CC BY
267
УДК 316.6
С. Г. Пилецкий
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ АГРЕССИВНОСТЬ ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ СОЦИОБИОЛОГИИ
Аннотация. Предметная область данного исследования - самая что ни есть «сердцевина» проблематики философской антропологии, связанная с вопросом соотношения биологического и социального в поведении человека. Автор ставит своей целью проанализировать тему животной агрессии вообще и человеческой в частности в работах ведущих социобиологов, и в первую очередь основателя социобиологии - Э. О. Уилсона. Результатом данной работы должно явиться новое видение природы человека, новая расстановка акцентов в детерминантах развития человеческой психики и человеческого поведения в свете социобиологической теории, а также новый импульс в стимулировании синтеза естественно-научного и гуманитарного знания по изучению человека и человеческого общества. Выводы, полученные в рамках данного исследования, могут быть полезны в разработке социальных программ и способствовать гармонизации межрелигиозных, межнациональных, межэтнических и межличностных отношений.
Ключевые слова: дарвинизм, социобиология, человеческая агрессия, стимуль-ные ситуации, «концентрато-зависимый фактор», социальный гомеостазис, меры цивилизованного обуздания агрессии.
S. G. Piletskiy
HUMAN AGGRESSIVENESS THROUGH THE LENSES OF SOCIOBIOLOGY
Abstract. The subject area of this research is the very «core» of the philosophical anthropology problems, concerning the issue of interaction of biological and social factors in the human behavior. The author undertakes the task to analyze the theme of the animal aggression in common and human aggression in particular in the leading sociobiologist’s works and, in the first turn, the founder of sociobiology -E. O. Wilson. The result of this work must be the new vision of human nature, the new set of accents in the determinants of genesis of the human psychics and human behavior in the light of the sociobiology theory, and also the new impulse in stimulation of the synthesis of the natural and humanitarian sciences in the study of the human race and the human society. The conclusions, obtained in the frame of this research, might be useful in the elaboration of the social programs and might contribute the harmonization of the interreligious, international, interethnic and interpersonal relationships.
Key words: darwinism, sociobiology, human aggression, stimulus situations, «den-sity-depend factor», social homeostasis, measures of the civilized curbing of aggression.
Чрезвычайная актуальность темы обоснована всей историей рода человеческого. Века шли за веками, эпоха шла за эпохой, мирные эпизоды жизни чередовались с кровавыми, менялись правители, рушились империи, происходила даже смена целых общественно-экономических формаций, а проблема человеческой агрессивности и ее сдерживания как была экзистенциально важна и остро значима, так и остается до сих пор. Без сомнения, она затраги-
вает самые основы нашего миробытия, самые глубины нашего эмоционально-психологического восприятия и нравственного осознания своего места в этом мире и своих взаимоотношений с другими представителями рода человеческого. И в сонме попыток истолкования человеческой агрессивности на особенном месте стоит концепция Эдварда Осборна Уилсона - выдающегося философствующего биолога, основоположника социобиологии, заявившей о себе в полную мощь в последней четверти XX столетия. Как бы ни относиться к этой концепции, но, на наш взгляд, не оценить ее эмпирический базис, логику и стройность невозможно. Во всяком случае она ни в какое сравнение не идет с ее основным оппонентом - сейчас это не марксизм, а современный бихевиоризм. В нем безусловных авторитетов последнего времени трое - Леонард Берковиц, Роберт Бэрон и Дебора Ричардсон и, соответственно, наделавшие на Западе много шума весьма объемные их книги: более ранняя Л. Берковица - «Агрессия: причины, последствия, контроль» и более поздняя Р. Бэрона и Д. Ричардсон - «Агрессия». В рамках данной статьи не ставится задача их подробно проанализировать, но на паре моментов, на наш взгляд, достаточно ярко высвечивающих ущербность их подхода в сравнении с социобиологическим, все же остановимся. Во-первых, там наличествует весьма странное понимание агрессии. Скажем, Л. Берковиц определяет агрессию как любую форму поведения, которая нацелена на то, чтобы причинить кому-то физический или психологический ущерб. На первый взгляд, вроде бы что-то очень верное схвачено. Но стоит чуть повнимательнее вдуматься, как сразу же понимаешь, что это никуда не годное определение. Оно же претендует на дефиницию, а какая же это дефиниция, когда в нее некоторые пласты действительно агрессивного поведения не подпадают, а, напротив, некоторые формы асоциального поведения, но отнюдь не агрессивного, вполне подпадают.
Это определение (или точнее - его попытка) упор делает на нацеленность человека причинить кому-то физический или психологический ущерб. Но неужели не ясно, что отнюдь не всякое агрессивное поведение хладнокровно, взвешенно и исходит из ранее спланированной цели! Месть, кстати говоря, очень хорошо вписывается в эту схему, поскольку она, как известно, «блюдо, которое подают холодным». Даже более того, не всякое агрессивное действие является ответной реакцией на провокацию. Бывают ведь спонтанные, неконтролируемые и вовсе никем не провоцируемые приступы бешенства. Конечно, спору нет, человек в эти минуты не контролирует себя, он либо временно невменяем, либо стабильно невменяем. Но речь же мы сейчас ведем не о вменении ему ответственности за его поступки (это уже совсем другая тема, являющаяся прерогативой морали и юриспруденции), а о проявлении агрессивности. Разве человек в приступе ярости, круша все налево и направо, не демонстрирует этим агрессивное поведение? А если кому-то досталось от этого его неистовства? Он разве имел цель причинить кому-то физический или психологический ущерб? Смешно ведь, право слово! Он не только мог о нем не знать, но и вообще мог его в тот момент не видеть -знаете ли, «пелена» бывает на глазах в приступах-то ярости. Это давно известно всем, тем паче должно быть известно и психологам. И наоборот, когда, скажем, опытный и умелый вор-«щипач» аккуратно вытаскивает у вас из кармана кошелек, то он не только причиняет этим вам психологический, а может быть, даже и физический ущерб, но совершенным образом ставит это
своей осознанной целью. И что же получается: тот, кто распоясался, крушил все направо и налево, кому-то, возможно, расквасил физиономию, а кому-то, возможно, и чуть голову не снес, - отнюдь не образчик агрессивного поведения. А тише воды, ниже травы успешный вор-карманник - самый что ни есть агрессор. Только вы его агрессии почему-то сразу не заметили и обнаружили ее, лишь придя домой. Какая-то она странная, не находите вы?
И во-вторых, что гораздо хуже, странность выводов этих книг, да и вообще странность позиции этих авторов по проблеме человеческой агрессии, в том, что нет, по их мнению (а возможно, и не может быть), какого-либо определенного знания, какой-то точно определенной схемы (пусть многофакторной) для внятного объяснения происхождения и индивидуального генезиса агрессивности. Читая их монографии, не можешь избавиться от впечатления, что, получается, по их мысли, может быть так, а может быть сяк, может быть эдак, а может переэдак. И причем все вполне верифицируется эмпирически: на любой теоретический тезис найдется подобающий подтверждающий материал из сферы психологических тестов, наблюдений или весьма чудаковатых экспериментов. Читатель пребывает в перманентном замешательстве: ему подбрасывают эмпирические «карты» то из одной «колоды», то из другой, не давая скучать и предлагая максимально объемную картину ростков агрессивности. Склоняться то ли к одному полюсу (генетическому), то ли к другому (средовому) ему предлагают самостоятельно, по всей видимости, из признания самодовлеющего значения его права на самодетерминацию.
Так вот, в отличие от бихевиористов, социобиологи претендуют на то, чтобы давать интересующемуся какие ни есть, а все же знания. Поднимая проблему человеческой агрессии как одну из центральных в сфере своего рассмотрения, социобиологи опираются на значительный этологический материал, накопленный прежде всего К. Лоренцом и Н. Тинбергеном. К. Лоренц, в частности, полагал, что агрессия есть состояние живого организма, свойственное ему постоянно, и именно в агрессивном поведении, по его мнению, наиболее полно проявляются индивидуальность и активность организма. Однако не все из социобиологов согласны с К. Лоренцом касательно его интерпретации агрессивности как социального инстинкта. Да и вообще отношение социобиологов в своем большинстве к категории «инстинкт» в ее приложении к спектру социальных характеристик человека сдержанно-скептическое. В частности, Дэвид П. Бэрэш в своей книге «Мысли про себя: эволюция и происхождение человеческой природы» пишет следующее: «Много чернил было истрачено на обоснование того, что люди инстинктивно агрессивны. В социобиологическом стиле мышления это положение вторично пониманию того, что агрессивное поведение имеет место лишь тогда, когда оно максимизирует соответствие. Первые довольно грубые теории инстинктов заявляли, что наша потребность действовать в определенной манере нам вро-ждена и автоматизирована, так что и выход агрессивности, таким образом, неизбежен. Так, этолог Конрад Лоренц полагает, что мы перенаправляем наши агрессивные импульсы в сторону целей, которые более конструктивны или по крайней мере менее деструктивны, такие как спортивные соревнования или даже состязания в космических исследованиях. Социобиология, однако, предполагает, что наша наивысшая потребность - максимизация соответствия. И если мы хотим понять, скажем, человеческую агрессивность, нам бы следо-
вало в первую очередь изучить эволюционные издержки и выгоды, что предоставляет агрессивность при определенных обстоятельствах» [1, с. 171-172].
В человеческом поведении есть лишь очень немного из того, что автоматизировано или является продуктом предельно упрощенных причин и следствий. Агрессивность - вовсе не результат ни инстинкта, ни неминуемого действия естественного отбора. Для особи агрессия - в высшей степени рискованное занятие и отнюдь не то, что может быть предпринято с легкостью. Некоторые из этих факторов находятся в наших генах. Другие - в окружающей среде и даны нам через опыт. «Наши гены как бы «консультируют» нас и дают «добро», когда агрессия - уместная реакция и предоставляет нам выгоду. В этом и только в этом смысле агрессивность может считаться инстинктивной» [1, с. 172].
Социобиологи же придерживаются более «умеренных», тинбергенов-ских, оценок. В результате они приходят к суждению о том, что человек все же не является «суперагрессором» в мире живого. Однако ими не подвергается сомнению то обстоятельство, что эта форма общественного поведения -одна их характернейших черт природы человека. Как тип поведения, агрессивность больше всего сближает человека с животными, биологически необходима и «представляет собой такие образцы реакций, которые адаптивны и специально отобраны в процессе эволюции» [2, с. 255].
Пятая глава великолепного и фундаментального труда Э. О. Уилсона «О природе человека» целиком посвящена агрессивности. Он ее начинает с непраздного вопроса: от рождения ли люди агрессивны? И вслед за тем, что констатирует его как излюбленный вопрос университетских семинаров и коктейльных бесед, а также один из тех вопросов, что взбадривает эмоции идеологов всех мастей, дает однозначный ответ - да. Уилсон подчеркивает, что за последние три столетия большинство стран Европы так или иначе были втянуты в военные конфликты на протяжении более половины этого срока. Получается с периодичностью «50 х 50» - год войны, год мира. Все общества выработали особо строгие санкции за преступления против личности: убийство, изнасилование, разбой, вымогательство и т.п. Наиболее же существенно в этом, по мнению Уилсона, то, что формы человеческого агрессивного поведения видово специфичны: несмотря на свою базово приматную форму, они тем не менее содержат черты, отличающие их от любых форм агрессии всех остальных видов. И далее он замечает, что, «лишь полностью изменив, исковеркав до полной непригодности, смысл терминов «врожденность» и «агрессивность», можно успокаивать себя тем, что человеческая агрессивность, мол, не врожденна» [3, с. 100].
Э. О. Уилсон напоминает, что теоретики, желающие реабилитировать гены и обвинить человеческую агрессивность, основываясь исключительно на порочности окружающей среды, указывают на то ничтожное количество обществ, которые почти либо всецело миролюбивы. Но они забывают, что врожденность относится к категории измеримой вероятности, когда то или иное свойство будет развиваться лишь при наличии специфического средово-го «набора», а отнюдь не к категории необходимости, когда свойство будет развиваться при любом средовом окружении. Исключительно миролюбивые народы сегодняшнего дня были, как он отмечает, выдающимися разрушителями в былом и вполне возможно, что снова станут поставщиками солдат и убийц в будущем. Среди современных Кун Сен (бушмены Калахари) ожес-
точенность у взрослых практически отсутствует; антрополог Элизабет Маршалл Томас очень точно окрестила их - «безобидные люди». Но всего пятьдесят лет тому назад, когда эти бушменские популяции были многочисленнее и не находились под строгим контролем центрального правительства, соотношение у них убийств на душу населения приравнивалось к уровню Детройта и Хьюстона. Малайские семаи демонстрируют еще большую пластичность. Они не причастны даже к самой идее несдержанной агрессии. Убийства им не знакомы. Нет даже точного слова для его обозначения («удар» -наиболее употребляемый эвфемизм). Детей не бьют, а к обезглавливанию курицы относятся как к крайней, достойной сожаления необходимости. Родители заботливо воспитывают детей именно в этом русле ненасилия. Когда в 1950-е гг. семайские мужчины рекрутировались британским колониальным правительством для участия в кампании против коммунистов-партизан, то они даже и не подозревали, что быть солдатом предполагает сражаться и убивать.
Масса людей, знавших семаи, настаивала, что подобный ненасильственный народ никогда не сможет дать хороших солдат, как писал американский журналист Роберт К. Дентон. Но оказалось, что они очень и очень ошибались. Террористы убили родственников одного семаи из страхующего отряда. Взятые из своего ненасильственного общества и поставленные под приказ убивать, они, казалось, ринулись на его исполнение с каким-то умопомешательством, названным, кстати, ими самими «опьянением кровью». Вот типичный рассказ ветерана. «Мы убивали, убивали, убивали. Мы могли бы остановиться и заняться обшариванием карманов, забрать часы или деньги. Мы просто о них не думали. Мы думали исключительно об убийстве. Мы буквально упивались кровью». Один из них даже рассказывал, как он пил кровь только что убитого им человека [3, с. 101].
Э. О. Уилсон определяет войну как насильственное разрушение очень сложной и мощной ткани соблюдаемых социальными группами территориальных табу. Сила, стоящая за большинством воинствующих политических деяний, по его мнению, - это этноцентризм - иррационально гипертрофированная, возвеличенная преданность индивидов их родству и соплеменникам. Примитивные люди делят мир на две неравные осязаемые части: ближнее окружение - дом, свое селение, родня, друзья, знакомые и одомашненные животные, и дальнее окружение - соседские поселения, межплеменные союзы, недруги, дикие животные и духи. Эта «природная топография» высвечивает, обнажает и обличает среди видимого окружения врагов, кто может и должен быть атакован и убит, и друзей, кого следует оберегать. Эта контрастная дихотомия невероятным образом усилена этической и эстетической редукцией, низведением недругов до бесстыдного, безобразного и даже доче-ловеческого статуса.
Э. О. Уилсон приводит живописный и жутковатый пример с племенем мундуруку, сведения о которых он почерпнул у Р. Ф. Мерфи, - охотниками за головами из Бразилии. В них мало того что в полной мере проявлялись все эти отличительные черты, но и вдобавок не метафорически, а вполне в буквальном смысле они воспринимали и соотносили своих врагов с дичью. Вот как он это описывает: «Воины говорили о «париватах» («не-мундуруку») в тех же терминах, что и о диких свиньях и тапирах. Высший статус жаловался обладателю трофейной человеческой головы. Считалось, что он тем самым получает сверхъестественную силу леса. Боевые действия были овеяны под-
вигом и рафинированы в высокое искусство, при проведении которых на другие племена организовывалась умелая охота, будто на свору особо опасных зверей.
Рейды планировались с особенной тщательностью. Под покровом предрассветных сумерек мундурукские мужчины окружили вражью деревню, в то время как их шаман был занят усиленным, но бесшумным вводом в спящий транс ее обитателей. Атака началась на рассвете. Первым делом были выпущены зажигательные стрелы в крытые соломой хижины, затем атакующие с воплем ринулись из леса на деревню, преследовали выскакивающих из хижин жильцов и обезглавливали столько взрослых мужчин и женщин, сколько оказывалось возможным. Ввиду того, что полное уничтожение всей деревни - дело сложное и рискованное, атакующие быстрехонько ретировались, прихватив с собой головы жертв. Они продолжали форсированный марш, пока хватало сил, до привала, а затем направлялись либо к дому, либо к следующей вражеской деревне» [3, с. 104].
Э. О. Уилсон ссылается на Уильяма Х. Дюрхэма, проанализировавшего данные Роберта Ф. Мерфи по мундуруку и представившего, по его словам, убедительные доказательства того, что боевые действия и метафора дичи -прямые адаптации, повышающие персональное соответствие мундурукских воинов. В традиционной манере ученого-естествоиспытателя Дюрхэм приспособил и «упаковал» свидетельства мундурукских и других примитивных боевых действий в набор трех взаимно исключающих и конкурирующих гипотез, которые, по мнению Уилсона, исчерпывают возможные отношения между наследственностью и культурой. Давайте ознакомимся с ними.
«Гипотеза 1. Культурные традиции военных действий в примитивных обществах эволюционировали независимо от способности людей к выживанию и воспроизводству. Люди ведут войны по очень многим культурным причинам, но при этом не имеющим никакой сообразной связи с генетическим соответствием, т. е. с успехом в выживании и воспроизводстве индивида и его близких родственников. Примитивные войны в должной мере не объяснимы, исходя из принципов социобиологии; они более понятны как чисто культурные феномены, продукты социальной организации и политического устройства.
Гипотеза 2. Культурные традиции примитивных военных действий эволюционировали благодаря селективному удерживанию черт, повышающих генетическое соответствие людей. Люди ведут войны с целью достижения долговременного репродуктивного успеха при конкуренции как с другими племенами, так и с другими членами своего собственного племени. Несмотря на свою внешнюю неблаговидность, война может быть именно тем прецедентом правила, согласно которому культурная практика всецело адаптивна в дарвинском смысле.
Гипотеза 3. Культурные традиции примитивных военных действий эволюционировали посредством процесса группового отбора, благосклонного к самопожертвенным тенденциям некоторых бойцов. Воины вступают в битву за свою группу и, таким образом, не могут рассчитывать на непосредственную выгоду для себя и своих близких родственников. Племя, одержавшее победу, способно к расширению за счет увеличения абсолютного числа альтруистических бойцов, даже невзирая на то, что этот генетический тип в период войн относительно редеет в сравнении с другими членами пле-
мени. Склонность к агрессии - хороший пример того, что культурная практика направляема в определенной степени генетическими характеристиками, благоприятствующими и именно целым группам, а вовсе не отдельным членам, их проявляющим» [3, с. 107].
И хотя Э. О. Уилсон, безусловно, отстаивает вторую из указанных гипотез и в меру сил ее и продвигает, все же он не склонен соотносить агрессивность с той или иной формой общественного инстинкта. Напротив, он считает агрессивное поведение одной из генетически наиболее лабильных черт, а ответственность за большинство ее классов возлагает на перенасыщение среды обитания. По мере роста популяции возрастает и агрессивность. В результате такое поведение побуждает членов популяции распространяться, распределяться в пространстве, что неуклонно повышает уровень смертности и, наоборот, понижает уровень рождаемости. В этом смысле агрессивность, по мнению Уилсона, - «концентрато-зависимый фактор» по контролю за ростом популяции. По мере того как усиливается его интенсивность, он действует в качестве клапана для замедления и, в итоге, для остановки роста численности. Да и вообще агрессивность должна хоть чем-то быть полезной для особей. «В противном случае, если она не дает никакой выгоды, то крайне маловероятно, что она стала бы кодироваться естественным отбором в наследственный поведенческий багаж вида», - не без основания замечает Э. О. Уилсон [3, с. 108].
В случае мундурукских «коллекционеров голов» именно вторая гипотеза, по убеждению Уилсона, наилучшим образом объясняет поведение воинов. Жестокость и мужество даруют прямые и вполне осязаемые выгоды для индивидов, демонстрирующих эти качества. И хотя отсутствуют веские демографические доказательства, сетует Уилсон, но косвенные свидетельства предполагают, что мундуруку были (да и до сих пор остаются, только в более пацифичном состоянии) лимитированы ничем иным, как дефицитом высококачественного протеина. Господствующий концентрато-зависимый фактор туземных поселений мундуруку облекся в количество дичи, особенно диких свиней, в окрестных влажных лесах. Охота была главным рутинным мужским занятием. Обыкновенно они работали группами и затем делили добычу между семьями в соответствии со строгими местными правилами. Соседские племена конкурировали между собой за этот ресурс в частично перекрывающихся охотничьих угодьях. И когда эти конкуренты опустошались убийственными набегами, доля мундуруку в лесном урожае соответственно возрастала. Биологический эффект войны в успехе мундурукских «собирателей голов», по мнению Уилсона, просто очевиден.
Хотя мундуруку сами по себе, как следует признать, были куда как далеки от осознания какого бы то ни было дарвинского преимущества. Их оправдание воинственного поведения было полностью укрыто могущественными и пока непонятными санкциями обычая и религии. «Собирание голов» было просто данностью их существования. Ни защита территории, ни провокации других групп не упоминались в племенном кодексе как причина войны. «Можно сказать, что вражеские племена побуждали мундуруку идти воевать просто из-за их существования, - писал Мерфи, - и слово для врага означало ничего более, как всего лишь не-мундуруку». Традиционная религиозная практика была сфокусирована на мольбах об обилии пищи и ритуальном соблюдении порядков в целях их сохранения. Мундуруку считали, что
сверхъестественный дух матерей неминуемо мстит тому охотнику, кто убил ради шкуры, а тело оставил гнить. Так что нет ничего удивительного в том, как отмечает Уилсон, что концепция врага была субординиционна концепции дичи. Равно, как и то, что удачливого охотника за головами называли «дайе-боси» - «матерью диких свиней», хотя мундуруку отнюдь не достигали реализации этих предписаний посредством понимания экологических принципов интерферентной конкуренции, концентратной зависимости, животной и человеческой демографии. Они изобрели более простой и более яркий «космос» из друзей, врагов, дичи и посредничающих духов леса, служащих, собственно, той же цели, что и уяснение экологии [3, с. 109-110].
Особые, специфичные формы организованного насилия, по мнению Э. О. Уилсона, вовсе не наследственны. Нет генов, дифференцирующих платформу истязаний от единовременных истязаний, охоту за головами от каннибализма, спортивного чемпионата от геноцида. Взамен этого существует, считает он, врожденная предрасположенность к производству культурного аппарата агрессии, отдаляющего сознающий разум от «сырого» биологического процесса, кодированного генами. Культура задает специфику форм агрессии и освящает единообразие ее практики для всех членов племени.
Культурная эволюция агрессивности, согласно концепции Э. О. Уилсона, направляется сообща следующими тремя движущими силами: 1) генетической предрасположенностью в отношении научения определенным формам общественной агрессивности; 2) необходимостью, навязываемой окружающей средой и ощущаемой обществом; 3) предшествующей историей группы, склоняющей ее в отношении принятия одной культурной новации в противовес другой. Используя более общую метафору эволюционной биологии, Уилсон отмечает, что общество, подвергаясь культурной эволюции, скатывается по откосу очень длинного ландшафтного развития. Каналы легализованной агрессии глубоки; культура скорее всего задействует тот или иной из них, но при этом выбор окончательно не предопределен. Эти каналы оформлены взаимодействием между генетической предрасположенностью к научению агрессивным реакциям и физическими свойствами окружающей среды, благоприятствующим специфическим формам реакций. Общество при этом подвергается серьезному воздействию, склоняющему его к принятию определенного направления, со стороны идиосинкразических черт его предшествующего культурного развития.
С этих концептуальных позиций Уилсон делает социобиологическое заключение в отношении привлеченного эпизода из жизни мундуруку и задействует еще один дидактический пример - на сей раз уже из обычаев яно-маме - еще одного «затерянного» племени сельвы Амазонки. «Итак, население мундуруку были явно лимитированы дефицитом высокопродуктивного протеина, и посему они совершенствовали охоту за головами как своего рода конвенцию, посредством которой конкуренция снижалась на этой охотничьей основе. Племя яномаме северной Венесуэлы и северной Бразилии, напротив, временно находится в состоянии популяционного роста и территориальной экспансии. Репродукция же ограничена не пищей, а наличием женщин. Один из принципов социобиологии животных, до сих пор лишь частично тестированный, гласит, что в условиях своего избытка и отсутствия эффективных хищников самки имеют тенденцию становиться концентрато-зависимым фактором, ограничивающим популяционный рост. Как показал Наполеон
Шагнон, яномаме ведут войны за женщин и в порядке кровной мести, что также, в конечном счете, возвращает к конкуренции в отношении женщин. И это не пустяшная озабоченность. Кстати, их прозвали «свирепым народом». Одна деревня, изучаемая Шагноном, 25 раз за 19 месяцев подвергалась набегам со стороны соседей. Четверть всех мужчин яномаме гибнет в баталиях, а оставшиеся в живых воины зачастую бешено успешны в деле воспроизводства. Основатель одного блока деревень имел сорок пять детей от восьми жен. Все его сыновья были также весьма плодовиты, так что приблизительно 75 % всего населения этого блока деревень были его потомками.
Очевидно, что специфичные конвенции агрессии - к примеру, засада в противовес открытым военным действиям и орнамент каменных топоров взамен бамбуковых копий - в значительной степени зависимы от подручных материалов и осколков прежних обычаев, которые могли быть с успехом приспособлены. По точному выражению Клода Леви-Стросса, культура использует «Ьгюо^е» («подручный материал» - авт.), пригодный ей. Вот что не так очевидно, так это процесс, предрасполагающий людей к фабрикации агрессивных культур. Лишь через рассмотрение детерминант агрессивности по трем уровням - первичного биологического предопределения, наличных требований окружающей среды и случайных деталей, содействующих культурному сдвигу, - мы сможем полностью постичь ее эволюцию в человеческих обществах» [3, с. 116-117].
Несмотря на то, что данные свидетельствуют о том, что биологическая природа человека запустила эволюцию организованной агрессивности и ориентировочно направляла ход ее ранней истории, отмечает Э. О. Уилсон, тем не менее ее конечный результат будет детерминироваться именно культурными процессами, все в возрастающей мере контролируемыми рациональным мышлением. Практика войн, по его мысли, - типичный пример гипертрофированной биологической предрасположенности. Примитивные люди раскалывают свой универсум на друзей и врагов, реагируя весьма быстро и глубоко эмоционально даже на весьма кроткие угрозы, исходящие извне достаточно произвольно устраиваемых границ. С возникновением государства эта тенденция стала институализироваться. Война была усвоена в качестве инструмента политики целым рядом обществ, и те, что использовали ее наиболее интенсивным образом, - и в этом трагедия - становились и наиболее преуспевающими. Эволюция военных действий стала автокаталитической реакцией, не могущей быть остановленной ни одним из народов ввиду того, что попытка в одностороннем порядке повернуть вспять этот процесс означала самому стать жертвой. Действовала своего рода новая форма естественного отбора, но на уровне целых сообществ. Э. О. Уилсон приводит выдержку из «пионерской» работы по этому вопросу Куинси Райт: «Вне воюющих народов возникала цивилизация, а в это время миролюбивые собиратели и охотники неуклонно стирались с лица земли, где они постепенно либо истреблялись, либо поглощались, с сомнительным удовлетворением взирая на нации, столь эффектно владеющие войной, чтобы уничтожать их и тем увеличивать свое могущество, а ныне становящиеся жертвой своего же собственного инструмента» [3, с. 118].
Э. О. Уилсон также приводит данные Кейт Оттербайн, антрополога, проведшего количественные исследования переменных, аффектирующих во-
инственное поведение в 46 культурах от относительно незамысловатых, таких как Тиви и Хиваро, до более передовых обществ, таких как египетское, ацтекское, гавайское и японское. Его основные выводы, правда, не привнесли особого сюрприза: по мере того как общества становятся более централизованными и сложно устроенными, они создают и более искушенную военную организацию и технику боя; и чем значительнее их военная умудренность, с тем большей вероятностью они расширяют свои территории и вытесняют конкурирующие культуры.
Цивилизации продвигались вперед обоюдными толчками культурной эволюции и организованного насилия, а в наше время они подошли к рубежу в один шаг от ядерной катастрофы. Хотя, как только страны достигают края обрыва, как в Формосанском проливе или на Среднем Востоке, их лидеры доказывали, что они способны повернуть вспять. По знаменитым словам Аб-бы Эбана по случаю арабо-израильской войны 1967 г., люди прибегают к разуму лишь как к последнему спасению [3, с. 120].
Однако не только он, но и сама эскалация боевых действий может быть «реверсирована» даже при наличии укоренившейся «бойцовской» культурной практики. Э. О. Уилсон приводит убедительный и показательный в этом отношении пример с маури. «В доевропейские времена новозеландские мау-ри были среди наиболее агрессивных народов на Земле. Набеги их сорока племен друг на друга были часты и кровавы. Обиды, вражда, возмездие прочно удерживались в памяти племен. Защита своей чести и отвага были верховными раритетами, а победа силой оружия - высшим достижением. Согласно Эндрю Вайде, эксперту по примитивным войнам, истинным движителем боевых походов маури была экологическая конкуренция. Месть вела к открытой войне за землю, а затем и к территориальным захватам. Союзы базировались на основе родства; маури совершенно сознательно и откровенно расширяли свои территории за счет генеалогически наиболее отдаленных линий. В 1837 году, когда воины Хокианга прибыли на место битвы между двумя частями племени Нга-Пухи, они были в полной растерянности в отношении того, к какой из сторон примкнуть, так как они были равно родственны обеим. Главным эффектом этих территориальных войн была стабилизация населения. По мере того, как группы переполнялись, они расширяли свои владения, замещая и уменьшая соперничающие группы. Маури были постоянно меняющейся мозаикой племенных групп, сродни популяции кенийских львов, поднятой на уровень его всеобъемлющей концентрации посредством территориальной агрессии, действующей как экологический контроль.
Эта ужасающая эквилибристика в конце концов была порушена и повернута вспять, как только они познакомились с европейским огнестрельным оружием. Маури были просто заворожены первыми мушкетами, показанными им британскими колонистами. Один путешественник так описал одну из своих встреч, датированную 1815 годом: «Выстрелив из охотничьего ружья по птице, примостившейся на соседнем дереве, так уж случилось, что я в нее попал, и это сразу же повергло всю деревню - мужчин, женщин, детей -в неистовое замешательство; те, кто не в силах был хоть как-то объяснить происшедшее, залились истошным воплем. Показав им только что застреленную мной птицу, которую они очень внимательно рассматривали, и указав на другую, я выстрелил и в нее и вновь попал, так вот при этом их повторное изумление было даже сильнее, чем в первый раз».
В течение нескольких лет вожди маури заполучили ружья и принялись употреблять их с опустошительным эффектом на своих соседей. Один из них, вождь племени Нга-Пухи - Хонги-Хики, - купил 300 ружей у британских торговцев и начал свою быструю карьеру в качестве завоевателя. До своей смерти в 1828 году он и его союзники предприняли многочисленные экспедиции, в которых уничтожили тысячи людей. И хотя их непосредственной мотивацией была месть за былые поражения, все же расширение их влияния и территорий были отнюдь не адекватны этому. Остальные племена поспешили также вооружаться с целью достижения заново паритета в условиях эскалации военных действий.
Гонка вооружений вскоре стала самосдерживающейся. Даже победители вынуждены были платить высокую цену. Чтобы добыть побольше мушкетов, маури были обречены на неординарные траты своего времени для изготовления льняного полотна и других товаров, которые бы они могли обменять у европейцев на ружья. А для того чтобы вырастить больший объем льна, многие из них перемещались в заболоченные низины, где они массой и умирали от разных болезней. За период примерно двадцати лет мушкетной войны целая четверть всего населения погибла по той или иной причине, связанной с конфликтом. К 1830 году Нга-Пухи уже начали подвергать сомнению использование баталий в качестве мести; прежние ценности вскоре полностью были порушены. В конце 30-х и начале 40-х годов прошлого века все маури очень быстро и массовым порядком обратились в христианство, а войны меж племенами окончательно прекратились» [3, с. 122-123].
Резюмируя всю представленную аргументацию, Э. О. Уилсон подчеркивает, что человеческая агрессивность не может быть объяснена ни в качестве «падше-ангельского» порока, ни в качестве скотского инстинкта, но и не в качестве патологического симптома воспитания в условиях жестокого окружения. Люди, отмечает он, сильно предрасположены реагировать с безрассудной ненавистью на внешние угрозы и существенно обострять свою враждебность до полного поражения источника угрозы при допустимом запасе собственной безопасности. Наш мозг программирован следующим образом: мы тяготеем к делению остальных людей на друзей и чужаков настолько же, указывает Уилсон, насколько птицы склонны к научению территориальным песням и навигации по полярным созвездиям. Мы предрасположены с глубокой опаской относиться к действиям незнакомцев и разрешению конфликтов посредством агрессии. Эти правила, вероятнее всего, считает он, эволюционировали в продолжении последних сотен тысяч лет и, значит, даровали биологическое преимущество тем, кто приспособился к ним с наивысшим соответствием.
Как бы ни относиться к позиции социобиологов, они все-таки в своих исследованиях выполняли основные функции науки - объяснения и предсказания - они «рыли» вглубь, пытались «докопаться» до сути, до сущности изучаемого феномена. А вот если «скакать по вершкам», то тогда действительно будет выходить, что и так, и сяк, и этак, и переэтак, и все исследователи будут при этом правы и за всеми будет прочная эмпирическая база, а в голове у читателя после чтения подобного опуса непременно будет «каша». Одна только разве что отрада: недостатка в плюрализме мнений не будет.
Список литературы
1. Barash, D. P. The Whisperings Within: Evolution and the origin of human nature /
D. P. Barash. - N. Y., 1979.
2. Wilson, E. O. Sociobiology: The New Synthesis / E. O. Wilson. - Cambridge, 1975.
3. Wilson, E. O. On human nature / E. O. Wilson. - Harvard Univ. Press, Cambridge and London, 1978.
References
1. Barash D. P. The Whisperings Within: Evolution and the origin of human nature. New York, 1979.
2. Wilson E. O. Sociobiology: The New Synthesis. Cambridge, 1975.
3. Wilson E. O. On human nature. Harvard Univ. Press, Cambridge and London, 1978.
Пилецкий Сергей Григорьевич
кандидат философских наук, доцент, кафедра истории и философии, Ярославская государственная медицинская академия (г. Ярославль, ул. Революционная, 5)
E-mail: SergeyPiletsky@yandex.ru
Piletskiy Sergey Grigor'evich Candidate of philosophy, associate professor, sub-department of history and philosophy, Yaroslavl State Medical Academy (Yaroslavl, 5 Revolutsionnaya str.)
УДК 316.6 Пилецкий, С. Г.
Человеческая агрессивность через призму социобиологии /
С. Г. Пилецкий // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. - 2013. - № 2 (26). - С. 58-69.
