CC BY
11
автора, что характерно для жанра научного исследования. Книга Шмидта может быть полезна и интересна для всех исследователей книги Сираха и прочих учительных книг Библии.
Четыре образа «обожения»
В РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ МЫСЛИ НАЧАЛА XX ВЕКА*
Рец. на: Coates R. Deification in Russian Religious Thought: Between the Revolutions, 1905-1917. Oxford: Oxford University Press, 2019. 240 p.
Four Images of "Deification" in the Russian Religious Renaissance of the Twentieth Century
Rev. of: Coates R. Deification in Russian Religious Thought: Between the Revolutions, 1905-1917. Oxford: Oxford University Press, 2019. 240 p.
Монография Рут Коутс «Обожение в русской религиозной мысли: Между двух революций», несомненно, важна для богословской науки, поскольку автор обращается к такой области христианской традиции, которая нередко обозначается как одна из ключевых черт Православия1. В заслугу Коутс необходимо поставить и ту специфику ее исследования, которую можно обозначить как погружение читателя в культурную историю русского религиозно-философского ренессанса. Хотя главной целью автора является попытка рассмотреть, как концепт обожения разрабатывается в ключевых текстах начала XX в. — «Царь и революция» Д. Мережковского, З. Гиппиус и Д. Философова; «Смысл творчества» Н. Бердяева; «Философия хозяйства» С. Булгакова; «Столп и утверждение
* Рецензия подготовлена в рамках проекта «Русское духовно-академическое богословие конца XIX — начала XX вв.: идеи и контексты» при поддержке ПСТГУ и Фонда «Живая традиция».
1 Gavrilyuk P. Review of Deification in Russian Religious Thought: Between the Revolutions, 1905-1917, by Ruth Coates // Journal of Orthodox Christian Studies. 2020. Vol. 3. № 2. P. 223.
Хангиреев Илья Александрович, начальник научно-административного отдела богословского факультета ПСТГУ Российская Федерация, 127051, г. Москва, Лихов пер., 6/1 khangireev@gmail.com
ORCID: 0000-0001-9590-9046
Ilya Khangireev, Head of Scientific and Administrative Department of the Faculty of Theology, St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities 6/1 Likhov pereulok, Moscow, 127051, Russian Federation khangireev@gmail.com
ORCID: 0000-0001-9590-9046
Истины» П. Флоренского, — параллельно открывается и общая интеллектуальная эволюция мыслителей этого периода, и коммуникации их идей в этих текстах.
От внимательного читателя не ускользнёт деталь, что вышеперечисленные сочинения приведены не в хронологическом порядке. Мережковские (позволю себе вслед за автором так обозначать этот круг авторов — «the Merezhkovskys») опубликовали свой сборник в Париже на французском языке в 1907 г. Книга Бердяева, как известно, вышла в 1916 г., а Флоренского и Булгакова — в 1912 и 1914 гг. соответственно. Отказ от хронологии — это оригинальный авторский ход, который позволяет ставить акцент не на временной последовательности, а на содержательной. Но содержательно эту композицию можно было бы наполнить и совершенно иначе. К примеру, своего рода ответом на «Смысл творчества» Бердяева стал другой текст Булгакова — «Свет Невечерний» (1917), в котором, как отмечает Коутс, последний был более последователен в отношении святоотеческого богословия и идеи обожения (p. 21, 133). Остается вопрос и относительно выборки текста Мережковских. Почему автор опирается на сборник «Царь и революция», а не на вышедший годом позже текст «Не мир, но меч», в котором Мережковским предпринимается попытка из христологии вывести концепт «святой плоти», обозначается его эсхатология (представление о наступлении «эпохи Святого Духа») и критикуется представление Церкви о святости (в связи с прославлением прп. Серафима Саровского) (p. 17). Все эти аспекты, как кажется, важны для реконструкции представлений Мережковских об обо-жении, но как раз в сборнике о царе они не затрагиваются должным образом. Но Коутс придерживается своего пред-прочтения и на основании своей авторской градации формулирует заключительные тезисы, к которым обратимся после краткого изложения общего содержания книги.
Во введении Коутс обосновывает свою источниковую базу через тезис о том, что к моменту написания своих текстов (но не обязательно в этих текстах) мыслители пришли к идее, что «возможность обожения рассматривается как следствие явления во Христе Богочеловечества — прообраза всякого оббженного человека» (p. 15). Это представление выделяется на фоне ключевых дискурсов межреволюционного периода — марксизм, символизм и ницшеанство, — акцент которых на преобразовательной деятельности человека связывается с идей обожения как силы, преображающей человечество и мир (p. 5—14).
Первая глава вводит нас в проблематику обожения в греко-восточной мысли, автор выявляет разрывы и связи авторов начала XX в. со святоотеческим богословием (p. 24—54). Во второй главе Коутс обращается к русскому XIX в., выделяя два важных для того времени контекста, в которых созревала пробле-матизация концепта обожения. Во-первых, говорится о религиозной культуре, к которой автор относит монашескую духовную традицию, порой выходящую за границы монастырских стен, как свидетельствуют об этом история перевода «Добротолюбия», возрождение старчества и спор об Имени Божьем (p. 56—60). Отдельно Коутс рассматривает богословско-философский контекст духовных академий как отчасти неудавшийся проект «религиозного просвещения» (p. 60), в результате чего тем не менее стали доступны важные для святоотеческого понимания обожения тексты (p. 61—63). К тому же она выделяет сферу религиозно-
политической мысли, в которой постепенно формировался миф о сакральности царской власти (p. 64-68). Во-вторых, Коутс обращает внимание читателя на тематику обожения в русской литературе и философии. Она рассматривает, с одной стороны, творчество Ф. М. Достоевского, в котором было сформулировано «обожение "наизнанку"» (deification 'inside out', p. 70) — идея человекобожия (p. 68-73); с другой стороны, важной для дальнейшего изложения становится со-ловьевская концепция богочеловечества, поскольку эта идея определила развитие тематики обожения в русской религиозно-философской мысли (p. 73-81).
Все последующие главы посвящены четырем названным в установочной части текстам. Подробно реконструируются их внутренняя логика, полемическая направленность и определяющее влияние. В третьей главе Коутс возвращается к мифу о святом русском царе, поскольку рассматривает сборник «Царь и революция» как труд по политическому богословию, в котором этот миф деконструиру-ется (p. 82-109). Данная глава посвящена политическому измерению идеи обо-жения, поскольку «харизма» царя в фокусе Мережковских представляется как ложное обожествление2.
В четвертой главе Коутс погружает читателя в контекст мысли Н. А. Бердяева, подробно прослеживая его сходства и расхождения с ключевым для последнего автором — Я. Бёме (p. 112-130). В ходе анализа показано, как Бёме убеждает Бердяева в том, что человек божественен по природе, поэтому о событии Христа в истории он говорит не как об Искуплении, но как о новом выражении человеческой божественности через свободное творчество. Коутс контекстуализирует этот пафос «Смысла творчества» и обозначает его как критику «исторического» христианства в трех аспектах, важных для понимания Бердяевым идеи обожения: неразвитость христианской антропологии, неспособность решить проблему культуры, неадекватность понимания данного Богом призвания (p. 130-138). В этой части главы выявляется ницшеанское влияние на Бердяева, как метко Коутс отмечает, в рамках его критики Церкви: «Стремясь ответить Ницше, Бердяев в то же время пытается использовать Ницше для исправления христианства» (p. 133).
В пятой главе мы видим в фокусе Коутс, как С. Булгаков пытается выявить через идею обожения связь между философией Ф. Шеллинга и христологией, представленной прежде всего свв. Афанасием Великим и Максимом Исповедником (p. 141-152). Коутс подробно рассматривает эту попытку Булгакова на примере «Философии хозяйства», что особенно ценно, поскольку этот труд не является самым читаемым произведением автора из-за своей методологической специфичности. Пожалуй, самой интересной частью главы является анализ ключевых понятий, описывающих экономическую деятельность, и их соотнесение с понятиями языка святоотеческого богословия (p. 152-172). Среди них особенно важно выделить понятия «потребление», «приобщение», «взаимопроникновение» (перихорезис), «труд» и др.
2 Эта глава написана в научном диалоге как с западными славистами, так и с отечественными, такими как М. Чернявский, Р. Уортман, В. М. Живов и Б. А. Успенский. До выхода книги материал был представлен в статье: Коутс Р. Миф о божественном правителе в «Царе и революции» (1907 г.) // Соловьевские исследования. 2017. № 4 (56). С. 72-84.
В последней главе Коутс обращается к «Столпу и утверждению Истины», который рассматривается не только как наиболее близкий к святоотеческому понимаю обожения, но и как часть личного аскетического пути П. Флоренского (p. 175, 180). В шестой главе прослеживается апелляция Флоренского к таким категориям аскетической литературы, как молитва сердца, умное делание, аскеза и исихазм, но которые он излагает на новом языке (p. 189—198). В его представлениях обожение неразрывно связывается с аскетизмом и обозначается как церковность. Если она (церковность) постулируется Флоренским как «новая жизнь, жизнь в Духе», то, пишет Коутс, «аскетизм есть способ этой жизни, а обожение — ее конец» (p. 176). Своего рода носителем церковности и образцом обожения становится для Флоренского фигура подвижника, который достигает в своем опыте мистического единения с Богом. Эти и другие аспекты концепции обожения Коутс представляет как ответ Флоренского на антиаскетическую полемику, которую вело против Церкви «новое религиозное сознание» (p. 198—205).
Изложенный в монографии материал раскрывает композиционную задумку Коутс. Она рассматривает тексты, в которых затрагивается проблематика обожения, в перспективе отношения их авторов к авторитету институциональной Церкви (p. 212). Сперва Коутс излагает критику «исторической» Церкви Мережковскими, к которым на концептуальном уровне близок был в это время Н. Бердяев. Обратив внимание именно на «Философию хозяйства», она застает С. Булгакова в период его «возращения» в Церковь, когда он пытается привести к синтезу свой философский бэкграунд и возникший интерес к святоотеческому богословию. На П. Флоренском замыкается этот круг, поскольку он предстает как наиболее близкий к Преданию Церкви, а «Столп и утверждение Истины» репрезентируется как ответ на чаяния интеллигенции. Но при этом, что также любопытно, Флоренский хотя и является в это время священником, но в своем сочинении описывает Церковь не как институт, а как переживаемый опыт церковности (p. 176). Через это рассмотрение проходит сквозной тезис автора о месте изучаемого ею материала в эпохе. Концепт обожения не замыкается лишь в текстах, но помещается в дискурсивный контекст своего времени. Интерес к теме обожения, который возникает в различных текстах, опубликованных между двумя революциями, наводит Коутс на мысль о «связи крайней политической и социальной нестабильности... и поворота к обожению как выражению надежды на человеческое существование за пределами ожидаемой катастрофы» (p. 23). Таким образом, нарратив об обожении становится элементом кризисной риторики, а точнее — «стремлением к положительной трансформации культурного и политического кризиса России» (p. 81). Коутс опирается здесь на две тенденции, предложенные в современной историографии. Во-первых, речь идет о представлении о том, что тема победы над смертью является ключевой для культуры Серебряного века3, и идея обожения дает мыслителям этого периода возможность ее преодолеть (p. 1—2). Во-вторых, речь идет не только о личном переживании смерти, но и о смерти социальной. В этом смысле концепт обожения становится
3 См.: Масинг-Делич А. Упразднение смерти: миф о спасении в русской литературе XX века. СПб., 2020.
политическим аргументом в полемике об авторитете Церкви, особо обострившейся после кризиса 1905 г. (p. 189)4.
Но в исследовании Р. Коутс следует отметить и недостатки. Как кажется, само ключевое понятие в работе не анализируется подробно, поэтому в процессе чтения нередко возникает вопрос — исследует ли Коутс концепцию, стоящую за христианской идеей theosis, или она изучает «обожение» как метафору? К примеру, в сборнике «Царь и революция» вообще не употребляется понятие «обо-жение», однако есть три случая использования слова «обожествление» (правда, все в одной статье5) с очевидными в современном исследовательском контексте оттенками значения. К тому же, вероятно, полемический пафос Мережковских был направлен скорее против «обожания», чем «обожения» — и обозначение всех этих значений одним словом «deification» является важной проблемой. В своей методологической части Коутс ссылается на известную работу Н. Рассела, который разработал классификацию понимания обожения в греческом святоотеческом богословии6. Хотя Коутс утверждает, что для русского богословия характерен был «метафорический подход» (он связан с реалистическим и этическим пониманием идеи обожения, p. 37), дальнейшего развития этот тезис не получает. В тексте исследования мы не находим соотношения принятой Коутс классификации и анализируемых ею текстов. Имплицитно она воспринимает, скорее, другой тезис Рассела — о развитии «обожения» в греческих текстах от ранней метафоризации до зрелой концептуализации. Коутс экстраполирует этот фокус на русские тексты, рассматривая религиозно-философский ренессанс как время возникновения и развития метафор обожения, а последующий период истории богословия (прежде всего, богословов русского зарубежья) — как этап создания концепций (p. 33).
Следующее, что хотелось бы отметить, — Коутс сознательно изолирует проблематику идеи обожения от академического богословия. В тексте мельком упоминаются труды И. В. Попова (p. 3, 213), но даже «Столп и утверждение Истины» — аттестационная работа, защищенная в духовно-академической корпорации, — постулируется не как интеллектуальная часть богословия школы, но как плод личных штудий в святоотеческом богословии и как попытка реализации личной миссионерской задачи «перевода» аскетической традиции на нецерковный язык интеллигенции (p. 175). По всей видимости, такое (не)внимание связано с изначальной расстановкой приоритетов: обожение в духовно-академическом
4 Здесь Коутс опирается на работу П. Михельсона: Michelson P. L. Beyond the Monastery Walls: The Ascetic Revolution in Russian Orthodox Thought, 1814—1914. Madison: University ofWis-consin Press, 2017. P. 176-216.
5 Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и революция / под ред. М. А. Ко-лерова; пер. с фр. О. В. Эдельман; подг. текста Н. В. Самовер. М., 2017. С. 17, 28. В то время эти слова были синонимичны, но при этом существовали контексты, в которых их разница была очевидна (см. у В. Соловьева: «божественное начало стремится... к воплощению божественной идеи или к обожествлению (theosis) всего существующего чрез введение его в форму абсолютного организма» (Соловьев В. С. Чтения о богочеловечестве // Собрание сочинений: в 10 т. СПб., 19122. Т. 3. С. 145)).
6 Russell N. The doctrine of deification in the Greek patristic tradition. Oxford University Press, 2004. P. 1-3.
дискурсе более резонировало с кантианским рационализмом, в связи с чем оно обозначается как «моральная» трактовка, далекая как от «реализма» монашеской традиции, так и от духовных поисков интеллигенции (р. 4, 60). Хотя, как отмечает автор, академическая наука и светское богословие были очень далеки друг от друга, но тем не менее это не значит, что их идеи не переходили из одной сферы в другую. Поэтому реконструкция этого диалога и внимание к достижениям академического богословия периода религиозно-философского ренессанса — это научная задача, которую Коутс озвучивает в своем заключении (р. 213).
Под этим призывом автора сложно не подписаться. И, подводя итоги, необходимо отметить, что Коутс восполняет важный пробел в истории богословия и философии начала XX в. и делает это весьма оригинально и интересно. Поэтому ее книга может быть рекомендована всем, кто интересуется историей русской религиозной мысли.
Ячменик Вячеслав Александрович, аспирант богословского факультета ПСТГУ Российская Федерация, 127051, г. Москва, Лихов пер., 6/1 yachmenik94@mail.ru ORCID: 0000-0003-4624-5962
Vyacheslav Yachmenik, Post-graduate Student, Faculty of Theology, St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities, 6/1 Likhov pereulok, Moscow, 127051, Russian Federation yachmenik94@mail. ru ORCID: 0000-0003-4624-5962
