CC BY
24
ЧТО ЖЕЛАТЕЛЬНЕЕ В МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЯХ: МИРОВАЯ ИМПЕРИЯ ИЛИ СООБЩЕСТВО НАЦИЙ? К.-0. АПЕЛЬ
Германия
В статье предпринята попытка истолковать феномен глобализации как такое переплетение политических, экономических и технологических отношений между нациями в масштабах всей планеты, которое является выражением последней и безусловно необратимой фазы культурно-исторического процесса, начало которому было положено в Новое время в связи с колонизацией и экспансией научной мысли и технологии. Предпосылку современного концептуального видения глобальных преобразований и их перспективы автор усматривает в кантовском проекте «федерализма свободных государств», нашедшем свое обоснование и модернизированное выражение в теории «федеральной мировой республики»
О. Хёффе.
Актуальность постановки вопроса
Поводом для моей статьи послужили недавние актуальные события. Все мы были свидетелями того, как началась война в Ираке. Но уже за несколько лет до этого - после окончания холодной войны - стало совершенно ясно, что с военнотехнологической точки зрения существует только одна мировая держава - США. Сегодня она в одиночку способна вести и выигрывать с воздуха любую горячую войну, причем с минимальными потерями. Свидетельствами тому стали война на Балканах, затем недолгий конфликт в Косово, далее еще более короткий процесс устранения господства талибов в Афганистане и, наконец, иракская война. Но, по-видимому, также очевидно, что на парамилитарном уровне у США и других военных держав сформировался новый вид стратегического противника: частично религиозно, частично культурно-этнически мотивированный терроризм, который в идеале чрезвычайной ситуации смог противопоставить террор смертника военнотехнологическому превосходству мировых держав. Это давно уже дало себя знать в Палестине, позднее в Чечне, и, наконец, очень зрелищно 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке. Тем не менее, эти новшества в осуществлении насилия демонстрируют, что имперская функция власти в наше время может основываться не на одном только военно-технологическом превосходстве.
Отправным моментом моих суждений, тем не менее, является другая актуальная проблема современной политики. Она также включает в себя стратегический аспект, но сверх того является ареной, на которой разыгрывается противостояние между властными интересами сверхдержав и правом народов (jus gentium), получившим в 1945 г. свое политическое представительство. Я имею в виду, конечно, Организацию Объединенных Наций (ООН), которая также как и ее предшественник
- Женевская Лига Наций была основана странами-победительницами в мировой войне, и в значительной степени по инициативе США.
Причиной, побудившей, как мне кажется, многих европейцев, а сейчас и меня поставить рассматриваемый в данной статье вопрос, является следующее обстоятельство: на протяжении всей своей истории и, в конечном счете, именно благодаря участию в учреждении ООН достигшая сегодня своего апогея гегемония США была связана с концепцией политического представительства права народов. Но эти же самые Соединенные Штаты в решающих прениях в Совете Безопасности перед началом иракской кампании проигнорировали принципы ООН. Не обращая внимания на право вето двух других членов Совета Безопасности и ссылаясь на едва ли убедительные доводы самообороны, США провели превентивную войну без мандата ООН.
Следует напомнить и о том, что также без мандата ООН началась интервенция НАТО в Косово, однако она смогла найти опору в праве народов и впоследствии была легитимирована ООН [Аре1, 2001, э. 205-218] [1]. Таким образом, только в иракском конфликте стала очевидной готовность Соединенных Штатов к самостоятельной превентивной войне. Именно эту свою решимость США настойчиво подтверждали, неоднократно заявляя, что не хотят позволить какой бы то ни было международной инстанции помешать им соблюдать посредством превентивной войны интересы собственной безопасности. Продемонстрированная здесь позиция Соединенных Штатов, направленная против институтов международного права, дала о себе знать, на мой взгляд, также и в отказе от сотрудничества с Международным трибуналом в Гааге.
Таково политически актуальное впечатление, производимое имперской тенденцией в политике Соединенных Штатов. В качестве альтернативы концепции международного сообщества наций ООН она могла бы в общем и целом наметить перспективу некоего единственно авторитетного мирового правительства. Это впечатление как будто подтверждают разговоры о столкновении в мировой политике уни- и мультилатералистов, ставшие в последнее время общепринятыми.
Однако же, чтобы из данного впечатления вывести тему моей статьи, я должен существенно расширить прежние утверждения. В противном случае может показаться, будто я с самого начала как само собой разумеющееся имел в виду то, что на стороне ООН, представляющей в противовес возможности мировой империи сообщество наций, находится глобальное право, и потому в политическом отношении ООН обладает преимуществом. Подобное допущение кажется мне слишком простым и мало пригодным для того, чтобы сделать понятной проблему этически ответственного выбора ориентации в условиях современной международной политики. Потому что до сих пор ООН была недостаточно убедительным политическим представителем права народов, а, кроме того, само это право оставалось до конца еще неразработанным и в своих нормативных основаниях связывалось с двумя плохо между собой сочетающимися полюсами напряжения: с одной стороны, полюсом суверенитета отдельного государства, с другой стороны, полюсом прав человека,
которыми обладают граждане мира. Что же касается функции ООН, то наиболее веский аргумент Г,ТУТА во время дискуссий в Совете Безопасности перед войной в Ираке сводился к тому, что в отличие от всех санкций, налагаемых прежде ООН на Ирак, только их насильственная политика возымела фактическое действие. В рамках той же критики эффективности выдвигались и многие другие упреки в адрес ООН, например, в полном безучастии к событиям гражданской войны в Анголе и, особенно, к геноциду в Руанде.
Однако подобные упреки являются столь же соответствующими действительности, сколь и, в конечном счете, некорректными и мало продуманными, потому что ООН, как она до сих пор была институционализирована, едва ли обладает властными возможностями для реализации своих решений. Прежде чем оказаться под ударом гегемонистской политика США, ООН практически полностью зависела от кооперации мировых держав в Совете Безопасности. Одновременно она служила воплощением международного права, постоянно изыскивая возможности результативной кооперации мировых держав. В случае войны в Косово, на мой взгляд, следует позитивно оценить тот момент, что удалось преодолеть разногласия в Совете Безопасности и тем самым сохранить за ООН функцию представителя международного права.
И все же сами временные разногласия между мировыми державами в отношении косовского конфликта основывались, по крайней мере идеологически, на различиях в апелляции к праву народов. Россия и Китай представляли в Совете Безопасности позицию невмешательства в право суверенитета отдельного государства, в данном случае - Сербии. Силы НАТО, напротив, отстаивали необходимость защищать в отношении косовских албанцев, оказавшихся под угрозой геноцида, права человека. В действительности, в основе этого различия лежало другое, более фундаментальное различие, изначально присущее западной (европейской) традиции права народов. С одной стороны, в естественном праве существует ориентированная на индивида концепция прав человека как прав гражданина мира, восходящая к стоической концепции Космополитеи Зенона. В начале колониальной эпохи она была дополнена еще и христианскими выступлениями в защиту прав коренных жителей. С другой стороны, начиная с Нового времени, в Европе формируется представление о праве суверенитета отдельного государства, получившем свое наивысшее воплощение в принципе «Cuius regio, ejus religio» («Чья земля — того и вера») и в Вестфальском мирном договоре конца Тридцатилетней войны. Только после 1945 года вместе с принятием ООН конвенций о правах человека концепция прав гражданина мира приобретает вес и в сфере международного права.
Именно на фоне этой двойственности традиционного и, в конце концов, политически представленного в ООН права народов становится совершенно понятной постановка вопроса, сформулированного мною на примере актуального политического конфликта. Теперь нам следует дифференцировать альтернативу, проиллюстрированную выше случаем противостояния ООН и США как мировой державы, следующим образом: желаем ли мы развивать федеративную концепцию сообщест-
ва народов как она представлена в лице ООН, хотя эта организация и далека от функции космополитического правового государства граждан мира и до сих пор демонстрировала лишь свою несостоятельность в том, чтобы представлять и эффективно воплощать в жизнь международно значимое право? Или желательнее было бы способствовать возрастанию гегемонистской роли США в направлении институционализации мировой империи, хотя в этом случае совершенно неясно, что именно выбирается - путь к эффективно работающему всемирному правовому государству или дорога к деспотии, не оставляющей места автономии индивидов и культур.
В дальнейшем я не буду пытаться ответить на этот вопрос сразу, а для начала обращусь к одной философской теме, в рамках которой интересующая нас проблема и возможные варианты ее решения были впервые рассмотрены систематически. Это имело место в сочинениях Канта «Идея всеобщей истории во всемирногражданском плане» (1784 г.) и «К вечному миру» (1795 г.) [2].
Рассмотрение перспектив мирового государства и союза народов у Канта
Наиболее широкий горизонт для нашей темы открывается в сочинении Канта 1784 г., посвященном прежде всего философии истории. В нем он также впервые указал на необходимость решения задачи всемирно-гражданского устройства международных отношений. Десятью годами позднее, после начала Великой Французской революции, в сочинении о мире Кант предложил ответ на вопрос об условиях позитивного решения поставленной им в 1784 г. задачи уже преимущественно с позиции философии права. Этот ответ по сей день не потерял своей значимости, полностью сохранив, как мне кажется, имевшее место уже у самого Канта и явственно проступившее в современную эпоху противоречие.
Решающим для введения в нашу проблематику и сегодня, на мой взгляд, является седьмое положение сочинения 1784 г., в котором говорится следующее: «...Проблема создания совершенного гражданского устройства зависит от проблемы установления законосообразных внешних отношений между государствами и без решения этой последней не может быть решена» [Кант, 1994, т. 8, с. 20].
Актуальность данного положения в настоящее время объясняется, как мне кажется, тем, что посредством него снимается распространенная со времен Платона и вплоть до Гоббса, и даже до раннего Джона Роулза предпосылка, будто можно решить проблему универсально действующего права, а, соответственно, и проблему справедливого общества вообще, как внутреннюю проблему правового государства, абстрагировав ее от внешнего измерения политики. Последний, и, как мне представляется, наивный вывод из этой старой предпосылки заключается в том, что в наше время на Западе зачастую считают возможным отождествлять проблему универсально действующего права (и в этом отношении проблему соблюдения прав человека) с проблемой обоснования демократии (т.е. демократического государства). В качестве этноцентрически заостренного примера этой установки в полной
мере может рассматриваться работа Р. Рорти «Приоритет демократии перед философией» («The Priority of Democracy to Philosophy») [Rorty, 1991, p. 175-196] [3]. В свете того, что европейская философия государства Нового времени одновременно настаивает на соблюдении суверенитета и интересов отдельных государств, в отождествлении демократического устройства с правом вообще таится, на мой взгляд, пренебрежение правами человека и, в этом смысле, притязанием на универсальную значимость права вообще [4].
Теперь очевидно, что в кантовском требовании решения проблемы законосообразных внешних отношений между государствами, в смысле осуществления совершенного гражданского устройства, изначально кроется двусмысленность, распространенная вплоть до наших дней, примером чему служит позднее сочинение Дж. Роулза «Право народов» («The Law of peoples») [5].
Если исходить из универсального притязания естественного права на значимость и, в этом смысле, также из понятия «всемирно-гражданского» правопорядка, к которому взывает Кант, то можно подумать, что международный правопорядок, от которого, согласно Канту, зависит «гражданское устройство» отдельных государств, должен был бы непосредственно основываться на космополитическом правопорядке, т.е., на организации мирового государства, членами которого в качестве граждан мира должны были бы стать все индивидуальные субъекты. Однако этому противоречит то, что Кант говорит о проблеме «законосообразно» регулируемых, «внешних отношений между государствами» в процитированном седьмом положении. В следующем за ним разъяснении Кант указывает как раз на то, что разумное решение проблемы заключается в необходимости перехода людей от естественного состояния не только, как этого требует Гоббс, к состоянию государства вообще, но, сверх того, еще и к объединению в «союз народов» (Foedus Amphiktyonum), который положит конец всем войнам между государствами. Между тем, от «великого союза народов» Кант ожидает еще и того, что он будет средствами «объединенной мощи» и «принятого согласно законам объединенной воли решения» [Кант, 1994, т. 8, с. 20] улаживать конфликты и обеспечивать безопасность всех отдельных государств, как это постулировал Руссо для отдельного государства. Таким образом, в данном случае Кант, кажется, сам не замечает двусмысленность сформулированной им всемирно-исторической задачи. Ведь как проектируемый им «союз народов» придет к «объединенной воле»?
Иначе обстоит дело в сочинении о мире 1795 г. Здесь все различные измерения и условия решения поставленной задачи излагаются в терминологически дифференцированной форме. Учитывая эти условия, Кант делает выбор в пользу «союза народов» (Volkerbund), т.е. высказывается определенно против «мирового государства» (Weltstaat) как «государства многих народов» (Volkerstaat). Однако же кантовскую аргументацию, ведущую к принятию этого решения, очень непросто реконструировать, что, по моему мнению, несомненно, свидетельствует о ее противоречивости.
В определениях «вечного мира» Кант различает, прежде всего, три аспекта или измерения «правового устройства», в котором могут находиться люди: «1. устройство людей в составе народа по государственно-гражданскому праву (jus civitatis), 2. устройство государств в их отношении друг к другу согласно международному праву (jus gentium) и 3. устройство согласно всемирно-гражданскому праву, поскольку люди и государства должны рассматриваться... как граждане общечеловеческого государства (jus cosmopoliticum)» [Кант, 1994, т. 7, с. 13, курсив К.-О.Апеля]. Это разделение, или дифференцирование, правовой проблематики поразительно, поскольку оно выходит далеко за пределы традиционного разделения права на внутригосударственное и международное и даже далеко за границы впервые сформулированной Кантом в 1784 г. перспективы необходимого регулирования внешних отношений между государствами. Это затрагивает, по меньшей мере, еще одно новое измерение проблемы: регулировать необходимо не только взаимоотношение людей со своим государством и государств между собой, но, кроме того, еще отношение людей - всех на свете - с чужими, не их собственными государствами. Это, согласно Канту, и есть всемирно-гражданское измерение правовой проблематики (jus cosmopoliticum). Кант определенно заявляет, что такое разделение необходимо a priori; поскольку полнота культурного учреждения права, гарантирующая «вечный мир», требует, чтобы люди осуществляли переход от естественного состояния, постоянно грозящего войной, к состоянию общей законности во всех отношениях, в которых они между собой могут состоять.
Тем самым Кант действительно открыл опирающуюся на законы природы и разума перспективу обоснования необходимости мирового государства. Можно было бы предположить, что он особенно стремился продемонстрировать то, что обеспечение непрерывного мира, который Кант четко отличал от простого перемирия между государствами в естественном состоянии, возможно только посредством мирового государства (Weltstaat). К такому выводу могло бы подтолкнуть, прежде всего, столь часто используемая Кантом аналогия между взаимоотношениями отдельных людей и взаимоотношениями государств. Подобно тому, как отдельные люди должны жертвовать частью своей свободы для того, чтобы в отдельно взятом государстве они могли наслаждаться миром, охраняемым законом, в тех же целях, как можно было бы подумать, государствам также следует жертвовать частью своего суверенитета.
Однако это ожидание не оправдывается. Уже во втором определении «вечного мира» Кант, как и следовало ожидать, основывает право народов - т.е. второе измерение правового устройства человеческих отношений - на «федерализме свободных государств». В самом конце он принимает исторически важное решение против мирового государства (Weltstaat) или государства многих народов (V6lkerstaat) в пользу союза народов (V6lkerbund). Правда, и здесь при более внимательном прочтении можно заметить двойственность кантовской аргументации.
Кант определенно настаивал на том, что «в соответствии с разумом в отношениях государств между собой не может существовать никакого другого пути выйти
из беззаконного состояния постоянной войны, кроме как отречься подобно отдельным людям от своей дикой (беззаконной) свободы, приспособиться к публичным принудительным законам и образовать таким образом (безусловно, постоянно расширяющееся) государство народов (civitas gentium), которое, в конце концов, охватило бы все народы земли» [там же, с. 22].
Однако тот же Кант в практическом плане принимает во внимание в качестве решающего контраргумента то, что сами народы, «исходя из их понятия международного права, решительно не захотят этого» [там же]. Выше, в том же сочинении, он признавал, что между идеей «государства многих народов» и идеей «права народов» существует противоречие, потому что различные государства, взаимоотношение между которыми «право народов» и должно регулировать, в «государстве многих народов» обязательно слились бы в одно [там же, с. 19]. В этой проблематичной ситуации Кант, в конце концов, приходит к следующему выводу: на место «позитивной идеи некой мировой республики (чтобы не все было потеряно)» должен прийти «лишь негативный суррогат устраняющего войны, постоянно и непрерывно расширяющегося союза». Кант дополняет это положение утверждением, что данный союз должен «сдерживать поток антиправовых враждебных намерений, сохраняя, однако, постоянную опасность их проявления» [там же, с. 23].
Такова разработанная Кантом в XVIII в. философско-правовая экспликация проблемы. В XX в. к ней обращались всякий раз по завершении очередной опустошительной мировой войны, пытаясь ее развивать в русле кантовского предложения основать «союз народов». К этому следовало бы заметить, что все концепции «союза народов», будучи, как говорит Кант, «негативным суррогатом» всемирноправового государства, всегда функционировали кое-как, а именно приблизительно так, как и предвещал Кант: «при постоянной угрозе» начала новой войны. Однако сегодня уже кажется, что существует не столько опасность новой мировой войны, сколько того, что, по крайней мере, в тенденции мировое «государство многих народов», теоретическую возможность которого обосновал Кант, станет реальностью. Соединенные Штаты, являясь последней супердержавой, могут в силу одних только своих гегемонистских политических функций - а значит, в качестве империи -занять место ООН как все еще существующего «союза народов».
Конечно, против нарисованной перспективы существует множество геополитических, демографических и экономических аргументов: например, невероятный расцвет новых наций, таких как Китай или Индия, существование России как евроазиатской континентальной державы, формирование Европейского Союза. Также не исключается экономическая зависимость США как потенциальной империи от рынков других геополитических и демографических силовых блоков. Наконец, нельзя забывать о культурном многообразии. И все же можно было бы представить себе такой вариант развития, в рамках которого США добились бы руководящей политической функции в отношении других политических блоков и уже существующих международных экономических организаций, таких как ВТО, Всемирный банк и Международный валютный фонд. Эта новая гегемонистская власть могла бы, так
сказать, занять место Совета Безопасности, который вплоть до начала иракской кампании de facto определял политику ООН.
Принимая во внимание международное положение, о котором я только что говорил, хотелось бы по-новому сформулировать вопрос, обозначенный мною во введении к докладу, а именно, что желательнее: империя или сообщество наций? Или, если спросить конкретнее: что свидетельствует в пользу дальнейшего развития концепции ООН, а что, - за перспективу мировой имперской державы как гаранта всемирно-гражданского права?
Новая постановка вопроса с учетом современного международного положения
Для начала резюмируем кантовские аргументы, которые и в наши дни все еще имеют значение.
В пользу необходимости мирового государства, кажется, говорит то, что покоящийся на праве мир между нациями, точно так же, как и мирные отношения между отдельными индивидами, должен обеспечиваться вышестоящей государственной властью. Согласно Канту, этому противоречит тот логический аргумент, что гомогенное мировое государство, в отличие от «союза народов», не может обеспечить основанные на законе отношения между народами потому, что отменяет право каждого из них как государственного образования на суверенитет.
Уже на основании этого становится ясно, что решение нашей проблемы, рассматриваемое логически, должно сводиться к компромиссу. Именно это, кажется, и имел в виду Кант, когда называл «союз народов», к требованию создания которого он, в конечном счете, пришел, «негативным суррогатом мирового государства». «Союз народов», по всей видимости, должен будет на деле применять «объединенную силу» и «объединенную волю» единого мирового государства так, чтобы ни в одном отношении не упразднить суверенитет народов. Однако о политикоправовом оформлении этого компромисса хотелось бы иметь более конкретное представление.
С этой целью следует для начала выяснить, что собственно в перспективе политического опыта говорит против функции империи как мирового государства. Ведь и сам Кант не довольствовался одним лишь указанием на логическую сложность согласования идей мирового государства и права народов. Он опасался того, что следствием «слияния» многообразных государств в единое мировое государство станут «бездушный деспотизм» и «кладбище свободы» [там же, с. 34].
Кроме того, в третьей окончательной статье договора о вечном мире он указал на причину, по которой мировое государство может представлять угрозу для свободы народов, и поэтому «всемирно-гражданское право», от которого не следует отказываться, тем не менее, должно быть ограничено. Кант усматривает эту причину в опыте европейского колониализма. Для него «пугающая своими масштабами несправедливость» последнего состояла в том, что заинтересованные в мировой
торговле «цивилизованные» народы Европы отождествляли «посещение» чужих стран и народов с их завоеванием (так было в отношении «Америки, негритянских стран, островов пряностей, мыса Кап и др., чьи местные жители не ставились завоевателями ни во что») [там же, с. 24].
Из этого исторического опыта Кант делает следующий вывод: «всемирногражданское право», которое принадлежит всем людям в силу права общего владения земной поверхностью, должно ограничиваться в отношении иных народов, когда речь идет о «праве на радушие» или «праве посещения». Это позволит воспрепятствовать завоеванию, эксплуатации и порабощению под видом мировой торговли, которая, согласно Канту, служит поддержанию мира [там же].
Я полагаю, что эти кантовские размышления, относящиеся к XVIII столетию, могут быть полезными также и для анализа современной международно-правовой проблематики. И хотя больше не существует колониализма в его классическом смысле, однако по-прежнему актуальными остаются его последствия или модификации, особенно в сфере мировой экономики. На ум, конечно же, сразу приходит спорный и столь часто обсуждаемый феномен глобализации.
Я не принадлежу к числу тех, кто считает глобализацию, т.е. переплетение политических, экономических и технологических отношений между нациями в масштабах всей планеты, феноменом, с которым надо бороться и который может иметь обратимые последствия. Я полагаю, что глобализация является всего лишь проявлением последней и окончательно необратимой фазы того процесса, начало которому было положено в Новое время в Европе вместе с колонизацией и экспансией современной науки и техники. То, что сегодня называют глобализацией и о чем сегодня спорят, фактически представляет собой, на мой взгляд, призыв к некой глобализации второго порядка, которой всем нам следует заняться. Эта поставленная перед нами задача новой глобализация в значительной степени идентична решению проблемы, которую мы - опираясь, прежде всего, на Канта - до сих пор излагали под философско-правовым углом зрения. На самом деле речь здесь идет о всемирно-гражданском правовом порядке, который как продолжение «права народов» (jus gentium) в узком смысле регулирует международные отношения. Однако помимо этого речь также идет о рамочном устройстве системы экономических отношений, в перспективе регулируемой только на основе международного права и уже сегодня представленной, например, мультинациональными концернами и международными экономическими организациями. С этой глобализацией второго порядка связан в настоящее время, как мне кажется, также и наш вопрос о том, что предпочесть: концепцию ООН или империю.
Поэтому наряду с вопросом об угрозе деспотизма, которая может возникнуть вследствие учреждения империи, необходимо также обсудить вопрос, ориентированный прямо противоположным образом: об опасностях, связанных с отсутствием реализованного международного правопорядка, к числу которых, например, относятся опасность бесконечно длящихся гражданских войн, терроризма, неконтролируемого роста международных долгов, применения оружия массового уничтожения
или продолжающегося нарушения прав человека отдельными суверенными государствами. Последнее десятилетие уже продемонстрировало нам тревожные примеры таких опасностей, и - как уже было упомянуто - во всех случаях ООН проявила себя как сила, осуществляющая право и защищающая мир только тогда, когда ее поддерживала коалиция мировых держав.
Каким же тогда, ввиду этой отягощенной опасностями противоречивой ситуации, должен быть выбор в пользу одной из альтернатив нашего вопроса? Или же предпочтителен компромисс? Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, мне следует совершить краткий экскурс в область методологических предпосылок нормативно-философского отношения к нашей проблеме. Я являюсь убежденным сторонником того, что универсально и интерсубъективно значимое конечное основание этики, и - на базе этого - последнее основание права (например, прав человека) возможно. Впрочем, сегодня я не имею возможности рассмотреть этот вопрос подробно [Аре1, Ьоиуат-1а-№иуе, 2001]. Тем не менее, я считаю, что последнее основание этики должно являться также основанием и для исторически обусловленной этики ответственности. Это означает, что уже в конечном основании этики, но полностью в ее применении в качестве политически релевантной правовой этики вместе с частью А, независящей от конкретной ситуации и содержащей только бесспорные моральные предпосылки всякого серьезного аргументированного дискурса, которые применяются в идеальных условиях в форме диалога, должна быть предусмотрена морально-стратегическая часть В, которая должна опираться на данную историческую ситуацию и учитывать вероятные следствия ответственного, исторически сложившегося обоснования норм. Если угодно, уже кантовское дополнение к его логико-абстрактной аргументации против совместимости мирового государства народов (V/ек-УбИсе^аа!) с правом народов (УбИсеггесЫ) вследствие аргументации в пользу ограничения «всемирно гражданского права» всех людей в отношении других народов можно рассматривать как имплицитное учитывание части В - исторически обусловленной правовой этики. Однако в настоящее время, когда речь идет о необходимости ответить на политически актуальный вопрос, а именно совершить выбор между союзом государств или «империей» как мировым государством, следовало бы куда более основательно дополнить эту абстрактно выстроенную по законам разума и приоритетную для Канта и для всех кантианцев вплоть до сего дня аргументацию доводами, которые были бы эмпирически обусловлены и связаны с конкретной ситуацией. Недавно интересную попытку в этом направлении предпринял Отфрид Хёффе.
Развитие кантовской аргументации в концепции «мировой субсидиарной республики» О. Хёффе
Уже в 1995 г., придерживаясь линии кантовской аргументации, выстроенной согласно законам разума, в своей интерпретации «К вечному миру» [НбАГе, 1995, в. 109-132]. Отфрид Хёффе предложил решение, которое он с тех пор многократно
повторял и опубликовал в виде отдельной книги. Если я правильно понимаю, концепция Хёффе, ища компромисс, непосредственно исходит из логического аргумента Канта, согласно которому мировое государство отменяет многообразие национальных государств и потому несовместимо с «правом народов» (и потому оно также не имеет никаких шансов быть признанным народами). Согласно Хёффе, эта трудность преодолима в том случае, если понимать мировое государство не по обыкновению, как гомогенное государство, ответственное за все государственные функции, а в соответствии с субсидиарным принципом как «крайне минимализиро-ванное государство» (extrem minimalen Staat), которому по отношению к «первичным государствам» (Primarstaaten) следует выполнять лишь дополнительные функции. В качестве субсидиарного государства мировое государство вовсе не ликвидирует «первичные государства», а оставляет за ними большую часть их традиционных функций. Правда при этом оно требует от них некоторых ограничений в суверенитете, а именно таких, которые дают мировому государству возможность заботиться «о безопасности и праве на самоопределение всех отдельных государств» [Ibid., s. 131].
В своей последней книге «Демократия в эпоху глобализации», точнее во второй ее части «Субсидиарная и федеральная мировая республика», Хёффе рассмотрел эту тему в мельчайших подробностях [Hoffe, 1999, S. 229 sqq]. Помимо прочего, он наметил здесь также различие между функциями первичных и субсидиарных государств: «Защита прав индивида и групп, здравоохранение и народное образование, содействие экономике, науке и культуре, социальная защита и многие другие задачи изначально находятся в компетенции отдельного государства. ... За другие же задачи, прежде всего, за обеспечение мира между государствами и порядка на мировом рынке, за борьбу с глобально организованной преступностью, а также за определение социальных и экологических стандартов ответственна мировая республика. В других сферах, как, например, всемирная экономическая политика, мировая республика обладает лишь факультативной компетенцией» [Ibid., s. 425].
С предрекаемой Кантом угрозой «деспотизма», связанной с «гомогенным» мировым государством, Хёффе хочет справиться с помощью целого ряда мер комплексного и федерального устройства. Прежде всего, за счет того, что мировая республика «не притязает на социальную или политическую исключительность», но поощряет существование других властных инстанций, которые реализуют «собственное право на существование отдельных сфер жизни, таких как экономика, наука, техника и искусство» [Ibid., s. 422]. Кроме того, Хёффе рассчитывает пополнить правовые функции мировой республики за счет глобальной кооперации многочисленных, негосударственных «вспомогательных организаций», которые, хотя и имеют «правовую форму», однако «не обладают компетенцией мировой республики». Тем самым «субсидиарность и федерализм должны оказаться универсально действующими социальными принципами» [Ibid., s. 423]. На уровне «мировой республики» это зависит, прежде всего, от правильного «взаимопроникновения» двух различных базовых социальных моделей: «права» и «рынка». «Рынок», который в ка-
честве организующего принципа выходит далеко за пределы одной только экономики и потому ответственен за «свободную конкуренцию» во всех областях культуры, стимулирует инновационные силы общества. «Право», выступающее против «изъянов конкуренции» и, согласно Хёффе, «занимающее сторону проигравших в этой конкуренции», обеспечивает мир и «всеобщее согласие» [Ibid., s. 424].
«Правовые» функции мировой республики и дополняющие их «правовые по форме» функции «негосударственных» институтов в свою очередь также дополняются еще и «меж- и наднациональными правительственными организациями», а также ставшими сегодня многочисленными «неправительственными организациями», прежде всего - «сетью глобальной публичности» [Ibid., s. 425].
Согласно Хёффе, такое комплексное устройство «федеральной и субсидиарной мировой республики» может и должно быть реализовано не внезапно в результате некоего революционного акта, а шаг за шагом, в ходе продолжительного процесса, «путем реформ». Последние должны последовательно «трансформировать отдельные сферы конфликта в действенные правовые формы». Это позволит избежать «поглощения одних государств другими», а также «расширения и усиления уже существующих мировых держав и их гегемонистской власти». «Возможно, - заканчивает Хёффе описание своей модели «субсидиарной мировой республики», - некоторое время она будет ничем иным, как совокупностью всех этих мало-помалу формирующихся правовых форм» [Ibid., s. 428].
Заключительный вывод и решение поставленного вопроса применительно к современной ситуации
Как развитие кантовской теории концепция «субсидиарной мировой республики» Хёффе представляется мне довольно убедительной. Это касается как систематической конструкции разрешения кантовских апорий посредством принципа субсидиарности, так и чисто прагматических соображений, имеющих прямое отношение к исторической реализации сформулированых принципов. Концепция «мировой республики» в известной степени выступает здесь как «регулятивная идея» в кантовском смысле, т.е. как «универсальный эталон», могущий направлять будущий прогресс, не рассчитывая при этом на полную реализацию.
Между тем одна функция мирового субсидиарного государства должна изначально осуществляться в полном объеме: субсидиарная функция властного распространения правовых норм на первичные государства. По моему мнению, в концепции Хёффе эта функция объяснена не достаточно, хотя и постулировалась в качестве необходимой. Конкретный вопрос заключается в следующем: когда именно выполняется требование перевода конфликтной ситуации посредством функции субсидиарного государства в действенную правовую форму? Очевидно, что в случае превентивной войны, предпринятой гегемонистской властью США против Ирака, это требование не было выполнено, несмотря на то, что военная интервенция друго-
го государства в целях самообороны или защиты прав человека вполне может быть оправдана уже действующими принципами международного права и даже может быть расценена как желанная. В этом смысле вмешательство НАТО в Косовский конфликт, которое началось без мандата ООН, но впоследствии было легитимировано, на мой взгляд, можно оправдать. Однако же вторжение Соединенных Штатов в Ирак с позиций действующего международного права оправдать никак нельзя, потому что выдвинутые на первый план основания (необходимость защитить себя от угрозы оружия массового уничтожения или международного терроризма) для Совета безопасности ООН не могут выглядеть убедительными.
Возможно ли, чтобы не легитимированная ООН превентивная война США против Ирака получила бы оправдание в качестве антиципации еще не существующего, но столь желанного международного права, как это, насколько я понял, в случае интервенции НАТО в Косово, внушал нам - и не без оснований - Хабермас?
Если бы мы ответили утвердительно, то разрешили бы также и вопрос, сформулированный в самом начале. Наше решение было бы, конечно же, не в пользу ООН, точнее «Организации Объединенных Наций» в ее нынешнем состоянии. Но означает ли это, что следует склониться в пользу мирового государства?
Я полагаю, что какое бы решение в данном случае не было принято, это будет решение не в пользу субсидиарного мирового государства Хёффе, а, скорее, в пользу империи, которая своими действиями как раз и иллюстрирует опасность деспотизма.
Структуру ООН как существующей репрезентации международного права можно считать всем, чем угодно, но только не тем, что желательно с позиции разума. Так как все три «ветви государственной власти» в ООН (законодательная, исполнительная и судебная), при условии, что эта организация работает, de facto подменяются Советом Безопасности, т.е. пятью сверхдержавами, то нельзя считать, будто ООН обладает статусом республиканского правового государства. Скорее, она имеет статус властвующей олигархии - такой кооперации мировых держав, которая в 1945 г., после окончания последней мировой войны, была способна действовать и даже пережить период холодной войны между ведущими сверхдержавами.
Но сегодня даже эта властная структура ООН, кажется, переживает кризис. По меньшей мере, существует вероятность того, что на смену столь долго функционировавшей кооперации пяти членов Совета Безопасности, обладающих правом вето, которая все же считается представителем международного права, придут принимаемые независимо от принципов международного права собственные решения Соединенных Штатов как гегемонистской сверхдержавы. США - о чем свидетельствуют высказывания отдельных представителей нынешнего кабинета - открыто заявили, что приоритет будет всегда отдаваться соображению безопасности государства, а не предписанию международных инстанций.
В этом ситуации я бы охотно проголосовал за развитие ООН, но с тем условием, что путем реформирования структуры ООН, прежде всего, посредством вплете-
ния в нее потенциальной империи США, мы сможем по-настоящему приблизиться к далекой цели «субсидиарной и федеральной мировой республики».
Перевод с немецкого выполнен Штыревой Е.М. под редакцией канд. филос. наук Хоръкова МЛ.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См. версию на английском языке: Apel К.-О. On the Relationship between Ethics, International Law and Politico-military Strategy in Our Time: A Philosophical Retrospective on the Kosovo-Conflict // EJST. 4/1.2001.
2. Русский перевод обоих сочинений И. Канта далее цитируется по: Собрание сочинений в 8-ми томах. - М.: «Чоро», 1994 («К вечному миру» - Т. 7, «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» - Т. 8).
3. См. также мою критику в работе «Дискурс и ответственность»: К.-О. Apel. Diskurs und Verantwortung. - Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1988. S. 398 sqq.
4. См. также мою критику концепции философии права Ю.Хабермаса (J. Habermas. Faktizitat und Geltung. - Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1998) в работе: K.-O. Apel. Auflosung der Diskursethik? Zur Architektonik der Diskursdifferenzierung in Habermas' „Faktizitat und Geltung“ // Auseinandersetzungen in Erprobung des transzendentalpragmatischen Ansatzes. Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 1998. S. 727-838, а также: K.-O. Apel. Regarding the Relationship of Morality, Law and Democracy: on Habermas' Philosophy of Law (1992) from a transcendental-pragmatic point of view // M. Aboulafia, M. Bookman and C. Kemp (eds.). Habermas and Pragmatism. - London -New York: Routledge, 2002. P. 17-30.
5. Cm.: Apel K.-O. Diskursethik, Demokratie und Volkerrecht // Kellerwessel Wulf, Wolf-Jtirgen Cramm, David Krause, Hans-Christoph Kupfer (Hrsg.). Diskurs und Reflexion. - 2005.
ЛИТЕРАТУРА
1. Кант И. Собрание сочинений в 8-ми томах. - М., 1994.
2. Apel К.-О. Auflosung der Diskursethik? Zur Architektonik der Diskursdifferenzierung in Habermas' „Faktizitat und Geltung" // Auseinandersetzungen in Erprobung des transzendentalpragmatischen Ansatzes. - Frankfurt a.M, 1998.
3. Apel K.-O. Diskursethik, Demokratie und Volkerrecht // Kellerwessel Wulf, Wolf-Jurgen Cramm, David Krause, Hans-Christoph Kupfer (Hrsg.). Diskurs und Reflexion. - 2005.
4. Apel K.-O. Diskurs und Verantwortung. - Frankfurt a.M, 1988.
5. Apel K.-0. Regarding the Relationship of Morality, Law and Democracy, on Habermas' Philosophy of Law (1992) from a transcendental-pragmatic point of view // M. Aboulafia, M. Bookman and C. Kemp (eds.). Habermas and Pragmatism. - London - New York, 2002.
6. Apel K.-O. The Response of Discourse Ethics to the Moral Challenge of the Human Situation as such and especially today. - Louvain-la-Neuve, 2001.
7. Apel K.-0. Das Spannungsfeld zwischen Ethik, V5lkerrecht und politisch-militarischer Strategie in der Gegenwart. Philosophische Retrospektive auf den Kosovo-Konflikt // Diskursethik.
Grundlegung und Anwendungen. - Konigshausen & Neumann, 2001.
8. Apel K.-O. On the Relationship between Ethics, International Law and Politico-military Strategy in Our Time: A Philosophical Retrospective on the Kosovo-Conflict // EJST. 4/1. 2001.
9. Habermas J. Faktizitat und Geltung. - Frankfurt a.M., 1998.
10. Hoffe O. Demokratie im Zeitalter der Globalisierung. - Miinchen, 1999.
11. Hoffe O. Volkerbund oder Weltrepublik? // I. Kant: Zum ewigen Frieden, hg. von O. Hoffe.-Berlin, 1995.
12. Rorty R. The Priority of Democracy to Philosophy // Objectivity, Relativism and Truth. -Cambridge, 1991.
WHAT IS MORE DESIRABLE IN INTERNATIONAL RELATIONS: WORLD EMPIRE OR COMMUNITY OF NATIONS?
K.-0. APEL Germany
The article attempts to interpret the phenomenon of globalization as an intertwining of political, economic and technological relations between different nations at a global scale, which is a manifestation of the last and undoubtedly irreversible phase of the cultural-and historical process, which started in the New Age with colonization and expansion of scientific thought and technology. The author thinks that the Kant’s concept of federalism, according to which the right of Nations shall be based on a pacific federation among free states, together with the substantiation and modernization of the Kant’s concept in the theory of the “federal world republic” by O. Hoffe must be regarded as preconditions for the modem conceptual vision of global changes.
