CC BY
141
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2010. № 5
ИСТОРИЯ ЗАРУБЕЖНОЙ ФИЛОСОФИИ
Н.А. Воронов*
ЧТО ТАКОЕ НОВОЕ МИСТЕРИАНСТВО?
Проблема сознание-тело ставится философами и учеными уже на протяжении более чем двух тысяч лет. Тем не менее никакого продвижения в ее решении мы не можем отметить. Напротив, исследователи указывают на особенность и трудность сознания как предмета исследования. Современный философ Колин Макгинн отстаивает позицию антиконструктивного натурализма, или, как его еще называют, нового мисте-рианства. Суть его позиции состоит в том, что проблема сознание-тело никогда не будет решена, а причина этого фиаско состоит в нашей собственной когнитивной ограниченности. Эта позиция кажется одной из наиболее вызывающих решений на стыке философии сознания и эпистемологии, но в то же время она порождает ряд серьезных возражений относительно правдоподобности подобного ответа.
Ключевые слова: сознание, проблема сознание-тело, мистерианство, Колин Макгинн.
N.A. Vo r o n o v. What is mysterianism?
Mind-body problem has been puzzling philosophers and scientists for more than two thousand years. And despite all efforts we cannot see any further development. More than that — researchers postulate hardness and specialty of consciousness as a research object. Colin McGinn, modern philosopher, holds his anticonstructive naturalistic position, or new mysterianism. His main idea is that mind-body problem is never to be solved and the reason of such a fiasco is our own cognitive limitation. Such an answer on the edge between philosophy of mind and epistemology seems very attractive but at the same time it raises a number of questions about the plausibility of the decision.
Key words: mind, mind-body problem, mysterianism, Colin McGinn.
Исследования сознания наиболее активно ведутся вторую половину ХХ в. — за это время был сделан просто фантастический прыжок от тех представлений, которыми обладали философы, психологи, нейрофизиологи к началу прошлого века. Безусловно, мы видим крупные фигуры на протяжении всей интеллектуальной истории, внесшие неоценимый вклад в исследования сознания: Платон, Аристотель, Декарт, Джеймс, Гельмгольц, Вундт, Фехнер,
* Воронов Николай Андреевич — аспирант кафедры истории зарубежной философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8-910-47985-90; e-mail: nikolay_voronov@hotmail.com
Павлов и другие не менее значимые имена могут быть здесь названы. Но именно в последние полвека исследования сознания дали настоящий расцвет научной и философской мысли — Стэнфорд-ская Энциклопедия философии приводит список литературы из более чем шесть тысяч позиций по философии сознания. Этот список ежедневно растет, то же самое можно сказать и о научных публикациях.
Мы можем видеть, что за последние тридцать лет окончательно сформировалась в отдельное направление когнитивная наука, огромные достижения происходят в сфере ИИ и нейрофизиологии. Философия сознания стала одной из наиболее разрабатываемых философских областей наряду с этикой и политической философией. Громадный рост интереса к проблеме сознания, огромное количество всесторонних исследований — так можно охарактеризовать текущее состояние этой области.
Однако есть и одно обстоятельство, которое может вызывать затруднение. Какое бы исследование сознания мы ни взяли, начиная с классических трудов Декарта или Джеймса и заканчивая наиболее современными работами аналитических философов или ученых-нейрофизиологов, везде мы сталкиваемся с постулированием «особенности» сознания как объекта исследования, его отличия от физического мира, а также необходимости особого подхода к его изучению.
Если бы эти увещевания были только преамбулой, речевым оборотом или исследовательским кокетством, то о них можно было бы и не говорить. Однако, несмотря на всесторонние усилия на протяжении последних пятидесяти лет и на многовековую историю исследований до этого, ключевые вопросы о сознании остаются без ответа. Постулирование проблемы, многократное указание на ее неординарность и на уникальность исследуемого объекта — вот чем может запомниться нам этот период исследований. К важнейшим вопросам, без сомнения мы отнесем следующие: какова природа сознания, как возможно взаимодействие сознания и физического мира, если сознание принципиально отлично от всего физического, по крайней мере в том виде, в каком мы его знаем и понимаем сейчас, и почему существует сознание? Эти вопросы остаются без ответа и в философских трудах, и в научных работах. Д. Чалмерс [D. Chalmers, 1995] убедительно показал все возможные стратегии, применяемые по сей день. Кто-то отрицает существование проблемы, кто-то довольствуется исследованием других областей, кто-то выдает желаемое за действительное, однако большинство исследователей продолжают безрезультатно биться над решением этих вопросов.
Я позволю еще раз сформулировать проблему, чтобы указать на то, что это «одно обстоятельство», о котором я только что упомянул, представляет собой в действительности. Далее я собираюсь разобраться в вопросе, почему мы испытываем подобного рода затруднения, о которых уже было сказано выше, и возможно ли определить их причину. Основой для моих рассуждений в этой статье послужат взгляды Колина Макгинна и других философов, выражающих схожие с ним соображения, которые дают весьма ошеломляющий ответ на этот вопрос. Я вижу своей задачей разобраться в направлении, которое они представляют, а именно в новом ми-стерианстве, понять, в чем его познавательная ценность, выделить ключевые аргументы и проанализировать их. Я надеюсь прийти в конце к более общим эпистемологическим заключениям, которые будут касаться не только обозначенной проблемы сознания.
Начиная с античных представлений о сознании человеку было очевидно, что существует некоторое разделение между тем миром, который дан ему в ощущениях, реальным, физическим миром объектов, и миром его собственного сознания, миром тех самых ощущений, восприятий, чувств, эмоций, мыслей, желаний, воспоминаний. Один мир обладает свойством общедоступности: что вижу я, то можете видеть и вы, что могу делать я, то сможете делать и вы, и т.д. Я заказываю себе картошку с мясом в столовой, вы идете за мной, вы видите на моем подносе картошку с мясом, это же самое видит любой из присутствующих.
Однако то, что я думаю по поводу этой картошки, а также то, что вижу я, когда смотрю на картошку, как именно выглядит для меня желтый цвет, какая на ощупь тарелка, как тяжел поднос, — это все данности абсолютно другого мира, мира моего сознания, куда есть доступ только у меня. Свойство этого мира — приватность. Джон Сёрл удачно использовал термин «квалиа» (ссылка) для содержания нашего сознания: качественные, субъективные, приватные состояния наполняют наше сознание в любой момент. Они очевидны и доступны для меня, но не для вас. Более того, по сути, мне доступны только они, эти приватные состояния, а вот уже в существовании «внешнего мира» я могу сомневаться.
Все то, что составляет наш «внешний мир», обладает свойством наблюдаемости, а значит, имеет протяженность и местонахождение в пространстве и времени. Мой бифштекс весит около трехсот граммов и лежит возле картошки на тарелке, при желании можно померить его линейкой, задать местоположение с точностью до метра при помощи GPS-навигатора. Но мои мысли по поводу бифштекса, мои квалиа, ощущение вкуса, наслаждение или, наоборот, разочарование от него или от картошки — их нельзя наблюдать нигде, они лишены протяженности и не находятся нигде в пространстве и времени.
У нас так и вертится ответ, что они расположены в голове, но при детальном изучении содержимого черепной коробки мы находим сначала мозг, потом его составные части — полушария, зоны, области, — потом спускаемся на уровень тканей. И ничего не находим! Мы продвигаемся дальше: доходим до отдельных нейронов, потом начинаем различать их составные части, потом проходим ту грань, которая отделяет живое от неживого, и начинаем наблюдать большие органические молекулы, потом атомы, из которых они состоят, потом составные части этих атомов. Все. Ничего, кроме этого, там нет, никаких моих вкусов, ощущений, запахов, мыслей.
Удивительно, но разве мы предполагали что-то еще? В каком-то смысле да. Несмотря на сильную интуицию «нематериальности» сознания, его внематериальной природы, мы в то же самое время с особой тщательностью «прощупываем» наш мозг в поисках хотя бы коррелятов сознания. Почему? Поскольку все, с чем мы привыкли иметь дело, все, чем занимается наука, материально, наблюдаемо, проверяемо и общедоступно. Но все мои квалиа «останутся при мне», и даже если вы откроете мой мозг и переберете его по атомам, вы все равно не сможете узнать, что я думаю по поводу съеденного за обедом мяса или прослушанной после обеда лекции.
Я думаю, теперь понятно, о чем идет речь, когда мы говорим об «удивительной загадке сознания». Однако мне бы хотелось прояснить, в чем имено, по мнению большинства исследователей, заключается загадка. Почему, собственно, трудна «трудная проблема»? Большинство исследователей признают наличие некой «особой природы» сознания, особых качеств у исследуемого объекта, которые и делают решение этой проблемы такой трудной. Обратимся к Чалмерсу еще раз. Призывая нас окинуть взглядом историю проблемы, он отмечает, что хотя в различных областях происходит работа над этим чрезвычайно трудным объектом реальности, однако обращает на себя внимание отсутствие любого продвижения в решении связанных с ним роблем.
Такие затруднения мы испытываем потому, что сознание — удивительно сложная штука, считает Чалмерс. Оно совсем не похоже на все то, что мы привыкли изучать в физическом мире протяженных объектов и расставленных во времени событий. Именно поэтому, считает он, мы должны признать особенность исследуемого объекта, придать исследованиям статус «трудной проблемы», что позволит нам сформулировать новые положения и принципы для более продуктивного исследования, которое (в этом Чалмерс не сомневается) принесет нам ответ на величайшую загадку современности — загадку сознания [ibid.].
Представляется довольно очевидным, что если с самим способом решения Чалмерсом трудной проблемы согласны далеко не все, то
с формулировкой проблемы как трудной и с познавательным оптимизмом философа соглашаются большинство исследователей. Хотя стоит отметить, что это — молчаливое согласие: большинство философов даже не поднимают вопроса о том, может ли быть решена трудная проблема или нет, трудна она или нет, почему она трудна и какие у нас имеются основания для разделения проблем на трудные и простые. Это мне кажется удивительным: ведь возникает ощущение, что эта тема по каким-то соображениям просто подвергается вето и только некоторые философы обращают на нее внимание.
Я уверен, что подобное отношение к «проблеме разрешимости» недопустимо и нам необходимо однозначно разобраться с этим вопросом, если мы хотим быть конструктивными в исследовании сознания. Колин Макгинн дает нам прекрасную возможность это сделать, поскольку он впервые настолько остро и ясно поднимает вопрос о том, можем ли мы решить проблему сознания. В 1989 г. Макгинн, будучи в это время профессором в Университете Рат-герс, опубликовал статью [C. McGinn, 1989, p. 349—366], где задал вопрос: каковы причины того, что проблема сознания-тела не решена до сих пор? Его ответ был радикальным, поскольку он постулировал принципиальную неразрешимость трудной проблемы. В этой статье Макгинн смог задать ключевые, по его мнению, вопросы как о проблеме сознания, так и о способах ее решения, по сути открыв отдельное направление в философии сознания — новое мистерианство1, или антиконструктивный натурализм.
В чем суть нового мистерианства в изложении Макгинна? Мне кажется, мы можем рассмотреть его позицию в двух аспектах. С одной стороны мы должны обратить внимание на начало его философской карьеры, на те убеждения, с которыми он вошел в философию сознания, — на постулирование неразрешимости проблемы сознание-тело (1). Он продолжает развивать эту идею и в настоящее время. Но, помимо этого. он переносит свою идею о неразрешимости психофизической проблемы на другие принципиальные философские вопросы. Он переходит от проблематики философии сознании как таковой к проблеме познания, оставаясь при этом с теми убеждениями относительно познавательных способностей нашего сознания, которые он уже постулировал (2). Та-
1 Термин «новое мистерианство» был предложен О. Фланаганом [O. Flanagan, 1991], поскольку адепты такой позиции утверждают существование неразрешимых вопросов, буквально «тайн» (англ. «mystery»). Сам он отмечает, что это название пришло ему в голову в связи с группой «Question Mark and the Mysterians». Помимо термина «новое мистерианство» Фланаган приводит более общий и менее поэтический термин — «антиконструктивный натурализм».
ким образом, это два тесно переплетенных направления для Мак-гинна — философия сознания и эпистемология.
(1) Работа над проблемой сознания на протяжении многих веков не принесла успеха. Мы решаем побочные проблемы, возможно не менее важные, но ответа на вопрос о сознании не получаем. В чем дело? Возможно, мы недостаточно стараемся, стоит увеличить усилия и еще немного подождать? В своей статье Макгинн утверждает, что это не так, нам стоит пристальнее взглянуть на свои попытки решения психофизической проблемы, чтобы понять, что здесь не так.
Когда мы говорим о сознании, мы должны принять, что оно, как и любая другая способность нашего организма, появилось в результате эволюции. Сознание — естественный продукт эволюции живых существ, у кого-то оно отсутствует вовсе, на определенном этапе появляется и развивается.
Поскольку сознание появилось в результате эволюции, значит, оно понадобилось для решения определенных задач. Сознание, как и другие продукты эволюции, имеет определенные свойства и пределы своих возможностей. К примеру, наше сердце появилось в результате эволюции, поскольку нужен был насос по перекачке крови для снабжения органов и тканей кислородом. Задачей сердца является мощное и ритмическое сокращение, оно сделано из эластичных и прочных мышц, регулируемых нервными узлами, у него есть клапаны, отделы, желудочки, входящие и исходящие сосуды. Сердце способно работать и с очень малой частотой сокращений, допустим около 30 сокращений в минуту, и на критических пределах, в случае стрессовой ситуации, когда число сокращений достигает 220—260 в минуту.
Но наше сердце не может сокращаться быстрее, работать при температуре хотя бы на три-четыре градуса ниже температуры тела, качать масло и т.д. У него есть множество и множество ограничений, вернее сказать, у него есть ограниченный набор способностей, а у этих способностей есть свои пределы.
То же справедливо утверждать и о почках, и о ножных мышцах, и обо всех других «гаджетах», появившихся в результате эволюции. И сознание не исключение — оно существует для решения четко определенных задач, но и в рамках этих способностей есть свои границы. В этом Макгинн полностью согласен с модульной теорией сознания Хомского: наши когнитивные (в широком смысле) способности представляют собой некоторые модули, каждый из которых отвечает за свой участок нашей деятельности — что-то за овладение языком, что-то за математические задачи, что-то за критическое мышление. Но у нас отсутствует модуль, который необходим для решения проблемы сознания, мы, вероятнее всего,
лишены его, а если он присутствует, то в самом зачаточном виде, достаточном лишь для формулирования проблемы, но не для ее решения.
И такая ситуация не должна нас удивлять: природа создает лишь то, что нужно организму в процессе выживания, а значит, все наши модули были созданы для выживания, которое связано с оперированием с объектами в пространственно-временном, физическом мире, окружающем нас. В него не входило решение сложных философских проблем, касающихся сознания, которое не попадает в разряд тех объектов, с которыми нам необходимо было бы оперировать. Сходным образом природа лишила нас жабр и ограничила возможность задерживать дыхание — это мы понимаем, даже не имея представления о строении нашего организма. Ведь нам просто не нужны жабры и нам просто не надо задерживать дыхание длительно, как это делают киты, мы живем там, где есть воздух в атмосфере.
Подобное заявление первоначально шокирует, поскольку мы привыкли считать себя рациональными агентами, лишенными каких-либо ограничений в познании. Однако Макгинн предлагает нам посмотреть на своего пса, который запутался в поводке, на трехлетнего ребенка у доски с формулами, на больных аутизмом, на страдающих слабоумием, на людей с отклонениями в познавательных функциях, и наша вера в идеального познавательного агента может быть поколеблена. Подобно тому как трехлетний ребенок не способен решить задачу с двумя неизвестными, так и мы не можем решить проблему сознания, найти то свойство в мозге, которое бы порождало нематериальное сознание, или же понять, что такое физическая реальность на самом деле, переосмыслить ее так, чтобы она включала в себя непротиворечиво материю и сознание. Или еще что-нибудь — решений может быть множество, но мы никогда не узнаем, какие они. Мы просто недостаточно развиты для этого — мы познавательно ограничены.
Какие бы научные тесты, хитрые процедуры и сканеры ни были нами придуманы, мы всегда будем сталкиваться с двумя сторонами — одной, данной непосредственно нам, нашим опытом, и другой, доступной для наблюдений, но не имеющей ни малейшего намека на то, что происходит «за ней». И наши познавательные способности не предназначены для того, чтобы схватить то свойство, или процесс, или общее основание, благодаря чему это все работает. Мы не можем «привести к общему знаменателю» материю и сознание, чтобы понять, как они взаимодействуют.
Макгинн предлагает нам представить, что для того, чтобы объяснить сознание и построить некоторую теорию М, нам стоит найти некоторое свойство Р, которое является свойством мозга. Ни в моз-
ге, ни в этом свойстве нет ничего сложного или сверхъестественного — это свойство такого же рода, каким, допустим, является свойство кристаллической решетки воды (свойство А), которое позволяет построить теорию В, объясняющую то, как ведет себя вода при различных температурах. Но в случае с сознанием мы просто недостаточно развиты, чтобы «схватить» это свойство Р, так необходимое нам для теории М. Мы будем пытаться построить другие объяснения, но все они не будут учитывать это свойство Р и будут бесполезны.Это не значит, что теории М не существует или что не существует свойства Р, просто эти познавательные модели недоступны нам.
Возможно, существуют инопланетяне, которые даже не могут понять наших мучений, которые легко связывают для себя в познание материю и сознание, но при этом терпят фиаско в построении силлогизмов. Возможно, предполагает Макгинн, что через много лет биологического развития, скорректированного научным аппаратом, мы создадим такое существо, которое не будет уже человеком в прямом смысле этого слова, и оно сможет решить проблему. Но сейчас ситуация такова, что мы не можем решить проблему сознания-тела. Она принципиально недоступна для нашего понимания, поэтому нам стоит забыть о ее решении и сконцентрироваться на множестве других, легких проблем, не менее значимых для нас, — на поиске коррелятов, изучении частот мозга и его биохимии, изучении психологических и психиатрических отклонений. Это можно сделать, однако ответ на вопрос, что такое сознание, как оно существует и почему, останется для нас тайной.
Для описания этой ситуации в целом Макгинном используется вводимое им понятие «когнитивная закрытость». Когнитивная закрытость — это то, о чем уже было сказано выше, — неспособность любого познающего существа, когнитивного агента, решить какую-либо проблему, но не за счет сложности самой проблемы — в этом смысле сложных проблем вообще не бывает. Проблемы не трудны сами по себе, предмет обсуждения и вопрошания не является некой мистической или сверхъестественной сущностью. Просто познавательные способности некоторого существа таковы, что по отношению к этим проблемам и вопросам он когнитивно ограничен. В этом смысле эти проблемы и вопросы когнитивно закрыты — они лежат за пределами его когнитивных способностей.
На мой взгляд, эта идея является наиболее ценной и по-настоящему радикальной. Квантовая механика, теория относительности, неклассические теории науки показали нам, что наблюдатель вовлекается в познавательный процесс и влияет на результаты исследований. Но это влияние объективно, его можно учесть, и оно не оставляет ощущения собственного несовершенства: мир
так устроен, что невозможно знать заряд и положение частицы одновременно.
С развитием биологии, этологии и нейрофизиологии в ХХ в. мы наблюдаем другие виды, расставляя их по шкале сообразительности и сознательности. При этом сами все еще по-прежнему считаем себя идеальными когнитивными агентами! Эта ситуация кардинально отличается от ситуации с неклассической наукой, и дело не в предмете исследований — он не обладает никакой дополнительной сложностью. Нам нет необходимости строить мыслительные эксперименты или придумывать хитрые способы проверки наших предположений, которые бы максимально исключали наше собственное влияние на эти предположения. Мы просто пасуем перед этими «простыми проблемами». И делаем это просто потому, что мы не способны их решить как представители вида. Эти задачи когнитивно закрыты для нас, как для собак закрыто решение уравнений.
(2) В более широком значении новое мистерианство может пониматься как позиция, утверждающая принципиальную ограниченность человеческих когнитивных способностей, признание когнитивной закрытости некоторых других проблем, а не только проблемы сознание-тело. Макгинн приводит их список [C. McGinn, 1993]: свобода воли, сознания, я, значение, проблема a priori, проблема истинности, которые, по его мнению, не могут быть решены в силу нашей познавательной ограниченности.
К. Макгинн распространяет свои рассуждения о границах нашего познания на другие философские проблемы, создавая общий «рецепт», с которым можно определять разрешимость любых вопросов. Его общая концепция остается прежней, однако он представляет ее на теоретическом уровне, демонстрируя существование трех важных идей, выражая их через акронимы [ibid.]. Первым из них является ТН — «трансцендентальный натурализм», что звучит противоречиво в кантовском смысле трансцендентального, однако Макгинну удается прояснить такое употребление понятия. По сути, Макгинн предлагает перейти от онтологической трактовки ключевых философских проблем к эпистемологической. Он предполагает, что в отношении эпистемологической картины мира, всех фактов, которые мы делаем предметом нашего познания, можно придерживаться натуралистической позиции: все объекты и явления в мире естественны, они не представляют собой каких-либо сверхъестественных сущностей или процессов. Так или иначе они согласуются друг с другом на основе строго определенных законов, нет ничего такого, что выбивалось бы из картины мира. Эту позицию Макгинн называет натуралистической. Но для нас некоторые явления или существование некоторых объектов просто не-
объяснимы, и в этом суть трансцендентального натурализма. Вкратце его можно свести к простой формуле: мир прост, но не для нас. Если бы мы были богами или более развитыми в когнитивном плане существами, мы бы смогли ответить на все вопросы или на большую их часть. Но мы ограничены рамками своих способностей, и поэтому нам следует принять позицию ТН, чтобы знать о тех проблемах, решение которых принципиально нам не доступно. Если мы вернемся к основным философским проблемам, то правильным будет сказать не то, что у этих проблем нет решения, а то, что это решение лежит за рамками наших когнитивных способностей:
«Plainly TN accepts a strong form of realism; in particular, it accepts realism about the nature of the things that cognitive beings think and talk about. While we may be able to refer to certain things, there is no guarantee that we shall be able to develop adequate theories of these things» [C. McGinn, 1993].
Для прояснения того, на какие же вопросы мы можем найти ответы, Макгинн создает специальную эпистемологическую классификацию, определяя четыре типа вопросов, которые могут встретиться какому-либо сознающему существу В: проблемы, тайны, иллюзии и споры.
Проблемы — это вопросы, на которые В может ответить в принципе, возможно, они и задаются для этого по биологическим или другим причинам. В повседневной жизни, а также в большей части научных исследований мы встречаемся с этим типом вопросов — они попадают внутрь наших когнитивных границ. Тайны — это вопросы, которые не отличаются предметом, подлежащим рассмотрению, от тех вопросов, которые рассматриваются в проблемах, однако познавательные способности существа В делают их неразрешимыми именно для этого существа (или для всех существ такого типа). Иллюзии проистекают из существования некоторых псевдовопросов, или вопросов, которые сформулированы неверно. Такие вопросы предполагают ответы, которые не могут быть даны. В этом смысле они отличаются от тайн, ведь проблема не в существе В, а в самом вопросе. Последним типом выступают споры — это вопросы такого рода, которые обычно подлежат бесконечному рассмотрению существами В без возможности создания некоторой научной теории, без формулирования какого-то финального ответа. Это вопросы нормативного характера из области этики, политики или религии, они ясны, на них можно дать ответы, но критерий истинности к этим ответам не может быть применим. В определенном смысле мы не можем рассуждать, способны ли мы решить эти задачи или нет — это вопросы другого рода.
Определив типы вопросов, с которыми мы можем столкнуться, Макгинн вводит акроним DIME, определяя четыре типа фундаментальных решений или подходов — то, что он называет «философским ландшафтом». Эти четыре крайние точки вычерчивают наподобие квадрата область возможных решений, которую мы накладываем на эти вопросы. Эти четыре точки образуют фигуру, с помощью которой мы будем разбирать любой проблемный концепт С, накладывая этот четырехугольник на наше проблемное поле:
«When human minds interact with philosophical problems, especially those of the form "How is X possible?", they are apt to go into one of four possible states. Either (i) they try to domesticate the object of puzzlement by providing a reductive or explanatory theory of it; or (ii) they declare it irreducible and hence not open to any levelling account; or (iii) they succumb to a magical story or image of what seems so puzzling; or (iv) they simply eliminate the source of trouble for fear of ontological embarrassment. For ease of reference, I call this pattern of responses the DIME shape» [ibid.].
Рассмотрим подробнее точки, задающие эту фигуру: первая точка D получается от первых букв таких стратегий, как «одомашнивание» (domestication) или демифологизации (demythologization). Когда некоторое познающее существо В встречается со сложной проблемой, ему требуется изложить ее в более простых и понятных, упрощенных терминах, или свести к чему-то, что уже известно и ясно, или описать в самоочевидных понятиях. Редукция в данном случае является идеальным примером: мы пытаемся объяснить что-то, к примеру возникновение сознания, через объяснение процессов в мозге, через объяснение поведения клеток мозга, молекул или квантов. Мы также можем применить аналогию или мыслительный эксперимент в качестве иллюстрации. Нам сложно представить, что такое актуальное и потенциальное положение частицы в квантовой механике, но мы можем понять это на примере кота Шрёдингера. Мы испытываем затруднение с пониманием термодинамики, и демон Максвелла приходит нам на помощь. Нам непонятна природа черных дыр, тогда давайте представим, что это такие дырки в сыре Вселенной, кротовьи норы в нашем саду или что-то еще. Что-то очень близкое и знакомое. Так действует стратегия D.
Вторая буква I в акрониме означает то, что мы признаем за некоторыми проблемами их нередуцируемость (irreducible), некоторые вещи мы просто не можем определить (indefinable), и нам необходимо принять их как должное. Некоторые проблемы и факты о мире окажутся необъяснимыми, вещи такие, какие они есть, и свести их к каким-то более простым и понятным составляющим
нам вряд ли удастся. В этом смысле мы можем говорить о некоторых системных феноменах или, возможно, о социальных явлениях, которые не определяются и не редуцируются к физике или биологии, и они есть то, что они есть. Никакого дополнительного объяснения быть не может. Также такая стратегия может быть дана для предельных оснований той или иной науки, когда фундаментальные положения не обсуждаются в рамках самой науки.
Ряд фактов останутся навсегда необъясненными, и вопросы, связанные с ними, будут подпадать под стратегию М, означающую таинственные (miraculous), мистические (mystical), загадочные (mysterious) проблемы. Используя стратегию М, существо В принимает эти факты такими, какие они есть, не редуцируя к более простым и очевидным фактам, как в случае D. Но эти факты требуют какого-то объяснения, которое не может быть дано, в отличие от случая I, где объяснение и не считается необходимым. К примеру, религия может пользоваться этой стратегией, объявляя некоторые факты бесконечной загадкой для человека.
Последняя буква акронима E обозначает стратегию отрицания (elimination) фактов С. Такой подход мы легко можем обнаружить в философии сознания, к примеру в радикальной материалистической трактовке сознания, когда ментальные состояния и содержание сознания признаются несуществующими. Факты С в данной стратегии признаются ненаучными, неверно полученными, а сама проблема объявляется существующей в результате логической или языковой ошибки, абсурда или непонимания. Любые обсуждения фактов С в том виде, в каком эти факты и обсуждения существуют, в настоящее время должны быть прекращены.
Последний акроним служит для выражения идеала аналитической философии, для стратегии решения проблем путем разложения их на более простые составные части, вплоть до предельных самоочевидных компонентов. По мнению Макгинна, для мысли должно существовать что-то вроде того, чем является для языка грамматика, что-то определяющее, что доступно нашим познавательным способностям, а что — нет. Границами и возможностями успешной работы мысли является то, что он называет CALM. Это акроним, получаемый из первых букв слов следующего выражения: "Combinatorial Atomism with Lawlike Mappings" (комбинаторный атомизм с установленными связями).
Рассматривая несколько примеров из различных областей науки, в особенности физики, Макгинн утверждает, что для того, чтобы успешно проводить исследование, исследуемый объект должен подлежать разделению на какие-либо составные части, между которыми мы могли бы искать взаимодействие и описывать его при помощи законов. Таким образом, заявляет Макгинн, действует
наше познание в любой научной области, и это обязательное условие существования данного познания. В лингвистике, столкнувшись с текстом на незнакомом языке, мы постараемся вычленить предложения, затем слова, затем определить части речи, законы построения предложений, изменения самих слов и прочее. В физике, изучая новое вещество, мы постараемся разделить его до атомов, затем изолировать отдельные свойства, изучить их и приписать все вместе этому веществу. В социологии, химии, математике — везде нас ждет та же картина:
«Natural entities are basically complex systems of interacting parts that evolve over time as a result of various causal influences. This is obviously true of inanimate physical objects, which are spatial complexes made of molecules and atoms and quarks, and subject to the physical forces of nature. But it is also true of biological organisms, in which now the parts include kidneys, hearts, lungs, and the cells that compose these. The same abstract architecture applies to language also: Sentences are complexes of simpler elements (words and phrases) put together according to grammatical rules. Mathematical entities such as triangles, equations, and numbers are also complexes decomposable into simpler elements. In all these cases we can appropriately bring to bear the CALM method of thinking: We conceptualize the entities in question by resolving them into parts and articulating their mode of arrangement» [ibid.].
Однако в случае с сознанием мы просто не можем найти составные части, мы пытаемся, утверждает Макгинн, но терпим неудачу. Сведение к деятельности мозга, описание сознания как системы или как поведения — все это попытки представить его в виде объекта, к которому применима CALM-стратегия. Но сознание не является ничем, что подходит для подобного метода, — для него нужен принципиально другой подход, но мы обладаем ограниченными способностями, другие подходы нам недоступны, мы не можем объяснять факты и понимать мир иначе, чем с помощью CALM-структуры.
Каким образом мы терпим фиаско с основными философскими проблемами? Разберем этот вопрос на примере все той же проблемы сознания, поскольку Макгинн применяет идентичную схему для всех разбираемых проблем.
Во-первых, нам необходимо найти составные части сознания. На первый взгляд это мысли, или эмоции, или желания, или ментальные акты в целом. Но мы не можем указать на них, поскольку они, с одной стороны, приватны, а с другой —лишены пространственных характеристик. Они не могут быть представлены как составные части сознания: когда начинается и заканчивается ментальный акт? куда эти акты исчезают и откуда появляются? может
ли быть несколько ментальных актов одновременно? есть ли возможность отделить один акт от другого четко?
Во-вторых, даже если мы предположим, что нам удается установить путем тщательной интроспекции границы наиболее ясных и очевидных ментальных актов, мы столкнемся с невозможностью определить законы взаимодействия между ними. К примеру, я ясно осознаю, что я голоден, а вот пить, напротив, не хочу. В этом случае следующий шаг оказывается еще более загадочным: какие связи мы можем установить между этими «составными частями»? Какая мысль приходит после мысли о еде, как она вытесняет ее, какие мысли доминируют, как мысли влияют на тело, его поведение и состояние?
По сути, все основные философские проблемы — это проблемы, к которым неприменима CALM-структура: Макгинн утверждает, что все философские проблемы, пока они являются философскими, оказываются недоступными для нашего решения, и они либо переформулируются в доступные для научного понимания и исследования, либо остаются в виде «вечных философских вопросов». Подтверждая подобное суждение, Колин Макгинн отводит отдельную главу в своей книге [С. McGinn, 2000], называя ее «Невыносимая тяжесть философии»2, перефразируя Кундеру. Мы вынуждены, утверждает Макгинн, вечно бороться с ветряными мельницами, мы занимаемся тем, на что ни при каких обстоятельствах ответа не получим. Это весьма сильный тезис, но он выводит его из утверждения когнитивной закрытости основных философских вопросов.
Мне кажется, нам удалось проследить мысль Макгинна и выявить его базовые положения и аргументацию. Его позиция интересна, и ее основания в постулировании естественных, природных, видовых ограничений для познания кажутся весьма правдоподобными. Однако возникает и ряд вопросов скорее к аргументации этой позиции, чем к ней самой.
Не совсем ясно, насколько правомерно утверждение неразрешимости ряда проблем, применяемое только к философии, ведь подобным образом мы можем отрицать возможность познания вообще или хотя бы наметить проблемы в науке, которые находятся в подобном положении. По сути, его аргументы не касаются только сознания, хотя именно благодаря этим аргументам он получил широкую известность. Не ограничиваются они и теми проблемами, которые он позднее определил как неразрешимые. На ум приходит общая теория поля, теория гравитации, проблемы расширения Вселенной, теория Большого взрыва — это только физические
2 В оригинале: «unbearable heaviness of philosophy)
проблемы. А ведь мы можем обнаружить подобные затруднения и в других областях. Остается неясным, почему Макгинн игнорирует радикальный скептицизм и не отрицает возможность познания вообще, по крайней мере не рассматривает эту проблему. В целом можно отметить, что Макгинн, переходя от проблематики сознания к проблематике познания, избегает серьезного эпистемологического исследования.
Причины этого не совсем ясны, складывается впечатление, что его мера так или иначе может быть отнесена в разряд паллиативов: когда не остается никакого другого решения, мы можем принять полумеры, примириться с беспомощностью. Необходимость принять его позицию неочевидна. Да, его рассуждения о том, что наше познание может быть ограничено возможностями нашего вида, весьма интересны, но не ясно, почему именно такие ограничения вводит Макгинн, его аргументация кажется слишком слабой. Вполне вероятно, что многие проблемы, которые сейчас не решены и постулируются им как выходящие за рамки наших способностей, станут разрешимыми. Иначе говоря, принимая теорию Макгинна, мы должны поставить более точные критерии «трудных проблем». Да, допустим, мы полагали что-то неразрешимым, к примеру проблему зарождения жизни, и, с точки зрения исследователя, лишенного наших сегодняшних знаний, мы могли также утверждать, что объяснение жизни лежит за рамками наших познавательных способностей. Более того, и сейчас мы говорим о жизни как об «особой форме существования белковых тел». Подобным образом мы можем говорить и о сознании, что действительно задевает нас, так это принципиальная разница свойств материального мира и сознания. Но мы можем столкнуться с кардинальным изменением понимания материи или физического в целом, с таким изменением, что наше понимание сознания будет отлично вписываться в общую физическую картину мира, которая изменится так, что все-таки будет удовлетворять нашим познавательным способностям, при этом объясняя наличие сознания.
Рассуждая об этом дальше и более конкретно, мы вступаем на путь неподкрепленных спекуляций, на который на самом деле встал и Макгинн. Постулируя границы нашего познания, мы должны убедительно показать возможность и механизм их определения. При этом необходимо отметить, что достижением Макгин-на остается постулирование наличия натуральных, естественных границ людей как познающих существ. Эта мысль кажется вполне здравой: вполне вероятно, что мы можем определить наши способности, исследовать их, задать их границы, расположить себя на той же лестнице, на которую мы ставим обезьян, собак, кошек и голубей. По сути, это новый способ задать вопрос о границах на-
шего познания, особая когнитивная эпистемология. Теперь границы нашего познания заданы нашей природой в прямом смысле этого слова: мы — определенный тип сознательных существ, наше сознание — это продукт эволюции, и его познавательные способности тоже. Хотя в целом Макгинн оставляет больше вопросов, чем ответов, но эта ключевая идея его теории кажется мне вполне здравой и требующей дальнейшего развития. Мы с необходимостью должны ответить на вопрос о пределах собственного вопро-шания.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Chalmers D. Facing up to the problem of consciousness // Journal of Consciousness Studies. 1995. N 2 (3).
McGinn C. Can we solve the mind-body problem? // Mind. 1989.
McGinn C. Problems in philosophy: the limits of inquiry. Wiley-Blackwell, 1993.
McGinn C. The mysterious flame: conscious minds in a material world: Basic books. 2000.
Flanagan O. The science of the mind. 1991.
3 ВМУ, философия, № 5
