16. Таким образом, интертекст с когнитивной точки зрения — фрагмент картины мира индивидуальной языковой личности, возникший в результате осмысления ею некоего текста и имеющий потенциальную возможность к актуализации в текстовой деятельности.
То, что интертекст имеет одинаковый «генетический» код с претекстом, то, что пре-тексту изоморфны «компоненты интертекста, сходства, проистекающие из их общей структуры, есть только первый аспект интертекстуальности, совокупность факторов, которая делает её воспринимаемой»17. Для интеграции интертекста в смысловую структуру нового текста, порожденного с интертекстуальным включением, необходимо обнаружить код авторской актуализации интертекста. Этот код, дающий представление об авторской стратегии актуализации интертекста, М. Риффатерр называет интер-претантой и определяет следующим образом: «Интерпретанта, связь между уже сказанным в интертексте и переписыванием, которым является текст, имеет функцию порождения манеры этого переписывания, и диктует правила его дешифровки»18.
Иными словами, если претекст — это денотат, то интертекст — сигнификат, интекст же — языковая единица (языковые единицы) любого уровня, получающая (получающие) в данном тексте двойную актуализацию: как единица семантико-строевого уровня языковой личности автора или реципиента и как анафор, антецедентом которого является интертекст, реконструируемый реципиентом при ориентации на инте-претанту путём извлечения его из претекста и согласования с воспринимаемым текстом. С лингвистической точки зрения интертекстуальные отношения реализуются в тройной предика-
19
ции интертекста19: первая совершается в претек-сте и воспроизводится (или имплицируется) в новом тексте, вторая совершается в новом тексте по отношению к предмету чужой речи, третья —
в новом тексте по отношению к чужой речи как предмету высказывания.
Проиллюстрируем сказанное примером из романа В. Пелевина «Generation п».
Татарский знал, что тоже не востребован эпохой, но успел сжиться с этим знанием и даже находил в нем какую-то горькую сладость. Оно расшифровывалось для него словами Марины Цветаевой: «Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед». Если в этом чувстве и было что-то унизительное, то не для него — скорее для окружающего мира. Но, замерев перед витриной, он вдруг понял, что пылится под этим небом не как сосуд с драгоценным вином, а именно как ботинки с пряжками-арфами.
В данном фрагменте находим интекст — маркированную (дана в кавычках) частично атрибутированную (автор указан, но название стихотворения не обозначено) цитату. Обнаруживаются здесь и составляющие интерпретанты, эксплицирующие цель обращения к интертексту: во-первых, «расшифровать» душевное состояние героя, рассматривающего себя как поэта, сопоставимого по одарённости с Мариной Цветаевой и так же, как она, неоцененного невежественным миром, на который поэтому он смотрит свысока; во-вторых, усилить впечатление от перелома в настроении героя в момент осознания им самообмана; в-третьих, проявить через ироническую тональность контекста авторское отношение. Авторская ирония становится ощутимой не только из сопоставления двух метафор: традиционной поэтической — сосуд с драгоценным вином — и окказиональной, поражающей нелепостью нового представления о себе поэта Татарского, — ботинки с пряжками-арфами, но и поддерживается информацией из претек-ста — начальных строк стихотворения «Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я поэт, Сорвавшимся, как брызги из фонтана, Как искры из ракет» (курсив мой. — О. Х.): откуда выясняется, что Марина Цветаева, поэт от Бога, отличается от Татарского, специалиста по электроплавильным печам, устремившегося в Литературный институт для приобретения про-
фессии поэта, не прошедшего, однако, по конкурсу на отделение поэзии и осевшего на отделении переводов с языков народов СССР, что не мешает ему ещё долго оставаться одержимым мечтой войти со своими стихами в вечность. Становится очевидно, что цитата из Цветаевой использована Татарским неуместно и вообще не может функционировать как афоризм, «мудрость по случаю», потому что в стихотворении речь идёт не о поэтах вообще, каких много, а об уникальном поэте — Марине Цветаевой.
Таким образом, цитата, фрагмент претек-ста, воспроизведенный с исходной предикацией20, получает новую предикацию сначала в речевой партии героя, а затем и в речевой партии повествователя, который завершает текстовый «диалог» вокруг цитаты, ясно обозначая свою доминирующую позицию. Такая реализация интертекстуальной стратегии, когда в тексте выявляется один ведущий голос, присваивающий себе право последней текстовой предикации по отношению к интертекстуальному включению, порождает тип дискурса, который Л. А. Гоготишвили называет монологическим диалогизмом21. Такая реализация интертекстуальности преобладает в научных и официально-деловых текстах.
Между тем интертекстуальность может реализовываться и как полифонический диало-гизм (термин Л. А. Гоготишвили), что особенно явно ощущается при отсутствии доминирующего голоса в тексте с включением множества интертекстов, связанных одной темой, но содержащих разные точки зрения на этот предмет. Здесь интертексты вступают в диалог между собой, сменяя попарно по отношению друг к другу позиции синтаксического субъекта и предиката22. Тогда интерпретантой становится представление автором в отношении какой-либо темы многообразия точек зрения, столкновение их в тексте, создающее подобие диалогического взаимодействия между собой их авторов, и передача в этой «дискуссии» читателю права последней реплики (или отказа от неё). Полифонический тип интертекстуальности характерен, кроме определенных художественных произведений, например, для жанра информативных обзоров.
Если маркированная цитата (точная или неточная) или прямая ссылка на произведение и/или автора обязывают реципиента учитывать интертекст и искать интерпретанту, то немаркированная (имплицитная) цитата или аллюзия могут быть не восприняты реципиентом. К тому же, реципиент, даже опознав немаркированный интекст, не может быть уверен, что это не реминисценция — элемент чужого текста, появившийся в данном тексте под «бессозна-
" "23
тельным действием творческой памяти»23, которое не предполагает интерпретанты. Ясно, что реминисценция не должна была бы рассматриваться как интертекстуальный элемент, если бы существовала возможность объективного различения с позиций реципиента или с точки зрения текста аллюзии и реминисценции, но поскольку такой возможности нет, то остаётся признать, что при реализации категории интертекстуальности в режиме текстовосприятия присутствует доля субъективности.
Если воспринимающий не замечает в тесте интекста, или же если, заметив его, не обнаруживает претекста, или же если, реконструировав интертекст на уровне «уже сказанного», не находит интерпретанты, которая может как эксплицитно присутствовать в тексте, так и имплицироваться автором в контексте, категория интертекстуальности оказывается нереализованной, что не всегда означает утрату текстом смысловой целостности, но всегда знаменует не реализовавшееся приращение смысла, не осуществлённое интеллектуально-эмоциональное воздействие.
Рассмотрим пример из рассказа Гайто Газданова «Судьба Саломеи»:
«Я не могу понять, что человек, который следит за разливом симфонии, за тем, как она растет и расширяется, потом вдруг чудесно суживается и возвращается к тем двум нотам, из которых она родилась,- я думаю сейчас о Пятой симфонии Бетховена — этот человек, который в течение долгих минут живет в этом мире и в которого навсегда вошло это необычайное движение звуков — как может этот человек после этого, выйдя из концертного зала, безболезненно вернуться к тому же, что было до сих пор».
Упоминание произведения Бетховена может быть воспринято читателем по-разному: он может согласиться или не согласиться с героем в том, что музыка меняет отношение человека к миру; может сопоставить мнение героя с тем впечатлением, которое на него произвела Пятая симфония (при условии, что такой факт имел место в его жизни); но интепретантой к аллюзив-ному интексту «о Пятой симфонии Бетховена» для рассказа с названием «Судьба Саломеи», несомненно, является пронизывающий симфонию мотив «судьбы»:
/О,
ШЕ
в*-1-т- т- -щ- • , ^ I
о котором
Бетховен сказал: «Так судьба стучится в дверь», и реализация категории интертекстуальности предполагает усиление впечатления от рассказа звучанием упомянутого музыкального произведения.
Реализация интертекстуальности как текстовой категории связана со всеми тремя составляющими коммуникативного акта: с автором, имеющим определенные цели при обращении к приему включения «чужого» в собственный текст, со степенью гомогенности «чужого» и авторского внутри текста, с коммуникативной компетенцией реципиента, особенно с его осведомленностью о претекстах, использованных автором.
Так, в начале текста рассказа «Русь»: «В городе Кустодиеве (есть даже Каинск — неужто Кустодиева нету?) прогуляйтесь — и увидите такую красавицу, Марфу — Марфу Ивановну» — Е. Замятин через аллюзию на имя художника обозначает претекст своего рассказа, а затем вводит интерпретанту прогуляйтесь — и увидите, направляя читателя за интертекстом в «галерею» Б. Кустодиева, поскольку все герои рассказа Замятина через описания, содержащие дополнительные аллюзивные интексты (см. ниже приводимый пример), чётко соотносятся с определенными картинами Кустодиева из цикла «Русские типы», что может быть воспринято только при условии, что читатель знаком с этим кустодиев-ским циклом, и тогда весь рассказ Замятина вос-
принимается как фантазия, навеянная автору картинами Кустодиева из этой серии (что соответствует истории создания рассказа):
А в бане уж готов, с сухим паром — свой «вах-рамеевский» номер и к нему особенный, «вахра-меевский», подъезд, и особенное казанское мыло, и особенные — майской березы шелковые веники. И там, сбросив с себя шубу, и шали, и платье, там Марфа, атласная, пышная, розовая, белая, круглая — не из морской пены, из жарких банных облаков — с веником банным — выйдет русская Венера (Е. Замятин. Русь).
Наблюдение за тем, как герои картин Кустодиева включаются в вымышленный Замятиным сюжет, позволяет сделать вывод, что при предикации «чужого» в художественном тексте его «семантика существенно деформируется средой текста-реципиента (в научном и юридическом тексте или тексте документа это недопустимо)»24.
При взаимодействии с несловесными пре-текстами (в наших примерах: у Газданова — с музыкой, у Замятина — с живописью) вербализованный текст приобретает свойства мультимедийного продукта. Именно поэтому «особого внимания в интертекстуальности заслуживает включение текстов из других семиотических систем, т. е. словесные описания произведений живописи, музыки и других видов искусства»25.
Проведенный анализ показывает, что с когнитивной точки зрения интертекстуальность есть потенциальное взаимодействие индивидуальных картин мира всех возможных участников коммуникативных актов, которые могут быть совершены вокруг связанных интертекстом текстов. Подчеркнём, что имеет место именно взаимодействие, а не однонаправленная рецепция от претекста к новому тексту, поскольку погружение интертекста в новый контекст вводит в коммуникативный оборот интерпретацию, не обязательно совпадающую с замыслом автора претекста и может оказывать в дальнейшем влияние на восприятие претекста теми, кто знаком с этой новой интерпретацией.
Рис. Б. Кустодиев. «Русская Венера».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Красных В. В. Воспроизводимость как лингво-когнитивный феномен // III Международный конгресс исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность». МГУ им. М. В. Ломоносова, филологический факультет. Труды Конгресса. 20-23 марта 2007 года. С. 23. — http://www.philol.msu.ru/~rlc2007/ abstracts/?sectюшd=1
2 Николаева Т. М. Текст // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 507.
3 См. об этом: Ильин И. И. Интертектсуальность // Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. М., 1999. С. 204-207.
4 Николаева Т. М. Текст // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 507.
5 Демьянков В. З. Интерпретация политического дискурса. — Ы!р://еуаи8^агоАшДехи2/09.Ы:т#з_01
6 Термин Ю. Н. Караулова (см.: Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. С. 36 и след.)
7 Залевская А. А. Слово в лексиконе человека. М., 1990. С. 76.
8 Краткое изложение теории прецедентности дано её авторами в: Красных В. В., Гудков Д. Б., Захаренко И. В. Теоретические положения. Принципы описания // Русское культурное пространство. Лингвокультурологический словарь. Вып. 1 / Под ред. И. В. Захаренко, В. В. Красных, Д. Б. Гудкова. М., 2004. С. 7-54.
9 См. об этом, напр.: Большой толковый словарь / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб., 2002. С. 1216.
10 «В Европу прорубил окно» — строка из вступления к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». О высказывании «В России две беды — дороги и дураки» справочная служба русского языка на сайте Грамота.ру сообщает, что его авторство чаще всего приписывается Гоголю (реже — Салтыкову-Щедрину, Карамзину и др.).
11 Известно, что термин «интертекстуальность» был введен Ю. Кристевой при переосмыслении теории «чужого слова» М. М. Бахтина, поэтому интертекстуальность иногда приравнивают к бахтинскому диалогизму (см., напр., работы И. В. Арнольд или М. Л. Гаспарова). Тогда различают языковую и текстовую интертекстуальность. Не отрицая возможности такого толкования, мы не разделяем этой точки зрения.
12 Арнольд И. В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. СПб., 1999. С. 346.
13 Падучева Е. В. Анафорическое отношение //Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 32.
14 Смирнов И. П. Порождение интертекста. СПб., 1995. С. 12.
15 Лотман Ю. М. Текст в тексте // Лотман Ю. М. Избр. статьи. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 159.
16 Riffaterre M. Sémiotique intertextuelle: l'interprétant // Revue d'esthétique. № 1-2. 1979. Р. 134.
17 Ibid. P. 133.
18 Ibid. P. 146.
19 Здесь и далее используются идеи и терминология Л. А. Гоготишвили, применённые ею к толкованию бахтинской теории диалогического слова. См. об этом: Гоготишвили Л. А. Двуголосие в соотношении с монологиз-мом и полифонией (мягкая и жёсткая версии интерпретации идей Бахтина) // Гоготишвили Л. А. Непрямое говорение. М., 2006. С. 97-140; электронная версия на: http://fictionbook.ru/ author/lyudmila_gogotishvili/nepryamoe_govorenie/read_on-line.html?page=1#part_39
20 Фатеева Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. М., 2000. С. 122.
21 Гоготишвили Л. А. Указ. соч.
22 Там же.
23 Жирмунский В. М. Анна Ахматова и Александр Блок // Жирмунский В. М. Избр. труды. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977. С. 339.
24 Лукин В. А. Художественный текст: Основы лингвистической теории. Аналитический минимум. М., 2005. С. 114.
25 Арнольд И. В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. СПб., 1999. С. 416.
[предлагаем вашему вниманию]
Ларина Т. В. Категория вежливости и стиль коммуникации: Сопоставление английских и лингвокультурных традиций. — М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2009. — 512 с. — (Язык. Семиотика. Культура).
Книга посвящена актуальной проблеме изучения национально-культурных особенностей коммуникативного поведения представителей английской и русской лингвокультур.
В ней предпринимается попытка систематизировать и объяснить данные особенности через тип культуры, социально-культурные отношения и ценности, особенности национального мироведения и категорию вежливости, которая рассматривается как важнейший регулятор коммуникативного поведения, предопределяющей национальный стиль коммуникации.
Обсуждаются проблемы влияния культуры и социокультурных отношений на сознание, ценностную систему и поведение. Ставится вопрос о необходимости системного изучения и описания национальных стилей коммуникации в рамках коммуникативной этностилистики.
Книга написана на большом фактическом материале, в ней отражены результаты научного исследования, полученные как в ходе непосредственного наблюдения над коммуникативным поведением представителей двух лингвокультур, так и путем проведения ряда ассоциативных и эмпирических экспериментов.
Предисловие к монографии написала известный специалист по лингвокульту-рологии Анна Вежбицкая.
Для специалистов в области межкультурной коммуникации, прагматики, антропологической лингвистики, этнопсихолингвистики, сопоставительной стилистики, для студентов, аспирантов, преподавателей английского и русского языков, а также для всех, кто интересуется проблемами эффективного межкультурного взаимодействия.
J/ /Т. В. Ларина Категория вежливости и тиль коммуникации
Сопостаплсиме английских к русских инн гвокультурных традиций
