ЧАСТНОЕ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЕ В КОНТЕКСТЕ СОЦИОАНАЛИЗА П. БУРДЬЕ Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

УДК 316.7

ЧАСТНОЕ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЕ В КОНТЕКСТЕ СОЦИОАНАЛИЗА П. БУРДЬЕ

О.В. Игнатьева

Пермский государственный национальный исследовательский университет

В статье на примере рассматривается тема частного коллекционирования в России в контексте проблемы междисциплинарной взаимосвязи истории и социологии. Опираясь на методологические установки П. Бурдье, в качестве главной задачи в отношении изучения истории коллекционирования обозначается задача выявления социальных пространств коллекционирования, в том числе возможный ответ на вопрос - формируется ли отдельное социальное поле коллекционирования или же практики коллекционирования включены в разные поля, прежде всего, политическое, художественное, научное, представляя собой субполе?

Ключевые слова: социология культуры, частное коллекционирование, история России в ХУШ-ХХ вв.

История и социология в поисках понимания

Любое поле, если следовать логике П. Бурдье, является полем борьбы за дефиницию, в нашем случае - дефиницию коллекционера. Что значит быть коллекционером? Вопрос, который в России стал предметом рассмотрения и проблемой только в начале XX в., когда постепенно сходило на нет аристократическое коллекционирование, дворянские усадьбы и особняки переходили в руки буржуазии, представители которой по-разному относились к полученному культурному наследию. Кто-то открывал фабрики в стенах усадеб, прагматично обживая новое пространство с целью поучения экономической прибыли, т.е. усадьбы-фабрики полностью меняли прежний смысл и ценность. Кому-то из представителей буржуазии важнее было почувствовать свою принадлежность к аристократическому миру,

© Игнатьева О.В., 2019 347

в таком случае интерьеры, собрания картин, скульптуры, фарфора становились декорациями для инсценировки нового стиля жизни. Если к этому еще прибавить, что в годы революции 1905-1907 гг. часть усадеб вместе с их собраниями погибла в огне крестьянских бунтов, то еще в большей степени становится понятным, почему проблема коллекционирования начинает активно подниматься на страницах журналов именно в этот период. На глазах современников исчезало коллекционирование как аристократическая практика. Кого можно назвать коллекционером, а кого собирателем, что является предметом коллекционирования, а что - нет, все эти вопросы впервые стали «полем борьбы за дефиницию».

Интерес к частному коллекционированию в современном российском историческом и культурологическом научном сообществе очевиден. Издаются каталоги, проходят выставки в музеях, возвращаются забытые в советское время имена коллекционеров, множится количество диссертаций, статей и монографий, посвященных истории частных коллекций. Как правило, исследователи выбирают либо персонифицированный способ описания истории коллекционирования (как историю конкретного собрания), либо по типу собрания (история коллекционирования французской живописи в России; история коллекционирования иконописи и т.д.), либо по определенному историческому периоду частного коллекционирования.

Подобный историко-культурологический исследовательский интерес и проблематику, несомненно, можно объяснить легитимацией (возвращением) темы частного коллекционирования, стремлением опубликовать и ввести в научный оборот источники, как биографического характера, так и связанные непосредственно с историей частных собраний. Вместе с тем, многие источники по истории частного коллекционирования безвозвратно потеряны для науки вместе с целостностью самих собраний. Увидеть сейчас большинство частных коллекций в том виде, как их задумывали и систематизировали сами авторы, невозможно, так как, как правило, собрания разбросаны по разным музеям, а кроме того, экспонируются не по принципу частных коллекций, а по правилам музейных экспозиций.

Какие смыслы сами коллекционеры вкладывали в свою деятельность? Как менялись эти смыслы на протяжении XVIII-XX вв.? Как это влияло на содержание коллекций, на историю российской науки и искусства? Ведь история частного коллекционирования связана со многими социальными формами и институтами - наукой, образованием, искусством, музеями, путешествиями и т.д.

Современные работы историко-культурологического характера по проблемам частного коллекционирования, к сожалению, редко выходят за пространство нарратива, в котором каждое жизнеописание коллекционера важно само по себе. В итоге и история частного коллекционирования становится тупиковой веткой, мало чего представляющей в общей магистрали исторического процесса.

Вместе с тем, достаточно давно в науке идет дискуссия о междисциплинарности, в частности, об интеграции социологии и истории. В одной из последних работ, посвященных этой теме, Г. Джилардони приводит анализ исследовательских позиций, от полного противопоставления социологии и истории до их полной неразличимости и единения. Автор, между тем отмечает, что «попытки современных социологов по части более глубокого исследования и понимания исторических перемен, преобразующих общественные структуры в процессе модернизации, остаются все еще немногочисленными» [1, с. 119]. Сам Г. Джилардони стоит на позиции необходимости интеграции социологии и истории, считая, что при таком взаимодействии появится «возможность "многослойного" объяснения общественной реальности» [1, с. 123].

Среди историков «социологический анализ фактов культуры нередко находится на грани допустимого и способен вызвать невольный окрик» [2, с. 38]. Активное развитие в последние десятилетия российской социальной истории и исторической социологии не приводят к интеграции исторической и социологической методологии в той степени, которая откроет перед исследователями новые возможности и перспективы. Вместе с тем, несомненно, что «понимающий социолог» и историк, в своем стремлении к лучшему пониманию человека и общества вряд ли могут решить эту глобальную задачу друг без друга. 349

Еще в конце XIX в. в своей работе «Проблемы философии истории» Г. Зиммель ставил вопросы о том, что такое понимание и каковы его условия. Изменились ли ответы на эти вопросы сегодня?

Первое условие понимания историком прошлого, с точки зрения Г. Зиммеля, проявляется в том, чтобы мы могли «встать на место действующих лиц» [3, с. 17]. Эмпатия, сопереживание, жизненный опыт, «перенесение себя во все многоразличие громадной системы сил, из которых каждая может быть понята лишь тогда, когда ее отражают на себе» [3, с. 23], во всем этом и проявляется основной смысл требований к настоящему историку, историку, который должен непременно быть художником.

В том числе опираясь и на идеи Г. Зиммеля, М. Вебер чуть позднее обосновывает концепцию понимающей социологии, сосредоточив свое внимание на таком поведении (социальном действии) людей, которое, «во-первых, по субъективно предполагаемому действующим лицам смыслу соотнесено с поведением других людей, во-вторых, определено также этим его осмысленным соотнесением и, в-третьих, может быть, исходя из этого (субъективно) предполагаемого смысла, понятно объяснено» [4, с. 495-546]. М. Вебер считал социологию наукой о культуре, при этом многие работы автора написаны на основе исторического анализа.

Ф. Тенбрук, переосмысливая научное наследие М. Вебера, также в центр внимания социальных наук ставит культуру, а именно, репрезентативную культуру, т.е. «те элементы, которые обладают непосредственным общественным значением» [5, с. 101].

Так как «продукты репрезентативной культуры возникают посредством индивидуальных творений», то особое внимание, по мнению Ф. Тенбрука, должно уделяться истории интеллектуалов, истории идей [5, с. 104]. Вместе с тем, с точки зрения автора, нельзя сводить репрезентативную культуру только к творчеству интеллектуалов или культурной интеллигенции. Важно, с точки зрения социологии, понять, как индивидуальные идеи формируют репрезентативную культуру общества, через какие каналы, институты и символы.

Таким образом, и для истории, и для социологии ставились и ставятся задачи понимания, прежде всего, человеческого поведения в конкретных пространственных и временных границах, т.е. в определенных обществах и в определенные исторические эпохи. В тех случаях, когда исторические источники позволяют историку выходить на интерпретацию социальных действий, на истолкование субъективных смыслов действий исторических героев, социология может предоставить то аналитическое зеркало, которое позволит сопоставить эти субъективные смыслы со смыслами репрезентативной культуры. Но и социологу, поставившему задачу описать структуру репрезентативной культуры, каналы ее распространения и влияния, также не возможно это осуществить, не прибегая к анализу исторических источников.

Возвращаясь к теме частного коллекционирования, нужно отметить, что одной из немногочисленных работ, связанной с социологической методологией, является монография А.Н. Малинкина «Коллекционер. Опыт исследования по социологии культуры» (2011). Но, пожалуй, именно слабая опора на историю и исторические источники по частному коллекционированию, не позволяют, с нашей точки зрения, автору убедительно представить ответ на поставленный во введении вопрос: «Но почему люди собирают что-то одно, а не другое, отчего они становятся коллекционерами?» [6, с. 6].

Частное коллекционирование:

от поля политики к автономизации субполя

С нашей точки зрения, возможность ответить на вопросы о смыслах коллекционирования в истории и современности, дает социоанализ П. Бурдье.

П. Бурдье, анализируя поле литературы, представляет образец для исследования любого поля культуры в виде программы, включающей следующие исследовательские этапы:

1. Во-первых, анализ позиции литературного (и тому подобного) поля внутри поля власти, к которому оно относится как микрокосм к макрокосму.

2. Во-вторых, анализ внутренней структуры литературного (и тому подобного) поля, - универсума, подчиняющегося своим собственным законам функционирования

и трансформации; иными словами, анализ структуры отношений между позициями индивидуумов или институтов, соперничающих за артистическую легитимность.

3. В-третьих, анализ того, как сформировались габитусы занимающих эти позиции агентов - то есть анализ становления диспозиций, которые, будучи продуктом некоторой социальной траектории и некоторой позиции внутри литературного (и тому подобное) поля, находят в этих позициях более или менее благоприятную возможность реализаций [7, с. 369].

Опираясь на методологические установки П. Бурдье, главной задачей в отношении изучения истории коллекционирования является задача выявления социальных пространств коллекционирования, в том числе ответ на вопрос - формируется ли отдельное социальное поле коллекционирования или же практики коллекционирования включены в разные поля, прежде всего, политическое, художественное, научное, представляя собой субполе.

Практики коллекционирования, видимо, были всегда в культурах разных народов (от сакральных «кладов» - к сокровищам империй и религиозным реликвиям). Но именно в Европе с эпохи Возрождения появляются люди, которых первоначально называли дилетантами, потом антиквариями, коллекционерами и даже археологами, с деятельностью которых стали связывать практики коллекционирования. Коллекционирование первоначально рассматривалось как практики, присущие римским папам и епископам, потом королям и аристократии. Попутно складывался круг экспертов-коллекционеров, которые обслуживали и пополняли коллекции своих патронов, публиковали их каталоги. Таким образом, наряду с собственно «праздным потреблением» коллекций со стороны аристократии, начинает складываться предпрофессиональное, научное сообщество, в рамках которого коллекционирование являлось необходимой частью научной деятельности по «расколдовыванию мира». В складывающемся поле коллекционирования в странах Европы в XV-XIX вв. можно обозначить этапы вхождения новых агентов, которые «вызывают великие потрясения поля. Новые агенты, уже в силу эффекта, производимого их количеством и социальным качеством,

привносят инновации в материал и технику производства и пытаются - или заявляют попытки - навязать полю производства культуры новые критерии оценивания продукции» [7, с. 382].

Таким образом, когда в России в XVIII в. начинается процесс европеизации, в европейских странах уже были достаточно широко распространены практики коллекционирования среди разных социальных слоев - церковной и светской власти, аристократии и третьего сословия. Как правило, коллекционирование соответствовало либо высокому социальному статусу, либо определенному кругу профессиональной деятельности (например, аптекари, врачи, ученые и т.д.). Уже существовали свои общества, объединявшие антиквариев, частные и публичные музеи (кунсткамеры, картинные галереи), был антикварный и художественный рынок, регулярно проводились аукционы.

Государство в лице монархии первым в России начинает подражать практикам европейского коллекционирования и формировать поле коллекционирования, вводя новые институты, как в случае с Кунсткамерой. Коллекционирование выступает формой репрезентации власти, и хотя постепенно будут появляться новые агенты этого поля, но до 1917 г. монархия остается тем игроком, на чье внимание будут претендовать разные социальные группы, используя и дискурс коллекционирования (например, инициативы с созданием национального музея).

Основным проводником европеизации и в какой-то степени ее итогом является российское дворянство. Аристократический габитус формировался, первоначально, в семье. И в этом случае наличие культурного капитала, включающего не только библиотеки, но и частные собрания, служило преимуществом в формировании того образа жизни, который уже не просто служил водоразделом между дворянством и непривилегированными группами населения, но и средством стратификации внутри дворянства. Культурный капитал, приобретаемый, прежде всего, через образование, открывал возможности для карьерного роста и близости к власти. Аристократический габитус окончательно закреплялся во время обязательного путешествия по Европе, частью которого для многих аристократов было приобщение к практикам коллекционирования.

Наличие экономического и культурного капитала, соответствие аристократического габитуса российского дворянства габитусу европейской аристократии, приводило к новым жизненным стратегиям, в том числе, стратегии, связанной с коллекционированием и покровительством искусству. В случае с И.И. Шуваловым и А.С. Строгановым, которые не очень стремились возвратиться в Россию в период своих заграничных путешествий, если бы ни требования Екатерины II, сложно сказать, где бы они открыли свои частные музеи - в России или во Франции и Италии. Но относительно графа Н.П. Румянцева, потратившего более миллиона рублей на научные исследования и свой музей, можно говорить о важности для него признания и славы именно в России.

Постепенно аристократический габитус будет включать в себя и приверженность хорошему вкусу и веру в ценность искусства. Этот процесс распространения новых ценностей был неравномерным, прежде всего, среди столичного и провинциального дворянства. Но и в среде провинциального дворянства утверждается значимость искусства, в том виде, в котором оно было доступно (например, копии известных произведений, фамильные портреты).

Как только на поле художественного коллекционирования появятся новые агенты в лице представителей купечества и промышленников, неприятие дворянами-коллекционерами, как правило, будет связываться с отсутствием вкуса.

В период, когда буржуазия включается в практики коллекционирования, с середины XIX в., уже сформировался в России антикварный и художественный рынок. В этом смысле частичное вложение капиталов в приобретаемые произведения искусства, иконы, предметы старины, скорее всего, не противоречило буржуазному габитусу. В случае необходимости коллекции можно было продать, обменять, стоимость отдельных произведений, купленных дешево по случаю, могла увеличиться в разы. Таким образом, в домах купцов и промышленников появлялись частные музеи, галереи, в обстановке которых росли новые поколения буржуазии, завершающие свое образование в Европе.

Несмотря на экономический капитал, добиться нового статуса в условиях по-прежнему жестко структурированного обще-

ства было сложно. Одной из возможностей стало именно коллекционирование, открытие публичных музеев, пожертвования обществам и т.д. Кроме того, наличие своих коллекций позволяло участвовать в императорских выставках, быть принятыми в императорские научные общества, поддерживать связи с коллекционерами из других, вышестоящих страт.

И именно разница в практиках коллекционирования новых агентов рынка, стремление удержать «настоящее коллекционирование» в аристократической среде, с нашей точки зрения, привело в начале XX в. к активизации дискурса коллекционирования. Начинается борьба между двумя принципами иерархиза-ции (по П. Бурдье) - гетерономным («заинтересованное коллекционирование») и автономным («коллекционирование ради коллекционирования») [7, с. 371-372].

Выводы

По мнению А. Бикбова, «вклад социоанализа в понимание мира культуры продуктивнее прояснять не в терминах дисциплинарных границ, но имея в виду те рефлексивные процедуры, при помощи которых он сообщает культуре то, чего не могут сказать иные рефлексивные практики» [2, с. 41].

Ограничивая в данном случае социоанализ одним из полей культуры (поле коллекционирования), необходимо понять, на какие вопросы, связанные с пониманием конкретного исторического феномена, частного коллекционирования, он дает ответы, какие смыслы оживляет в историческом сюжете.

Опираясь на интерпретацию А. Бикбова в отношении роли социоанализа культуры, можно сказать, что он позволяет уйти от «произвола исследователя» в понимании смысла коллекционирования. Социоанализ, через фиксацию условий, в которых появляется и развивается коллекционирование, позволяет прояснить его смыслы максимально приближенно к тому, как они виделись самим агентам. Обращение к габитусам коллекционеров дает возможность обозначить место коллекционирования, в том числе, и как телесной практики, в габитусах социальных групп. Именно анализ габитусов позволяет выявить условия личного выбора участия в поле коллекционирования. Все аристократы имели культурный капитал в виде произведений ис-

кусства в интерьерах особняков и усадеб, но не всех называли коллекционерами.

По примеру с процессом превращения писателя в институты на основе процесса канонизаций [7, с. 381], можно создать модель процесса канонизаций, превращающего коллекционера в институты. «Пантеон» коллекционеров разных эпох, формы их репрезентации, каталоги, памятники и портреты, мемориальные доски и названия улиц - может быть, будет выражено в меньшей степени, чем в случае с писателями, но вполне возможно.

Важный вопрос, на который социоанализ также дает ответ, это вопрос о том, что такое коллекционирование и что понималось под коллекционированием в разные исторические промежутки времени. Вместе с появлением новых агентов в поле коллекционирования, также появлялись и новые объекты коллекционирования, менялся статус этих объектов. Так, например, коллекционеры, вместе с другими агентами художественного поля, участвовали в процессе «присвоения ценности», как искусству в целом, так и отдельным художественным направлениям, произведениям [8, с. 183].

Таким образом, применяя социоанализ П. Бурдье к историческому материалу, в данном случае к истории частного коллекционирования в России, можно констатировать, что коллекционирование первоначально включалось в поле политического. Но по мере формирования полей искусства и науки в XIX в. частные коллекционеры включались в них в качестве агентов, а иногда и совмещали роли собирателей и ученых, художников. Борьба за смыслы коллекционирования особенно остро возникает в начале XX в., и это служит свидетельством тому, что поле коллекционирования сложилось в России к данному периоду.

Библиографический список

1. Джилардони Г. Размышления о пользе интеграции социологии и истории [предисл., перев. с итал. В.К. Коломийца] // Социологические исследования. 2012. № 11(343). С. 116-123.

2. Бикбов А. Социоанализ культуры: внутренние принципы и внешняя критика // Новое литературное обозрение. 2003. № 2(60). С. 38-53.

3. Зиммель Г. Проблемы философии истории: Этюд по теории познания. М.: Кн. дом «ЛИБРОКОМ», 2011. 176 с.

4. Вебер М. О некоторых категориях понимающей социологии // Вебер М. Избр. произв. М.: Прогресс, 1990. С. 495-546.

5. Тенбрук Ф. Репрезентативная культура / пер. А. Комаровского // Социологическое обозрение. 2013. Т. 12, № 3. С. 93-120.

6. Малинкин А.Н. Коллекционер. Опыт исследования по социологии культуры. М.: ГУ ВШЭ, 2011. 192 с.

7. Бурдье П. Поле литературы // Социальное пространство: поля и практики / пер. с фр.; отв. ред. перев., сост. и послесл.

Н.А. Шматко. М.: Ин-т экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. С. 365-473.

8. Бурдье П. Производство веры. Вклад в экономику символических благ // Социальное пространство: поля и практики / пер. с фр.; отв. ред. перев., сост. и послесл. Н.А. Шматко. М.: Ин-т экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. С. 177-271.

PRIVATE COLLECTION ACCORDING TO P. BOURDIEU'S SOCIAL ANALYSIS

O.V. Ignatieva

Perm State University

Article reviews the problem of interdisciplinary connections between history and sociology in case of the history of private collecting in Russia. The main purpose of this research, based on the views of P. Bourdieu, is the reveal of the social spaces of private collecting, and, specifically, the answer on the question: does the social field of collecting exist or the case shows nothing but practice included in various other fields: political, artistic, scientific etc.?

Keywords: history of private collecting sociology of culture, history of Russia in XVIII-XX centuries.