CC BY
304
ПРОЧТЕНИЯ
Л.Ю. Фуксон
ЧТЕНИЕ РОМАНА Р.Л. СТИВЕНСОНА «ОСТРОВ СОКРОВИЩ»
Предлагаемая статья - попытка интерпретации романа Р. Л. Стивенсона «Остров сокровищ». Это истолкование, во-первых, базируется на выявлении внутренних ценностных и символических связей произведения. Во-вторых, описание образной логики романа Стивенсона подводит к прояснению его авантюрного художественного механизма, который провоцирует соответствующее читательское поведение.
Ключевые слова: Р.Л. Стивенсон; приключенческий роман; отсрочка события; неустойчивость жизни; путь; сокрытость человека.
Название книги «Treasure Island» («Остров сокровищ») сразу же обещает совершенно определенный сюжет: до острова нужно как-то добраться, а сокровища взывают к поиску, добыче, откровению (что наглядно в русском слове перевода). Поэтому читатель настраивается, во-первых, на путешествие, а во-вторых - на разгадывание тайны (открытие сокрытого). Но вместе с таким сюжетом в названии обнаруживается и совершенно определенная жанровая кодировка авантюрного романа. Так уже по названию иногда можно опознать художественный язык произведения, которое начинаешь читать. Однако декодирование языка - это хотя и необходимое условие понимания, но, конечно, совершенно недостаточное, так как мы пытаемся понять главным образом само сообщение на этом языке. К тому же, художественный текст - это даже не столько сообщение, сколько об-
ращение, ставящее читателя на позицию не просто адресата, но ответа. Поэтому сам шаг из сферы готовых (кодовых) значений в сферу окказионального, конкретно ситуативного смысла требует особых усилий соотнесения деталей текста, появляющихся на читательском горизонте и предопределяющих совершенно неповторимое, актуальное лишь для читаемого романа переживание.
Начиная с самого названия, произведение прочерчивает границу натурального и искусственного планов существования. Остров сокровищ -это не только географическая точка в естественном пространстве, но и место спрятанного клада, из-за которого совершались и продолжают совершаться противоестественные злодейства. Характерна в этом плане следующая подробность: тело убитого пирата Аллардайса не предается земле, а кощунственно используется как указатель на то, ради чего произошло убийство (как говорит Джон Сильвер, это одна из «шуточек» Флинта).
К ряду противоестественных (насильственных) смертей в романе примыкают образы физического уродства: слепого Пью, беспалого Черного Пса, Билли Бонса с сабельным шрамом на щеке, одноногого Сильвера. Все это следы лихой разбойничьей жизни, то есть антиприродного промысла богатства. Поэтому физическое уродство в произведении Стивенсона носит символический смысл отметин уродства души.
Если посмотреть на роман с такой точки зрения, то прояснится смысл некоторых кажущихся, на первый взгляд, несущественными подробностей. Например, момент, когда «Испаньола» подплывает к острову (глава XIII), рассказчик описывает так: «Загрохотал, падая, наш якорь, и целые тучи птиц, кружась и крича, поднялись из леса...» (пер. Н.К. Чуковского). Эта деталь указывает на упомянутую границу природы и человека, живых криков птиц и давно не слыханных здесь металлических звуков цивилизации. И сокровища, деньги - тоже металл, из-за которого проливается кровь и из-за которого совершается все плавание. Не случайно роман
заканчивается почудившимся Джиму Хокинсу криком попугая Капитана Флинта «Pieces of eight! Pieces of eight!» (Н.К. Чуковский в своем переводе идет не по пути буквального соответствия, но поэтически точно передает это выражение: «Пиастры! Пиастры!»). Тот же крик мы слышим в X главе, когда Джон Сильвер говорит о предсказании попугаем удачного плавания. Это «Пиастры! Пиастры!» сразу выдает смысл предпринимаемого путешествия. Ненатуральная подоплека приключений героев острее всего ощущается юным рассказчиком, который признается, что «с первого взгляда возненавидел остров Сокровищ» (XIII глава, пер. Н.К. Чуковского). В XXXIV главе, описывающей, в частности, прибытие на побережье Латинской Америки, Джим Хокинс говорит о контрасте этого прелестного (charm) места и «мрачного, кровавого пребывания на острове». А в самом конце романа Стивенсона рассказчик называет остров Сокровищ проклятым (accursed).
Отвращение мальчишки Хокинса к острову Сокровищ обнаруживает ценностную границу природной естественности и уродства, романтики путешествия и его корыстного мотива, смелой предприимчивости человека и ужаса злодейств.
На протяжении всего произведения несколько раз звучит песня пиратов:
Fifteen men on the dead man’s chest -Yo - ho - ho, and a bottle of rum!
Drink and the devil had done for the rest -Yo - ho - ho, and a bottle of rum!
Оговоримся сразу, что нас интересуют в данном случае не фольклорные либо литературные источники, на которые опирался автор, а исключительно внутренние образные связи романа, его ценностносимволическая логика. Эта песня, которую уже в начале романа поет Бил-
ли Бонс, по сути о нем самом: ведь тут упоминается именно его сундук. Позже читатель узнает о его смерти и о том, что за сундуком охотится целая шайка («15 человек»). Но одновременно «сундук мертвеца» - это клад Флинта. Образ сундука репрезентирует образ сокровищ (спрятанных ценностей), который мы нашли в названии романа. «Мертвец» - это и Билли Бонс, и Флинт (который тоже умер от рома: дьявол его «успокоил», как поется в песне. «Rest» здесь, конечно, - метафора смерти. Н.К. Чуковский перевел это так: «Пей, и дьявол тебя доведет до конца»).
«Dead man’s chest» соединяет ценности с опасностью их добывания. Сундук как будто продолжает принадлежать мертвецу и самой смерти. Сюда же относится и уже упомянутый скелет убитого Флинтом моряка, который использован в качестве указателя места спрятанных сокровищ, -символ всего путешествия. «Остров скелета» (Skeleton Island) не просто топографическое название; оно означает подлинную сущность острова сокровищ. Такая двойственность как соседство ценного и страшного, притягательного и отвратительного является важнейшей чертой авантюрного произведения.
С Билли Бонсом в роман приходит тема моря, приоткрытая названием. Уже описание его внешности насыщено морскими деталями. Этот образ и сама морская тема амбивалентны: они соединяют противоположные переживания всех персонажей (и читателя). «Капитан» принес волнение (excitement) в тихое деревенское существование. И такое волнение носит двойственный характер. Для домоседа, привыкшего к устойчивой, спокойной жизни, это волнение тяготеет к страху, и посетители «Адмирала Бен-боу» напуганы (were frightened) его историями. Но то же волнение в каждом из них пробуждает путника и указывает на привлекательность другого - распахнутого - мира, бескрайности зыбкого (волнующегося) моря, наполненной приключениями жизни.
Джим Хокинс, которому «капитан» платит за высматривание одноногого моряка и которого мучают ночные кошмары, признается: «Недешево доставались мне мои четыре пенса». Эта ситуация постоянно повторяется: цена денег - опасность, риск. Четыре пенса - компенсация ужасных снов Хокинса, аналогично тому, что в «сундуке мертвеца» из песни, который прячет в себе весь сюжет романа, соединяются сокровища (карта) и страх (смерть). То же амбивалентное соседство наблюдается в эпизоде, где мать Джима рядом с трупом Билли Бонса отсчитывает деньги в счет его долга. Страх и любопытство соединяются в описании чувств разных персонажей, но чаще всего - Джима Хокинса, что объясняется его центральным положением в сюжете и ролью рассказчика (сюда относится также его юный возраст - и авантюризма, и страха). Причем любопытство, связанное с опасностью, оказывается иногда спасительным, что показывает, например, эпизод с бочкой (XI глава), где не случайно на дне лежит единственное яблоко (страшная истина, подслушанная Джимом). Или захват героем корабля после побега в конце пятой части.
Момент узнавания, разоблачения пиратов в эпизоде у бочки совпадает с криком «Земля!», а также с тем, что в бочку, где притаился Хокинс, попал луч лунного света. Это хронологическое пересечение знаменательно: обретение твердости почвы, смена тьмы светом, а незнания - знанием -все это единое, символически многомерное событие. Здесь, как всегда, символическая, а вместе с тем - ценностная, природа элементов художественного мира, собственно, и вынуждает (а также направляет) усилия истолкования. Вода и земля означают в произведении Стивенсона (подобно вообще всей приключенческой литературе) различные жизненные установки и состояния человека, а не только чисто топологические характеристики. Например, название XXIII главы («The Ebb-tide Runs») переводчик (Н.К. Чуковский) прочел как «Во власти отлива». Буквальная точность здесь не соблюдена, но духу главы и всей книги перевод вполне соответст-
вует, так как перекликается с теми многочисленными ситуациями, где побеждает безрассудство, душевный аналог физической субстанции воды. Отлив несет героя, отдавшегося власти обстоятельств, в неуправляемом челноке прямо к «Испаньоле» (XXIII). Эта и следующая главы приключений Джима Хокинса на море («My Sea Adventure») представляют собой концентрацию образов неустойчивости, неуправляемости положения. Элемент воды в мире произведения является бесспорно доминирующим, причем настолько, что даже земля в авантюрном романе теряет свои обычные характеристики устойчивой надежности. Поэтому приключения Джима Хокинса на берегу («My Shore Adventure») демонстрируют такое же, как и на море, зыбкое, отчаянное положение и потерянность героя (entirely lost), когда он, например, мысленно прощается со своими друзьями (конец XIV главы).
К теме воды как субстанции ненадежности и безрассудства относятся образы рома. Ром символически уравнивается с морем, как человек - с кораблем, например, в мольбе Билли Бонса в III главе: «...if I'm not to have my rum now I'm a poor old hulk on a lee Shore» («если я сейчас не выпью рому, то буду как бедная старая посудина, выброшенная ветром на берег»). Ром - безумная, дьявольская вода («Drink and the devil had done for the rest») - составляет аналог безрассудству и рискованности морского путешествия. Ром губит героев так же, как и море. Причем безумие сливается здесь с бесчувственностью: «.buccaneers were as callous as the sea they sailed on» - пираты бесчувственны, «как море, по которому они плавают» (XXIII).
Вода (море) уравнивается со смертью в другой пиратской песне:
But one man of her crew alive, What put to sea with seventy-five.
Выдвижение на первый план в романе субстанции воды, а вместе с ней - неустойчивости, неопределенности положения человека в мире, порождает не только образы смерти, страха, одиночества и т.п., но и, с другой стороны, переживание ничем не ограниченной свободы личной инициативы, поиска удачи.
Выражение «джентльмены удачи» (gentlemen of fortune), относящееся к пиратам, на фоне собственно джентльменов (доктор Ливси, сквайр Трелони, капитан Смоллетт) имеет важное значение в романе. Уже стычка Билли Бонса и доктора Ливси в первой главе романа репрезентирует не просто противоположность джентльмена и джентльмена удачи, но и целого ряда связанных с этим противоположностей: закона и разбоя; разума и безрассудства; расчета и ставки на случай, везение; порядка и хаоса; устойчивости берега и волнующейся стихии моря; дома и пути. Однако между джентльменами и джентльменами удачи в приключенческом романе возникает существенная близость, связь (при всей разнице мотивов их действий) - момент авантюризма. В восхищении молодых посетителей «Адмирала Бенбоу» Билли Бонсом («true sea-dog», «real old salt» - I), в восторге сквайра Трелони от команды, набранной Сильвером («toughest old salts» - VII); в симпатии Хокинса к Сильверу, который оказался «the most interesting companion» (VIII), - во всем этом присутствует архетип губительного соблазна. Понятно, что соблазняет героев-авантюристов разное. Но тем самым понятие сокровищ приобретает сложный, символический смысл. «Сокровища» в романе означают не только деньги, но также те личные качества человека, которые обычно скрыты в устойчивости существования и открываются лишь перед лицом опасности, когда человек может рассчитывать только на самого себя.
Авантюрное настроение захватывает даже такого «здравомыслящего» героя романа, как доктор Ливси. Но особенно - сквайра Трелони, самого большого авантюриста. Трелони становится похожим на ребенка в
большей степени, чем даже мальчишка Джим Хокинс, который замечает, читая письмо сквайра, что доктору не понравится его болтливость. Например, в нанятом боцмане сквайра прежде всего привлекает то, что он «умеет высвистывать сигналы на боцманской дудке». Это же нравится и Джиму (конец VII главы). Но где и юный Хокинс сомневается, там сквайр Трелони обнаруживает совершенное простодушие и наивность. Его письмо заканчивается выражением нетерпения побыстрее отправиться в путь: «Seaward, ho! Hang the treasure! It's the glory of the sea that has turned my head» (VII) [«В море! Плевать на сокровища! Великолепие моря - вот отчего кружится моя голова»]. Только его антипод - капитан Смоллетт - абсолютно невосприимчив к поэзии путешествия. Поэтому у него поначалу не складываются отношения ни со сквайром, ни с Хокинсом. Он человек долга, поэтому «любимчик» (favorite) для него - бранное слово. Капитан не играет моряка, а является моряком, и само море для него - пространство тяжелого труда, а не игры. Само его взрослое и тем самым совершенно прозаическое настроение напоминает об опасности предприятия, за которое он берет на себя ответственность. Мы видим, что образ капитана Смоллетта строится как контрастный по отношению к романтике приключений. Вообще нетрудно заметить в произведении противостояние озабоченности взрослых персонажей и детской беззаботности. Последнее весьма существенно для авантюрного романа. Еще Г еорг Зиммель сближал феномен приключения с игрой (поиском удачи), а также - с юностью1. Читатель «Острова сокровищ» увлекается повествованием на границу детской и взрослой установок и оказывается, по сути, вынужденным отдать должное обеим сторонам двойственной ситуации романа. Произведение Стивенсона иногда относится к детской литературе. Недаром до выхода отдельной книгой оно публиковалось частями в детском журнале «Young Folks», а также переводилось в СССР издательством «Детская литература». Это отчасти оправдано самой апелляцией романа к тому детскому переживанию
распахивания горизонта еще не осуществленных возможностей, которому необходимо становится причастным и взрослый читатель, возвращающийся к головокружительному ощущению свободы, присущему восходу жизни.
Для сюжета путешествия важна коллизия дома и пути, которая в романе «Остров сокровищ», как мы уже отмечали, связана с противоположностью земли и воды. Трактир «Адмирал Бенбоу», с образа которого начинается повествование, имеет отношение к обеим этим субстанциям. Трактир - это место для прохожего, случайного посетителя, но одновременно здесь можно поселиться. Иначе говоря, это граница дома Джима Хокинса и пути, по которому приходит сюда старый моряк, а с ним - сама тайна. Для Хокинса трактир его отца - родной дом. Остановившийся же в «Адмирале Бенбоу» Билли Бонс применяет к нему сугубо морские определения: berth (якорная стоянка, причал). Или: «Silence, there, between decks!» (в переводе Н.К. Чуковского: «Эй, там, на палубе, молчать!»). В III главе Билли Бонс говорит: «...aboard at the Admiral Benbow» (на борту «Адмирала Бенбоу»). Противоположность топологических определений (дом - корабль) здесь репрезентирует противоположность установок домоседа и моряка.
Поскольку субстанции неустойчивости и устойчивости в приключенческом романе, как уже было отмечено, неравноправны, то образ дома здесь - лишь обрамление сюжета-пути.
В центре, начиная с названия романа, стоит образ сокровищ, и человек в мире произведения тоже несет в себе нечто сокрытое, тайну. К этому относятся, например, обманчивое первое впечатление, произведенное на сквайра и Хокинса капитаном Смоллеттом, или сумасбродство и непредсказуемость Джима Хокинса. Характер персонажа романа «Остров сокровищ» строится не как меняющийся, а как открывающий нечто спрятанное. Таким «сокровищем» может оказаться мужество (старый Том Редрут, которого Хокинс презирал вначале, умирает, как герой) или не погибшая на-
тура (Абрахам Грей). С другой стороны, открывается коварство, двуличие пиратов. Капитан Смоллетт признается, что команда сумела его обмануть (XII). Самый страшный из пиратов «мягко стелет», как чрезвычайно удачно Н.К. Чуковский передал фразу: «Silver was that genteel»; он добродушный и веселый, но его боялись Билли Бонс и сам Флинт. Первая часть романа называется «The Old Buccaneer» («Старый пират»), в то время как первая глава - «The Old Sea-dog at the Admiral Benbow» («Старый морской волк в “Адмирале Бенбоу”»). Название главы, в отличие от более откровенного названия части, вводит точку зрения посетителей трактира, а также самого Хокинса, тогда еще не знающего, что Билли Бонс - пират. Уже такое расхождение названий намечает двойственный образ человека, злодейская сущность которого как бы прячется за внешностью храброго моряка.
Открытие тайны можно считать общей, абстрактной формулой построения художественного предмета и слова романа «Остров сокровищ», которая предопределяет особое читательское поведение. Присмотримся, в связи с этим, к эпизоду в VI главе. Перед тем как открыть пакет с бумагами из сундука Билли Бонса, что не терпится всем трем персонажам, а вместе с ними - и читателю, следует ретардация - разговор о Флинте. Оттягивается, собственного говоря, важнейший момент - откровение сокрытого: «сундук мертвеца» скрывает сверток, о котором сказано, что он был сшит (was sewn together). Сверток, в свою очередь, скрывает карту острова. Но карта тоже скрывает, потому что нуждается в расшифровке, и так далее. Таким образом, делается акцент на открытии как преодолении целого ряда препятствий, что, по сути, и развертывает произведение как целое именно благодаря длящемуся откладыванию окончательного раскрытия. Полное раскрытие сокровищ означает поэтому существенный (а не случайный) конец романа. Мы имеем дело в данном случае с сокровищами как эстетической ценностью, так как с исчезновением тайны (сокрытости) закан-
чивается сам роман. Приведенный эпизод произведения показывает весь его художественный механизм. Ретардация не просто одно из свойств приключенческого текста - это способ самого его построения, а также способ его чтения. В XXX главе доктор Ливси отдает карту пиратам, чему удивляется Хокинс, который еще не знает, что Бен Ганн уже перепрятал сокровища. Тем самым раскрытие тайны снова откладывается. Так как повествование ведется от лица Хокинса, то для него, как и для пиратов, в плену которых он находится (ХХХІ-ХХХІІ), карта сохраняет свою силу, как и для читателя на тот момент. Поэтому читательский горизонт предвкушения открытия частично совпадает с горизонтом персонажей.
Говоря о рыцарских романах и подразумевая приключенческую литературу вообще, Х. Ортега-и-Гассет делает следующее замечание: «Мы пренебрегаем персонажами, которые нам представлены, ради того способа, каким они представлены нам» . Роман Стивенсона вполне подтверждает эту мысль. Здесь характеры персонажей интересны лишь постольку, поскольку они имеют отношение к событию. Например, XXVI глава называется «Израэль Хендс», что, вроде бы, обозначает главный ее предмет. Однако читатель к этому моменту уже знает о коварстве и двуличии боцмана, поэтому интерес главы сосредоточен как раз не на том, кто такой Израэль Хендс, а на том способе, каким он представляется. Авантюрный герой, как это точно выразил Бахтин, «не субстанция, а чистая функция приключений и похождений» . Именно то, как герой будет действовать и к чему это поведет, составляет предмет описания. И здесь, как и во всем романе, откровение борется с сокрытием и тем самым отсрочивается. Хендс отсылает Джима с палубы, чтобы скрыть свое намерение вооружиться ножом; Хокинс, в свою очередь, разгадав коварство боцмана, притворяется, что ничего не заподозрил, и наблюдает за ним. Но как только одна хитрость оказывается раскрытой, тут же ей на смену приходит другая, когда Израэль Хендс на словах признает свое поражение, а потом делает последнюю по-
пытку убить потерявшего бдительность Хокинса. Потерять бдительность в данном случае означает пребывать в иллюзии окончательности раскрытия.
Так постоянно откладывается исход события; так читатель, вроде бы вполне понимая, кто есть кто, вовлекается в то, как одна хитрость сталкивается с другой. Событие откровения осуществляется как отсроченное благодаря активному поэтапному сокрытию. Таким образом, читатель ставится на позицию предвкушения, напряженного ожидания каждого последующего происшествия.
Ретардация часто объясняется психологически - как поддержание читательского интереса. И это, по-видимому, правильная трактовка, однако не самая глубокая, так как при этом остается неясным, почему отложенное событие интереснее непосредственно состоявшегося. В ожидании события на месте его непосредственного переживания есть открытость горизонта возможностей, объединяющая героя и читателя. Событие в статусе возможного и предполагаемого требует от читателя совершенно особых душевных усилий, иных, нежели событие в статусе действительного и, так сказать, принимаемого к сведению. В этом последнем случае горизонт чтения закрыт безнадежным «уже», с которым ничего не поделаешь. Событие как сбывшееся радикально отличается от события сбывающегося, готовящегося сбыться. Ретардация как отсрочка ставит событие под вопрос, заданный читателю. Читатель попадает в сферу его влияния. Поэтому дело не столько в психологических особенностях переживания события-уже и события-еще, а в особой архитектонике ожидаемого события, находящегося под вопросом, а также в особом образе мира и человека -как открывающихся.
Ожидание жизненного (рассказываемого) события есть, вместе с тем, осуществление эстетического события рассказывания. В этом ожидании, которое при активном торможении рассказа постепенно сбывается, и состоит по-особенному захватывающая природа приключенческого романа.
1 См.: Зиммель Г. Избранное. Т. 2. М.,1996. С. 215.
2 Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 126
3 БахтинМ.М. Собр. соч.: в 7 т. Т. 2. М., 2000. С. 72
