CC BY
116
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2018. № 2
Г.В. Москвин ЧЕТЫРЕ ПОРТРЕТА
(эволюция словесного портрета романного героя М.Ю. Лермонтова — лермонтовского человека)
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1
В статье «Четыре портрета» последовательно анализируются словесные портреты главных героев романов М.Ю. Лермонтова «Вадим» (1831—1834), «Княгиня Литовская» (1836—1838), «Герой нашего времени» (1837—1841) и начатой повести «Штосс» (1841): Вадима, Жоржа Печорина, Григория Александровича Печорина и Лугина; при этом устанавливается общее художественное основание их создания — единство образа героя прозы Лермонтова. При анализе обнаруживается, что во всех рассматриваемых портретах есть базовые общие характеристики, присущие выделяемому в творчестве Лермонтова типу лермонтовского человека, литературной категории, позволяющей установить связь между идеей автора и характером ее воплощения через сюжетную деятельность главного героя в данных произведениях. В эволюции портрета романного героя Лермонтова автор замечает отражение четырех этапов развития русской прозы 1830 — начала 1841 г.: периодов позднего романтизма с его неизбежным стилевым эклектизмом; раннего реализма, объединяющего социальную проблематику и реликтовые признаки романтизма; жанрово-стилевого синтеза, позволившего в случае Лермонтова соединить основные жанровые виды романа времени (аналитического, любовного, авантюрного, психологического, философского, бытового, нравоописательного); явления литературной парадигмы 1840-х годов, где главный герой открывает галерею новых литературных типов, при этом сохраняя родство с лермонтовским человеком. Таким образом, портреты героев, помимо проявляющихся в них стилевых особенностей произведения, выполняют сюжетные функции и ориентированы на выражение идеи произведений. Автор заключает последовательный анализ словесных портретов героев выводом, что в «Штоссе» намечается начало следующего идейно-стилевого этапа творчества Лермонтова, поиска своего пути в новой русской литературе, возможной альтернативы общему направлению.
Ключевые слова: Лермонтов; проза; портрет; герой романа; стиль; характеристики; эволюция.
Москвин Георгий Владимирович — кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: [email protected]).
Содержание статьи составляет последовательное рассмотрение четырех пассажей из незавершенных (вернее, оставленных автором) романов «Вадим» (1831—1834) и «Княгиня Литовская» (1836—1838), единственного законченного романа «Герой нашего времени» (1837—1841) и начала произведения неуточненной жанровой природы — «Штосс» (1841). Объединяет выбранные тексты общее назначение — представить «наружность» героя (именно это слово употребляет автор для обозначения портретов Жоржа Печорина и Лугина; более сложное, богатое описание Григория Александровича Печорина удостоено определения «портрет»; при портретизации Вадима в первом романе нет общего слова1). Основными объединяющими словесно-композиционными признаками названных фрагментов является описание внешности главного героя, а также общая модель, по которой они строились, а именно дополнение физического портрета социальными и психологическими характеристиками. Последнее замечание позволяет говорить об определенном дискурсе в прозе Лермонтова, содержащем чрезвычайно ценную информацию для понимания единства ее художественных целей и содержания. Е.Н. Михайлова в монографии «Проза Лермонтова» (1957) уже предпринимала попытки представить художественную прозу Лермонтова как последовательный процесс формирования образа героя времени. Так, в «Вадиме» автор «гиперболически возвеличивал самый образ героя», а «подготовительным эскизом» к образу, именем которого назовут самую эпоху <...> была "Княгиня Литовская"»2.
Определение «лермонтовский человек», впервые предложенное Д.Е. Максимовым3, внесено в подзаголовок статьи с целью подчеркнуть нерасторжимость триады «герой» — «лермонтовский человек» — «эмпирический автор» в творчестве Лермонтова. Речь идет о системе, или о единстве, где герой являет эстетическую категорию, эмпирический автор — явление внешней жизни, и соединяющее их качество — лермонтовский человек. Высказанное положение объясняет внимание, уделяемое нами словесным портретам главных героев прозы Лермонтова, поскольку именно в них лермонтовский человек получил наиболее отчетливую, развернутую и художественно аргументированную характеристику, благодаря чему отчетливо
1 Показательно, что портретное определение «наружность» автор выбрал для доктора Вернера и Вулича, тем самым обозначая приоритетные признаки при характеристике героев.
2 Михайлова Е.Н. Проза Лермонтова. М., 1957. С. 127, 202.
3 «Лермонтовский человек» как герой-понятие занимает центральное место в книге Д.Е. Максимова «Поэзия Лермонтова» [Максимов, 1959].
проявилась творческая стратегия писателя в последовательном создании образа героя времени4.
При анализе темы мы учитывали, что на протяжении 10 лет прозаического творчества (1831—1841) главный герой Лермонтова последовательно сохранял неизменной самую суть своей личности, хотя и получал те характеристические черты и признаки, что были свойственны каждому этапу прозы писателя. Таким образом, обратившись к эволюции портрета, мы получаем релевантную информацию, дающую нам дополнительные возможности для реконструкции стилевых тенденций в русской литературе отмеченного десятилетия как в текстовом пространстве русской прозы, так и в индивидуальном творчестве Лермонтова. Речь идет о чрезвычайно емком по содержанию и насыщенном по стилевым характеристикам литературном десятилетии, периоде, вместившем в себя изменения стиля от позднего романтизма 1830-х годов вкупе с натуралистическими тенденциями, социальным содержанием, до утверждения реалистической поэтики 1840-х годов.
Периодизация творчества Лермонтова вполне может устанавливаться на основании четырёх «прозаических волн» (условно обозначим их: от «Вадима» до «Штосса»). Каждая из них сыграла двойную роль в отношении остального корпуса текстов Лермонтова (лирика, поэмы, драмы). Так, с одной стороны, роман «Вадим» явился произведением, обобщающим все раннее творчество (1828—1832); с другой — в нем создана художественная перспектива следующего этапа творчества (1833—1836). Подобное значение имели для последующего творчества Лермонтова «Княгиня Лиговская», «Герой нашего времени» и «Штосс». Исходя из сказанного, можно предположить, что на «прозаическое» десятилетие приходятся четыре жанрово-стилевых этапа творчества Лермонтова. Определяющую роль в этом процессе сыграла эволюция лермонтовского романного героя5.
Все четыре портрета в прозе Лермонтова имеют инвариантную составляющую — комплекс качеств героя, меняющихся в зависимости от конкретной художественной задачи, обусловливающей требования, предъявляемые герою для ее выполнения. Герой одноименного романа «Вадим», чей портрет выполнен в романтической стилистике, призван предъявить миру вселенские претензии, преодолеть ненависть, утвердить любовь (эта цель вычитывается в письме Лермон-
4 См.: Москвин Г.В. Герой прозы Лермонтова (Григорий Александрович Печорин) / М.Ю. Лермонтов. Pro et Contra. Личность и идейно-художественное наследие М.Ю. Лермонтова в оценке отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей. Т. 2. СПб, 2014. С. 367-384.
5 См.: Москвин Г.В. Смысл романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». М., 2007. С. 16-19.
това к М.А. Лопухиной от 28 августа 1832 г.6). Стилевой эклектизм «Вадима», справедливо отмеченный В.В. Виноградовым7, имел своим источником применение романтических клише для выражения высокой нравственно-философской идеи на современном автору идейно-стилевом уровне.
Портрет Вадима в начале романа полностью выдержан в романтической стилистике. Первое же замечание представляет собой позиционирование героя среди остальных — «в толпе нищих был один»; далее описание состоит из двух групп характеристик — физических и имеющих отвлеченно-абстрактную природу. К первой группе относятся: «он был горбат и кривоног». Безобразию тела противопоставлена крепость его членов. При описании лица, после упоминания широкого лба героя, автор переходит ко второй группе характеристик, гиперболических и метафизических по характеру: «широкий лоб его был желт как лоб ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури» или «насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший вселенную». Заключает портрет Вадима рассуждение героя перед святыми вратами: «если б я был чорт, то не мучил бы людей, а презирал бы их: стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник Бога!.. другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!». Именно эти мысли явились начальными для проблематики романа. И заключительным штрихом в описании героя было замечание о страсти, владевшей сердцем и чувствами героя, и согласно ей изображалась психическая подвижность его лица: «глаза блистали», «беспокойные брови», «худые щеки покрывались красными пятнами». Три цвета выделяются на его лице: желтый лоб, синяя жила, пересекающая неправильные морщины, красные пятна на щеках.
В жанрово-стилевой манере «Вадим» ориентирован на французскую прозу (Ф.Р. Шатобриан, «Рене», «Атала»; В. Гюго «Бюг-Жаргаль», «Собор Парижской Богоматери»)8, однако русский сюжет романа (Пугачевское восстание, национальный быт, типы, нравы) компенсирует романтическую стилевую инерцию.
Итак, первый портрет чрезвычайно выразителен, однако страдает стилевой зависимостью, или инерцией, поэтому не конструктивен для создания образа героя времени; его характер выражает скорее смятение/смущение чувств и души юного автора. Тем не менее не-
6 Здесь и далее цит. по: Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 6 т. М.; Л., 1954—1957.
7 См.: Виноградов В.В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. М.Ю. Лермонтов. Т. 43-44. М., 1941. С. 541-558.
8 Тщательное изучение вопроса рецепции Лермонтовым французской прозы имеет вековую академическую традицию начиная с работы С.И. Родзевича [Род-зевич, 1914].
которые черты и качества Вадима будут переданы следующему герою прозы Лермонтова — Жоржу Печорину.
В первой главе «Княгини Лиговской» автор, представляя героя, прежде всего описывает его наружность, при этом основные конституирующие его внешний портрет черты сохраняются, хотя с тем изменением, что они переходят в класс обыденных, нейтральных характеристик. Собственно перед описанием сразу же дается общая оценка наружности Печорина — «к несчастью, вовсе не привлекательная». Романтическое безобразие Вадима сменяется замечанием иной стилистики: «Он был небольшого роста, широк в плечах и вообще нескладен», — а акцентированное качество Вадима — крепость его членов и «привычка к трудам "позорного состояния" нищего» передано Печорину уже в спокойной манере: герой «казался сильного сложения, неспособного к чувствительности и раздражению» (характеристика физического плана, судя по грамматическому признаку — падежное согласование «строения, неспособного»). В обоих случаях лицо героя смуглое, «полное выразительности», хотя у Печорина более сдержанное в проявлении чувств. Отступление от романтических клише в «Княгине Лиговской» не означает тем не менее, что Лермонтов оставляет основной принцип романтизма в обрисовке главного героя, он сохраняет за ним качество исключительности: «но сквозь эту холодную кору прорывалась часто настоящая природа человека». Так, автор дает понять, что «лень и беззаботное равнодушие» лишь наружная видимость; кроме этого выделяется ряд других контрастов в характере и поведении Жоржа Печорина: осторожная походка и отрывистые жесты, недоверчивость или гордость как причина сокрытия чувств, звуки то густые, то резкие, смущение или едкая речь... Изображение противоречивости героя подготавливает обобщение: «свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, что бы могло обличить характер и волю». Примечательно, что Лермонтов выбирает для выделения героя в обществе разные определения: для социального контекста — свет, для романтического — толпа («толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих глазах есть что-то...»).
В «Вадиме» сказано, что у героя «в глазах блистала целая будущность», это обещание сопровождается неистовыми гиперболами: «величайший порок», «безграничное несчастие», «чудесный обманщик», «бесконечная насмешка», «вечность» и т.п. Обещание будущности Жоржа Печорина развивается, но аргументируется значительно более внятно: не нищие угадывали в Вадиме величие, а Лафатер и его последователи прочли бы на лице героя «глубокие следы прошедшего и чудные обещания будущности.» Заметим, что
отмеченные ожидания в отношении героя заканчиваются ко времени создания «Героя нашего времени».
Таким образом, портрет героя «Княгини Лиговской» содержит следующие стилевые черты русской прозы середины 1830-х годов: реликтовые признаки романтизма в теме «личность и общество», натуралистические мотивы, социальную проблематику светской повести, мистическую атмосферу, начинающие проявляться черты реалистической поэтики.
И, наконец, в «Княгине Лиговской» появляется чрезвычайно перспективная для развития прозы Лермонтова деталь — портрет Лары, как называл его Жорж Печорин, деталь, которая получит развитие далее в портрете старика в «Штоссе».
Словесный портрет Григория Александровича Печорина в повести «Максим Максимыч» «Героя нашего времени» доверено выполнить как бы стороннему наблюдателю, главным образом, по трем соображениям: во-первых, путешествующий литератор более других способен описать Печорина, поскольку они одного круга, образования, культуры, возраста, светского опыта; во-вторых, такой ракурс портретизации позволяет сохранить целостность художественной реальности произведения; и, наконец, наблюдающий — действующее лицо романа, и может отмечать как статические черты героя, так и динамические, проявляющиеся в самый момент наблюдения. Последнее как раз и позволяет вместо замечаний о скуке, равнодушии, лени героя и проч. представить его в действии, поведении: «Господин, закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью...» Портретный образ Печорина создается, словно бы герой находился в одном пространстве с читателем, т.е. его можно видеть живущим в настоящий момент9. Лермонтов еще дважды прибегает к этому приему: «Когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев» и «Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки.» В портрете есть еще подобные характеристические штрихи, их два, но они компромиссного свойства: «в его улыбке было что-то детское», — и о глазах: «они не смеялись, когда он смеялся!» Понятно, что у героя в эти короткие минуты не было повода улыбаться или смеяться, и поэтому настойчивость автора показывает особую важность этих наблюдений. Остальные замечания списаны как бы с неподвижного изображения на портрете. Таким образом, Лермонтов использует широкий диапазон изобразительно-выразительных средств, систему пространственно-временных, субъектных координат и повествовательных регистров, что свидетельствует о стремлении автора преодолеть стилевые зависимости.
9 Этот замечательный прием можно видеть у Пушкина в первом стихе четвертой строфы третьей главы «Евгения Онегина», когда Ленский по дороге от Лариных спрашивает старшего друга «Ну что, Онегин, ты зеваешь?»
Словесные портреты Вадима и Жоржа Печорина отражаются в изображении Печорина из «Героя нашего времени» по-разному: Вадима и Григория Печорина сближает обилие эпитетов, сопровождающих описание их внешности. Так, портрет последнего наследует романтическую стилистику, с той разве что разницей, что они (эпитеты) не такие броские, да и цветовая гамма далеко не столь яркая, тем более что, например, эпитеты «белый» и «черный» (цвета белья, волос, бровей, бороды) по физической природе цветообозна-чениями не являются. В отличие от «Вадима», где выбор эпитета для героя подчинялся стилевой логике гиперболизации (судорожный, безграничный, неземной, чудесный и т.п.), для Печорина автор использует выражения, обоснованные здравой и повседневной логикой, и лишь в одном случае замечается стилевое сближение с манерой описаний в «Вадиме»: на лице героя «по долгом наблюдении можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства» — хотя при этом портрет нового Печорина значительно более выразительный, чем героя «Княгини Лиговской».
Портрет Жоржа Печорина отразился в «Герое нашего времени» более в социальных характеристиках и комментариях, отмечающих статус героя: «порядочный человек», «маленькая аристократическая рука», «благородный лоб», «признак породы»; этой же цели служит и выразительное упоминание его дорогой одежды, сочетание аккуратности («ослепительно-чистое белье») с небрежностью в дороге («пыльный бархатный сертучок», «запачканные перчатки»). Да и заканчивается портретный пассаж, подобно тексту «Княгини Лигов-ской», замечанием светского плана, развивавшим мотив любовных успехов Онегина: Печорин «имел одну из тех оригинальных физиономий, которые особенно нравятся женщинам светским». Для печо-ринского контекста характерно обращение к дальним апелляциям и сравнениям: в одном случае к Лафатеру, в другом — бальзаковским кокеткам10.
Заметим, что и в третьем портрете сохранилась характеристика героя как человека физически одаренного: «стройный стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов. » — видимо, она представляла какую-то важную мысль автора, помимо ассоциации с некоторыми биографическими фактами. Сохраняется в трех произведениях внимание к блеску глаз героев, хотя в третьем он охарактеризован намного полнее, ср.: «в глазах блистала целая
10 Во время работы над «Героем нашего времени» Лермонтов находился под значительным творческим впечатлением от романа Бальзака «Шагреневая кожа», что могло отразиться на некоторых деталях портрета. См. подробнее [Мегеегеаи, 1963; Найдич, 1994].
будущность», «глаза его блистали под беспокойными бровями» («Вадим»); «толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих глазах есть что-то.» («Княгиня Лиговская») и «из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться <...> то был блеск подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный.» («Герой нашего времени»). Обнаруживается в трех описаниях определенная градация к убыванию сюжетной перспективы для героя: «целая будущность» — "есть что-то" — "взгляд" <...> оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса.»
«Герой нашего времени» справедливо считается психологическим романом. Посмотрим, как осуществлялся переход к психологизму в творчестве Лермонтова. При описании Жоржа Печорина: «Походка его была несколько осторожна для кавалериста, жесты его были отрывисты.»; Печорин из «Героя нашего времени», созданный предположительно через три года, характеризуется так: «. его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, — верный признак некоторой скрытности характера». Причина осторожной походки и отрывистых жестов героя «Княгини Лиговской» видится в системе социальных мотивировок поведения: он утверждается в обществе, в то время как предположение в тексте о том, что за небрежностью походки следующего Печорина и некоторой скованностью жестов кроется внутреннее качество героя, относится к сфере психологии. Видимо, новизной этой мотивировки вызвана немедленная, в следующей фразе, оговорка: «впрочем, это мои собственные замечания, основанные на моих же наблюдениях, и я вовсе не хочу заставлять верить в них слепо».
Достижением Лермонтова в «Герое нашего времени» явилась сюжетная перспектива, функциональность портрета. Так, упоминание о крепком сложении героя играет существенную роль в рассказе Максим Максимыча о необычных противоречивых качествах своего подчиненного: «Ведь, например, в дождик, в холод, целый день на охоте, все иззябнут, устанут, — а ему ничего.» Оно предупреждает действия Печорина в разных эпизодах произведения, например в «Тамани» и др. Значительным сюжетным потенциалом обладают такие сложные характеристики, как «его кожа имела какую-то женскую нежность» или сопоставление цвета волос, усов и бровей с «черной гривой и черным хвостом у белой лошади», особенно их сближение как в портрете, так и перспективе всего текста романа11.
11 Осознание и объяснение этих характеристик представляет интеллектуальный вызов для исследователя, результаты, как правило, оказываются малоубедительными, от наивных трактовок до остроумных и глубокомысленных рассуждений в духе символического неофрейдизма. См., например, статью О. Ханзен-Леве [Ханзен-Леве, 2014].
Прогностическую роль выполняет уже упоминавшееся наблюдение о следах морщин на лбу героя. А замечание о блеске глаз Печорина, «подобном блеску гладкой стали, ослепительном, но холодном» прямо скажется в смертельной дуэли с Грушницким; «проницательный и тяжелый» взгляд героя, оставлявший «по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог казаться дерзким.» — характеристика, предсказывающая его будущие конфликты. Наиболее глубоким представляется следующее наблюдение автора портрета: «в его улыбке было что-то детское», в нем заявлена сама суть феномена Печорина, естественная чистота и доверчивость его натуры.
Портрет Григория Александровича Печорина позволяет сделать два вывода: во-первых, соединение характеристик разной стилевой ориентированности и подчинение их общим художественным целям создают эффект синкретизма стилей12; во-вторых, в описании героя присутствуют признаки основных жанровых видов романа времени (социального, аналитического, любовного, авантюрного, психологического, философского, бытового, нравоописательного). Таким образом, в эволюции словесных портретов романных героев Лермонтова отражаются жанрово-стилевые процессы в русской литературе 1820-1830 годов.
Герой «Штосса» Лугин открывает галерею литературных типов 1840-х годов, собственно героя новой литературной парадигмы. Хотя «Штосс» является, если судить по жанровым признакам наличного текста, повестью, а точнее, едва начатым произведением, тем не менее мы усматриваем в нем и романное начало. В образе Лугина сохраняется родство с лермонтовским человеком. В литературе отмечалось сходство его словесного портрета с героем «Княгини Лиговской», но черты и качества романного героя Лермонтова в «Штоссе» как персонажа переходного этапа претерпевают мутацию: «...его рефлексия представляет собой "психическую судорогу" человека, уже не выделенного акцентировано как субъекта бытия, а поглощаемого средой одного из нас13, человека растерянного, с подорванной силой к жизни и неясным томлением». В портрете Лугина отражается зыбкость и неопределенность будущего героя, в полном, заметим, контрасте с обещаниями будущности для геро-
12 Иллюстрацией положения о синкретизме стилей может служить следующее рассуждение: в романе «Герой нашего времени» образ главного героя воплощает два типа человека — индивидуального и родового, при этом оба типа уравновешены в системе романа, отчего и портретные характеристики Печорина, с одной стороны, весьма конкретны и индивидуальны, с другой — ориентированы на создание образа исключительной личности, что говорит об уникальном стилевом сочетании романтической, реалистической и философской прозы.
13 См.: МосквинГ.В. Смысл романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».
М., 2007. С. 16.
ев «Вадима» и «Княгини Лиговской» и жизненными потенциями Григория Печорина; исчезло также и постоянное качество прежних героев — физическая крепость и способность переносить тяготы службы и кочевой жизни, замененное, напротив, ипохондрией и необходимостью лечиться. «Неровный цвет лица» соседствует с замечанием о «признаках постоянного и тайного недуга», в то время как красные пятна на худых щеках Вадима уж никак не представляли признаки, к примеру, скрытого туберкулеза, а чрезвычайное романтическое беспокойство. И, если Григорию Печорину, лишь присмотревшись, можно дать его настоящий возраст, то Лугин «на вид старее, чем он был на самом деле».
Утверждая, что Лугин не мыслился Лермонтовым как «"безумный художник" традиционной романтической повести», В.Э. Вацуро отмечает, что «художественный талант и острота психической жизни героя находятся в прямой связи с его физической ущербностью, в отличие от традиционно романтической и неистово романтической традиции, Лугин болезнен и некрасив, и его творческая фантазия есть плод необычайного нервно-психического напряжения»14. Развивая наблюдения исследователя, заметим, что в портрете Лугина намечается тем не менее «будущность»: «природный талант, сжатый обязанностями службы, развился в нем широко и свободно», «он вернулся истинным художником», на его картинах «была печать той горькой поэзии, которую наш бедный век выжимал иногда из сердца ее первых проповедников». Приведенные характеристики содержат явные автобиографические следы, усиленные замечанием, что «одни только друзья имели право наслаждаться его прекрасным талантом», они подчеркивают экзистенциальный статус поздней прозы Лермонтова. Заключим, что портрет Лугина намечает начало следующего идейно-стилевого этапа творчества Лермонтова, поиска своего пути в новой русской литературе, возможно альтернативы общему направлению.
Список литературы
Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова // Вацуро В.Э. О Лермонтове: Работы разных лет. М., 2008. Виноградов В.В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство.
М.Ю. Лермонтов. Т. 43-44. М., 1941. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 6 т. М.; Л., 1954-1957. Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. Л.,1959. 266 с. Михайлова Е.Н. Проза Лермонтова. М., 1957.
14 Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова // Вацуро В.Э. О Лермонтове: Работы разных лет. М., 2008. С. 145-175.
Москвин Г.В. Герой прозы Лермонтова (Григорий Александрович Печорин) / М.Ю. Лермонтов. Pro et Contra. Личность и идейно-художественное наследие М.Ю. Лермонтова в оценке отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей. Т. 2. СПб, 2014.
Москвин Г.В. Смысл романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». М., 2007. С. 16-19.
Найдич Э. Штосс / Этюды о Лермонтове. СПб, 1994.
Родзевич С.И. Проза Лермонтова. Киев, 1914.
Ханзен-Леве О. Печорин как женщина и лошадь в романе-эксперименте Лермонтова // М.Ю. Лермонтов: Pro et Contra. Личность и идейно-художественное наследие М.Ю. Лермонтова в оценках отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей. Т. 2. СПб, 2014.
Mersereau J. Lermontov and Balzac // Preprint: American contributions to the Fifth international congress of Slavics. V. 2. Sofia, 1963.
Georgy V. Moskvin
THE MAKING OF LERMONTOV MAN: FOUR CHARACTER PORTRAYALS IN M. LERMONTOV'S NOVELS
Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
The article "Four Portraits" analyzes in chronological order the verbal portraits of the central protagonists of Mikhail Lermontov's novels Vadim (1831—1834), Princess Ligovskaya (1836—1838), A Hero of Our Time (1837—1841) and his unfinished novella "Stoss" (1841), specifically: Vadim, George Pechorin, Grigorii Aleksandrovich Pechorin, and Lugin. Establishing the common aesthetic roots of their creation — the singularity of Lermontov's prose hero, it is demonstrated that all of the portraits under examination build on commonalities shared by the distinctive hero of Lermontov's prose — the so-called "Lermontov man" (Lermontovskii chelovek), a literary category that links the author's central idea and its realization through the central protagonist's actions within the plots ofthese works. The evolution of the portrait of the main character in Lermontov's novels is illustrated to be a reflection of the four stages of the development of Russian prose from 1830 through 1841, that is, respectively, late Romanticism with its inevitable stylistic eclecticism; early realism as it combined social problematics with the stylistic vestiges of romanticism; generic-stylistic synthesis, which in Lermontov's case made it possible for him to link the basic generic types of the novel of the time (analytical, romantic, adventure, psychological, philosophical, the mundane, and the moral-didactic); and features of the literary paradigm of the 1840s, where the central protagonist led to the discovery of an entire gallery of new literary types, while at the same time preserving its heredity with the "Lermontov man". Thus, in addition to their distinctive stylistic features, the portraits of these heroes fulfill
plot functions and are oriented towards expressing the central idea of each work. The article concludes its sequential analysis of the verbal portraits of Lermontov's heroes by postulating that "Stoss" evidences the initiation of Lermontov's next ideo-stylistic stage of development, his search for his own path in Russia's new literature, and possibly an alternative to the general trends of the time.
Key words: Lermontov; prose; portrait; hero of novel; style; characteristics; evolution.
About the author: Georgy V. Moskvin — Phd in Philology, docent of Russian Literature Deparment, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (e-mail: [email protected]).
References
Vatsuro V.E. Poslednyaja povest' Lermontova. V.E. Vatsuro. O Lermontove:
Raboty raznyh let, M., 2008. Vinogradov V.V. Stil' prozy Lermontova. Literaturnoe nasledstvo, M.U. Lermontov, t. 43-44, M., 1941. Lermontov M.U. Sobranije sochinenij v 6 tt., M.; L., 1954-1857. Maksimov D.E. Poezia Lermontova, L., 1959, s. 266. Michailova E.N. Proza Lermontova, M., 1957.
Moskvin G.V. Geroi prozy Lermontova (Grigorii Aleksandrovich Pechorin), M.U. Lermontov. Pro et contra. Lichnost' I ideino-hudozhestvennoe nasledij e M.U. Lermontova v otsenke otechestvennyh I zarubezhnyh issledovatelej I myslitelej, t. 2, SPb, 2014. Moskvin G.V. Smyslromana M.U. Lermontova "Gerojnashego vremeni", M.,
2007, ss. 16-19. Naidich E. Shtoss. Etudy o Lermontove. SPb, 1994. Rodzevich S.I. Proza Lermontova. Kiev, 1914
Hanzen-Leve O. Pechorin kak zhensh'ina I loshad' v romane-eksperimente Lermontova. M.U. Lermontov: Pro et contra. Lichnost' I ideino-hudozhest-vennoe nasledije M.U. Lermontova v otsenke otechestvennyh I zarubezhnyh issledovatelej I myslitelej, t. 2, SPb, 2014. Mersereau J. Lermontov and Balzac. Preprint: American contributions to the Fifth international congress of Slavics, v. 2, Sofia, 1963.
