CC BY
107И.О. Дементьев
«ЧТО Я МОГУ ЗНАТЬ?»: ФОРМИРОВАНИЕ ДИСКУРСОВ О ПРОШЛОМ КАЛИНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД (конец 1940-х - 1980-е годы)
В статье рассмотрен процесс формирования и конкуренции разных дискурсов о довоенном прошлом нового советского края, ставшего в 1946 г. Калининградской областью. Показано, как почти тотальное господство официального дискурса, отличающегося табуированием и искажением региональной истории, было поколеблено альтернативным дискурсом, который проявился в публичном пространстве во второй половине 1960-х гг., затем развивался в различных сообществах вплоть до победы над официозом в годы Перестройки. Ключевые слова: Калининградская область, Восточная Пруссия, Кёнигсберг, дискурс о прошлом, Перестройка. Об авторе: Дементьев Илья Олегович - кандидат исторических наук, доцент кафедры истории, Балтийский федеральный университет имени И. Канта, 236022, Калининград, ул. Чернышевского, 56а. [email protected].
Вопрос Иммануила Канта, сформулированный в «Критике чистого разума» наряду с другими главными вопросами философии («Что я должен делать?» и «На что я смею надеяться?»), относится к границам возможного в нашем познании действительности. Однако в специфической калининградской ситуации советского периода он может быть переистолкован как вопрос о границах осведомленности по поводу прошлого самого западного российского региона1.
1 Здесь и далее под прошлым Калининградской области mutatis mutandis будет пониматься период, предшествующий ее появлению, то есть история региона до 1945 г. (хотя с ходом времени область обзаводилась собственным «прошлым» -советской историей). В центре внимания настоящей статьи,
Присоединенная по итогам Второй мировой войны к СССР бывшая северная часть немецкой провинции Восточная Пруссия получила название Калининградской области и была заселена новыми жителями, не имевшими генеалогической связи с прежним населением2.
Тотальная смена населения привела к тому, что регион с оставшейся архитектурой (в значительной степени, впрочем, разрушенной в ходе боевых действий), историко-культурным ландшафтом, особым языком символического пространства стал новой родиной для переселенцев из западных областей России, а также из Белоруссии и Украины. Миграционные процессы не прекращались в течение всего советского периода, но отсутствие немцев в регионе поставило перед новыми жителями задачу освоения чуждого для них символического пространства. Переселенцы видели таблички с готическими надписями, кирхи и иные сооружения непривычных архитектурных форм, они пользовались чужими предметами быта, вынуждены были осваивать инфраструктуру городского хозяйства и дренажные системы на селе - новый жизненный уклад резко контрастировал с тем, к которому привыкли эти люди. После депортации немцев, которой предшествовало накопление уникального опыта повседневного сосуществования людей разных культур, область была закрыта для доступа иностранцев вплоть до 1991 г.3
однако, будут преимущественно вопросы интерпретации калининградцами довоенной истории.
2 Жители Восточной Пруссии, выжившие во время войны и пережившие первые послевоенные годы, были депортированы в Германию в течение 1946 - 1948 гг. Процесс заселения всесторонне исследован в работе: Костяшов Ю.В. 2009.
3 За редкими исключениями: область могли посещать граждане Польской Народной Республики в рамках обменов; в годы Перестройки некоторые граждане западных стран также получили полулегальную возможность приехать в закрытую зону.
Официальные установки по отношению к прошлому Восточной Пруссии в общих чертах оставались неизменными на протяжении всего советского времени. Они транслировались через каналы, находившиеся под контролем государственных институтов пропаганды: средства массовой информации, школы и вузы, музеи, библиотеки, архивные учреждения, квазиобщественные организации просветительского характера; кроме того, официальный дискурс утверждался творческими средствами - через региональную литературу, театр и живопись. Контроль над соответствием публично артикулируемых идей официальному дискурсу осуществлялся с помощью как самоцензуры, так и внешних институтов (работа КГБ и Обллита - Управления по охране государственных тайн в печати). В историографии нередко встречается тезис о том, что в советский период (вплоть до начала Перестройки) научное изучение и публичное обсуждение довоенной (а в ряде аспектов и послевоенной) истории края были ограничены жесткими идеологическими установками и цензурой. Однако современные исследования показывают, что такая оценка верна разве что в отношении периода конца 1940-х - начала 1960-х годов4.
Ретроспективно советский период можно описать через синхронно идущие процессы постепенного ослабления официального дискурса об истории края и усиления альтернативного дискурса. Само понятие «советский период», несомненно, носит идеально-типический характер и теряет релевантность при анализе исторического опыта нескольких поколений калининградцев.
Можно выделить три этапа в формировании дискурсов о прошлом в Калининградской области:
4 См. об этом подробнее: Бвтеуа О. 2005; Костяшов Ю.В. 2009; Дементьев И.О. 2012.
1. Советизация региона и доминирование официального дискурса о прошлом (конец 1940-х - конец 1960-х гг.).
2. Ограниченная конкуренция дискурсов о прошлом (конец 1960-х - первая половина 1980-х гг.)
3. Усиление альтернативного дискурса и реабилитация довоенного прошлого (вторая половина 1980-х гг.).
Сложившийся на первом этапе официальный дискурс представлял собой причудливое сочетание умолчаний (табу на исследование истории города Кенигсберга и области в целом) и искажений (метафорический язык, применяемый для описания этого прошлого, который включал штампы наподобие «гнездо прусского милитаризма», «гнездо самой черной реакции и средневекового варварства», «змеиное гнездо прусских милитаристов» и др.).
Распространение взгляда не невысокую ценность немецкого культурного наследия происходило на общем фоне послевоенной разрухи, царившей в городе после бомбардировок 1944 г. и штурма апреля 1945 г. Поначалу, пока судьба региона была неопределенной, продолжались разграбление и вывоз имущества, так что погибло значительное число культурных ценностей. Филолог Леонид Аринштейн, участвовавший в штурме, вспоминал: «Мы пошли к собору - там, неподалеку, -собор был абсолютно целый и еще не горел, к могиле Канта, и потом мне почему-то очень хотелось попасть в университет, и мы пошли к университету. Университет настолько был целый и еще настолько не было пожара, что во дворе (уже кто-то, видимо, там шуровал) выбросили огромное количество всяких книг, и они (бумага!) не горели, а просто лежали кучами. И я стал разбирать эти книги, думал, что вот как бы хорошо было себе их взять. Одна книга была - я почему-то хорошо помню - Ницше, "Так говорил Заратустра". И я ее даже взял с собой, но потом все-таки не стал таскать,
выбросил»5. В первые послевоенные годы общее нигилистическое отношение к немецким культурным ценностям утверждалось, невзирая на естественное любопытство людей, столкнувшихся с непривычными архитектурными формами.
Немногочисленные попытки свободного от идеологем обращения к прошлому в конце 1940-х -начале 1950-х гг. исследованы Ю.В. Костяшовым. Он показал, что эти попытки либо быстро пресекались (преподавательница КГПИ А.В. Мельникова выступила с инициативой курса по истории Кенигсберга и была отстранена от преподавания, после чего уехала из области), либо имели ограниченное влияние на общественное мнение (частное письмо «гражданина Любимова» о необходимости спасения могилы Канта запустило административный механизм по оформлению статуса памятника для захоронения)6. «Преклонение перед немецким» строго осуждалось, особенно в контексте кампании по борьбе с космополитизмом и низкопоклонством в конце 1940-х7.
Однако было бы некорректным отождествлять официальный дискурс с нигилистическим отношением или тотальной репрессией. Границы репрезентации прошлого были несколько шире, чем может показаться. Это демонстрирует художественная литература социалистического реализма, в рамках которой ставились и решались проблемы взаимодействия с неудобным прошлым.
5 Аринштейн Л.М. 2008. 81-82.
6 См. об этом: Костяшов Ю.В. 2009. 29-30, 42-45.
7 «Некоторые наши товарищи преклоняются перед всем немецким, восхищаются каждой мелочью», - возмущался секретарь обкома ВКП(б) по кадрам на собрании областного комсомольского актива в сентябре 1947 г. И далее: «Преклонение перед немецким неизбежно приводит к потере бдительности, так необходимой в наших условиях». Цит. по: Ржевский В. 2006. 21-22.
Роман Фёдора Ведина «Город - будет!» (1953)8 рисует картину послевоенного восстановления края. Автор исходит из существования как бы двух прошлых - давнего («древняя славянская земля», своеобразный плюсквамперфект) и недавнего (ассоциируемого преимущественно с фашистами). Характерно, что описания «чужого» немецкого наследия в романе приобретают некоторую двусмысленность: в соответствии с классовым подходом, противопоставлялись «два Кёнигсберга», город трудящихся («хороших немцев») и город буржуазии и фашистов («плохих немцев»)9. Писатель устами персонажей констатировал, что в прошлом в центральной части Кёнигсберга было «красиво, уютно и богато»10. Такой взгляд несколько дисгармонировал с утвердившейся тенденцией «вычеркивать всякие упоминания о Восточной Пруссии и ее бывших хозяевах»11, но, конечно, отражал
8 Ведин Ф.И. 1953. Ранняя редакция романа под названием «Золотая жила» опубликована в альманахе «Калининград» в 1951 г. См. подробнее об образах прошлого Восточной Пруссии в литературе соцреализма: Дементьев И.О. 2013.
9 К «хорошим немцам» относились прогрессивные деятели немецкой культуры, включая, разумеется, И. Канта и Ф. Шиллера. Памятник последнему (1910 г.) чудом уцелел в послевоенном Кенигсберге - Калининграде. В поздней автобиографической повести Юрий Иванов передавал юношеские впечатления от только что взятого города. Один из персонажей говорит с удивлением, увидев памятник Шиллеру: «Послушай, как это понять? Политрук нам долдонил: немцы - не люди, нет у них никакой культуры. Трепался, что они сбросили с пьедесталов всех своих писателей и поэтов, но вот ведь - не Гитлер, а стоит!?» (ИвановЮ.Н. 2006. 41).
10 Ведин Ф.И. 1953.
11 Костяшов Ю.В. 2009. 29. В отношении газет и радиопередач, как показывает исследователь, цензура действовала решительнее, убирая «любые сведения или высказывания, в положительном ключе характеризующие немецкое прошлое края». Костяшов Ю.В. 2009. 28.
официальную установку о том, что история всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов.
Однако следов существования альтернативного дискурса о прошлом в первые годы после войны практически нет: это связано и со спецификой исторической ситуации (психоэмоциональным фоном процесса освоения области), и с особенностями имеющихся в нашем распоряжении источников. Официальные документы почти не дают сведений о реализации естественного для человека интереса к прошлому своей земли, а источников личного происхождения пока выявлено недостаточно.
Таким образом, вопрос «Что я могу знать?» приобретает и историко-эпистемологический характер для исследователя: как реконструировать мысли и чувства, которые вызывала запрещенная история у рядовых жителей нового советского края? Материалы устной истории пока говорят о том, что в целом новые
жители разделяли официальные установки по
12
отношению к наследию12.
Картина регионального исторического сознания стала постепенно терять свою монохромность в период «оттепели». Безопасное обращение к довоенной истории было возможным прежде всего в контексте разоблачения преступлений фашизма. Одним из поводов для экскурса была судьба Янтарной комнаты, описанная в очерке В. Дмитриева (1960 г.). В тексте присутствует знакомая метафорика («плацдарм для разбойничьих набегов»13), типичным было описание ревитализации территории: «Пустынна была эта земля» после войны,
14
но «по зову партии и правительства»14 сотни тысяч
12 Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. 2002; Односельчане: народная повесть. 2006.
13 Дмитриев В. 1960. 10.
14 Дмитриев В. 1960. 11. Любопытна аллюзия на библейское «Земля же была безвидна и пуста» (Быт. 1:2), хотя образ горо-
трудящихся переселились в разоренный край. Разоблачая выдумки нацистских историков, автор ссылается на результаты работы советских археологов 1948 - 1952 гг., которые убедительно доказали, что поселения здесь принадлежали не готам, а «балтославянским племенам»15.
Однако через внешне лояльный Советской власти нарратив автор доносил до читателей отдельные факты по довоенной истории: прежние название улиц, сведения об истории университета и города в целом16. Автор описывал приезд в 1949 г. консультанта из ГДР Гергарда Штрауса, бывшего кёнигсбержца, который рассказал о городе, зафиксировав основные элементы дозволенной версии довоенной истории: основание замка в 1255 г., начало строительства Кафедрального собора в 1325 г., открытие университета в 1544 г., визиты Петра I, «блестящие победы русского оружия» во время Семилетней войны (и посещение города А.В. Суворовым), транспортировка газеты «Искра» при помощи германской социал-демократии (и судебный процесс 1904 г.).
Нарратив допускал даже эксплицитные похвалы довоенной культуре: «Кенигсбергский университет, сожженный английской бомбардировочной авиацией в сентябре 1944 г., представлял собой один из ценнейших
" " 17
памятников национальной немецкой культуры»1', в котором работали выдающиеся ученые - И. Кант, К. Донелайтис, И.Г. Гердер, Ф.В. Бессель и др. Среди россиян, посетивших в прошлом Кёнигсберг, указывались А.И. Герцен, М.Е. Салтыков-Щедрин, В.В. Маяковский. «Хорошее» немецкое прошлое в этом
да, пусть даже в значительной части разрушенного, едва ли вызывает ассоциации с пустыней.
15 Дмитриев В. 1960. 32. О трудном положении, в котором оказались советские археологи в Калининградской области, см.: Костяшов Ю.В. 2009. 22-24.
16 Дмитриев В. 1960. 25, 26, 51.
17 Дмитриев В. 1960. 54.
нарративе связывалось с прогрессивной национальной культурой и революционными традициями; «плохое» -преимущественно с нацизмом.
Противопоставление старого Кенигсберга новому Калининграду приписано в тексте и другому немцу, Рудольфу Рингелю, посетившему город в 1959 г.: «Это не тот город, который я знал... В моей памяти остались руины, темные, мрачные дома, завалы, иногда освещаемые заревом пожарищ, испуганные люди. А сейчас все цветет, толпы жизнерадостных советских граждан на улицах, обилие движения, везде проявление жизни»18. Выразительным был изобразительный ряд, представленный в приложениях к книге: фотографии руин Кафедрального собора и замка, могилы Канта,
19
жилых кварталов19.
Противопоставление «хорошего» и «плохого» прошлого калининградской земли воспроизводилось и в других публикациях 1960-х гг., в том числе центральных. Авторы последних, кстати, могли себе позволить быть свободнее калининградцев в обращении к немецкому периоду истории нового советского города. Так, например, Софья Пророкова, автор биографии Кэте Кольвиц в
18 Дмитриев В. 1960. 66.
19 Еще и в 1976 г. в фотоальбоме, показывающем памятники и памятные места Калининградской области, ряд изображений немецких объектов был строго ограничен: башня «Дона» (с красным знаменем Победы) и мемориал «Пятый форт - место массового героизма советских воинов», могила И. Канта и памятник Ф. Шиллеру в областном центре, памятник в честь сражения под Прейсиш-Эйлау в Багратионовске, могила генерал-майора Н.Н. Мазовского в Правдинске, памятник М.Б. Барклаю де Толли в пос. Нагорное. См.: С чем связаны память и жизнь: о памятниках и памятных местах Калининградской области. 1976. Таким образом, скудный канон довоенного исторического наследия включал места памяти, связанные либо с историей русского (советского) оружия, либо с прогрессивной немецкой культурой.
популярной серии «Жизнь замечательных людей» (1967 г.), подробно описала жизнь семьи великой художницы в Кенигсберге второй половины XIX в.20
Немецкий историк Берт Хоппе выдвинул гипотезу о том, что оживление интереса к немецкому наследию по крайней мере начиная с «оттепели» 1950-х гг. было невольно спровоцировано центральными властями, долгое время имитировавшими заботу о населении Калининградской области. Довольно быстро «навязанная сверху борьба против "враждебного" немецкого прошлого лишилась общественной поддержки»21. «Чувство, что Москва оставила Калининград один на один с проблемами, нашло свое отражение в идентификации новых жителей Калининграда с городом: оставшиеся с немецких времен строения рассматривались ими теперь как достойные быть сохранёнными приметы региональной особенности»22. В таком контексте постепенно растущие симпатии к немецкому наследию предстают своеобразным местным протестом против центральной власти, приобретшим культурные формы в отсутствие легальных возможностей политической борьбы23.
Ярким примером зреющего конфликта между властью и обществом стали разгоревшиеся во второй половине 1960-х гг. дискуссии о судьбе руин замка Кёнигсберг24 (в обиходе называвшегося Королевским замком).
20 Пророкова С. 1967.
21 Хоппе Б. 2005а. 199.
22 Хоппе Б. 2005б. 85.
23 Культурная память как опыт Иного - средство борьбы не только против тоталитаризма, но и против одномерности, подчеркивает Я. Ассман (Ассман Я. 2004. 91).
24 Замок, который в обиходе назывался Королевским, был воспет Иосифом Бродским в знаменитом стихотворении «Открытка из города К.» (1968?): «Вода дробит в зерцале пасмурном руины дворца Курфюрста; и, небось, теперь пророче-
В 1964 г. на совещании горисполкома и местного отделения Союза архитекторов развернулись дебаты: одни выступали за снос руин замка, другие — за сохранение и восстановление здания с целью последующей организации музея. Последние апеллировали к Министерству культуры РСФСР, которое неожиданно поддержало идею реконструкции с включением сохранившихся частей (башни и «Зала московитов») в современную городскую застройку25. Несмотря на это, городские власти инициировали новые решения по сносу руин, что вызвало следующий виток дискуссий в профессиональном сообществе. Документы, хранящиеся в фондах ГАКО, показывают, что к 1965 г. сложился круг архитекторов, готовых защищать свою позицию. В сентябре того же года председатель Калининградского отделения Союза архитекторов СССР В. Еремеев направил телеграмму в Минкультуры РСФСР с просьбой принять срочные меры против готовящегося сноса замка26.
Однако проблема быстро вышла за рамки профессионального сообщества. Неожиданно для властей начались выступления разных людей в защиту уникального памятника истории Пруссии и российско-германских отношений. «Три письма на одну тему» появились в центральной «Литературной газете» 30 сентября 1965 г. Вместе с архитектором В. Еремеевым письмо подписали писатель В. Ерашов и участник штурма Кенигсберга Г. Зуев. «Вот уже пять лет общественность Калининграда ведет борьбу за сохранение архитектурного и исторического памятника
ствам реки он больше внемлет, чем в те самоуверенные дни, когда курфюрст его отгрохал».
25 См. об этом подробнее: КлемешеваМ.А. 2000.
26 Польский историк А. Саксон полагает, что оживление споров о судьбе замка было связано с хрущевской десталинизацией и демонстрационным эффектом от визитов архитекторов в соседнюю Польшу. См.: Бакяоп А. 2011. 313-314.
бывшего Королевского замка», - писали авторы письма27. Здесь обращают на себя внимание прежде всего апелляции к общественности и акцент на слове борьба. Писатель В.П. Ерашов в разговоре с первым секретарем обкома Н.С. Коноваловым прямо противопоставил власть и общество (народ): «Коновалов: Все планы застройки города решаются коллективно... Ерашов: ...но без участия общественности. Если бы с народом посоветовались -не было бы подобного безобразия.»28
Так к середине 1 960-х гг. в жизни региона появился новый субъект (общественность), который, по сути, вступил в борьбу с властью. Привычная для сороковых годов картина мобилизации трудящихся силами «партии и правительства» канула в лету.
В ЦК КПСС были направлены письма от граждан, включая обращение студентов местного пединститута с 400 подписями. Кульминацией этих событий стало заседание Клуба творческой интеллигенции в конце 1965 г., на котором писатель Сергей Снегов провозгласил лозунг «Искусство принадлежит народу» (а не партии)29. Однако областные и городские власти уже приняли другое - печальное для судьбы замка -решение, и в 1968 г. после тщательной подготовки начались взрывные работы.
Стратегии 1960-х годов, апробированные интеллигенцией, включали использование публикаций в прессе и написание коллективных писем, а также открытые собрания: альтернативный дискурс начал борьбу с официальным уже в публичном поле30.
27 Цит. по: Клемешева М.А. 2000. 186.
28 Цит. по: Сухова С. 1990. 7.
29 См. подробнее: Hoppe B. 2000. 143.
30 О том же пишет П. Бродерзен, указавший, что отношение к немецкому наследию было противоречивым и зависело от политического климата в СССР. Альтернатива официальному «замороженному» канону формировалась постепенно - через
Конечно, силы сторон были изначально неравными, однако сам факт постепенного конституирования общественности вокруг темы охраны культурного наследия неоспорим.
Ольга Сезнева, американский социолог русского происхождения, одной из первых обратилась к теме повседневных практик, посредством которых любознательные калининградцы реализовывали свой интерес к прошлому края. Одни (как краевед А.Б. Губин) реализовывали свой подпольный интерес к истории, находясь вне истеблишмента; другие (как А.П. Овсянов) делали то же самое, занимая официальные должности. Первоначально О. Сезнева предполагала абсолютное расхождение между официальным и неофициальным историческими нарративами в советском Калининграде, которое позволяло бы описывать отношения между ними в терминах репрессии и сопротивления. Однако изучение свидетельств, собранных в ходе интервью в Калининграде в начале 2000-х гг., показало, что границы между этими нарративами не были совершенно непроницаемыми.
Собеседники рассказывали исследователю, как на рубеже 1970-1980-х гг. они ходили в краеведческий музей31 за информацией, тайком использовали аппаратуру в конструкторском бюро и даже фотолабораторию в редакции партийной газеты «Калининградская правда» для копирования фотографий и карт старого Кенигсберга. Таким образом, заключает исследователь, как ни парадоксально, но именно
публикации прессы, деятельность музея и отдельных краеведов. См., в частности: Brodersen Р. 2008. 241.
31 Краеведческий музей в Калининграде в основном экспонировал объекты времени Второй мировой войны и послевоенной истории области. Довоенной истории - от древнейших времен до первой половины ХХ века - был посвящен один зал. Разумеется, акценты в экспозиции были сделаны на тех же сюжетах: археологические находки доорденского периода, слава русского оружия, прогрессивная немецкая культура.
«принадлежащие государству и подконтрольные ему ресурсы (музей, архив, копировальный аппарат) были основными для производства "контр"-нарратива, который находился в крайней зависимости от государственных учреждений»32. О. Сезнева ссылается свидетельство отставного офицера КГБ о том, что сотрудники его ведомства прекрасно знали об этой деятельности, но никого не преследовали, предпочитая прямым репрессиям более тонкую стратегию -удерживать людей в страхе. В случае повышенной активности лиц, интересовавшихся немецким прошлым, в профилактических целях «вызывали на ковер». Таким образом, власть перешла от репрессивной политики к политике сдерживания.
Еще одну особенность внутренне противоречивой стратегии властей выделил американский исследователь Д.К. Бриджес. Он показал, что на рубеже 1950 - 1960-х гг. власть пыталась представить советских граждан как «более культурных» людей - в результате обнажилось противоречие между высокой культурой в теории и разрушением памятников на практике. В истории с замком и, далее, в 1970-х гг. проявилось отсутствие единства внутри самой власти: некоторые «просвещенные бюрократы» (председатель
горисполкома В. Денисов) разными способами спасали немецкие памятники. Так усилия снизу по сохранению остатков немецкого наследия стали «низовой формой диссидентства в годы Брежнева»33.
Границей между первыми двумя этапами в истории регионального дискурса о прошлом стали дебаты вокруг судьбы Кёнигсбергского замка, конституировавшие нового субъекта - общественность. Второй этап, выпадающий на конец 1960-х - начало 1980-х гг., стал временем постепенного утверждения
32 8в2пеуа О. 2005. 199-200.
33 Bridges Б.К. 2008. 299.
альтернативного взгляда на историю региона. Этот взгляд реализовывался через вполне официальные инстанции, но со временем стал опираться также на характерные для позднесоветского времени институты -неформальные группы и самиздат. Столкновение официального дискурса и зарождающегося альтернативного дискурса об истории, которое приходится на это время, позволяет проследить определенные перемены в общественном сознании. Именно эти перемены подготовили феноменальный успех исторической тематики в Калининградской области в годы Перестройки.
Сложность понимания этих процессов во многом обусловлена тем, что властный дискурс обычно был обезличенным. Его носителями выступали люди, вовлеченные в работу государственной машины, так что трудно выявить степень их личной причастности к формированию официоза34. Мемуарные источники раскрывают некоторые случаи проявления нелояльности наделенных властью лиц. Таков, например, случай театра кукол, разместившегося в бывшей кирхе памяти королевы Луизы в Калининграде. Архитектор Ю. Ваганов вспоминал о том, какими хитростями в начале 1970-х гг. директору института «Калининградгражданпроект» И.А. Грабову удалось добиться от руководства решения о
34 Это, кстати, типичная черта советского политического дискурса в целом. Патрик Серио, написавший о нем классическую работу, задается аналогичными вопросами, сопоставляя тексты докладов Н.С. Хрущёва и Л.И. Брежнева: кто «автор» и кто «субъект» высказывания в докладе? Очевидно, что Хрущёв и Брежнев - не авторы, они лишь «передатчики дискурса», глашатаи некоего «коллективного говорящего». Но кто этот «говорящий» - ЦК? Вся партия? Аппарат? Редакторская команда? См.: БсгШ P. 1985. 70. Точно так же и в случае реализации запретов на обсуждение довоенной истории края трудно отделить требования дискурса от личных позиций облеченных властью людей.
восстановлении здания кирхи вместо запланированного сноса: последний на свой страх и риск занизил в три раза смету на реконструкцию против бюджета новостроя35. Множество подобных случаев показывает границы влияния официального дискурса, которые в 1970-е гг. заметно сузились по сравнению с 1940-ми.
В отличие от официального дискурса альтернативные дискурсивные стратегии всегда личностно окрашены. Они реализуются в поступках, в действиях конкретных людей, дерзко бросающих вызов установленным властью ограничениям. Реконструкция типичных стратегий, выявление казусов, демонстрирующих степень расширения пространства возможных действий в Калининградской области конца 1960-х - начала 1980-х гг., остается актуальной исследовательской задачей.
Движение за реабилитацию довоенного прошлого обнаружило свою состоятельность там, где индивидуальный выбор и инициатива совпали по вектору с профессиональными интересами. Можно выделить несколько групп, выступивших в авангарде этого движения. Прежде всего это были архитекторы, чей вкус формировался на возвышенных образцах отечественного и европейского зодчества. Они стали первой профессиональной группой, готовой к творческому освоению и охране немецкого культурного наследия36.
Городская среда, в которой жили калининградцы, стала преображаться именно в семидесятые годы.
35 См. об этом сюжете в контексте градостроительной истории Калининграда: PodehlМ. 2010. 454.
36 Понимание эстетических достоинств довоенного зодчества было присуще архитекторам и раньше. Так, Л.В. Черкасова вспоминает, как в середине 1950-х гг. по заданию партийных органов бесплатно проектировала краеведческий музей в здании бывшей биржи в Калининграде, но в силу недостатка средств и последующего начала типового строительства проект остался нереализованным. См.: Митина Е.С. 2011. 189.
Массовое строительство панельных зданий было дополнено точечным восстановлением зданий довоенной постройки. В 1970-е гг. это были музей янтаря (бастион «Дона»), упоминавшийся театр кукол (церковь памяти королевы Луизы), органный зал (церковь Святого Семейства), в 1980-е гг. - областной краеведческий музей (Штадтхалле). Восстановление этих объектов происходило в условиях сложной борьбы между разными структурами. В официальных публикациях прессы о реконструкции зданий объекты немецкого наследия не изображались, а их «национальная» принадлежность не упоминалась. Вместо того использовались различные эвфемизмы -«старое здание»37 или даже «здание оригинальное»38. Однако многие советские архитекторы понимали восстановление чудом уцелевших памятников довоенной архитектуры с сохранением их внешнего облика как профессиональный долг.
Стремление властей придать городу более привлекательный облик за счет игры с довоенным наследием отвечало запросам рядовых калининградцев -той самой общественности, которая так неожиданно оформилась в предыдущем десятилетии. Например, в 1970 г. в комсомольской многотиражке было опубликовано письмо студентки Московского государственного университета с непривычно романтичным названием «Единственный титул благородства». Текст выражал чувства нового
37 Например, «Начались работы и по реконструкции старого здания в парке им. Калинина под кукольный театр» (Калининградский комсомолец. 1971. 21 апр.); об органном зале без упоминания слова кирха или даже церковь: «Старое культовое здание постройки второй половины Х1Х века» (Калининградский комсомолец. 1980. 21 декабря). «Старый» - наиболее часто встречающийся эвфемизм.
38 О церкви памяти королевы Луизы. См.: Калининградский комсомолец. 1971. 21 ноября.
поколения, постепенно освобождающегося от черно-белого восприятия немецкого прошлого. «Если пройти по Калининграду, - делилась переживаниями студентка, - можно увидеть дома, построенные давным-давно, несколько столетий назад, а рядом - современные жилые кварталы, выросшие на руинах, определяющие калининградское сегодня. И всегда бывает приятно узнать, что дом, в котором живешь, чем-то примечателен: или он самый высокий в городе, или про него говорят, что это дом с зелеными балконами, или его фасад украшает аппликация мозаики». Когда в городе появляются «однотипные серые коробки домов, становится страшно за душу человека, в которую тоже незаметно просачивается серость». Автор выдвигал и конкретные предложения: «Много в Калининграде старых зданий, которые можно разумно использовать. Это и кирха в парке культуры имени Калинина, ее собираются переоборудовать под детский кукольный театр, и здание теперешнего склада "Ростекстильторга", его можно превратить, вероятно, во Дворец спорта»39.
Через полгода в материале журналистки Р. Минаковой осторожно пересказывались отзывы гостей Калининграда: восхищение зеленым нарядом «и всегда об архитектуре - серовато, мрачновато, безлико. "Что у вас, архитекторов, что ли, нет?"»40 Несмотря на все усилия цензуры, простые слова, выражавшие обычные чувства людей, желающих жить в красивом городе, незаметно прорывались в публичное пространство. Ответом им послужила работа калининградских архитекторов.
Второй профессиональной группой, выступившей транслятором альтернативного дискурса о прошлом, стала университетская интеллигенция. Жесткий идеологический контроль над исторической специальностью в КГУ (после некоторого перерыва
39 Самсонова А. 1970.
40 Минакова Р. 1970.
специальность «История» вновь появилась в 1974 г.) не позволял развернуть под эгидой вуза полноценное изучение истории региона. Если обратиться к тематике дипломных работ студентов-историков, то можно обнаружить, что изучение местной проблематики было ограничено послевоенным периодом. Неофициальный запрет на восточнопрусскую тематику вплоть до Перестройки сохранялся на уровне работ не только студентов, но и их преподавателей.
Однако реабилитация истории Восточной Пруссии в университете все же происходила, правда, полуподпольным образом и за счет усилий других специалистов. Сама принадлежность к высшей школе обусловливала повышенный интерес к прошлому прославленной Альбертины - Кёнигсбергского университета, который вел свою хронику с 1544 г. Этот интерес смог снять противоречия между «физиками» и «лириками». С 1970 г. на физико-математическом факультете КГУ работал К.К. Лавринович (1941 - 2002), собиравший в течение многих лет материалы по истории края. Его перу принадлежит первая в России научная биография Ф.В. Бесселя, в которой наряду с биографическим материалом содержался краткий очерк истории Кёнигсберга (проиллюстрированный изображением старого города) и университета41. По воспоминаниям К.К. Лавриновича, в середине 1970-х гг. на физмате была организована «первая скромная выставка» о кёнигсбергских математиках, материалы для которой предоставил доцент кафедры математического анализа А.Н. Хованский (1916 - 1996 гг.),
42
потомок старинного княжеского рода42.
Другим фронтом, на котором разворачивались бои за историю местного значения, оказался естественный факультет КГУ: краеведческая тематика здесь требовала междисциплинарного подхода, обращения и к истории,
41 Лавринович К.К. 1989. 43-105.
42 Лавринович К.К. 1999. 8-9.
и к географии. Интерес к истории формирования ландшафтов Калининграда и области в целом неизбежно приводил ученых к исследованию немецкого контекста. В 1970 г. невинная с виду деятельность исследователей попала в фокус внимания компетентных органов: В.Д. Ваулина и И.И. Козлович представили статью к публикации в сборнике трудов «Вопросы географии», приуроченном к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина43. При согласовании рукописи в Обллите цензор по согласованию с ответственным лицом в обкоме партии вернул сборник университету «для переработки и исправления». Констатировалось, что «в некоторых статьях положительно характеризовалась деятельность немцев при строительстве Кенигсберга и умалчивалась или искажалась грандиозная роль советских людей по восстановлению и развитию города Калининграда и других городов области»44. Благодаря тексту справки, направленной в обком в феврале 1972 г., можно реконструировать официозную дискурсивную стратегию в отношении языка для описания прошлого.
Претензии цензора сводились к следующему: «В статье Ваулиной В.Д. и Козлович В.И. (sic!) "К ландшафтной характеристике города Калининграда" подробно описывалась история Кенигсберга и искажалась действительность о новом городе - Калининграде. Вот что писали авторы о Кенигсберге: "К началу ХХ века город сложился в своих современных территориальных границах. С экономической точки зрения он сформировался как крупный торговый порт Балтики, центр целлюлозно-бумажной, пищевой и судостроительной промышленности". А вот что представляет, по мнению авторов, современный Калининград: "Город имеет радиально-кольцевую планировку. Его характерной особенностью является беспорядочное размещение
43 Ваулина В.Д., Козлович И.И. 1970. 120-142.
44 ГАКО. Ф. 232. Оп. 6. Д. 45. Л. 26.
промышленных предприятий, отсутствие
функционального зонирования, неравномерная плотность застройки и озеленения, наличие «свободных земель» в центре (следы военных разрушений)". И далее: "На возникших после второй мировой войны пустырях доминирует рудеральная растительность, сложная по видовому составу и, по-видимому, сходная с той, что описана Р. Вебером для подобных же территорий в ФРГ" (Вебер - географ ФРГ)»45.
Авторы были вынуждены существенно переработать текст: подробно описав формирование рельефа города в дочетвертичном и ледниковом периодах, они использовали эвфемизмы для характеристики немецкого периода. «Последний (современный) этап формирования рельефа города начался с момента поселения человека на территории города. За счет его хозяйственной деятельности рельеф претерпел значительные изменения. <...> Сильно изменен рельеф в районе старого центра (близ Нижнего пруда, у здания «Облсовпрофа»). <...> С запада в пруд впадает река Голубая. Она представляет собой канал, созданный в ХУ11 веке для водоснабжения города»46. Привычное определение «старый» заменяло слово «немецкий», Кёнигсберг и рудеральная растительность в советском городе не упоминались, из библиографии были удалены все ссылки на иностранные издания47. Ответ цензуры на вопрос «Что я могу знать о прошлом города?» был весьма красноречив. Главным фактором, определяющим особенности городских ландшафтов (и рельефа, и архитектуры), назывались «пожары и войны,
45 ГАКО. Ф. 232. Оп. 6. Д. 45. Л. 57.
46 Ваулина В.Д., Козлович И.И. 1970. 127, 131.
47 Между тем цензура пропустила в других статьях сборника ссылки на немецкие статьи и книги, в том числе изданные в Кёнигсберге. Возможно, часть ссылок на литературу по истории Кёнигсберга принадлежала коллегам калининградских географов из прибалтийских республик.
эпохи бурного расцвета и упадка»48. Впрочем, подвергшееся цензуре изложение обстоятельств формирования ландшафта в немецкий период все равно не сопровождалось должным освещением «грандиозной роли советских людей». Географам тоже пришлось овладеть разновидностью эзопова языка в ходе противостояния официальному дискурсу о прошлом.
Особую область легального знания о Восточной Пруссии составляла история кантовской философии. В апреле 1974 г. на базе КГУ состоялась конференция, посвященная творчеству Иммануила Канта. В ней участвовали ведущие советские философы из Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси и других городов СССР. Участники конференции познакомились с городом, в котором провел почти всю жизнь великий философ, возложили цветы к его могиле. Важным коммеморативным актом стало открытие в университете кабинета-музея И. Канта49 — он сразу стал центром хранения информации об истории Кенигсбергского университета и достижениях его профессоров.
Этот кабинет-музей, которым заведовала О.Ф.Крупина, хранил портреты Гердера, Гельмгольца, Бесселя, Гамана и других ученых, книги советских кантоведов, другие экспонаты. Подробное описание кабинета было дано в очерке о Канте, выпущенном в Ленинграде50. Публикация начиналась словами, задававшими совершенно новый, непривычный для калининградцев стиль разговора о Кенигсберге: «22 апреля 1724 г. в одном из небольших домов Кенигсберга, скрытых в зелени и цветах весенних садов, в семье шорника Иоганна Канта родился четвертый по счету ребенок. <...> К середине XVIII столетия Кенигсберг сравнялся с такими центрами культуры, как
48 Ваулина В.Д., Козлович И.И. 1970. 136.
49 Летопись Калининградской области. 2005. 460.
50 Гринишин Д.М., МихайловМ.М., Прокопьев В.П. 1976. 5.
Лейпциг, Дрезден, Гамбург»51. Небольшая книга, в которой не было и сотни страниц, содержала изображения здания Кёнигсбергского университета, последнего дома Канта на фоне городской застройки, могилы Канта в Калининграде. Несмотря на объективную ограниченность аудитории книги, сама возможность разговора о «хорошем Кёнигсберге» уже обозначала серьезные трещины в официальном дискурсе52.
Третья профессиональная группа -заинтересованные педагоги, прежде всего школьные учителя. Численность этой группы пока не удается оценить с какой-либо точностью. Всякое обращение к довоенной проблематике в системе историко-краеведческого воспитания было затруднительным и в силу господства советского дискурса, и в силу кадровой специфики организаторов музейной и поисковой работы. Редкие примеры включения немецкого материала в экспозиции школьных музеев свидетельствуют о том, что подобная идеологическая «неразборчивость» моментально вызывала негативную реакцию со стороны ответственных лиц.
Несмотря на то что Обллит систематически фиксировал в 1970-х гг. разнообразные нарушения требований, процесс надзора за идеологической безупречностью публикаций постепенно приобретал вялотекущий характер. В 1970 г. цензура сняла фотографию из верстки альбома «Калининград», подготовленного книжным издательством: там было изображено «сохранившееся типичное немецкое здание
51 Гринишин Д.М., Михайлов М.М., Прокопьев В.П. 1976. 16, 31.
52 К тому же ряду изданий принадлежала биография Канта в серии «Жизнь замечательных людей», выпущенная А.В. Гу-лыгой в 1977 г. Первая глава книги представляла собой очерк истории Кёнигсберга, и, конечно, она послужила источником сведений о прошлом города для заинтересованных читателей. См.: Гулыга А.В. 1977.
в готическом стиле»53; других случаев в документах первой половины 1970-х гг. не зафиксировано. Похоже, в целом цензурный контроль позволил к 1970-м гг. организовать издательский процесс таким образом, чтобы минимизировать появление нежелательных тем и образов на страницах региональной прессы, в фотоальбомах и произведениях литературы. Однако тотального исчезновения «прусского духа» компетентным органам добиться все же не удалось. Редкие изображения немецких объектов все же проникали на страницы печати в семидесятых годах: графический силуэт церкви Луизы угадывался в одной газетной иллюстрации54, фото двух башен в Светлогорске сопровождало материал о достоинствах курорта55. Но, конечно, подобные изображения составляли исключения из общего правила.
Анализ публикаций в периодике этого периода показывает, что эволюция оценок происходила даже в рамках официального дискурса, последовательно утрачивавшего свою монотонность. Быстрее других областей эмансипировалось искусство (аналогичный
53 ГАКО. Ф. 232. Оп. 6. Д. 46. Л. 6. Стоит ли говорить о том, что описанное здание построено в конце 1920-х гг. и, конечно, совсем не было готическим? В других советских публикациях этот стиль определялся как «ампир» (Дмитриев В. 1960. С. 57). Определение «готический», вероятно, ассоциируемое с «готами», следы раннего пребывания которых на этой земле были отвергнуты археологами, маркировало чуждый характер немецкого наследства.
54 Калининградский комсомолец. 1977. 6 февраля. Также см.: Калининградская правда. 1980. 5 марта.
55 Калининградский комсомолец. 1979. 5 марта. Качество газетных иллюстраций в 1970-е гг. было невысоким, однако можно разглядеть очертания немецких зданий на фотографии площади Победы в Калининграде (Калининградский комсомолец. 1970. 1 мая). В прессе периодически встречались также фотографии фортов, ворот, органного зала и др.
процесс наблюдался в годы Перестройки, когда именно явления литературы, театра, кинематографа создавали ощущение необратимости общественных перемен). Освоение немецкого наследия, осуществлявшееся в художественной форме, демонстрировало расширение границ возможного.
В 1970 г. в драматическом театре вновь был поставлен спектакль «Вилла Эдит» (авторы пьесы М. Баринов, З. Корогодский, режиссёр Г.А. Офенгейм), снискавший успех в конце 1950-х. В рецензиях отмечалось, что новая аудитория спектакля - это молодежь, уже коренные калининградцы. Постановка вызывала неоднозначные оценки, «некоторый скептицизм тех, кто сам завоевывал и поднимал город из руин: к чему дразнить воображение "Виллой Эдит", таинственными катакомбами, янтарным комнатой и проч., когда в жизни города найдется немало других не менее ярких страниц?»56 Такая реакция была объяснима: на сцене театра в Калининграде появились люди в немецкой форме («показать подлинного врага - это уже само по себе много», как отмечалось в газетной рецензии), сам сюжет (немецкие шпионы в советском городе разыскивали планы кёнигсбергских коммуникаций) вызвал двойственные чувства у жителей закрытого города. Иначе понимался уже и «коренными калининградцами» гуманистический посыл пьесы: немцы, которых еще недавно нельзя было даже упоминать, оказались людьми, со своими страхами и надеждами.
Еще ярче гуманистическая тональность проявилась в литературе. П.Я. Воробьёв (1900 - 1975) опубликовал в 1971 г. повесть «Околоморье мое»,
57
посвященную первым калининградским переселенцам57. Действие происходит в вымышленном совхозе «Околоморье» на территории бывшей Восточной Пруссии. Привычный контраст задается различиями в
56 Нерлин Ю. 1970.
57 Воробьёв П.Я. 1971.
описаниях «мрачной», испепеленной пожарами Пруссии и обновляющегося «цветущего края» Околоморья. Однако автор придает нарративу отчетливо гуманистическое звучание. Одна из героинь, Агнесса Кирк, была батрачкой, потерявшей семью (муж погиб под бомбежками, а сына расстреляли эсесовцы). В одной из рецензий на книгу этот пафос был воспроизведен со всей точностью: «Советские люди обласкали и ободрили батрачку, помогли ей излечиться от острого радикулита, оформили документы для выезда на родину - в Данию. И бывшая немецкая батрачка проникается любовью и уважением к "этим страшным русским". Образ Агнессы как бы окутан мягким светом»58. Границы дозволенного в литературе о Янтарном крае заметно расширились: в упомянутом ранее романе Ф. Ведина «Город - будет!» советские жители не пересекались с немцами, последние исчезли как бы до прибытия переселенцев. В новом нарративе немецкое население уже присутствует, хотя оно и лишено пока субъектности, будучи представлено как объект или насилия со стороны внутренних и внешних врагов, или заботы со стороны «советских людей». Искомая субъектность будет придана немцам в творчестве писателя следующего поколения.
Юрий Иванов (1928 - 1994), возглавлявший в 1974 - 1988 гг. областную писательскую организацию, опубликовал в 1 973 г. газетный вариант повести «В
59
осажденном городе»59, которая носила
автобиографический характер. В одном из писем американскому художнику Гансу Райтенбаху в 1990 г. писатель признавался: «Ах, как я ненавидел всех немцев, когда пришел в пылающий Кенигсберг! И как я полюбил немецкую девчушку, с которой познакомился в Кенигсберге осенью сорок пятого года <...>. Вот так порой странно и сложно складываются человеческие
58 Колпаков А. 1971.
59 Иванов Ю. 1973.
судьбы. Человек не может жить лишь одним чувством ненависти и мести»60.
В повести упоминаются многие объектов довоенного Кёнигсберга и Инстербурга (сегодня Черняховск), в том числе улицы, кирхи, памятники. Авторское отношение к Кёнигсбергу проскальзывает в описаниях городской среды: «Красивые, чистенькие особняки»; «Деревья, высаженные вдоль дороги; разнообразной архитектуры дома, ухоженные садики с вечнозелеными посадками туи и магнолией». Цензурные ограничения, сыгравшие свою зловещую роль в статье о ландшафтах Калининграда, оказались неактуальны для художественного текста. «Они стояли на маленькой, уютной, окруженной старыми каштанами площади. От нее, как щупальцы морской змеи, отходили пять улиц, а с краю возвышалось разрушенное здание кирхи. <...> Красивый, резной из дерева, алтарь; бронзовые подсвечники, укрепленные на стенах, и большой деревянный крест, к которому был прибит деревянный же Иисус Христос».
Отношение к городу и к живущим в нем людям у лирического героя повести претерпевает эволюцию: от удовлетворенности видом горящих домов («во имя справедливости и возмездия пускай пылает этот дом», размышляет разведчик, вспоминая трагедию Ленинграда) до сочувствия к раненой немецкой девушке, которую отвезли в госпиталь, временно разместившийся в церкви королевы Луизы в занятом нашими войсками городе. Герой спешит к девушке: «Подставив лицо встречному ветру и ловя губами снежинки, Валера нетерпеливо глядел, как среди голых вершин деревьев будто вырастает шпиль церкви, глядел на него, торопил машину и, забыв в этот момент обо
60 Иванов Ю.Н. 2007.
всем на свете, жаждал лишь одного: увидеть Ингу, увидеть живой и невредимой.»61
Есть основания полагать также, что эмансипация субъекта поэтического творчества, освоившегося с «готическим» компонентом городской среды, разворачивалась сперва на периферии - в малых городах Калининградской области, где цензура действовала менее решительно62. Через поэзию с патриотическими мотивами стало возможным и знакомить читателей с немецкой топонимикой. Илья Жернаков передает в поэме «Это Родина моя.» разговор деда и внука перед поездкой к месту героического сражения времени Великой Отечественной войны:
— Теперь в Гумбинен.
— Значит, в Гусев.
— И все ты знаешь, хоть и млад.
— Но называешь ты, дедуся,
все города на прусский лад.
— Гумбинен мне поныне снится,
а почему, узнаешь сам.63
Механизмы формирования интереса к немецкому прошлому выглядели, по-видимому, так. Первый импульс исходил из архитектурной и ландшафтной среды, пробуждавшей естественное любопытство. «Среда обитания, вне всякого сомнения, - полагал Юрий Иванов, - действует на творчество - и это совершенно нормально - местных художников, архитекторов, да и просто на жизнь нормальных людей»64. Любопытство порождало устойчивый интерес,
61 Иванов Ю.Н. 1973.
62 См. об этом: Дементьев И.О. 2012.
63 Жернаков И.Д. 1984. 33. Во время путешествия героев по области читатель получал возможность познакомиться и с другими довоенными топонимами.
64 Иванов Ю. 1988. 8.
который затем закреплялся визуализацией и в конце концов конвертировался в повседневную практику. Катализатором этого процесса становилась «сладость запретного плода».
Одна из свидетельниц градостроительства 1970-х, Н.И. Чепинога, описывает свои чувства следующим образом: «Когда я приехала в Калининград (в 1976 г. -И.Д.), у меня была группа людей, с которой я сдружилась, которые безумно полюбили Калининград. Мы находили старые книги по застройке Кенигсберга, фотографии, на которых мы рассматривали каждое здание. Упивались тем, что было. Интересный декор и ансамбли, и потом Калининград какой-то странный. С одной стороны была в нем какая-то нежность, с другой - что-то чуждое. Все смешивалось и было понятно, что старая культура и новая культура как бы столкнулись. Мы любили этот город и хотели его сделать как можно лучше»65.
Параллельно утверждению альтернативного дискурса о прошлом в публичных формах также происходило множество действий на уровне повседневной жизни. Это фотографирование и копирование старых изображений, коллекционирование предметов быта, чтение в библиотеках книг по истории, в которых интересующимся приходилось по крупицам воссоздавать картину довоенного прошлого (не стоит напоминать, что это были послевоенные советские издания при крайне скромных библиотечных фондах дореволюционной литературы66). Разнообразие действий коммеморативного характера, форму которых принимали первые ростки массового протеста против официального дискурса, было особенно заметно
65 Podehl M. 2010. 472.
66 Хотя и из этого правила были исключения - читателям областной и университетской библиотек был доступен дореволюционный «Энциклопедический словарь», издававшийся Ф.А. Брокгаузом и И.А. Ефроном.
сторонним наблюдателям. Побывавшая в закрытом для иностранцев Калининграде в конце 1970-х Рут Мария Вагнер обратила внимание на то, что на могиле Канта лежали цветы: «Молодые калининградцы, большей частью студенты, приносят их почти ежедневно сюда»67. Коммеморация в форме постоянного и анонимного возложения цветов на могилу отражала и складывание особой культурной памяти, и ненасильственный характер протеста против официального дискурса.
Несмотря на то что обычно период с конца 1960-х до начала 1980-х гг. в истории Калининградской области недооценивается современными исследователями, он сыграл важнейшую роль в формировании региональной идентичности калининградцев. Именно в это время официальному дискурсу о прошлом этой земли противостоят альтернативные стратегии освоения историко-культурного наследия, публично заявляется необходимость переоценки довоенного прошлого. Эти стратегии апробируются первоначально в среде научной и творческой интеллигенции, их дополняет множество повседневных практик рядовых калининградцев: официальный дискурс в позднесоветский период окончательно обнаружил свою несостоятельность в обеспечении тотального идеологического контроля над умами советских граждан.
Далеко не самые благоприятные обстоятельства брежневского времени во многом определяли поведение людей в закрытой области. Однако архитектурная и природная среда, своеобразная мифология, личностные особенности обусловили личностный выбор разных людей. Они собирали довоенные фотографии, сочиняли стихи о черепичных крышах, задавали наивные вопросы редакциям газет, писали научные статьи о ландшафтах, пытались понять кантовскую философию - и их поведенческие стратегии фактически обеспечили синергетический эффект,
67 Wagner ЯМ. 1989. 217.
благодаря которому в 1987 - 1990 гг. реализовался массовый интерес к довоенной истории края.
Третий период в формировании альтернативного дискурса о прошлом выпадает на вторую половину 1980-х гг., своеобразные «короткие восьмидесятые». Именно в годы Перестройки стала возможной институционализация альтернативных советской системе групп граждан («неформалов»), которая ознаменовала переход к новому этапу в истории страны.
Идеологическая политика властей в перестроечный период приобрела несколько лихорадочный характер. С одной стороны, происходила легализация религиозных организаций. В 1985 г. была зарегистрирована православная община, которая получила в свое распоряжение нуждавшуюся в реставрации Юдиттенскую кирху (теперь Свято-Никольский храм). С другой - местные власти не были готовы к восприятию нового вектора советской религиозной политики и пытались даже вступить в союз с представителями интеллигенции в целях противодействия религиозной пропаганде. Писатель Юрий Иванов передавал в газетной статье (1987 г.) разговор с первым секретарем горкома партии по поводу домика лесничего Вобстера. В доме, который предположительно обнаружили энтузиасты в конце проспекта Победы в областном центре, в свое время отдыхал великий Кант. Тут же возникла инициатива сохранить память о философе. Секретарь горкома сказал, что «городу нужен активно работающий антирелигиозный центр. И это тем более важно, что в пригороде, где находится так называемый домик Вобстера, строится церковь»68, именно в этом домике партийный руководитель предложил организовать такой центр. «Давайте же не будем ломать, - призывал Юрий Иванов читателей комсомольской многотиражки, -
68 Иванов Ю. 1987. 3.
давайте будем везде побольше восстанавливать, реставрировать памятников истории и культуры, ибо без культурного, все усиливающегося, расширяющегося строительства не может расти, углубляться культура всех нас, всего нашего народа, развиваться наша экономика, все наше будущее»69. Оба проекта воплощения не получили, оставшись памятником своеобразным идеологическим метаниям стагнирующей позднесоветской власти.
На примере средств массовой информации и популярной литературы заметна нарастающая интенсивность процесса реабилитации немецкого наследия. Стадия визуализации предполагала широкое распространение образов старого города. По мнению Ю.И. Забуги, официальный запрет на изображение немецких зданий в калининградской прессе существовал вплоть до 1988 г. (именно в этом году ему довелось, преодолевая сопротивление противников «чужого», защищать в Ленинграде дипломный проект по восстановлению Кафедрального собора и застройки на острове Кнайпхоф)70. По крайней мере в 1985 г. некоторые изображения немецких зданий уже были доступны для выборочной публикации. В богато иллюстрированной книге о памятниках
Калининградской области наряду с традиционным набором советских монументов присутствовали и здания довоенной постройки: памятник в Прейсиш-Эйлау (1856 г.), памятник Ф. Шиллеру, музей янтаря, Бранденбургские ворота и т.д.71 В сентябре 1985 г. в газете «Калининградский комсомолец» был опубликован материал о выставке книжной графики
69 Иванов Ю. 1987. 3.
70 См. интервью 2006 г.: PodehlM. 2010. 475.
71 Колганова Э.М., Строкин В.Н. 1985. Круг изображений несколько шире по сравнению с упоминавшимся ранее альбомом 1976 г.
молодого художника Владимира Коломийченко. На выставке были представлены гравюры - видовые открытки о Калининграде (четыре изображения представляли довоенные здания - органного зала, кукольного театра, университета и Дворца культуры моряков, еще одна - современное здание драмтеатра), а также рисунки, посвященные Канту (на одном из них профиль философа представал на фоне замка)72.
Перестройка создала условия для образования различных формальных и неформальных гражданских институтов, которые аккумулировали энергию социально активных калининградцев. К формальным (наряду с унаследованным от доперестроечного времени Калининградским отделением Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры) относилось Калининградское отделение Советского фонда культуры, созданное в 1987 г. Его председателем был избран писатель Ю.Н. Иванов. Планы фонда он описывал так: «Восстановление Кафедрального собора, где похоронен И. Кант, создание в летнем домике <...> музея И. Канта, сооружение ему памятника. Войдя в долю с кооператорами, создаем в старинных, т.н. «Королевских воротах», кафе-музей замечательного сказочника и "ночного" фантаста Эрнста Теодора Амадея Гофмана, который жил в Кенигсберге, и в Городской картинной галерее - зал интереснейшей художницы Кете Кольвиц»73. «Немецкая»74 программа фонда быстро нашла отклик в широких кругах калининградцев. Примечательно, что на первых порах эта деятельность обосновалась в типичном для ранней Перестройки духе возвращения к «ленинским идеалам»: «Еще на заре Советской власти В.И. Ленин подчеркивал, что условием повышения производительности труда
72 Кириллов В. 1985.
73 Иванов Ю.Н. 2007. 40.
74 Иванов Ю.Н. 2007. 49.
является образовательный и культурный подъем населения. Это значит, нам сегодня необходимо громадное повышение культуры. Иначе не будет
75
движения экономики вперед» .
Источниковая база пока не позволяет восстановить всю картину конкуренции дискурсов в конце 1980-х гг. По данным обкома ВЛКСМ, на ноябрь 1988 г. неформальные (самодеятельные) объединения молодежи насчитывали в общей сложности около 3 тыс. человек (из них около двух тысяч - в областном центре), сгруппированных по девятнадцати направлениям76. Помимо металлистов и рокеров это были культурно-экологическая ассоциация «Возрождение» (изучение и пропаганда истории), объединение молодых художников «Время и мы», неформальное объединение «Романтики» (школьники, студенты, учащиеся ПТУ) «по изучению истории Калининградской области», действовавшее при кабинете-музее Канта.
В атмосфере Перестройки типичной формой трансляции достижений неформалов стал самиздат. На обложке альманаха «Кафедральный собор», растиражированного в 1989 г. при помощи компьютера, соседствовали два легко узнаваемых изображения - Дом Советов (строившийся поблизости от места снесенного замка) и руина Кафедрального собора. Альманах содержал «Краткую историческую справку по Восточной Пруссии» и сокращенный перевод материала немецкого археолога В. Гэрте «Древняя история Восточной Пруссии». Историю края редакция вела от 60 г., когда в Пруссии побывали римляне; завершалась хроника текстом, маркировавшим радикальный разрыв с советской практикой умолчаний: «Начало 1946 - весна 1948 гг. Выселение 40 000 человек немецкой национальности (по данным ФРГ только 25 тыс.) с территории города и области. К апрелю 1945 года на
75 Иванов Ю. 1988.
76 Документ цитируется по: Ржевский В. 2006. 113-120.
территории нынешней Калининградской области находилось 116 тысяч человек гражданского немецкого населения. Судьба 76 (91?) тысяч немцев неизвестна, очевидно значительная часть из них погибла от голода»77.
Интересный кейс для изучения эволюции альтернативного дискурса представляет собой самая влиятельная неформальная группа - общество «Солидарность», возникшее в 1988 г. Общество включало представителей разных социальных групп (рабочие, пенсионеры, учащаяся молодежь) и вело типичную для неформального объединения перестроечного времени деятельность - организовывало дискуссии, митинги, манифестации, а также распространяло листовки и выпускало ротапринтную газету «Вестник Солидарности».
Публикации «Вестника» подтверждают справедливость мнения Б. Хоппе: «Чувство, что Москва оставила Калининград один на один с проблемами, нашло свое отражение в идентификации новых жителей Калининграда с городом: оставшиеся с немецких времен строения рассматривались ими теперь как достойные быть сохраненными приметы региональной особенности»78. Сравнение Калининградской области с Восточной Пруссией в публикациях «Вестника» воспроизводило образ «потерянного рая», столь типичный для ностальгического дискурса бывших жителей этой земли, переживших депортацию: «Сравните Калининградскую область и Восточную Пруссию. В городе живы еще ветераны, которые помнят неразграбленную и неразрушенную прусскую деревню»79. В газете неформалов публиковались статьи, в которых опровергались стереотипы в восприятии
77 Краткая историческая справка по Восточной Пруссии. 1989. Страницы в издании не пронумерованы.
78Хоппе Б. 2005б. 85.
79 Сибулконец (?) С. 1989.
Восточной Пруссии как «гнезда милитаризма», воспроизводились изображения памятников довоенной архитектуры. В программе общества (1990 г.) выдвигались требования охраны наследия: «Государство обязано принять меры по охране культурного достояния народа: прекратить массовое уничтожение памятников истории и архитектуры, вернуть городам, улицам, площадям их исторические названия, обеспечить приемлемое качестве реставрационных работ.»80
Реакция властей на неформальные движения была, как везде в стране, настороженной. Первый секретарь Калининградского обкома КПСС Д.В. Романин на собрании актива областной парторганизации в 1989 г. говорил о том, что «особого внимания партийных организаций требует к себе получившее широкое развитие самодеятельное движение. В нем заложен немалый созидательный потенциал»81. Среди тем, объединявших неформалов для реализации их «созидательного потенциала», выделялось, в частности, изучение и сохранение культурно-исторического наследия. Впрочем, также констатировалось, что движения «пытаются спекулировать на реальных трудностях перестроечных процессов», но это не отменяло задачи налаживать с неформалами диалог.
Однако процесс присвоения символического пространства путями, альтернативными официальному дискурсу, шел уже на уровне не только неформальных сообществ, но и целых социальных групп: прежде всего интеллигенции и молодежи («третье поколение калининградцев»). Это хорошо прослеживается по материалам дискуссий, разворачивавшихся на страницах региональной прессы в конце 1980-х гг. Газеты рассказывали об инициативах «неформалов» по охране наследия, и практически во всех письмах читателей эти
80 Программа общества. 1990.
81 Первые секретари. 1947-1991. 2002. 109.
усилия получали горячую поддержку. На фоне общего энтузиазма редкими были критические отклики, авторы которых обращали внимание на нежелательность перекоса. Одна читательница, например, сожалела о заброшенных могилах солдат Великой Отечественной войны в городе: «Люди о немецких памятниках, кирхах, воротах помнят, борются за каждый камень, а о таких вот заброшенных обелисках на могилах наших солдат, погибших, между прочим, защищая от фашистов и ту же немецкую культуру, выходит, забыли? Что же происходит с нами, с памятью нашей?»82 Так изменился дискурс о прошлом: немецкая культура оказалась признана достойной защиты со стороны всех советских людей — и солдат, и обычных граждан.
Предметом обсуждения на страницах комсомольской газеты стал еще один материал — фрагменты из «Открытого письма в метрополию», имевшего «хождение в городе» и принадлежавшего художнику Вадиму Храппе. Автор обращал внимание на то, что основные предметы гордости горожан - это объекты немецкой культуры, которые не вписываются в «официальную историю», ведущую начало с 1946 г. В. Храппа постулировал появление нового исторического субъекта, «воображаемого сообщества»: «Но ведь есть мы! Мы - потомки переселенцев, родившиеся под черепичными крышами, делавшие первые шаги под готическими сводами, облазившие в детстве все окрестные подвалы еще не разрушенных фортов и замков. Мы - хранящие как реликвии исчезнувшей цивилизации ее посуду, довоенные фото романтических кварталов. <.> Нам доставалось за найденный в нашей парте чугунный герб Кенигсберга, за нацарапанную на вагонном стекле трамвая готическую букву "К" с
82 Калининградский комсомолец. 1988. 16 апреля.
короной. Но ведь мы есть! И нашу память не ампутировать и не запретить»83.
Письмо В. Храппы - это первое публичное заявление о том, что культурная память калининградцев опирается на исторический опыт, накопленный на территории проживания, наряду с опытом предков из разных регионов страны. В газету пришло много откликов: наряду с ортодоксальными оценками («бред человека, страдающего манией величия») звучали и робкие голоса поддержки («До каких же пор можно молчать?», «Историю нашего края мало кто знает»). Процесс эмансипации субъекта, однако, остановить уже не представлялось возможным.
Альтернативный дискурс о прошлом Калининградской области приобрел особый радикализм в тезисе об особом историческом субъекте, складывающемся на этой территории. Статья председателя Восточнопрусского клуба А. Селизарова, опубликованная в бюллетене «Ргй8а8 Таи1а8 Prëigara» в 1990 г., называлась «Новый этнос на старых корнях?..» Здесь дискурс о прошлом плавно перетекал в дискурс о настоящем. Автор констатировал наличие «духовного вакуума», в котором калининградцы оказались вследствие того, что «предыдущая "запрещенная культура" (любые попытки сохранить которую беспощадно карались) вымерла окончательно, а своя, новая, не прижилась на этой почве, т.к. не имела под собой никаких корней». Однако, к счастью, по мнению автора, «монолит точки отсчета истории в 1945 года дал трещины и стал постепенно разваливаться. Тогда сквозь него стало видно то, что было варварски уничтожено, но вместе со стыдом и болью об утраченном возникли и первые проблески надежды на его возрождение. <...> И я верю, что недалеко то время, когда Канта и Гофмана,
83 Храппа В. 1988. Письмо было также опубликовано в 1989 г. в ФРГ (цитируется П. Бродерзеном: Brodersen P. 2008. 241).
Донелайтиса и Видунаса будут называть открыто и гордо - своими великими земляками, а себя — их духовными наследниками. <...> И придет то время, когда веточка нового этноса, привитого к старым и мощным корням, зацветет на этой многострадальной земле и даст свои прекрасные плоды. И будут новые
" 84
пруссы на возрожденной земле»84.
Воображаемое сообщество «новых пруссов» обозначило границу диапазона возможных решений проблемы региональной идентичности. Этот диапазон охватывал разные способы самоидентификации: от проектируемой властью общности «советского народа», почти лишенного этнического своеобразия85, до вырастающего на уровне grassroots сообщества «новых пруссов», ощущающих себя наследниками многокультурного культурного наследия этой земли. В сущности, оба способа самоидентификации противостояли актуализации традиционной
этнокультурной идентичности («русских», «белорусов» или «литовцев», живших в области). Но если первый к концу Перестройки ощущался как анахронизм, то второму предстояло впоследствии проверить свою жизнеспособность в конкуренции с традиционными «национальными» дискурсами86.
Советский период подходил к своему финалу, и вместе с ним заканчивалась история официозного дискурса, табуировавшего тему довоенного прошлого. Перестройка стала катализатором процесса
84 Селизаров А. 1990. С. 2. Бюллетень выпускался в Литве.
85 Ср.: «Новая историческая общность, которую до недавнего времени принято было называть "советским народом", именно на калининградской земле обрела наиболее законченные формы» (Костяшов Ю.В. 2009. С. 145).
86 Этот сюжет выходит за рамки темы статьи. Подчеркну только, что дискурс о «новых пруссах» сыграл несомненную роль в радикализации процесса реабилитации довоенного наследия на рубеже 1980 - 1990-х гг.
переосмысления исторического опыта калининградцев. Стефан Бергер выделяет два повлиявших на это фактора. Он, как и Б. Хоппе, связывает враждебность диссидентов советскому режиму с уважением к немецкому культурному наследию - эти чувства объединяли участников неформального «Прусского клуба»; кроме того, для молодого поколения, заявившего о себе в 1980-х, поиск воображаемого немецкого города был стратегией бегства от «повседневности скучного советского города»87. Действительно, усиливавшийся политический протест, сопряженный с повышающимися эстетическими запросами к городской среде, неизбежно фокусировался на проблематике амбивалентной культурной памяти жителей бывшей Восточной Пруссии.
Перестройка как политический проект была результатом усилий советского руководства, однако Перестройка как общественный дискурс состоялась в первую очередь благодаря многим энтузиастам, которые в течение 1970 - 1980-х гг. пытались (зачастую полулегально) реализовать свои интересы в сфере изучения и охраны историко-культурного наследия. Они использовали при этом различные возможности, предоставляемые властью. Однако именно их действия в период Перестройки утверждали общий пафос защиты памятников, реабилитации незаслуженно забытых
87 Berger S. 2010. S. 24. С. Бергер указывает, что «Восточно-прусский клуб» возник в начале 1970-х, О. Сезнева датирует появление этого клуба, который формировал «несанкционированную альтернативу официальному историческому дискурсу», даже 1970-ми гг. (Sezneva O. 2005. P. 198). По мнению А.П. Бахтина, речь все же идет о краеведческом клубе, возникшем в конце 1980-х гг. В ГАКО хранится устав Восточно-прусского клуба, новая редакция которого была датирована 1990 г. Заявленная в нем цель клуба звучала довольно дерзко: «Возрождение прусской культуры и сложившихся на ее основе других интегральных культур Восточной Пруссии».
соотечественников, возвращения к национальным корням, возрождения православия, налаживания равноправного межкультурного диалога. В этом общесоюзном процессе Калининградская область играла свою роль: ее специфика заключалась в том, что наряду с реабилитацией национального прошлого, дискредитированного советской идеологией,
разворачивалась реабилитация регионального прошлого. И этот процесс, в котором участвовали тысячи людей, приобрел необратимый характер.
Вопрос Иммануила Канта «Что я могу знать?» в свете советского опыта осмысления прошлого Янтарного края приобрел особое звучание. Через постепенную проверку границ возможностей (что я могу знать?), выпавшую на конец 1940-х - конец 1960-х гг., чутко воспринимавшие историю своей земли калининградцы добились переноса акцента на границы знания (что я могу знать?) в 1970 - 1980-х гг. И хотя область познанного до сих пор еще остается недостаточно большой, сама возможность знания о прошлом своей земли, как и право людей на это знание никем уже не оспаривается.
Список сокращений ГАКО -- Государственный архив Калининградской области КГПИ — Калининградский государственный педагогический институт
КГУ — Калининградский государственный университет
Литература
Аринштейн Л.М. 2008: Петух в аквариуме. Новеллы и воспоминания. М.
Ассман Я. 2004: Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.
Ваулина В.Д., Козлович И.И. 1970: К ландшафтной характеристике города Калининграда // Вопросы географии /
КГУ; Калинингр. отделение Географического общества СССР.
Калининград, С. 120-142.
Ведин Ф.И. 1953: Город - будет! Рига.
Воробьёв П.Я. 1971: Околоморье мое. Калининград.
Восточная Пруссия глазами советских переселенцев: Первые
годы Калининградской области в воспоминаниях и
документах. 2002: Ю.В. Костяшов (рук. авт. колл.). СПб.
Гринишин Д.М., Михайлов М.М., Прокопьев В.П. 1976.
Иммануил Кант. Краткий очерк жизни и научной
деятельности. Л.
Гулыга А.В. 1977: Кант. М.
Дементьев И.О. 2012: «Рябинка у бойницы»: реабилитация довоенного прошлого в памяти калининградцев (1970—1980-е гг.) // Erdviu pasisavinimas Rytu Prüsiioie XX amziuie. Acta Histórica Universitatis Klaipedensis / V. Safronovas (ed.). 24. Klaipéda, 92-118.
Дементьев И.О. 2013: «Золотая жила» янтарного края: образы Восточной Пруссии и Калининградской области в период господства социалистического реализма // Балтийские исследования. 7. Калининград, 63-93.
Дмитриев В. 1960: Дело о янтарной комнате: очерк. Калининград.
Жернаков И.Д. 1984: Это Родина моя. Калининградская поэма. Калининград.
Иванов Ю. 1973: В осажденном городе // Калининградский комсомолец. 114-127, 129, 131-132, 135, 137, 139, 141-153. Иванов Ю. 1987: Сундук Канта // Калининградский комсомолец. 25 января.
Иванов Ю. 1988: «Мы многое можем»: интервью // Калининградский комсомолец. 16 января. Иванов Ю.Н. 2006: Танцы в крематории. Десять эпизодов кенигсбергской жизни. Калининград.
Иванов Ю.Н. 2007: Письма калининградского писателя и руководителя отделения Российского фонда культуры Ю.Н. Иванова за 1988 - 1993 гг. // Калининградские архивы: матер. и исслед. 7. Калининград.
Кириллов В. 1985: Свой взгляд на мир // Калининградский комсомолец. 1 сентября.
Клемешева М.А. 2000: О судьбе Королевского замка (из документов Облгосархива) // Калининградские архивы: матер. и исслед.: науч. сб. 2. Калининград.
Колганова Э.М., Строкин В.Н. 1985: Страницы памяти. Калининград.
Колпаков А. 1971: «Околоморье мое». Рецензия // Калининградский комсомолец. 6 окт.
Костяшов Ю.В. 2009: Секретная история Калининградской области. Калининград.
Краткая историческая справка по Восточной Пруссии. 1989: Кафедральный собор. 1. Калининград. Лавринович К.К. 1989: Фридрих Вильгельм Бессель. М. Лавринович К.К. 1999: В память об Алексее Николаевиче Хованском // Князь Алексей Николаевич Хованский. Воспоминания / Т.А. Кокарева (сост.). М. Летопись Калининградской области. 2005: В.Н. Маслов (науч. ред.). 1. Калининград.
Минакова Р. 1970: Пусть творчество приносит радость // Калининградский комсомолец. 15 ноября. Митина Е.С. 2011: Послевоенное строительство в Калининградской области по воспоминаниям архитектора Л.В. Черкасовой // Калининградские архивы: матер. и исслед. 9. Калининград, 181-192.
Нерлин Ю. 1970: Вчера и сегодня одной истории // Калининградский комсомолец. 1970. 17 мая. Односельчане: народная повесть. 2006: Л.В. Сыроватко (ред.) Калининград.
Первые секретари. 1947 - 1991. 2002: Документы и материалы о деятельности партийных руководителей Калининградской области и Калининграда в 1947 - 1991 гг. Калининград. Программа общества. 1990: Вестник «Солидарности». №43. Пророкова С. 1967: Кэте Кольвиц. М.
Ржевский В. 2006: Калининградская Пруссия. Штрихи к портрету. Калининград.
Самсонова А. 1970: Единственный титул благородства // Калининградский комсомолец. 1970. 26 июня. Селизаров А. 1990: Новый этнос на старых корнях?.. // РгйБаБ ТаЩаБ Prëigara. №3. 1-2.
Сибулконец (?) С. 1989: Наше будущее в наших руках? // Вестник «Солидарности». №25.
Сухова С. 1990: Бой после победы // Калининградский комсомолец. 7 апреля.
С чем связаны память и жизнь: О памятниках и памятных местах Калининградской области: 1976. Калининград.
Хоппе Б. 2005а: Кёнигсберг / Калининград в ХХ в. - фокус современной европейской истории // Балтийский регион в истории России и Европы / В.И. Гальцов (ред.). Калининград, 190-200.
Хоппе Б. 20056: «Злой город» или часть собственной истории? Об отношении к немецкой архитектуре в Калининграде после
1945 г. // Кёнигсберг - Калининград: город, история / В.Н. Маслов (ред.). Калининград, 82-91.
Храппа В. 1988: Мы - народ // Калининградский комсомолец. 23 апреля. С. 4, 9.
Berger S. 2010: Kaliningrader Identitäten nach dem Ende des Kalten Krieges: einige einleitende Bemerkungen // Kaliningrad in Europa. Nachbaraschaftliche Perespektiven nach dem Ende des Kalten Krieges / S. Berger (Hrsg.). Wiesbaden. Bridges D.K. 2008: In Moscow's Image? Creating Soviet State and Society in Kaliningrad Province, 1945 - 1970: Diss. University of Virginia.
Brodersen P. 2008: Die Stadt im Westen. Wie Königsberg Kaliningrad wurde. Göttingen.
Hoppe B. 2000: Auf den Trümmern von Königsberg. Kaliningrad
1946 - 1970. München.
Podehl M. 2010: Architektura Kaliningrada. 1917-1991. Wie aus
Königsberg Kaliningrad wurde / Diss. ETH Zürich.
Sakson A. 2011: Od Klajpedy do Olsztyna. Wspolszesni
mieszkancy bylych Prus Wschodnich: Kraj Klajpedzki, Obwod
Kaliningradzki, Warmia i Mazury. Poznan.
SériotP. Analyse du discours politique soviétique. 1985: Paris.
Sezneva O. 2005: Tenacious Place, Contingent Homeland: Making
History and Community in the Repopulated City of Kaliningrad:
Diss. (Ph.D). New York, 2005.
Wagner R.M. 1989: Königsberg heute // Königsberg in alten und neuen Reisebeschreibungen. Düsseldorf.
