CC BY
39Примечания
1. Гоголев А.И. Якуты: проблемы этногенеза и формирование культуры. - Якутск, 1993. - С.13-27.
2. Волков В.В. Уламгинский могильник и некоторые вопросы этнической истории монголов // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии.
- Улан-Батор, 1974; Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. - Л., 1984. - С.3.
3. Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. -М., 1980. - С.38,93.
4. Малолетко А.М. Топонимы большеречинского времени в бассейне Верхней Оби // Исторические чтения памяти М.П. Грязнова: тезисы докл. - Омск, 1987. - С.138-140; Он же. Топонимистические свидетельства пребывания саков на Алтае // Проблемы археологии степной Евразии: тезисы докл. 4.II. -Кемерово, 1987. - С.52-53.
5. Еремеев Д.Е. «Тюрк» - этноним иранского происхождения? (К проблеме этногенеза древних тюрков) // Советская этнография. - 1990. - №3. - С. 129-135.
6. Дыбо А.В. Ранние контакты тюркских народов по данным языка // Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям (к 70-летию Е.А. Тишкова).
- М., 2010.
7. Руденко С.И. Горноалтайские находки и скифы.
- М.; Л., 1992.
8. Дьяконова В.П. Некоторые палеоэтнографиче-ские черты в традиционной культуре тувинцев // Материальная культура народов Сибири и Севера. - Л., 1976. - С. 198-200.
9. Константинов И.В. Материальная культура якутов XVIII века. (По материалам погребений). -Якутск, 1971. С.81; Гоголев А.И. Археологические памятники Якутии позднего средневековья (XIV-XVIII вв.). - Иркутск, 1990.
10. См.: Потапов И.А. - Якутская народная резьба по дереву. - Якутск, 1972. - С.62-63.
11. Iohansen U. Die omamentik der Iakuten. -Gamburq, 1955. - S.152-153.
12. Бравина Р.И., Попов В.В. Погребально-поминальная обрядность якутов: памятники и традиции (XV-XIX вв). - Новосибирск, 2008.
13. Кузьмина Е.Е. В стране Кавата и Афратаба. -М., 1977. - С.97-99.
14. Попов В.В., Бравина Р.И. Ритуальные комплекты с конем в Якутии (XV-XX вв.). - Якутск, 2009.
15. Гоголев А.И. Историческая этнография якутов (Вопросы происхождения якутов). - Якутск, 1980. -С.16.
16. Геродот. История. - М., 1972. - С.205.
17. Сорокин С.С. О семантике некоторых археологических памятников ранних кочевников Азии // Проблемы происхождения и этнической истории тюркских народов Сибири. - Томск, 1977. - С.10.
18. Калоев Б.А. Обряд посвящения коня у осетин. - М., 1964. - С.2.
19. Гоголев А.И., Бурцев А.А. Якутское олонхо в контексте мифологии и эпической поэзии народов Евразии. - Якутск, 2012. - С.10-49.
20. Сидоров Е.С. Санскритско-якутские лексические параллели. - Якутск, 1992. - С. 4-21.
21. Пекарский Э.К. Словарь якутского языка. 2-е изд. - Л., 1958. - С. 126.
22. См.: Тарская Л.А., Гоголев А.И., Ельчинова Г.И. и др. Этническая геномика якутов (народа саха). Генетические особенности и популяционная история. - М., 2009.
23. Фефелова В.В., Высоцкая Г.С. Изучение распространения антигенов системы HLA у коренных народностей Сибири как основа для анализа этногенеза популяций: препринт ВЦ СО АН СССР. - Красноярск, 1987. - №12. - С.9-11.
24. Бëтлингк О.Н. О языке якутов /Пер. с нем. В.И. Рассадина. - Новосибирск, 1989. - С.35.
Поступила в редакцию 22.08.2013
Филология
УДК 821.512
Черты поэтики Н. Лугинова
А.А. Бурцев
Анализируются жанровая специфика, сюжетно-композиционная структура, принципы создания художественного образа в произведениях Н. Лугинова. Автор приходит к выводу, что якутский писатель опирается не только на традиции национальной эстетики, но и на опыт мировой литературы.
Ключевые слова: «центростремительная» композиция, внутренний монолог, «поток сознания», национальный характер, художественная антропология, пантеизм, образная анималистика, поэтика сновидения.
БУРЦЕВ Анатолий Алексеевич 22
- д.ф.н., проф., проректор СВФУ, акад. АН РС(Я).
The genre specificity, plot and composition structure, principles of artistic image creation in N. Luginov 's novels are analyzed. It is concluded that the yakut writer bases himself not only on the national aesthetics traditions, but also on the experience of the world literature.
Key words: «centripetal» composition, inner monologue, «stream of conscious», national character, artistic anthropology, pantheism, image animalistics, poetics of a dream.
Творчество народного писателя Республики Саха (Якутия) Н. Лугинова отличает тесная связь с национальными корнями и в то же время ощущение причастности к общечеловеческой культуре, открытость для «великой идеи единения и братства». В его произведениях на конкретном национально-временном материале исследуются коренные начала мира, вечные экзистенциальные проблемы жизни и смерти, любви и долга, дружбы и совести, верности и чести.
Что касается поэтики писателя, то в ней черты национальной эстетики тоже сочетаются с традициями русской и мировой литературы. В этом отношении наиболее показательным произведением Н. Лугинова является повесть «Таас Тумус», которая носит новаторский характер прежде всего в жанровом отношении: она состоит из отдельных новелл, объединенных единой проблемой смысла жизни, назначения человека. Все пять частей-гнезд снабжены открытой, разомкнутой композицией. Жизнь героев раскрывается не последовательно, круг за кругом, слой за слоем, то есть «центробежно», а, напротив, «центростремительно», сосредоточиваясь вокруг одного переломного эпизода. К этому решающему моменту посредством ретроспекций и свидетельств других персонажей «подтягивается» вся остальная биография героя.
Каждый из героев повести проходит через своего рода «гамлетовскую ситуацию» - сложнейшее жизненное испытание и нравственный выбор. Подобному решению идейно-композиционных задач соответствует определенная манера повествования, внутренняя установка на исповедь. Автор сталкивает прошлое и настоящее в мыслях очередного персонажа, то и дело передавая ему слово. Внутренние монологи героев повести служат основным средством раскрытия их характеров. Сам по себе прием «потока сознания» был использован Н. Лугиновым в раннем рассказе «Айгылла». Уже тогда речь шла не о традиционной описательно-детализированной «исповеди» героя, а об эффективном средстве анализа существенных моментов в развитии его сознания. В повести «Таас Тумус» писатель сделал еще один шаг вперед в овладении техникой «потока сознания». Внутренняя речь становится средством индивидуализации характера.
Автор предлагает разные варианты «активизации» своих героев. Тойбол на старости лет
обосновался у подножия Таас Тумуса, где покоился прах его жены Даайыс. Уже десять лет, «и зимой, и летом», он живет здесь, в этом ограниченном, но интеллектуально насыщенном пространстве наедине со своими думами и воспоминаниями. Два младших брата Тойбола, как и он сам, охотники, «оба статные, высокие», хотя из северных улусов тогда в армию не призывали, добровольцами ушли на фронт, и через год одно за другим были получены извещения о их гибели. Тойбол не нашел в себе сил сообщить эту трагическую весть родителям. Вскоре они умерли, так и не узнав, что их сыновья погибли. Уже после войны ему сообщили о смерти в госпитале его тяжело раненного друга Айгыллы. Трагически сложилась и личная жизнь Тойбола. С Даайыс они прожили всего четыре года. Потом пропала их трехлетняя дочь, которая утонула в реке. Когда Тойбол был на охоте, его беременная жена погибла в результате несчастного случая, а новорожденную младшую дочь спасли добрые люди с проплывавшего мимо Таас Ту-муса парохода. Так он остался совершенно один.
Михей Максимов, человек, опаленный войной, но сохранивший «открытую, даже нежную душу», нашел свое жизненное призвание. Он стал одним из лучших лоцманов на Лене, ему поручали самые трудные и ответственные рейсы. Но его личная судьба тоже не сложилась, со многими людьми он оказался в «сложных отношениях, которые порой завязывались в тугие узлы». Так, он спас от смерти пытавшуюся покончить с собой отчаявшуюся Аксю, у которой погиб муж-шахтер. Через несколько лет уже она вернула его к жизни и «просто по-женски пожалела бедолагу». У них родилась дочь, которая потом не признает в нем отца. Поэтому он не может теперь принять предложение Аксю «бросить у них якорь». Вдобавок Михей когда-то спас младшую дочь Тойбола и уговорил бездетного Одона Догдоева взять ее на воспитание, то есть он невольно разлучил отца и дочь. Хотя герой руководствуется принципом «живой должен жить наперекор всему», тем не менее он остро ощущает свое одиночество и неустроенность.
Одон Догдоев рано остался сиротой, но по воле счастливого случая и благодаря помощи старого капитана Богатырева прошел целую школу, сам стал капитаном. Он считает, что
счастливо прожил жизнь: водил большие корабли по такой великой реке, как Лена, плавал по Ледовитому океану. Женился на любимой девушке, правда ее любил и его погибший на войне друг, поэтому Одона долго преследовало чувство вины. У них не было собственных детей, пока матушка-Лена не подарила ему дочку. Узнав, что Сардана была дочерью Тойбола и Даайыс, он никак не может сказать ей правду и несет на своих плечах нравственный груз, связанный с тайной его отцовства. Дополнительную остроту его ситуации, когда он оказывается перед необходимостью «все окончательно обдумать, доделать недоделанное, решить нерешенное», придает мотив смертельной болезни. Тогда он просит своего друга Михея Максимова выполнить уже после его смерти эту тяжелую миссию, но тот не находит возможным согласиться. Тайна открывается Сардане Одоновне Догдоевой из прощального письма отца. В «Послесловии» к повести автор сообщает, что она вместе с мужем, тоже капитаном, и сыном приехала в Таас Тумус и отдала дань памяти своим настоящим родителям.
Тем не менее и внешне суровый Тойбол, так много испытавший, узнавший истинную цену человечности и привязанности к родной земле, и чудаковатый лоцман Михей Максимов, вся жизнь которого связана с рекой,- это национальные характеры. В меньшей степени это относится к старому капитану Одону Догдоеву, коллизия и переживания которого носят скорее общечеловеческий характер. И совершенно закономерно, что определение счастья, сформулированное автором от его имени, тоже приобретает универсальный пафос: «Счастье - это открыто и смело смотреть людям в глаза, жить, не зная страха и настороженности, чувствовать себя сильным и не сгибаться ни перед людьми, ни перед темными силами природы. Верить в себя - тоже счастье» [1].
В художественной системе произведений Н. Лугинова - в рассказах «Кустук», «Ворон», повестях «Таас Тумус», «Улыбка старика»,- особая роль принадлежит природе, ее вечной красоте, многообразию и неповторимости. Просторы великой реки, даль тундры, ширь тайги рождают чувство причастности к огромному миру. Восприятие природы героями якутского писателя носит глубоко личностный характер. Образ «матушки-Лены» придает повествованию лиризм и эпическую широту. К ней, к ее живительным водам припадают солдаты-якуты, прощаясь с родной землей. К ней обращается в последний миг расстающийся с жизнью Айгылла. Ее благодарит за «счастливую жизнь» и просит прощения за то, что «мутил ее чистые воды»,
Одон Догдоев, уходя в свое «вечное плавание».
Философия природы Н. Лугинова проникнута идеей пантеизма. Уже в его ранних произведениях признается наличие в природе живого, одушевленного начала. В повести «Роща Нуо-ралджима» маленькому Нюргуну, увидевшему оголенные стволы лиственниц, по которым «как слезы по человеческому лицу, текли капли прозрачной смолы», становится жалко деревья, и он спрашивает бабушку: «Кто это и зачем так сделал? Зачем ему понадобилось убивать живое дерево?», та ответила ему: «Правильно говоришь, барахсан... Все кругом живое, и каждое дерево тоже.». В другом раннем рассказе умирающий герой думает про себя: «Тайга шумит на разные голоса, тайга ведь живая.» («Айгылла»). А герой повести «Сэргэ» Илья, олон-хосут и мастер, которому на роду было написано, чтобы он мог «разговаривать» с деревьями, говорит о выбранном для сэргэ дереве: «А прямое какое, даже рубить жалко. Оно только для несведущих немое. На самом деле оно же живое. Только надо уметь выбрать и вдохнуть душу».
Подобно А. Кулаковскому, Н. Лугинов склонен считать недостаточным и односторонним сугубо антропоцентрический подход к окружающему миру. В его понимание гуманизма входит преклонение перед всем живым, не только флорой, но и фауной. В этом отношении самостоятельный интерес представляют анималистские произведения писателя. Созданный в них бестиарий служит в равной степени отражением как авторских раздумий о проблеме «человек и природа», так и проекцией анималистической образности на человеческие взаимоотношения.
В «Балладе о Черном Вороне» констатируется идея вечного круговорота в природе как некоего Закона Жизни, когда Бык Зимы в определенный момент начинает изнемогать и отступать на север под натиском Белого Солнца, когда «зеленеет, одевается тайга, звенят птицы, трубный зов оленей звучит везде». Но недолго все цвело и плодоносило, опять «ударили ночные заморозки, запылала прощальными огненными красками тайга., и безжалостный северный ветер срывал последнюю листву». «Опять приходит, морозным дыханием своим охватывает все и сковывает» очередной Бык Зимы. Этот незыблемый Закон Жизни нельзя нарушать, иначе неминуемо возмездие, которое постигло Старого Друга и Орлоподобного, сына Черного Ворона. Они слишком много возомнили о себе, нарушили гармонию «золотой середины».
Соблюдение Закона Жизни зависит от человека - Иччи, но проблема в том, что он «много-
лик» и противоречив: «Все можно найти в его душе. И глубокие, темнее ночи ущелья, и бесстрастные, вечно сияющие небесно-голубыми снегами горные вершины. В человеке живет и гордый, не снисходящий к подачкам орел, и коварная, безжалостная даже к детям своим крыса. Никто не может быть так мудр и великодушен, как человек, и так подл и жесток, так равнодушен к Закону» [1, с. 35]. Закон Жизни применительно к миру людей сформулировал охотник Айгылла: «Испокон веков, из поколения в поколение передавался неписаный закон тайги -доброе отношение человека к человеку и природе» [1, с. 63].
В рассказе «Кустук» использован классический художественный прием: наблюдения автора пропущены сквозь призму восприятия умного животного, со своей позиции оценивающего «жестокие нравы» людей. В мировой литературе известны аналогичные примеры: в античности - роман Апулея «Золотой осел», в эпоху Возрождения - новелла Сервантеса «Разговор двух собак», в 19-м веке - роман Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра», рассказ Чехова «Каштанка», повести Л. Толстого «Холстомер» и Д. Лондона «Белый клык». Но если Апулей и Сервантес прибегали к фантастике, «очеловечивая» своих анималистических персонажей и позволяя им давать выход своему негодованию на человеческие мерзости, а Гофман опирался на сатирические традиции средневековой литературы, то Н. Лугинов идет по третьему и наиболее трудному пути - по пути Л. Толстого и Д. Лондона. Глубоко проникая в психологию животного, якутский писатель показывает его реакцию на добро и зло. Человек может на некоторое время обмануть себе подобного своим лицемерным поведением. Но животное обмануть сложнее, так как человек в отношениях с «меньшими братьями» не считает нужным скрывать или сдерживать свои чувства, поскольку нет надобности фальшивить и лицемерить перед бессловесным существом.
Н. Лугинов зарекомендовал себя как замечательный художник-пейзажист. И в «Песне белых журавлей», и в рассказах о животных, и в других произведениях писатель создает неповторимые картины северной природы - «белого безмолвия» тундры, могучей реки, бескрайней тайги, величественных гор. При этом природа у него живет не сама по себе, а воспринимается, как у Чехова, через человека, через его ощущение. Например, в повести «Песня белых журавлей» красота родной природы передается через восприятие маленького Нюргуна: «Я смотрю, куда показывает отец. Над темной, почти черной полосой леса горит вполнеба вечерняя заря.
Вглядываюсь в закатное небо над лесом и начинаю различать на розовом фоне небольшие, как бы остановившиеся облачка; вижу, как они, насквозь просвеченные ушедшим за горизонт солнцем, каждую минуту, а может, и секунду меняют свой цвет. Одни вспыхивают ярким розовым пламенем, другие постепенно гаснут, а некоторые и вовсе тают на глазах. И уже трудно оторвать взгляд от этой световой игры, от переливов, переходов одного цвета в другой. Оказывается, красоту надо еще уметь видеть!.» [1, с. 79].
Жизнь отдельного человека, подобно речному потоку, вливается в людской океан. Идея единства человека и природы органически входит в общую жизнеутверждающую концепцию. Вместе с тем в творчестве Н. Лугинова отчетливо проступает и тревожная нота: утрата связи с землей, разрыв с природой не могут не обернуться угрозой человечности.
Дилемма «природа - цивилизация», доставшаяся в наследство от прошлых веков, крупным планом возникает в повести «Улыбка старика» (1986), коллизия которой восходит к рассказу «Зов далеких пастбищ». Оба произведения объединяет образ старика Сылкана, который должен сделать мучительный выбор: или переехать к сыну в поселок и коротать остаток жизни в теплой кочегарке, или по-прежнему пасти оленей и дышать вольным воздухом тундры. Сыл-кан родился в тундре, на берегу большого озера Кыталыктах, и он тоскует по стерхам, которые мнятся ему душой озера. «Вроде птица и птица - чего особенного, а вот не прилетели - и на душе пусто», - признается он. У него принципиальные разногласия с сыном, директором совхоза, относительно развития традиционных занятий народов Севера. Максим Сылканович по долгу службы, по выражению его отца, «ораторствует о больших перспективах оленеводства и охотничьего промысла», но на самом деле считает, что эти занятия «уходят в прошлое» и что тундра «исчезает». Яблоком раздора между ними становится Тектэй, их сын и внук, только что окончивший школу. Сылкан, по мнению которого «и тундре нужен человек - и человеку нужна тундра», хочет хотя бы год вместе с внуком поработать в тундре. Родители же считают, что сыну нужна не «отмирающая профессия», а «надежная специальность» и предлагают ему учиться. Позиция Сылкана выражена в повести опосредствованно: у них с внуком была любимая важенка Талбакаан, у которой родился детеныш от дикого оленя. Тугута нарекли Кылча-ном (Дикаренком). Сылкан сразу понял, что рано или поздно он уйдет в тундру к вольным диким собратьям. Так и случилось: Кылчан вырос,
превратился в могучего оленя и поддался «зову крови». Сылкан тоже сделал свой выбор: остался в родной тундре, потому что ему «хотелось увидеть стерхов». Критерием «цивилизованности» человека становится, таким образом, его отношение к людям, живой природе, а также степень его внутренней свободы.
Другой поэтический лейтмотив, занимающий центральное место в повести, давшей название одной из книг писателя, - это образ «дома», «родного очага». Как и в других произведениях Н. Лугинова, в повести «Дом над речкой» основным характерологическим принципом является испытание человека. Но в этой повести испытание героев приобретает дополнительную весомость в силу того, что оно происходит в неординарных условиях старательской артели. Тем не менее описание походной жизни и таежной экзотики не становится самоцелью. Для художника гораздо важнее раскрытие человеческих характеров.
Не все герои выдерживают проверку на прочность. Юный Андрей Жуков, мечтавший стать первооткрывателем алмазов, заблудился в «человеческой тайге» и совершил нравственный проступок. Горечь утраты, трагедия неприкаянности, отрыва от родного «берега» проанализированы на примере образа Василя Ситухи, фронтовика, вернувшегося на обожженную войной родную белорусскую землю и обнаружившего на месте белой хаты на берегу тихой речки черное пепелище с торчащей печной трубой. «Дом должен быть родным... Его не купишь»,- эту истину герой выстрадал дорогой ценой. В трагической судьбе Василя, нашедшего свою смерть на берегах Вилюя, отразилась судьба поколения, получившего в западной литературе название «потерянного» поколения.
Не считает себя счастливым и начальник партии Зайцев, хотя достиг всех внешних признаков успеха - наград, высоких чинов, материального благополучия. И теперь, отойдя от дел, потеряв здоровье, он испытывал ностальгию по прошлому и на досуге анализировал пути и проблемы освоения природных богатств Севера. В его время проще казался вахтовый метод, который не требовал крупных капиталовложений, развитой социальной инфраструктуры. Но время показало, что правы оказались региональщи-ки, которые стояли за обстоятельное, комплексное освоение своего края. Сам Зайцев двадцать с лишним лет проработал в Якутии, стал алмазным генералом, но как сам признается, ощущал себя на Севере временщиком, мечтал через год-другой перебраться в столицу.
Наиболее сложные испытания выпали на долю Макара Находкина. Его отличают подчерк-
нутый нравственный непокой и неустанные размышления о смысле жизни. Зачем живет человек? В чем заключается его долг? Как понимать счастье и есть ли оно? Несмотря на тяжелые удары судьбы, Макар не утратил ни вкуса к жизни, ни тяги к добру и свету, ни обостренного чувства справедливости. Жизненный и нравственный опыт героя формирует его активную натуру, жаждущую постоянного самоутверждения. Не случайно именно его наделяет автор радостным чувством единения с людьми, счастьем обретения родного человека, надежной опоры в лице собственного сына и светлой мечтой о «доме над речкой».
Особенности поэтики Н. Лугинова получили дальнейшее развитие в романе «По велению Чингисхана». По авторскому замыслу, это трилогия об истории создания в Евразии монгольского государства. В центре повествования -личность и судьба Чингисхана на фоне сложнейших исторических и этнических процессов, происходивших тогда в Южной Сибири и Прибайкалье. В произведении якутского писателя нашли отражение отголоски древней истории народа саха, имеющего, по мнению большинства современных ученых, «южное» происхождение. Действие романа охватывает 13-й век, то есть начальную стадию его этногенеза.
Трилогия Н. Лугинова имеет целый ряд источников. Основным из них является «Сокровенное сказание монголов» («Тайная история монголов»), выдающийся памятник монгольской литературы 13-го века, включающий в себя фрагменты разных жанров - исторических легенд, преданий, пословиц, поговорок, богатырских песен. В частности, описанная в первой главе романа родословная Чингисхана - перво-предки Буртэ-Чоно и его супруга Гуа-Марал, предки в одиннадцатом поколении Добун-Мэргэн и Алан-Гуа - совпадает с генеалогией героя, приведенной в «Сокровенном сказании монголов». В этой же главе приведена легенда об испытании связками прутьев сыновей Алан-Гуа. Только сюжет с ее похищением Добун-Мэргэном использован автором в четвертой главе в измененном варианте: будущую мать Чингисхана Ожулун «отбивает» у ее мужа мер-кита Эке-Чилэди его отец Джэсэгэй-батыр [2].
В поле зрения Н. Лугинова находились также «Легенды о древнемонгольских вождях», «Сборник летописей» Рашид-ад-дина, «История монголов» Плано Карпини, «Золотое сказание» Лубсана Данзана и другие источники.
Глубокий смысл имеет название романа. Прежде всего «по велению Чингисхана» складывается могучий Ил - великое государство со своим не только военным, но и общественно-
политическим устройством. Л.Н. Гумилев в предисловии к сочинениям Н.С. Трубецкого, получившем название «Заметки последнего евразийца», проследил «головокружительный процесс создания империи монголов», занявший всего 60 лет [3]. Далее, «по велению Чингисхана» и на его личном опыте формируется «Ясу» - определенная этатистская философия, предполагающая приоритет общего - государственного, национального, родового - долга над личными, индивидуальными помыслами людей.
В создании образа Чингисхана автор использует прием контраста, а именно противопоставления его Джамухе. Оба они изображены как сильные, незаурядные личности. Но если Тэму-чин выступает как «философ, учитель» [4], озабоченный прежде всего служением великому Илу, созданному им государству, и ощущающий ответственность за судьбы своих подданных, то Джамуха склонен к авантюре и волюнтаризму, привык опираться только на себя, и это в конце концов приводит его к краху. Напротив, Чингисхан демонстрирует дальновидность и уважительное отношение не только к своим соратникам, но даже противникам, чтобы склонить их на свою сторону. В результате именно ему удается объединить многочисленные племена и народы в единую империю.
С вопросом о роли личности в истории тесно связана философская проблема свободы и необходимости. И снова материалом служит история сложных взаимоотношений и противоположных взглядов главных героев-антиподов. Чингисхан считает, что глава рода или племени, тем более хан, индивидуально не может быть свободным, так как на нем лежит ответственность за судьбы людей, за родную землю: «... хан зависим: он стрела, а тетива - воля людская, желания единоплеменников. И хорошо, если наконечник этой стрелы остр и крепок. Если нет - беда.» В то же время, по его мнению, возможна достигнутая упорным трудом своего рода «коллективная свобода» людей, объединенных общей идеей. Джамуха же считает, что это «свобода рабов», что истинная свобода у каждого человека своя, индивидуальная.
Наряду с главным героем в романе возникает целая система глубоких, полнокровных характеров. Среди них в первую очередь выделяются фигура мудрой матери Чингисхана Ожулун, его братья порывистый Хасар и рассудительный Аччыгый, его жены Борте, Усуйхан и Усуй, трагический образ его побратима Джамухи, его соратники, полководцы Мухулай, Джэлмэ, Сю-бетей, Боорчу, Хубулай, Усун-Туруун. В характерологии произведения находится место и для юного Эр соготох Эллэя, потомка татарского
рода, которому, согласно историческим легендам, суждено было стать одним из родоначальников народа саха.
В соответствии с традицией исторического жанра в романе возникает «местный колорит», который создается посредством описаний быта, одежды, вооружения, традиций и обрядов, ряда еды и питья, а также использования этногра-физмов.
Особое значение в поэтике романа имеет система заставок-эпиграфов из указанных выше источников, а также из Лао-цзы, Мо-цзы, Гераклита, Марко Поло, А.Э. Шефтсбери, П. Ой-унского, А. Ахматовой, Б. Дугарова, посредством которых создается своеобразный «эффект очуждения» (Б. Брехт) и подчеркивается «извечность» философских и нравственно-этических проблем, таких, как добро и зло, жизнь и смерть, личность и народ, смысл человеческого существования.
В романе «По велению Чингисхана» писатель снова использует «центростремительную» композицию и прием «потока сознания». Особенно много размышляют сам Чингисхан и его мать Ожулун, и соответственно раскрывается их «диалектика души». Не чужд рефлексии и внутренней самооценки Джамуха, особенно когда он подводит нелицеприятный итог своей жизни.
Особое место в поэтике романа занимает мотив сна. Впрочем, этот прием нередко использовался автором и в других произведениях. Еще в рассказе «Айгылла» тяжело раненный герой во сне возвращается в родные места и на ленском острове «косит высокую сочную траву», а жена протягивает ему чорон с кумысом. В другой раз он, превратившись в красивого «молочно-белого жеребца», скачет во весь опор, но потом его поводок за что-то крепко цепляется, и он никак не может освободиться. Последним же его земным видением была матушка-Лена. В рассказе «Кустук» обессиленной, замерзающей собаке мнятся картины его счастливого прошлого: охотничья избушка в тайге и хозяин -старый «иччи» Охонон. В повести «Песня белых журавлей» маленький Нюргун видит пророческий сон, в котором мать приводит ему долгожданного братика. А старого Сылкана из повести «Улыбка старика» сны «стали донимать и мучить хуже яви», как и Тойбола, который то и дело погружался в «старческую полуявь-полудрему» («Таас Тумус»). В «Хуннских повестях» тоже используется поэтика сновидения, которая восходит в якутской литературе к поэме А.Кулаковского. В частности, герою третьей повести «Служение» Инь Си привиделся странный сон с продолжением о том, как он пересек «границу бытия» и «завис» высоко над миром, и
там некий шаман «залился» песнопениями на незнакомом языке под глухие удары бубна и предрек ему великое «служение» [5].
В романе «По велению Чингисхана» особенно часто сны посещают Ожулун, мать Тэмучи-на. Еще в детстве ей привиделся ставший пророческим сон о встрече с мальчиком, в глазах которого «отражалось небо, а волосы отливали солнцем». Впоследствии судьба соединила их, Ожулун и Джэсэгэй-батыра, ставших родителями Чингисхана. В другом сне, когда началась война с найманами, превратившись в волчицу, она преследует и убивает оленя. Ее компаньонка старая Хайахсын истолковывает сон как доброе предзнаменование, и это получает подтверждение, когда поступает известие о победе монголов над найманами. Самого Чингисхана постоянно преследовал один и тот же сон, в котором являлся Джамуха. Причем они оказывались на противоположных берегах небольшой речки с ярко-желтой водой. Чингисхан пытался заговорить с побратимом, но тот упорно молчал и только пристально смотрел на него. Потом садился на коня и медленно уезжал.
Еще одной характерной особенностью поэтики романа является использование образной анималистики. Подтверждением служит следующая система примеров:
«теплый, собачий язык нежности лизнул сердце Аргаса...»;
«две мысли не выходят из головы, то сплетутся, как весенние змеи, то разъедутся, как ноги верблюжонка на льду. »;
«войско его огромно, как брюхо беременной верблюдицы, и неповоротливо, как гусеница, ползущая по песку.».
Анималистическая образность присутствует и в других произведениях Н. Лугинова. Особенно
часто упоминаются «сыновья Джесегея»: то это «фигуры пяти всадников на сказочных конях», которые мнятся маленькому Нюргуну «сквозь белую мглу», или «крылатый конь», о котором мечтал он сам («Песня белых журавлей»), то это славный Джагыллаах, которому не было равных в силе и выносливости, или вожак табуна Улаан Турагас, питавший какую-то странную привязанность к старой коновязи («Сэргэ»). Наряду с животными, в образотворчестве писателя используются птицы: белые журавли-стерхи («Песня белых журавлей», «Улыбка старика»), гагара, коршун, орел («Песня белых журавлей»), филин, ворон («Баллада о Черном Вороне»), утки («Долгие летние дни»). Все это придает произведениям якутского писателя романтический характер.
Таким образом, для творческого метода Н. Лугинова характерны самобытность, глубокий психологизм, поэтичность повествования. Он активно использует не только национальные художественные традиции, но и опыт мировой литературы.
Литература
1. Лугинов Николай. Дом над речкой. Повести и
рассказы. - М.: Современник, 1988.
2. Козин С.А. Сокровенное сказание: Монгольская хроника 1240 г. - М.; Л., 1941. - Т.1.
3. Гумилев Л. Всем нам завещана Россия. - М.: Айрис-пресс, 2012. - С.147-150.
4. Карпов В. О «людях длинной воли» // Лугинов, Николай. По велению Чингисхана. - М.: Сов. писатель, 2001.- С.5.
5. Лугинов Николай. Хуннские повести. - Якутск: Бичик, 2011. - С.210-211.
Поступила в редакцию 05.08.2013
УДК 82.091
К проблеме традиций русской литературной классики в якутской художественной прозе
(Некоторые символические образы в рассказах И.С. Тургенева и Н.Д. Неустроева)
Г.Т. Андреева, Е.Н. Дьячковская
Затронуты проблемы традиций русской литературной классики в якутской художественной прозе. Рассматриваются символические образы безобразной, уродливой природы на примере сопоставительного анализа текстов «Записок охотника» И.С. Тургенева и рассказов «Рыбак Платон», «Про-
АНДРЕЕВА Галина Трофимовна - д.ф.н., проф. каф. СВФУ; ДЬЯЧКОВСКАЯ Елена Николаевна - соискатель филолог. ф-та СВФУ, [email protected].
