CC BY
16
УДК 93/94 DO110.18522/2500-3224-2021-2-190-197
«ЧЕЛОВЕК ВОССТАВШИЙ»: ПРИМЕР РУССКОЙ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
А.В. Посадский
Аннотация. Человек, вышедший из рамок привычного существования на поле протеста, интересен с историко-антропологической точки зрения. В статье рассматривается пример гражданской войны в России в 1917-1922 гг. Предложено смысловое наполнение для терминов «бунт», «восстание», «мятеж», «революция» применительно к событиям в России. Дана оценка круга наиболее активных участников вооруженного протеста, показана их связь с трансформацией российского общества первых десятилетий ХХ в. Постепенное накопление биографического материала позволяет рассуждать о характеристиках активного ядра восставших. В их биографиях совмещались деревенское происхождение и социализация через образование, службу, приобретение профессии. Предложены соображения об изучении повседневности восстания. «Рутина мятежа» была по преимуществу вписана в привычные горизонты крестьянского существования. Рассмотрена связь между академическим и художественным осмыслением проблемы народного протеста. Художественная реконструкция позволяет выходить за рамки правил академического исследования, но привлекать обширный фактический материал.
Ключевые слова: Россия, Гражданская война, протест, бунт, восстание, биографический жанр.
Посадский Антон Викторович, доктор исторических наук, доцент, профессор, Поволжский институт управления им. П.А. Столыпина - филиал ФГБОУ «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 410012, Россия, г. Саратов, ул. Московская, 164, Posadav68@mail.ru.
"MAN IN REVOLT":
AN EXAMPLE OF THE RUSSIAN CIVIL WAR
A.V. Posadsky
Abstract. A person who has left the framework of the usual existence on the field of protest is interesting from a historical and anthropological point of view. The article considers an example of the civil war in Russia in 1917-1922. The semantic content for the terms "riot", "insurrection", "rebellion", "revolution" in relation to the events in Russia is proposed. The author evaluates the circle of the most active participants of the armed protest, shows their connection with the transformation of Russian society in the first decades of the 20th century. The gradual accumulation of biographical material makes it possible to speculate about the characteristics of the active core of the rebels. Rural origin and socialization through education, service, and the acquisition of a profession were combined in their biographies. The author offers some ideas about studying the everyday life of the uprising. "The Routine of Revolt" was predominantly defined by the usual ways of peasant existence. The connection between the academic and imaginative understanding of the problem of popular protest is considered. Artistic reconstruction allows us to go beyond the rules of academic research, but engage extensive factual material.
Keywords: Russia, Civil war, protest, riot, uprising, biographical genre.
Posadsky Anton V., Doctor of Science (History), Associate Professor, Professor, P.A. Stolypin Povolzhsky Institute of Management - Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, 164, Moskovskaya St., Saratov, 410012, Russia, Posadav68@mail.ru.
«Человек восставший», в тех или иных ипостасях, являет собой интересную историко-антропологическую тему.
Предложенные к дискуссии синонимы, конечно же, имеют существенно разное содержание. Уместно вспомнить Дж. Харингтона в вольном переводе С.Я. Маршака: «Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе». При этом в оригинале помещено слово «измена», что довольно далеко от «мятежа». Т.Р. Гарр написал историко-социологическое исследование под названием «Почему люди бунтуют» [Гарр, 2005], подразумевая под бунтом различные формы протеста. В случае возникновения массового участия широких масс в гражданской войне появляется многогранный сюжет бунта-восстания-повстанчества в более широком контексте военно-политического противостояния. Такова картина русской Гражданской войны 1917-1922 гг., материалом которой мы и будем далее оперировать. В этом случае границы понятий можно пытаться определить. Скажем, одномоментная протестная вспышка без подготовки, без создания каких-либо организационных форм может быть определена как бунт. Крупный протест, охватывающий значительные территории, с созданием институтов (само)управления, более или менее постоянной вооруженной силой есть основания назвать восстанием. Организованный поворот оружия военнослужащими, что нередко случалось в годы Гражданской войны, логично понимать как военный мятеж. При этом следует иметь в виду идеологическую окраску названий, которая имеет давнюю традицию. Во вражеском тылу «поднимаются восстания», а в своем - «вспыхивают мятежи». Поэтому слово «мятеж» имеет негативную коннотацию. Данный сюжет прослеживается и в сфере художественной и публицистической литературы [Фурманов, 1937]. Под революцией часто понимается некое одномоментное «баррикадное» действие, приводящее к смене власти. Хотя более правильно понимать революцию культурологически, как длительный процесс, занимающий иногда многие десятилетия [Елишев, Махнач, 2008, раздел XIV].
Ныне популярен дискурс «протеста». Протестное движение может иметь широкий спектр форм, включая массовые и вооруженные выступления. Для массовых народных движений, имеющих свои подъемы и спады, плодотворно комплексно рассматривать активные и пассивные формы протеста, политический (вооруженный) протест и, например, религиозное сопротивление, миграции, такое многогранное явление периода аграрного перенаселения, как хулиганство, и многое другое. Довольно разнохарактерные явления в этом случае могут укладываться в единую логику и помогать объяснению массового поведения.
В истории России и отечественной историографии силен и привычен дискурс «освободительного движения» антисамодержавной направленности применительно к образованным кругам. Данный процесс начинается с людей декабристского круга. В широких народных массах вершины протеста - это «крестьянские войны» XVII-XVIII вв., хотя собственно крестьянский характер
всех трех или четырех (с восстанием К. Булавина) войн нельзя не поставить под большое сомнение. Для них характерно более или менее широкое крестьянское участие, но не крестьянская программа и не крестьянская инициатива. Данные паттерны, как нам кажется, долго довлели над исследователем: «народные движения» - «освободительное» (как самоназвание в XIX столетии) или революционно-демократическое движение. При этом разрушительная составляющая или выраженная агрессивно-этническая окраска первых оставались в тени. Сегодня в историографии используется название крестьянской войны - «великой» или «последней» - для описания крестьянского военно-политического участия в русской гражданской войне ХХ в. [Сафонов, 1998]. Прежде всего, под данное определение попадает ее последний, крестьянско-повстанческий, этап 1920-1922 гг.
Любое протестное движение имеет какой-то голос. Даже принципиально молчаливое крестьянское большинство «говорит» в следственных и судебных материалах, в лозунгах, пусть и политически неопределенных. В этом смысле элемент самоописания присутствует всегда. Если же говорить о русской Гражданской войне, то мы можем достаточно четко увидеть корпус требований и принципов, на которых строились выступления крестьян и казаков, и тот образ будущего, который им казался желательным. При этом в лозунгах и призывах русских повстанцев могли соседствовать эсеровские клише и архетипически древние обращения к «солнцу правды», «армии правды». Можно расценивать это как мощный запрос на социальную справедливость со стороны народа, быстро входившего в «большой мир» - через систему образования, прежде всего. Не следует думать, что только большевистская система давала системное искажение действительности. Например, существует вполне внутренне логичный, но не соответствующий действительности партийный эсеровский взгляд на Тамбовское восстание, изложенный в эмиграции [Воспоминания неизвестного ..., 2018].
Возможность изучения «человека восставшего» сильно облегчается активным созданием в последние годы баз данных на различные сообщества людей, активных в военно-политической сфере. Восстание в аграрном социуме может быть массовым и кратким («бунт») или же более длительным, с более или менее избирательным участием, разделением на активных и помогающих, предоставляющих ресурсы, сочувствующих. В свое время В.А. Степынин [Степынин, 1991], на материалах событий 1905-1907 гг. в Черноземье сделал выводы о феномене усталости (активно выступившее селение, как правило, оставалось пассивным при следующей волне движения в данной местности) и очаговом характере движения. Как правило, всегда был активный центр (селение или волость с теми или иными характеристиками или ситуативными обстоятельствами), за которым следовали соседи. Думается, данный принцип вполне прослеживается и на обширном материале Гражданской войны. Постепенное накопление биографического материала позволяет рассуждать о характеристиках активного ядра восставших. В частности, многие махновские или антоновские командиры
представляли собой сельских жителей, которые расставались с крестьянским трудом. То есть в их биографиях совмещались деревенское происхождение и социализация, - и выход в большой мир через образование, службу, приобретение профессии. Это соответствует общему тренду быстрого роста и трансформации империи в предреволюционные годы.
С начала ХХ столетия в России вырос круг простолюдинов, имевших значительный опыт партийной жизни, в основном подпольного характера. Революционная субкультура вышла за пределы интеллигентного общества. Очень интересное наблюдение предлагает Г.К. Гольцева, сопоставляя А.С. Антонова как представителя революционной культуры и рязанского повстанца С.К. Никушина как представителя «молчаливой» православно-народной культуры протеста [Гольцева, 2017, с. 25]. Любопытно, что партийные, в основном анархо-социа-листические, компоненты политической культуры читаются в среде активных повстанцев довольно четко, а, например, сектантские и староверческие корни прослеживаются менее явно.
В повстанчестве Гражданской войны нередка связка «атаман» - «агитатор», то есть боевой авторитет и политическое оформление живут в разных лицах. В Партизанской армии Тамбовского края политические руководители, собственно, существовали на постоянной основе.
Уместно рассуждать о быстром социальном взрослении крестьянства в ходе гражданской войны. За несколько лет, с 1917 по 1922 гг., крестьянское движение прошло путь от аграрных захватов и замыкания в локальных мирах до организованной вооруженной борьбы с выстраиванием воинской силы, систем самоуправления, корпуса политических представлений. Этапами на этом пути стали отзывчивость на чужие призывы (казаков, чехов) в 1918-м, волна крупных восстаний против хлебной монополии и мобилизаций, зеленое движение с попыткой осознания собственно крестьянских интересов [Маслов, 1922, с. 128-129].
Структурированные движения порождают свою приказную и агитационную литературу. Массовые восстания 1920-1921 гг. свидетельствуют об этом вполне однозначно. Однако повседневная жизнь людей, вовлеченных в движения, оказывается за пределами разрешающих возможностей традиционных источников. Между тем, понять рутину восстания можно, исходя из общих контекстов «жизни в катастрофе» [Нарский, 2001]. Людей на восстание поднимала угроза голода при немилосердных изъятиях продовольствия. Активный участник восстания при рейдовом характере движения попадал в весьма жесткий формат жизни, - с быстрыми перемещениями, боями в зимних, в том числе, условиях при самых скромных возможностях поддержания жизни и здоровья. В случае массового восстания на определенной территории ситуация складывалась иная. Так или иначе, начинали функционировать местные органы власти. Это могли быть прежние «советские» власти в лице исполкома,
«тройки», «пятерки», союзы трудового крестьянства, повстанческие комитеты и т.п. Они организовывали местную жизнь, в том числе функционирование повстанческих формирований, занимаясь мобилизациями, сбором оружия и т.п. В таких местностях «повстанческая повседневность» была более вписана в привычные горизонты крестьянского существования. Мирные жители могли следовать с повстанческими войсками, неизбежно попадая рано или поздно в руки победителей-противников, часто оказывались ответчиками за воюющих родственников и односельчан. Данные сюжеты наиболее известны по тем местностям, где карательное давление на восставшие местности было особенно сильным, массово применялось заложничество, как в Тамбовской губернии в 1921 г.
Художественное осмысление способно дополнять возможности академического изучения. Во-первых, художественные тексты могут содержать мемуарный контент. Это существенно даже в случае идеологической заданности произведения, как, например, в случае с романом Н.Е. Вирты «Одиночество» о событиях тамбовского восстания 1920-1921 гг. Во-вторых, художественная реконструкция позволяет выходить за рамки правил академического исследования, но привлекать обширный фактический материал. Такого рода стилистика свойственна историко-художественным работам А.И. Солженицына. Там, где акторы политического действия «молчаливы», ситуация взывает к художественной реконструкции. Любопытно, что В.Я. Голованов, автор одного из лучших исследований эпопеи Н.И. Махно, использует в названии именно эту, солженицынскую, метафору «художественного исследования» [Голованов, 1997]. Сегодня также существует влечение к художественному осмыслению повстанческих судеб [Ольков, 2010].
Для массового сознания удачно сформированный художественный образ, наверное, всегда будет привлекательнее научной биографии; тем более что источники далеко не всегда позволяют подготовить сколько-нибудь подробную биографию народного вожака. Если не смешивать жанры, то художественная реконструкция окажется не в конфронтации, а в сотрудничестве с академическим изложением.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Воспоминания неизвестного о восстании и проблема достоверности (публ. Д.П. Иванова, М.А. Бондарева) // Тамбовское восстание 1920-1921 гг.: исследования, документы, воспоминания / под ред. А.В. Посадского. М.: АИРО-XXI, 2018. С. 27-86.
Гарр Т.Р. Почему люди бунтуют. СПб.: Питер, 2005. 461 с.
Голованов В.Я. Тачанки с юга. Опыт художественного исследования махновского движения. М.: Март; Запорожье: Дикое поле, 1997. 454 с.
Гольцева Г.К. «Огольцовщина» и «Антоновщина»: связь мифическая и реальная // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2017. № 6(80): в 2 ч. Ч. 2. С. 20-26. Елишев С.Е., Махнач В.Л. Политика. Основные понятия: справочник. М.: ОЛМА медиа групп, 2008. 288 с.
Маслов С.С. Россия после четырех лет революции. Париж: Русская печать, 1922. Кн. 2. 207 с.
Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: будни населения Урала в 1917-1922 гг. М.: РОССПЭН, 2001. 613 с.
Ольков Н.М. Гриша Атаманов: повесть. Шадринск: Шадринский дом печати, 2010. 143 с.
Сафонов Д.А. Великая крестьянская война 1920-1921 гг. и Южный Урал. Оренбург: Изд-во «Оренбургская губерния», 1998. 314 с.
Степынин В.А. Крестьянство Черноземного центра в революции 1905-1907 годов.
Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1991. 166 с.
Фурманов Д.А. Мятеж. Иваново: гос. изд-во Иванов. обл., 1937. 350 с.
REFERENCES
Vospominaniya neizvestnogo o vosstanii i problema dostovernosti (publ. D.P. Ivanov, M.A. Bondarev) [Memories of the unknown about the uprising and the problem of authenticity], in Tambovskoe vosstanie 1920-1921 gg.: issledovaniya, dokumenty, vospominaniya. Ed. by A.V. Posadsky. Moscow: AIRO-XXI, 2018. Pp. 27-86 (in Russian). Garr T.R. Pochemu lyudi buntuyut [Why Men Rebel]. St. Petersburg: Piter, 2005. 461 p. (in Russian).
Golovanov V.Ya. Tachanki s yuga. Opyt hudozhestvennogo issledovaniya mahnovskogo dvizheniya [Machine gun carts from the south. The experience of artistic research of the Makhno movement]. Moscow: Mart; Zaporozh'e: Dikoe pole, 1997. 454 p. (in Russian).
Gol'ceva G.K. "Ogol'covshchina" i "Antonovshchina": svyaz' mificheskaya i real'naya ["Ogoltsov movement" and "Antonov movement": a mythical and real connection], in Is-toricheskie, filosofskie, politicheskie i yuridicheskie nauki, kul'turologiya i iskusstvovedenie. Voprosy teorii i praktiki. 2017. No. 6(80): Part 2. Pp. 20-26 (in Russian). Elishev S.Y., Mahnach V.L. Politika. Osnovnye ponyatiya: spravochnik [Politics. Basic concepts: reference book]. Moscow: OLMA media grupp, 2008. 288 p. (in Russian).
Maslov S.S. Rossiya posle chetyrekh let revolyucii [Russia after four years of revolution]. Paris: Russkaia pechat'. 1922. Vol. 2. 207 p. (in Russian).
Narskij I.V. Zhizn' v katastrofe: budni naseleniya Urala v 1917-1922 gg. [Life in a disaster: everyday life of the population of the Urals in 1917-1922]. Moscow: ROSSPEN, 2001. 613 p. (in Russian).
Ol'kov N.M. Grisha Atamanov: povest' [Grisha Atamanov: a novel]. Shadrinsk: Shadrinskii pechatnyi dom, 2010. 143 p. (in Russian).
Safonov D.A. Velikaya krest'yanskaya vojna 1920-1921 gg. i Yuzhnyj Ural [The Great Peasant War of 1920-1921 and the Southern Urals]. Orenburg: Orenburgskaya gubernia, 1999. 314 p. (in Russian).
Stepynin V.A. Krest'yanstvo CHernozemnogo centra v revolyucii 1905-1907 godov [The peasants of the Black earth Center in the Revolution of 1905-1907]. Voronezh: Izd-vo Voronezhskogo universiteta, 1991. 166 p. (in Russian).
Furmanov D.A. Myatezh [The Rebel]. Ivanovo: gos. Izd-vo Ivanoskoy obl., 1937. 350 p. (in Russian).
