Бремя "старшего брата" Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ЗАМЕТКИ АНГАЖИРОВАННОГО ИСТОРИКА

сЕргЕй сЕргЕЕв

вопросы национализма 2016 № 3 (2 7)

БрЕмя «стдршЕго брдтд»

Большевизм представлял собой самое радикальное крыло русского марксизма, воспринимавшегося в России конца XIX — начала XX в. как идеология крайнего западничества. Коммунистическое общество, которое намеревались построить новые властители страны, судя по их декларациям, должно было стать едва ли не полным отрицанием всего предшествующего исторического опыта упразднённой империи. Само название основанного ими государства — Союз Советских Социалистических Республик — вроде бы полностью зачёркивало память о тотально отвергнутом дореволюционном «проклятом» прошлом, упраздняя старорежимное слово «Россия». О последнем в начале 30-х Малая Советская энциклопедии авторитетно сообщала: «...бывшее название страны, на территории которой образовался Союз Советских Социалистических Республик».

«Все знают, что прикрывающие ее [Россию] четыре буквы "СССР" не содержат и намека на ее имя, что эта государственная формация мыслима в любой части света: в Азии, в Южной Америке», — писал в 1929 г. Г.П. Федотов. О том же много десятилетий спустя с изумлением говорил французский философ Жак Деррида: «.СССР является единственным в мире названием государства, не содержащим в себе никакой отсылки к местности или к нации; единственным именем собственным государства, в котором нет имени собственного в обычном смысле слова... Я не знаю другого аналогично_ го примера.»

166 «Российское» сохранилось толь-

ко в названии самой

большой

из со-

юзных республик, стыдливо спрятавшись в аббревиатуре РСФСР. Но даже поверхностного изучения реалий советской жизни достаточно, чтобы понять: при всём отталкивании «первого в мире социалистического государства» от уничтоженной им «исторической России» основополагающие социально-политические константы последней воспроизвелись в нём с удивительной внутренней схожестью, хотя и в новом, экстремальном, восторгавшем сторонников и вызывавшем омерзение у противников, внешнем об-личии. Ещё в 1927 г. бывший генерал императорской армии К.Л. Гильчев-ский проницательно заметил в письме к М.И. Калинину: «.вы [коммунисты]. постепенно отказываетесь от большевистских принципов, переходите к прежнему. Вообще там, где вы возвращаетесь к выработанному тысячелетиями жизненному укладу, у вас все налаживается: и дисциплина, и единоначалие, и преданность службе, и винная монополия, и проч.».

«Орден меченосцев»

Начнём с того, из чего растёт всё остальное, — со структуры власти. Она в СССР, как и в Российской империи и Московском царстве, продолжала оставаться «автосубъектной и надзаконной» (А.И. Фурсов): главный её элемент — РКП(б) — ВКП(б) — КПСС — являясь, по брежневской конституции, «руководящей и направляющей силой советского общества», не имела никакого определённого юридического статуса. Отец-основатель СССР это прекрасно понимал и откровенно писал о том, что коммунистическая власть («диктатура пролетариа-

та») есть «ничем не ограниченная, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненная, непосредственно на насилие опирающаяся власть», что «юридическая и фактическая конституция советской республики строится на том, что партия всё исправляет, назначает и строит по одному принципу». Г.Е. Зиновьев в 1919 г. говорил: «Всем известно, ни для кого не тайна, что фактическим руководителем Советской власти в России является ЦК партии».

Позднее «надзаконность» большевистской диктатуры так или иначе камуфлировалась в советском официозе, тем ценнее проговорка Хрущёва, когда он в 1960 г. потребовал расстрела для группы «валютчиков» и в ответ на возражение Генпрокурора, что такое наказание не соответствует закону, воскликнул: «Закон над нами, над коммунистической партией или мы над законом?!» Естественно, обвиняемых расстреляли.

Форма новой инкарнации «русской власти» была действительно новаторской. Компартия — «партия нового типа» — не имела аналогов в отечественной истории, разве что опричнина Грозного может смотреться её отдалённым и несовершенным предком. Вероятно, о чём-то подобном мечтал Павел I, когда пытался организовать российскую элиту по образцу рыцарского ордена. И именно «орденом» назвал РКП(б) Сталин в июле 1921 г.: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Связывало этот орден и создавало его легитимность обладание и верность «единственно верной», дающей исчерпывающие ответы на все вопросы идеологии-квазирелигии, о чём точно (и пророчески) написал в 1927 г. П.Н. Милюков: «В день, когда эта идеология будет потеряна, большевиков вообще больше не будет. Будет простая шайка бандитов, — каки-

ми часто и считают большевиков их нерассуждающие враги. Но простая шайка бандитов не владеет секретом гипнотизировать массы. Что в конце концов потеря большевистской идеологии неизбежна и что большевики к этому фатально идут — это совсем другой вопрос!»

Но при всех новациях, установленный Лениным ещё на II съезде РСДРП (1903) и окончательно закреплённый запретом фракционной деятельности на X съезде РКП(б) (1921) жёсткий централизм внутри «ордена» вёл к привычному старорежимному единодержавию, которое, конечно же, не было зафиксировано ни в каких партийных документах, но которым неизбежно заканчивались все эпохи олигархического «коллективного руководства» — иных вариантов управления компартией (а следовательно, и страной), кроме указанных двух, такое её устройство и не предполагало. Поэтому, как при московских царях и российских императорах, историю России советского периода невозможно понять без учёта личностных особенностей её верховных правителей — настолько сильный отпечаток они накладывали и на внутреннюю, и на внешнюю политику. Несомненно, что большевики вообще бы не удержались у власти, не будь во главе них такой железный лидер как Ленин. Фантастические масштабы репрессий конца 30-х (одних расстрелянных почти 700 тыс.!) не в последнюю очередь объясняются тем, что Сталин был, по словам М.М. Пришвина, человеком, «в котором нет даже и горчичного зерна литературно-гуманного влияния: дикий человек Кавказа во всей наготе». Холерический темперамент Хрущёва во многом спровоцировал и кукурузную эпопею, и Карибский кризис. Личная незлобивость, а затем и болезнь Брежнева определили неповторимый стиль эпохи «застоя». Наконец, взлёт и падение Перестройки — очевидные плоды шестидесятнических иллюзий её инициатора — Горбачёва.

О том, почему партократия порождает автократию, просто и ясно написал в своём дневнике в июле 1957 г. историк С.С. Дмитриев, с профессиональным интересом наблюдавший за утверждением хрущёвского «фактического единодержавия» на смену сталинскому: «Конечно, полностью история не повторяется. Внешность единодержавия может быть различная. Приемы едино-держцев также, равно их вкусы и претензии... существовавший и существующий общественно-политический порядок и экономический строй СССР не могут быть без диктатуры партии, а партия покоится на диктатуре ЦК, а в последнем первый секретарь устанавливает непререкаемо, каково сегодняшнее содержание и формы диктатуры, что сегодня является истиной и что надлежит признавать ложью. Положение первого секретаря есть положение папы римского в католической церкви. Пока он жив и на посту первого секретаря, он непогрешим. Только его посмертный (в отношении физическом или политическом смысле касательно его) преемник на этом посту вправе установить его ошибки, размеры и характер его посмертного культа».

Низложение Хрущёва в 1964 г. нимало не опровергает вышеприведённую сентенцию — три российских самодержца тоже потеряли власть (и даже жизнь) в результате дворцовых переворотов, коим, по сути, и был Октябрьский пленум ЦК КПСС. А затем достаточно быстро триумвират Брежнев — Подгорный — Косыгин был вытеснен уже брежневским единовластием, принявшим, правда, с середины 70-х символически-карикатурный характер — но показательно, что сей позорный фарс, возмущавший всю страну, не встретил никакого отпора внутри партии.

Любопытны в этой связи записи в дневнике за декабрь 1978 г. замзава Международного отдела ЦК КПСС А.С. Черняева, читавшего тогда книгу М.К. Касвинова «Двадцать три ступени

вниз» о царствовании Николая II и невольно сравнивавшего «век нынешний и век минувший». С одной стороны: «.в дрожь бросает: ничего в России не меняется, в какой-то самой стержневой линии ее государственного существования. Мелкие, бытовые обиходные аналогии и подробности просто ошеломляют и угнетают». С другой: «.иногда просто хохотать хочется о том, как задолго до отречения [Николая II] сановники и думцы позволяли себе разговаривать с самодержцем. Например, когда не советовали ему принимать на себя верховное командование армией летом 1915 года. Никто и ни под каким видом ни по тону, ни по существу сейчас бы себе этого не позволил, скажем, по случаю присвоения нашему "самодержцу" маршала или награждения его орденом "Победы"». А комментируя принятие решения о вводе советских войск в Афганистан в декабре 1979 г., Черняев с горечью констатирует: «Вот так делается политика от имени партии и народа. И никто ведь не возразил — ни члены Политбюро, ни секретари ЦК, ни, конечно, республики, ни даже аппарат. Думаю, что в истории России, даже при Сталине, не было еще такого периода, когда столь важные акции предпринимались без намека на малейшее согласование с кем-нибудь, совета, обсуждения, взвешивания — пусть в очень узком кругу. Все — пешки, бессловесно и безропотно наперед готовые признать "правоту и необходимость" любого решения, исходящего от одного лица — до чего, может быть, это лицо и не само додумалось...»

Разумеется, единовластие партийных вождей после 1953 г. — лишь бледная тень настоящего, поистине грозненского стиля самодержавия Сталина (недаром фигура Ивана Васильевича в это время пережила впечатляющую официозную реабилитацию), длившегося со второй половине 30-х до самой кончины Иосифа Грозного. Оно стоило СССР не только кровавой репрес-

сивной мясорубки, но и страшных поражений лета-осени 41-го, ибо никем не оспариваемые политические и военные расчёты «кремлёвского горца» полностью провалились. Боязнь повторения ужаса 37 года, когда в жернова террора попала и часть номенклатуры, заставила коммунистических царей и бояр смягчить методы борьбы с неугодными и конкурентами — отправка на пенсию заменила расстрел.

Понятно, что при отсутствии автономных от государства общественных структур всё управление страной сосредоточилось в руках коммунистической бюрократии. По данным ЦСУ СССР, в середине 80-х она насчитывала от двух до 2,4 миллиона человек (на самом деле гораздо больше, ибо здесь не учтены работники партаппарата и работники советских учреждений). В целом качество её было чрезвычайно прискорбным, ибо ведущий принцип подбора туда основывался не на деловых качествах или высоком уровне образования, а на верности либо коммунистической идеологии, либо какому-либо из кремлёвских «кланов». Уже в 1919 г. инструктор ВЧК по Тамбовской губернии жаловался Дзержинскому, что местные коммунисты главным образом занимаются властным произволом и личным обогащением: «...пьянствуют до невозможности, отбирают у граждан, что попадет в руки. На каждом почти селе есть клуб коммунистов, в которых с пышностью помещика николаевских времен устраивают свадьбы, там же происходит картежная игра.» «Низкий уровень носителей власти» — одна из ключевых тем дневников В.И. Вернадского конца 30-х — начала 40-х гг.: «В партии собираются подонки и воры, и Тит Титычи» (ноябрь 1938 г.); «.варварство на всяком шагу. Причина ясная — слишком большое количество Щедринских типов сейчас входит в партию и получают власть. Их число в смысле влияния не уменьшается, а растет. Гоголь — Островский — Салтыков схватили живучую

черту. Значение этих людей даже увеличилось по сравнению с царским временем. Уровень — умственный и нравственный — партийных — поскольку я сталкиваюсь — ниже среднего» (сентябрь 1939 г.). А ведь это время, когда комчиновники находились под дамокловым мечом сталинского самодержавия, позднее, особенно с середины 70-х, ситуация только ухудшилась: «.вся верхушка в глазах народа предстает как стяжатели — материальные и духовные расхитители страны.» (из дневника А.С. Черняева 1980 г.). Конечно же, среди партийного начальства было немало дельных управленцев или хозяйственников, искренне заботящихся о народных нуждах, но не они определяли его лицо.

Партноменклатура фактически не была подотчётна гражданскому законодательству, отчитываясь только перед высшим партийным руководством. И тенденция эта определилась уже в начале 20-х. «В январе 1923 года появилось следующее дополнение к циркуляру от 4 января 1922 года о порядке привлечения коммунистов к судебной ответственности: "Опыт последнего времени показал, что не раз при привлечении ответственных работников-коммунистов хозяйственников к судебной ответственности на суде выяснялось, что сложность хозяйственной обстановки создает в случае неумелого подхода хозяйственников к делу факты разрушения хозяйства без наличия со стороны хозяйственников злого умысла". В результате этого суды не могли выносить иных приговоров кроме как порицаний, постановки на вид и даже оправдания. 16 марта того же года Секретариат вынес постановление о порядке привлечения к судебной ответственности секретарей губкомов и обкомов. Здесь партийный генералитет вообще выводился в особую статью. Во всех случаях возбуждения уголовного преследования против ответственных секретарей губкомов и обкомов, до судебного следствия органы

должны были сообщить все материалы по делу губернскому прокурору, который, не производя никаких следственных действий, был обязан, прежде чем дать законный ход делу, направить материалы и свое заключение прокурору Республики на распоряжение и согласование с ЦК РКП(б)» (С.А. Павлю-ченков).

Разумеется, все более-менее крупные бюрократы воспроизводили авторитарный стиль управления верховной власти. «.Культ личности — это вовсе не только культ Сталина, личности Сталина. Ведь каждый райком, обком, крайком, партком имели своих "вождей" и героев и насаждали тот же культ личности в соответствующих масштабах», — записал в дневнике 1956 г. С.С. Дмитриев. Единственным коррективом полновластия местных царьков ещё с 20-х гг. стала памятная нам как по Московскому царству, так и по Российской империи постоянная переброска партийных кадров с места на место, из ведомства в ведомство. «Манипуляция кадрами стала основополагающим способом партийного строительства и главным приемом в реализации принципа партийного централизма на всех уровнях возводимой пирамиды власти» (С.А. Павлю-ченков).

Важнейшей опорой партократии был мощный и хорошо организованный репрессивный аппарат, костяк которого составляла политическая полиция режима ВЧК — ОГПУ — НКВД — МГБ — КГБ, напрямую подчинявшаяся Политбюро. Как было заявлено ещё в 1919 г., «ЧК созданы, существуют и работают лишь как прямые органы партии, по ее директивам и под ее контролем». В принятом в 1959 г. Положении о КГБ при Совете Министров СССР говорилось: «Комитет государственной безопасности работает под непосредственным руководством и контролем Центрального Комитета КПСС». Там же была прописана систематическая отчетность КГБ перед пар-

тийными органами (ЦК КПСС, ЦК союзных республик, крайкомами, обкомами, горкомами и райкомами), «но не перед органами Советов, которым согласно Конституции принадлежала вся полнота власти в СССР» (Н.В. Петров). Замечательно, что этот документ относился к разряду совершенно секретных вплоть до 1991 г., пока не утратил силу. Ю.В. Андропов, выступая перед личным составом Высшей школы КГБ 1 сентября 1981 г., так определил функции и статус своей организации: «Советские органы государственной безопасности — это не спецслужба. Это — острый и надежный инструмент партии в борьбе с противниками социализма». В 1946 г. только 0,4% сотрудников руководящего состава центрального аппарата МГБ (разного рода «хозяйственники») не были членами (или кандидатами в члены) ВКП(б).

В 1922 г. общий штат ГПУ составлял 119 тыс. человек, включая 30 тыс. осведомителей. В 1952 г. в МГБ числилось более 543 тыс. человек. Накануне распада СССР, по данным последнего председателя КГБ В.В. Бакати-на, количество его подчинённых приближалось к полумиллиону. Для сравнения — общая численность жандармского корпуса Российской империи к октябрю 1916 г. достигла только 14 667 человек. На советскую политическую полицию работала целая армия секретных сотрудников, пронизывающая все сферы жизни страны. Подполковник в отставке Н.А. Коваленко рассказывает в своих мемуарах, как его, только что призванного на военную службу юношу, в 1940 г. завербовали в «сексоты» НКВД, а позднее выяснилось, что из его группы в 50 человек «сексотами» оказались ещё пятеро, т.е. «из 50 человек шесть сексотов. Я подсчитал, сколько же сексотов в пятимиллионной Красной Армии. Получилось шестьсот тысяч». Разумеется, это расчёт, сделанный «на глаз», но некоторое приблизительное представление о масштабах «стукачества» в ста-

линском СССР он даёт. В 1968 г., по официальным данным, агентурный аппарат КГБ насчитывал около 260 тыс. негласных сотрудников.

Работа «органов» проходила в строжайшем секрете. Подбор кадров был весьма тщательным. «.В полном соответствии со своим исключительным положением, "органы" сами выбирали, кого пригласить к себе на работу, а кого нет. Из года в год, с завидной регулярностью в ЦК компартий республик, обкомы и крайкомы из ЦК КПСС спускались разнарядки — сколько человек следует отрядить на учебу в чекистские школы с последующим направлением на руководящую работу в госбезопасность. Что же касается пополнения органов госбезопасности рядовыми сотрудниками, то здесь целенаправленная работа проводилась управлением кадров КГБ и отделами кадров местных УКГБ по подбору кандидатов на работу среди студентов высших учебных заведений. О том, чтобы кто-то был принят на оперативную работу в КГБ по собственной инициативе, конечно же, не могло быть и речи. Ясно и доходчиво это объяснили будущему президенту России В.В. Путину в Ленинградском КГБ, куда он обратился в романтическом юношеском порыве с просьбой принять его на службу: "Инициативников не берем"» (Н.В. Петров).

Разрушение общества

Подобно самодержавию, компартия не терпела ничего, что претендовало хоть на малейшую политическую субъектность. Ещё в Гражданскую вне закона оказались все «буржуазные» партии. Затем пришла очередь левых. В 1921 г. репрессии обрушились на анархистов. В 1922-1923 гг. были разгромлены эсеры, по итогам выборов в Учредительное собрание 1918 г. — самая популярная партия в России. В 1931 г. прошёл последний крупный показательный процесс над меньшевиками.

В 20-30-х гг. продолжалось систематическое изничтожение русской интеллигенции, которую пока ещё не удалось окончательно поставить на колени и которая пыталась оппонировать новой власти в духе протестов либеральной общественности накануне революции 1905 года. Скажем, на Всероссийском агрономическом съезде (март 1922 г.), по мнению компетентных органов, «общественная агрономия показала себя противником Советской власти и сторонником восстановления буржуазного порядка». В мае того же года на 1-м Всероссийском геологическом съезде была принята следующая резолюция: «Русские ученые остро чувствуют гражданское бесправие, в котором пребывает сейчас весь народ, и полагают, что уже наступило время для обеспечения в стране элементарных прав человека и гражданина, без чего никакая общеполезная работа, и научная прежде всего, не может протекать нормально».

Но длань красного самодержавия оказались куда тяжелей, чем у самодержавия романовского. Постановление Политбюро «Об антисоветских группировках среди интеллигенции» от 8 июня 1922 г. гласило, что отныне «ни один съезд или всероссийское совещание спецов (врачей, агрономов, инженеров, адвокатов и проч.) не может созываться без соответствующего на то разрешения НКВД РСФСР. Местные съезды или совещания спецов разрешаются губисполкомами с предварительным запросом заключения местных отделов ГПУ (губотделов)». ГПУ предписывалось «произвести. перерегистрацию всех обществ и союзов (научных, религиозных, академических и проч.) и не допускать открытия новых обществ и союзов без соответствующей регистрации ГПУ. Незарегистрированные общества и союзы объявить нелегальными и подлежащими немедленной ликвидации». ВЦСПС было предложено «не допускать образования и функционирования сою-

зов спецов помимо общепрофессиональных объединений, а существующие секции спецов при профсоюзах взять на особый учет и под особое наблюдение. Уставы для секций спецов должны быть пересмотрены при участии ГПУ. Разрешение на образование секций спецов при профобъединениях могут быть даны ВЦСПС только по соглашению с ГПУ». Политотделу Госиздата совместно с ГПУ надлежало «произвести тщательную проверку всех печатных органов, издаваемых частными обществами, секциями спецов при профсоюзах и отдельными наркоматами (Наркомзем, Нар-компрос и пр.)». Первостепенное внимание в цитируемом документе уделялось высшей школе — было решено «в целях обеспечения порядка в в[ысших] у[чебных] заведениях образовать комиссию из представителей Главпроф-обра и ГПУ <...> и представителей Оргбюро ЦК для разработки мероприятий по вопросам: а) о фильтрации студентов к началу будущего учебного года; б) об установлении строгого ограничения приема студентов непролетарского происхождения; в) об установлении свидетельств политической благонадежности для студентов, не командированных профессиональными и партийными организациями и не освобожденных от вноса платы за право учения. Той же комиссии <...> выработать правила для собраний и союзов студенчества и профессуры». 23 ноября ГПУ издало циркуляр своим органам по работе в вузах с тем, чтобы на каждого профессора и политически активного студента составлялась личная картотека, формуляр, куда бы систематически заносился осведомительский материал.

В августе-сентябре 1922 г. на пресловутых «философских пароходах» были высланы за границу более ста выдающихся русских интеллектуалов. В конце 20-х — начале 30-х гг. практически одновременно произошёл разгром едва ли не всех видов ин-

теллигенции — инженеров («Шахтин-ское дело», «дело Промпартии»), экономистов («дело Трудовой крестьянской партии»), гуманитариев («Академическое дело», «дело славистов») и офицеров (операция «Весна» — репрессировано не менее 10 тыс. человек). Одновременно производились масштабные кампании по «очистке» от «социально-опасных» интеллигентов Москвы, Ленинграда и других крупных городов. 7 мая 1929 г. шеф ГПУ Г.Г. Ягода инструктировал своих ближайших подручных: «Злостная агитация в Москве принимает довольно большие размеры. Необходимо ударить по всей этой публике. Необходимо провести широкие аресты злостных агитаторов, антисемитов, высылая их в Сибирь. Даже с семьями, особенно, если это "бывшие" люди». Молодым людям «буржуазного» происхождения и сомнительного образа мысли был фактически закрыт доступ в советские вузы.

Антиинтеллигентские гонения продолжались вплоть до конца 30-х, затем сломленным и «перековавшимся» остаткам «бывших» милостиво разрешили влиться в состав новой «трудовой» интеллигенции, которая без них вряд ли сумела бы создать что-нибудь путное. Например, по моим подсчётам, едва ли не 90% ведущих советских историков — «бывшие» или их дети и внуки. Или вот ещё яркий пример: автор «Брянского леса», многодесятилетний главред вполне официозного «Огонька» и видный функционер СП СССР А.В. Софронов был, как недавно выяснилось, сыном расстрелянного в 1926 г. «за связь с контрразведкой Белой армии» в Гражданскую войну юриста Северо-Кавказского военного округа В.А. Софронова, в досоветском прошлом — начальника харьковской полиции.

Естественно, за социальную реабилитацию приходилось платить социальной и идеологической мимикрией, особенно гуманитариям. Фи-

лософ А.Ф. Лосев, ослепший на строительстве Беломорканала (куда он, естественно, попал не по свой воле), а позднее ставший профессором МГПИ им. В.И. Ленина, рассказывал своему секретарю В.В. Бибихину уже в 70-е: «Я вынес весь сталинизм, с первой секунды до последней на своих плечах. Каждую лекцию начинал и кончал цитатами о Сталине. Участвовал в кружках, общественником был, агитировал. Все за Марра — и я за Марра. А потом осуждал марризм, а то не останешься профессором. Конечно, с точки зрения мировой истории что такое профессор. Но я думал, что если в концлагерь, то я буду еще меньше иметь. Вынес весь сталинизм как представитель гуманитарных наук. Это не то что физики или математики, которые цинично поплевывали». Бибихин комментирует: «В доме Лосева я видел старые тетради с хвалебными посланиями Сталину на древнегреческом языке». С.С. Дмитриев записал в дневнике 1951 г.: «До чего все же низведено у нас чувство собственного достоинства и самостоятельности в ученых людях. Покойный Михаил Петрович Погодин с его политическими письмами времен Крымской войны просто представляется каким-то античным героем, трибуном. Что уж вспоминать о Чернышевском. Такие смельчаки вывелись навсегда при нашей жизни».

Прежде гордая, вольнолюбивая русская интеллигенция превратилась просто в одну из групп государственных служащих. Сам фундамент её старорежимной автономии был разрушен — в СССР с начала 30-х не осталось никаких частных периодических изданий и издательств.

Ещё более жестокому погрому подверглась Церковь. Коммунистический режим за годы своего правления уничтожил около 200 тыс. священнослужителей. К 1939 г. были закрыты все монастыри; из 37 тыс. действовавших в 1930 г. приходских храмов официально действовали только 8032 (на самом

деле гораздо меньше, ибо при многих из них не было священников), например, на всю Тамбовскую епархию — 2 из 110; из 163 епископов продолжали служить только четверо. Атмосферу того времени замечательно передаёт текст Д.Д. Шостаковича в книге «Знатные люди Страны Советов о религии» (1939): «К созданию антирелигиозной оперы следует отнестись очень серьезно. Тут не отделаешься шуточками и смешками по адресу церковников. Нам нужно могучими средствами музыкального искусства, очень понятного массам, раскрыть невежество и мракобесие людей церкви, контрреволюционное нутро многих из них, их подрывную работу по заданию врагов народа из иностранных разведок». Тем более потрясает мужество тех верующих, которые пытались сопротивляться насильственной дехристианизации. Например, в спецсобщении НКВД от 13 октября 1938 г. говорится о том, как жители села Черная Заводь Ярославской области числом 300-400 человек помешали снятию колоколов в своём храме, при том, что даже местный батюшка призывал их «пойти навстречу государству и добровольно сдать колокола».

Во время войны Сталин пошёл на уступки Церкви и даже восстановил патриаршество, но уже после марта 1948 г. в стране не было открыто ни одного нового православного прихода, а многие старые закрылись. При Хрущёве развернулась новая волна гонений — число церквей сократилось с 13 430 до 7560, по религиозным мотивам были осуждены 1234 человека.

Отношения между атеистическим государством и Московской Патриархией стабилизировались только к середине 60-х гг. — по словам одного из сотрудников Совета по делам религий при Совете Министров СССР, с тех пор возможно говорить о неком «"возрождении" системы дореволюционного обер-прокурорства: ни один мало-мальски важный вопрос деятельности

религиозных организаций не мог быть решен без участия Совета по делам религий. Но одновременно сам Совет действовал в тех рамках, какие определяли ему высшие партийные и государственные органы». Следует, однако, отметить, что если обер-прокуроры, при всех оговорках, ставили своей целью распространение православия, то Совет по делам религий решал задачу прямо противоположную. Уровень христианизации России, и до 17-го года не слишком высокий, понижался с каждым новым поколением, воспитанным при советской власти. «Религиозное возрождение» конца 60-х — начала 70-х коснулось почти исключительно интеллигенции.

Большевики серьёзно опасались социальной самоорганизации крестьянства — сводки ОГПУ 1926-1928 гг. переполнены тревожными сообщениями об «агитации за крестьянские союзы» в самых разных сельских районах страны: «Крестьянский союз является наиболее распространенным и наиболее популярным лозунгом антисоветской агитации и встречает отклик почти во всех слоях деревни». «Крестьяне, поощряемые кулаками. могут потребовать от нас свободу организации "крестьянского союза". Но тогда нам пришлось бы объявить свободу политических партий и заложить основы для буржуазной демократии», — рисовал пугающую для ВКП(б) перспективу Сталин на партийном пленуме 1928 г. Движение это было задавлено в самом зародыше. Коллективизация уничтожила или распылила крестьянскую элиту — т.н. «кулаков», именно они и члены их семей составили большинство из почти миллиона погибших (в том числе 20 тыс. расстрелянных по приговорам трибунала ОГПУ) и 2,5 млн. высланных. Увы, нельзя не признать, что часть крестьян с энтузиазмом поучаствовала в расправах над своими односельчанами и в разграблении их домов. Типичная картинка того времени: «Кулаков

раскулачили стихийно, имущество все до нитки растащили колхозники.» (село Черемшанка Каменского округа, Сибирь). Способности ссыльных «кулаков» были успешно эксплуатированы «народной властью». «В сущности, новая Россия создается в значительной части, по-моему, не ком[м] нистами <...>, но в смысле бытовом "спец"ссыльными. Интересная форма использования "рабского" труда свободных людей», — записал в дневнике 1938 г. В.И. Вернадский. По данным В.Н. Земскова, на 1 января 1953 г. в СССР числилось 2 753 356 спецпоселенцев.

Компартия ликвидировала / поставила под свой контроль не только общественные структуры «старого порядка», но и те формы низовой самоорганизации, которые возникли / развились в ходе всех трёх русских революций начала XX в. В том числе, кстати, и собственно «советы», чьё имя присвоила убившая их власть, и рабочие профсоюзы, огосударствленные уже в начале 20-х. Любые новые, естественно возникающие «снизу» общности тут же разрушались или «возглавлялись». Власть в России наконец-то стала «инфраструктурной», сделавшись при этом ещё более «деспотической».

При таких изощрённых приёмах «работы с населением» удивительно ли, что та атомизация русского социума, которую произвели большевики, и не снилась старорежимной России? Как проницательно заметил в дневнике 1938 г. Пришвин: «.в условиях высших форм коммунизма люди русские воспитываются такими индивидуалистами, каких на Руси никогда не бывало».

Ненародная власть

Подобное беспрецедентное — даже для русской истории — давление на общество объясняется прежде всего тем, что «советская» власть не была народной, популярной властью. История СССР, как минимум, до 1941 г. — это

в том числе и история противостояния коммунистического режима и русского большинства, которое этот режим своим не считало и потому воспринималось руководством компартии как «единая реакционная масса», в борьбе с которой все средства хороши. «Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в громадном большинстве, относится отрицательно или даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания. Латышские, башкирские и китайские полки (самые надёжные) дорисовывают эту картину» — писала в 1920 г. З.Н. Гиппиус. Можно, конечно, не доверять свидетельству ярой противницы «красной тирании», но ведь и сам Ленин «отмечал, что большевики подобны меньшинству оккупантов в завоёванной стране и соответственно ведут себя» (А. Грациози).

В голодном 1922 году продотряды применяли для исправления «плохого народа» следующие воспитательные меры: «Повсеместно арестованных крестьян сажают в холодные амбары, бьют нагайками и угрожают расстрелом. Крестьяне, боясь репрессии, бросают хозяйства и скрываются в лесах. 156-я проддружина и 3-й продотряд приказали жителям нескольких сел собраться на общее собрание. Собравшихся кавалерийский отряд начал избивать нагайками и обнаженными шашками. Не выполнивших полностью продналог гнали через село и топтали лошадьми. После чего сажали голыми в холодные амбары. Многих женщин избили до потери сознания, закапывали голыми в снег, производили насилие. Продотряды. производили повальное беспощадное избиение крестьян, среди которых были 60 стариков. райуполномоченный 4-го района в с. Самойловском арестовал. почти все население. Крестьян гнал с красным знаменем за 20 верст до штаба, отстающих подгоняли прикладами, угрожая расстрелом. Крестьяне избива-

ются шомполами. председатель сельсовета был посажен голым на лед, отчего умер» (из информсводок ВЧК по Сибири).

Деревня, как могла, сопротивлялась. Только в 1930 г. в ответ на коллективизацию произошло 13 574 крестьянских волнений, в которых участвовали более 2,5 млн. чел. Восставали и спецпереселенцы. Так, в Чаин-ском районе Сибири в 1931 г. около тысячи человек, вооружённых чем попало, вполне организованно начали захватывать местные комендатуры. Повстанцы несли двухцветное сине-белое знамя и лозунг: «Долой коммунизм, да здравствует вольная торговля, свободный труд и право на землю». После боя с карателями, вспоминает очевидец, которому в год восстания было 9 лет: «Трупы [повстанцев] лежали густо, как снопы в поле. В начале августа стояли знойные дни, и они начали быстро разлагаться. Кругом стоял невыносимый запах. И на следующий год нам казалось, что там нехорошо пахнет». Как отмечает историк В. Бойко, «точную цифру крестьянских потерь во время восстания сейчас назвать трудно», ибо «данные "Обвинительного заключения" сильно занижены. Львиная доля смертей приходилась при подавлении восстания на расстрелы, которые. в следственных документах не фиксировались» (это, кстати, к вопросу, насколько достоверна нынешняя официальная статистика коммунистических репрессий). Слух о грядущей войне, за которой последует вторжение иностранных войск и отмена колхозной системы, оставался самым частым слухом в советских деревнях все 30-е гг. Вполне понятно — после прелестей коммунистического управления никакая иностранная оккупация не казалось страшной.

Вот как описывает М.А. Шолохов в письме к Сталину методы хлебозаготовок в его родном Вёшенском районе в ещё одном голодном, 1933 году: «.колхозник получал контрольную

цифру сдачи хлеба, допустим, 10 центнеров. За несдачу его исключали из колхоза, учитывали всю его задолженность, включая и произвольно устанавливаемую убыточность, понесенную колхозом за прошлые годы, и предъявляли все платежи, как единоличнику. Причем соответственно сумме платежей расценивалось имущество колхозника; расценивалось так, что его в аккурат хватало на погашение задолженности. Дом, например, можно было купить за 60-80 руб., а такую мелочь, как шуба или валенки, покупали буквально за гроши. Было официально и строжайше воспрещено остальным колхозникам пускать в свои дома ночевать или греться выселенных. Им надлежало жить в сараях, в погребах, на улицах, в садах. Население было предупреждено: кто пустит выселенную семью — будет сам выселен с семьей. И выселяли только за то, что какой-нибудь колхозник, тронутый ревом замерзающих детишек, пускал своего выселенного соседа погреться. 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице. Днем, как тени, слонялись около своих замкнутых домов, а по ночам искали убежища от холода в сараях, в мякин-никах. Но по закону, установленному крайкомом, им и там нельзя было ночевать! Председатели с[ельских] советов и секретари ячеек посылали по улицам патрули, которые шарили по сараям и выгоняли семьи выкинутых из домов колхозников на улицы. Я видел такое, что нельзя забыть до смерти: в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза, ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели возле огня. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю. Сплошной детский крик стоял над проулками. В Базковском колхозе выселили женщину с грудным ребенком. Всю ночь ходила она по хутору и просила, чтобы ее пустили с ребенком погреть-

ся. Не пустили, боясь, как бы самих не выселили. Под утро ребенок замерз на руках у матери». Перечисляет Шолохов и другие способы выбивания хлеба: «В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: "Скажешь, где яма? Опять подожгу!" В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос»; «в Наполовском колхозе уполномоченный РК кандидат в члены бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом "прохладиться" выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают»; «в Чукарин-ском к[олхо]зе секретарь ячейки Богомолов подобрал 8 человек демобилизованных красноармейцев, с которыми приезжал к колхознику — подозреваемому в краже — во двор (ночью), после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил свою бригаду и командовал "огонь" по связанному колхознику. Если устрашенный инсценировкой расстрела не признавался, то его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова проделывали процедуру, предшествующую расстрелу»; «в Солонцовском к[олхо]зе в помещение комсода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом» и т.д.

В 1932 г. на Кубани председатель колхоза Н.В. Котов и двое его коллег были расстреляны за то, что предоставляли своим колхозникам семенные ссуды в удвоенном объёме, Каганович и Микоян публично одобрили этот приговор и пригрозили тем же самым любому другому коммунисту, который «проявит мягкотелость и будет относиться к колхозам в народническом духе (выделено мною. — С.С.)».

При обсуждении проекта Конституции 1936 г. в сельских районах Ленинградской области агенты НКВД зафиксировали такие типичные разновидности «антисоветских» и «контрреволюционных» разговоров: «1) разжигание недовольства колхозников по отношению к рабочим [т.е. недовольство крестьянам своим более низким, чем у рабочих, социальным статусом]; 2) распространение пораженческих настроений; 3) требование прекращения планирования государством хозяйственной жизни колхозников, освобождения крестьян от выполнения гос. обязательств; 4) распространение провокационных слухов о том, что "Конституция — фикция"; 5) требование возвращения кулаков с мест высылки и возвращения им имущества; 6) требование открытия всех церквей, запрещения антирелигиозной пропаганды, высказывание антисемитских настроений и т.п.». Наконец, «особого внимания заслуживают факты обработки к.-р. элементом колхозников за необходимость объединения крестьян в специальные политические организации с целью противопоставления их государству». В спецсообщении УНКВД по Ростовской области от 4 июля 1938 г. о ходе подготовки к выборам в Верховный Совет РСФСР среди множества случаев «антисоветской агитации» приводился следующий: «".если бы умер Сталин, то мы праздновали бы целый год, а когда бы умерли и остальные — Молотов, Каганович, Ежов, то тогда зажили бы вовсю еще лучше" (Колхозница Чеботарева — арестована)».

Но и среди городского пролетариата пламенных сторонников коммунистов было немного. «Доведенные до отчаяния голодом 1932-1933 гг. рабочие-текстильщики Родниковско-го комбината "Большевик" Иваново-Промышленной области обратились за помощью к послу США в СССР В. Буллиту. В своем письме они объясняли свой поступок тем, что "единственный

выход из положения нужды и голода, к которому привела население СССР гибельная политика большевиков, видели в возникновении войны и свержении большевизма". Пять человек рабочих, подписавших письмо, были арестованы и доставлены на Лубянку. Их обвинили в том, что они в извращенном виде описали жизнь рабочих и крестьян Советского Союза» (В.Ф. Зима). В 1957 г. доля рабочих среди осуждённых «пролетарским государством» за «контрреволюционные преступления» составляла почти 47%. Даже среди офицеров в период финской войны велись более чем крамольные разговоры: «Гитлер лучше заботится о народе, чем Сталин, у нас нет родины (выделено мною. — С.С.)».

Последняя вспышка народных выступлений против «народной» власти относится к началу 60-х (Краснодар, Муром, Александров, Бийск), пиком её стали знаменитые события в Новочеркасске в 1962 г., в результате которых 26 «бунтовщиков» были убиты, 87 ранены, 7 «зачинщиков» приговорены к смертной казни и расстреляны, 105 получили сроки заключения от 10 до 15 лет с отбыванием в колонии строгого режима. Это был своеобразный рубеж, «после которого волна кровавых и массовых столкновений народа и власти постепенно пошла на убыль. В 1963-1967 гг. еще фиксировались отдельные рецидивы волнений, при подавлении которых власти применяли оружие. Но, начиная с 1968 г. и вплоть до смерти Брежнева (1982 г.), оружие не применялось ни разу. В 19691976 гг. КГБ СССР вообще не зарегистрировал ни одного случая массовых беспорядков. Другими словами, брежневский режим научился обходиться без применения крайних форм насилия и, как правило, гасил периодически вспыхивавшее недовольство без стрельбы и крови» (В.А. Козлов).

Важно отметить, что все перечисленные волнения 30-60-х гг. происходили сугубо стихийно и никак не были связа-

ны с какой-либо организованной политической оппозицией режиму, ибо таковая была превентивно и успешно «зачищена». И в этом важнейшая причина того, что они так и не переросли в общенародное освободительное движение. Возникшее в 60-е гг. малочисленное диссидентство практически не имело взаимодействия с народным большинством и влияло почти исключительно на интеллигентские умы, да и больше интересовалось темой еврейской эмиграции, чем повседневными проблемами рабочих и колхозников.

А был ли модерн?

Часто можно услышать, что при всех пороках советского периода — это всё же наш русский модерн, благодаря которому Россия преодолела свою многовековую отсталость и распрощалась с экономической и социокультурной архаикой. Да, бесспорно, что под руководством коммунистов страна провела индустриализацию страны (не будем сейчас говорить о сотнях тысячах расстрелянных и миллионах заключённых, без которых как-то умудрялись обходиться промышленные революции что в Германии, что в Японии); создала ядерное оружие (пусть и во многом ворованное); первая вышла в космос; ввела обязательное всеобщее начальное образование, наладила эффективную систему здравоохранения, обеспечила своим гражданам пакет социальных гарантий и т.д. В середине 80-х СССР входил, нередко занимая первое место, в тройку крупнейших мировых производителей электроэнергии, нефти, природного газа, угля, железной руды, чугуна, стали, алюминия, золота, цинка, урана, минеральных удобрений, серной кислоты, цемента и т.д. С 1928 по 1960 г. численность студентов высших учебных заведений возросла в 12 раз и достигла 2,4 млн. человек. Количество специалистов с высшим образованием увеличилось за те же годы с 233 тыс. до 3,5 млн. человек.

Всё это так, но, с другой стороны, советский проект включает в себя столько элементов очевидной архаики, что впору задуматься: а точно ли этот проект модернистский? Даже в тех областях, где советские достижения наиболее впечатляющи — в промышленности и науке — достижения эти связаны почти исключительно с военно-промышленным комплексом, что заставляет вспомнить об особенностях другой отечественной «модернизации» — петровской. А в области гуманитарных наук — страшный провал, особенно в их социальном секторе, в результате чего, по крылатому выражению Андропова, правящие верхи просто не знали общества, которым они руководят. Причина этого незнания проста: вполне средневековое по типу господство квазирелигиозной моноидеологии стреножило всякую свободу мысли — основу современной цивилизации.

Но модерн включает в себя не только техническую и научную, но и социокультурную составляющую, которая предполагает повышение уровня жизни, демократизацию политики, социальный эгалитаризм, автономизацию индивида, преобладание рационально-критической картины мира и т.д. Со всем этим в СССР были явные проблемы структурного свойства. Частная собственность и политическая демократия как институты отсутствовали на всём протяжении его истории.

О каком модерне можно говорить, если советский социум — яркий образец сословного общества? (Вслед за С. Кордонским, в данном случае под сословиями понимаются социальные группы, наделяемые государством определенными привилегиями и обязанностями в соответствии с законами, подзаконными актами или традицией.) Разница между советскими сословиями видна не только по их политическому весу, но и по материальным доходам и уровню потребления. «В 1933 г. председатели и секретари ЦИК СССР и союзных республик; СНК СССР и

союзных республик, их замы; председатели краевых, областных исполкомов и горсоветов Москвы, Ленинграда, Харькова; наркомы СССР и РСФСР и их замы; председатели Верховного суда СССР, РСФСР, краевых и областных судов; прокуроры СССР, союзных республик, краев, областей; ректора Института Красной профессуры и ряда других университетов получали оклад 500 рублей в месяц. Персональные зарплаты доходили до 800 рублей в месяц. Средняя зарплата рабочих в это время составляла 125 рублей. Лишь небольшой слой высокооплачиваемых рабочих имел заработок 300400 рублей в месяц. Зарплата учителей начальной и средней школы составляла 100-130, врачей — 150-275 рублей в месяц. Существовали в стране и оклады 40-50 рублей в месяц, которые получал, например, средний и младший медперсонал» (Е.А. Осокина).

В 1980 г. разница в доходах сословий продолжала быть огромной: свыше 250 руб. на члена семьи получали 1,3% населения, 150—250 руб. — 17,1%, 75-150 руб. — 55,9%, менее 75 руб. — 25,8%. Особую заботу компартия проявляла по отношению к своей политической полиции. В конце 30-х средняя зарплата сотрудника НКВД была 2 тыс. руб. в месяц. С 1981 г. «выпускник учебного заведения КГБ, зачисляемый на должность оперуполномоченного в чине лейтенанта, получал 130 руб. плюс 120 руб. за звание, а всего в месяц — 250 руб. При этом от уплаты любых налогов чекисты, как и все остальные военнослужащие в СССР, были освобождены. О таких зарплатах выпускники гражданских вузов — рядовые инженеры не могли даже и мечтать. Им в лучшем случае начисляли 130-150 руб. в месяц, причем из них еще и налоги вычитали (12% подоходного и 6% за бездетность)» (Н.В. Петров).

Особо вопиющий факт сословного неравенства в Стране Советов — положение крестьянства. Деревня, в которой проживало в начале 30-х гг. 80%

населения страны, воспринималась правящим режимом просто как ресурсная база, откуда можно черпать дешёвое продовольствие и дешёвую рабочую силу. Всё это было и в имперский период, но по своим масштабам «социалистическая» эксплуатация в разы превзошла старорежимную. Колхозная система стала, по сути, вторым, сильно ухудшенным изданием досто-лыпинской общины. «Сделавшись еще меньше, чем когда бы то ни было, хозяином своей земли и своей продукции, крестьянин лишился даже той малой возможности проявлять собственную хозяйственную инициативу, влиять на организацию производства, которая у него была в общине и которая постепенно расширялась по мере развития капитализма» (А.Г. Вишневский). Правовые нормы, по которым реально жило колхозное крестьянство, носили откровенно дискриминационный характер. Так называемая система трудодней в колхозах предполагала оплату труда продуктами, но лишь после сбора урожая и расчёта по госпоставкам, так что в случае неурожая выплата на трудодень могла составлять менее трети килограмма зерна на крестьянский двор, денежные же выплаты были крайне малы, пенсии — ничтожны. Писатель Ф.А. Абрамов записал в дневнике в январе 1954 г.: «Как-то на днях мне пришли в голову две цифры: 160 тысяч и 250 рублей. Это заработок двух людей за год, родившихся в одном и том же 1905 году. 160 тысяч — это заработок Л. Плоткина [профессора кафедры советской литературы ЛГУ], 250 руб. — заработок моего брата Михаила (он заработал в прошлом году 300 трудодней, на трудодень получил 1 кг хлеба, что в переводе на деньги и будет 250 рублей)».

Вплоть до 1974 г. на колхозников не распространялась паспортная система СССР. Сословная принадлежность детей колхозников фактически закреплялась по достижении ими шестнадцатилетнего возраста: «правление

механически заносило в списки членов артели без их заявления о приеме. Получалось, что сельская молодежь не могла распоряжаться своей судьбой: не могла по собственному желанию после шестнадцати лет получить в райотделе милиции паспорт и свободно уехать в город на работу или учебу. Совершеннолетние молодые люди автоматически становились колхозниками и, следовательно, только в качестве таковых могли добиваться получения паспортов» (В.П. Попов). А получить паспорт можно было только с разрешения колхозного правления, которое, конечно же, не было заинтересовано в уходе работников. Писатель В.И. Белов с горечью вспоминал: «Дважды, в сорок шестом и сорок седьмом годах, я пытался поступить учиться. В Риге, в Вологде, в Устюге. Каждый раз меня заворачивали. Я получил паспорт лишь в сорок девятом, когда сбежал из колхоза в ФЗО».

Что же до благ социального государства, то необходимо помнить, что последним СССР стал только после смерти Сталина (и то весьма относительно), т.е. оно было таковым приблизительно половину своего существования. В особенности же сталинский СССР (1929-1953 гг.) не был для подавляющего большинства его граждан не только обществом материального изобилия, но и даже обществом скромного достатка, это было общество голода, нищеты, товарного дефицита и борьбы за выживание. Конечно, уже к концу 50-х, а тем более в брежневскую эпоху многое изменилось к лучшему, можно даже сказать, что «никогда в отечественной истории. русский народ в массе своей не жил так сытно, обеспеченно и спокойно» (Т.Д. Соловей, В.Д. Соловей). Но всё же уровень этой обеспеченности был очень низким. В 1965 г., по данным Центрального научно-исследовательского экономического института Государственной плановой комиссии РСФСР, почти 40% населения страны имели доходы

ниже прожиточного минимума. Даже в 70-80-е русская провинция испытывала острую нехватку основных продуктов питания. Любопытный материал в этом смысле содержат дневники А.С. Черняева.

Январь 1976 г.: «На Новый год моя секретарша ездила в Кострому на свадьбу дочери своего мужа. Спрашиваю:

— Как там?

— Плохо.

— Что так?

— В магазинах ничего нет.

— Как нет?

— Так вот. Ржавая селёдка. Консервы — "борщ", "щи", знаете? У нас в Москве они годами на полках валяются. Там тоже их никто не берет. Никаких колбас, вообще ничего мясного. Когда мясо появляется — давка. Сыр — только костромской, но, говорят, не тот, что в Москве. У мужа там много родных и знакомых. За неделю мы обошли несколько домов и везде угощали солеными огурцами, квашеной капустой и грибами, то есть тем, что летом запасли на огородах и в лесу. Как они там живут! Меня этот рассказ поразил. Ведь речь идет об областном центре с 600 000 населения, в 400 км от Москвы! О каком энтузиазме может идти речь, о каких идеях?»

Февраль 1979 г.: «Б.Н. [Пономарёв, зав. Международным отделом ЦК КПСС, непосредственный начальник Черняева] всю неделю отсутствовал — ездил к избирателям: Калинин, Новгород, Псков. Подготовка речей не обошлась без меня. По поводу одного места я начал было возражать: он мне в ответ, — у них там в Твери, небось, ни мяса, ни масла, ни теперь молока нет. Надо же им сказать что-то в успокоение: что там (при капитализме) кризис, безработица, инфляция (?!). Сам невесело смеется».

Март 1980 г.: «... Даже из таких городов, как Горький, "десантники" на экскурсионных автобусах продолжают осаждать Москву. В субботу к продовольственным магазинам не под-

ступиться. Тащат огромными сумками что попало — от масла до апельсинов. И грех даже плохо подумать об этом. Чем они хуже нас, эти люди из Торжка или Калуги?!»

Читательница «Литературной газеты» из Коврова (Владимирская область) писала в конце 70-х: «Хочу рассказать вот о чем. Сижу на кухне и думаю, чем кормить семью. Мяса нет, колбасу давным-давно не ели, котлет и тех днем с огнем не сыщешь. А сейчас еще лучше — пропали самые элементарные продукты. Уже неделю нет молока, масло если выбросят, так за него — в драку. Народ звереет, ненавидят друг друга. Вы такого не видели? А мы здесь каждый день можем наблюдать подобные сцены».

До начала 60-х ужасающими были и жилищные условия, в которых находилось подавляющее большинство горожан СССР. Более того, бездомные «нищие или бродяги, вопреки утверждениям официальной пропаганды, были. довольно обычной частью городского пейзажа (за исключением, может быть, Москвы и Ленинграда). В первом полугодии 1957 г. более 75 тыс. таких людей были задержаны милицией, в тот же период 1958 г. — более 80 тыс.» (В.А. Козлов). В Москве в 1930 г. средняя норма жилплощади составляла 5,5 кв. м на человека, а в 1940 г. понизилась почти до 4 кв. м. Только в 1960-х гг. столичная средняя норма достигла уровня 1912 г. Главной причиной такого положения был гигантский наплыв людей из сельской местности в города и практически полное отсутствие массового жилищного строительства. Как метафорически написал в дневнике 1938 г. Пришвин: «.в Москве слово "дом", в смысле личного человеческого обитания заменилось словом жилплощадь, т.е. как будто слово стало по существу бездомным и живет на площади».

Массовое жилищное строительство началось только при Хрущёве, в дальнейшем ситуация в этой области стре-

мительно улучшалась, но пресловутый «квартирный вопрос» в СССР так и не был окончательно решён. Предсовми-на РСФСР в 1971-1983 гг. М.С. Соло-менцев вспоминал, как в начале 70-х в поездке по Брянской области видел целую деревню, которая с Отечественной войны продолжала жить в землянках. При обсуждении конституции 1977 г. архитектор Н. Опарин предлагал исключить из неё статью 44 («право на жилище») как чисто пропагандистскую. В 1985 г. 71% опрошенных семей высказали претензии к качеству строительства и ремонта жилья. В 1987 г. 23,2% городских семей в РСФСР нуждались в улучшении жилищных условий (на Украине — 20%, в Белоруссии — 31,6%). Даже в Москве сохранялись «коммуналки», в одной из таких в начале 90-х жил автор этих строк.

В борьбе за мировое лидерство

Нет, не «модерн» и не социальное государство было главной заботой компартии. Как и самодержавие, она прежде всего стремилась к геополитическому могуществу управляемой ею страны. Идея мировой коммунистической революции, владевшая умами первого поколения большевиков, в дальнейшем трансформировалась в нескончаемую борьбу за статус первой сверхдержавы миры и в изматывающее противостояние с главным конкурентом — США. С начала 30-х военная доктрина Советского Союза предполагала противоборство со всем капиталистическим миром (нацистская Германия стала считаться первостепенным вероятным противником только с 1935 г.), что собственно и вызвало создание в стране мобилизационной системы экономики. Уже «в 1933 г., по оценке советских военных руководителей, Красная армия стала сильнейшей армией мира» (О.Н. Кен). После Второй мировой войны СССР совершенно затмил Российскую империю по степени международного влияния: его сателлитами стали почти все

страны Восточной Европы, советские советники и военнослужащие отстаивали «дело мира и прогресса» не только в Азии, но и в Африке и Латинской Америке. Всё это требовало гигантских расходов. Во-первых, на армию и ВПК, ассигнования на которые поступательно росли с 1927 г. (с недолгими отступлениями во второй половине 40-х и 50-х) и в 80-е уже поглощавшие, по признанию Горбачёва, до 40% бюджета страны.

Численность вооружённых сил СССР увеличилась с 562 тыс. человек в 1925 г. до 5 070 000 в 1985 г., т.е. почти в десять раз (между этими датами происходил как гигантский их рост в годы Отечественной войны — более 11 млн., так и относительное сокращение — 3 623 000 в 1960 г.). В брежневскую эпоху свыше 60% машиностроительной продукции составляли товары военного назначения, на военные цели шло 75% всех ассигнований на науку. Дипломат и член ЦК КПСС в 1989-1991 гг. В.М. Фалин уже в наши дни вспоминает о недавнем прошлом: «Метастазы милитаризма поразили властные структуры, госаппарат, науку, экономику страны. Сошлюсь на то, что 83% ученых и технологов занимались военной и паравоенной тематикой. Больше четверти ВВП Советского Союза поглощал ненасытный Молох. Эксперты открытым текстом пытались убеждать власти предержащие: мы занимаемся самоедством, обслуживанием доктрины США, нацеленной на доведение нашей страны до экономического и социального коллапса».

Другой важнейшей затратной статьёй, связанной с внешнеполитическими амбициями СССР, была помощь, оказываемая «странам социалистического лагеря и народной демократии», а также компартиям капиталистических и «развивающихся» государств. В 1981 г. СССР экономически и технически помогал 69 странам (включая Финляндию), особенно повезло Монголии (430 млн руб.), Кубе (357 млн) и

Болгарии (332,5 млн). В 1988 г. Вьетнам стоил советскому бюджету 40 млрд в год, Куба — около 25 млрд, Сирия — 6 млрд. Крупнейший производитель оружия, СССР, в первой половине 80-х осуществлял военные поставки в 36 стран, что составляло треть всего оружия, поступавшего в страны Третьего мира, как правило, в долг. Например, к 1991 г. Северная Корея была должна Советскому Союзу 2,2 млрд долларов, Лаос — 0,8, Египет — 1,7, Алжир — 2,5, Йемен — 1, Вьетнам — 9,1, Сирия — 6,7, Камбоджа — 0,7, Бангладеш — 0,1, Ангола — 2, Мозамбик — 0,8, Эфиопия — 2,8, Афганистан — 3, Никарагуа — 1. Общая сумма, затраченная только на военные поставки социалистическим странам и странам Третьего мира, по данным министра иностранных дел СССР Э.А. Шеварднадзе, составила 700 млрд рублей.

Даже в самые тяжёлые времена СССР не отказывался от возможности поддержать свой престиж претендента на мировое лидерство. «Учитывая тяжелое продовольственное положение во Франции и просьбу французского правительства, — отмечалось в 1946-м, голодном году при подписании соглашения о поставках зерна во Францию, — Советское правительство решило пойти навстречу Франции как своему союзнику». Помимо Франции тогда же зерно поставлялось в Болгарию, Румынию, Польшу, Чехословакию, Берлин и т.д. Динамика экспорта зерна за границу в послевоенные годы впечатляет: в 1946 г. — 1230,2 тыс. тонн, в 1947-м — 609,5, в 1948-м — 2594,8, в 1949 г. — 2401,2, в 1950-м — 2800,2. «В самый разгар жесточайшей засухи. Сталин не стал добиваться репараций с немцев сельскохозяйственными продуктами, хотя это могло бы спасти жизни многих советских граждан, прежде всего крестьян, от голодной смерти» (В.М. Зубок).

Огромное количество продовольствия из государственных резервов уходило в начале 80-х в беспокой-

ную Польшу, в то время как во многих русских городах случались описанные выше проблемы с питанием. Своего хлеба, естественно, не хватало, и в 60-70-е годы ежегодно на закупки хлеба за границей расходовалось около 300 тонн золота, в середине 80-х ежегодно закупалось до 50 млн. тонн хлеба, т.е. около 40% всех хлебофуражных запасов страны. Помощь странам Третьего мира не прекратилась даже накануне краха Советского Союза в 1989-1991 гг., когда его казна была практически пуста.

Немаловажным источником пополнения военного бюджета был рост государственной продажи алкоголя. 1 сентября 1930 г. Сталин откровенно писал Молотову: «.нынешний мирный состав нашей армии с 640 тысяч придется довести до 700 тысяч. Но для "реформы" потребуются немаленькие суммы денег <...>. Откуда взять деньги? Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны. Стало быть, надо учесть это дело сейчас же, отложив соответствующее сырье для производства водки, и формально закрепить его в госбюджете 30-31 года». 15 сентября Политбюро приняло решение: «а) Ввиду явного недостатка водки как в городе, так и в деревне. предложить СНК СССР принять необходимые меры к скорейшему увеличению выпуска водки. Возложить на т. Рыкова личное наблюдение за выполнением настоящего постановления. б) Принять программу выкурки спирта в 90 мил. ведер в 1930/31 году».

«В 1936 г. производство спирта увеличилось в 250 раз по сравнению с "сухим" 1919 г. и после коренной реконструкции заводов перекрыло уровень 1913 г., о чем рапортовали работники отрасли к двадцатилетнему юбилею

советской власти. Размеры снижения цен на водку стало предметом специального обсуждения на Политбюро в мае 1949 г. [в связи с сокращением её потребления]. Снижение цен на алкогольные напитки должно было, по расчетам правительства, увеличить их реализацию и тем компенсировать снижение цены. Так, только за 19471949 гг. производство водки в СССР увеличилось с 41,4 до 60,0 млн. дкл, т.е. почти в 1,5 раза, а цена 0,5 л водки снизилась с 60 до 30 руб.» (И. Курукин, Е. Никулина).

Тенденция эта в дальнейшем лишь усиливалась: в 1952 г. было произведено 81,1 млн дкл, в 1962-м — 162, в 1970-м — 243. (И это не считая производства вин, большей частью низкокачественных.) Душевое потребление алкоголя (в пересчете на спирт) быстро росло: в 1960 г. — 3,9 л, в 1970-м — 6,8 л, в 1984-м — 10,5 (последняя цифра превысила соответствующий уровень 1913 г. более чем в два раза).

Доступность и дешевизна спиртного провоцировала массовый алкоголизм у измученного «коренными переломами» населения. Историк Н.П. Полети-ка так вспоминал о пьянстве 30-х гг.: «Пили все, и притом в массовых размерах. Пьянство двадцатых годов имело оттенок веселья и жизнерадостности. Оно соответствовало завету Владимира Святого. Причиной веселья и радости была надежда на лучшую жизнь. Массового, ежедневного пьянства, до одури, до бессознательности, в двадцатых годах было мало. Но пьянство тридцатых годов имело совершенно иной характер. Это было пьянство безнадежности и отчаяния. Рабочие в городах (Ленинграде и Москве — в особенности) допивались до бесчувствия, до положения риз, они искали в водке забвения от действительности, от тревог жизни нашей, от ее безысходности, от убивающей здоровье тяжелой работы, от страха перед нуждой и старостью. Пили отчаянно и озлобленно — и мужчины, и женщины, и даже подростки

15-16 лет. Алкоголизм охватил и интеллигенцию, в особенности творческую интеллигенцию — писателей, художников, музыкантов, артистов, работников науки. Трудно сказать, кто пил больше, — ученые или писатели, или артисты, или музыканты.»

И.Л. Солоневич в своей «России в концлагере» рассказывает, что в начале 30-х в подмосковной Салтыковке, «где жителей тысяч 10, хлеб можно купить только в одной лавчонке, а водка продается в шестнадцати, в том числе и в киосках того типа, в которых при "проклятом царском режиме" торговали газированной водой. Водка дешева. Бутылка водки стоит столько же, сколько стоит два кило хлеба, да и в очереди стоять не нужно. Пьют везде. Пьет молодняк, пьют девушки, не пьет только мужик, у которого денег уж совсем нет». «Водка единственное, что можно покупать в сколь угодном количестве. В Москве вечером 7 [ноября] хорошо одетые люди валялись пьяные на тротуарах», — записал в дневнике в ноябре 1938 г. Вернадский. Ему в дневнике того же года вторит Пришвин: «Ныне душа русского человека в бутылке: вино — реализация скрытой души, а для государства питейный доход». В декабре 1938 г. нарком обороны К.Е. Ворошилов издал специальный приказ «О борьбе с пьянством в РККА», в котором, в частности, говорилось: «За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры.»

Период «застоя», наряду с ростом материального благополучия, отмечен и резким усилением народного пьянства. В конце 1970-х гг. на учёте состояло два миллиона алкоголиков. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 миллионов пьяных, свыше 6 миллионов попали в вытрезвитель. В 1984 г. смерти, так или иначе связанные с потреблением алкоголя, составили почти 32% всех смертей (525 тыс. человек).

«Пьяные деньги», как мы помним,

были важной составляющей бюджета и Московского царства, и Российской империи, но, конечно, по травматическим последствиям такой политики СССР превзошёл своих предшественников с лихвой.

«Позитивная дискриминация»

Нетрудно догадаться, что геополитические триумфы СССР, как и Российской империи, справлялись, главным образом, за русский счёт. Во-первых, русские были главным источником военной силы — составляя в 1941 г. 51,8% населения страны, они во время войны дали 65,4% мобилизованных и 66,4% погибших (а вместе с украинцами и белорусами — 86,3 и 84,2% соответственно). Во-вторых — основным материальным ресурсом, на котором держалась не только безудержная милитаризация экономики, но и внутреннее единство самой «новой исторической общности». Русский центр и прежде дотировал национальные окраины, но большевики придали этой практике характерно левое идеологическое обоснование, систематичность и новый, куда более впечатляющий масштаб.

С начала 20-х гг. была выработана и начала проводиться в жизнь политика «позитивной дискриминации» (Т. Мартин). Её суть чётко сформулировал Ленин в 1922 г.: «.Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой "великой"нации [т.е. русской]. должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически». На XII съезде РКП(б) (1923) эту тему развил Н.И. Бухарин: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям [нерусских народов] и поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям. Только при такой политике,

когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций».

В экономическом смысле это означало следующее. 21 августа 1923 г. был создан Союзно-республиканский дотационный фонд СССР, средства из которого предназначались для экономического и социального развития кавказских, среднеазиатских и других союзных республик, включая Украину. Фонд формировался за счет РСФСР, но последняя из него ничего не получала. При этом, в отличие от РСФСР, в бюджеты союзных республик полностью зачислялись сборы налога с оборота (один из основных источников бюджетных поступлений) и подоходный налог. Уже в 1924-1925 гг. доля средств центра, скажем, в бюджете Туркмении составляла 90%, а Украины — более 60%. Опубликованные отчеты Минфина СССР за 1929, 1932, 1934 и 1935 гг. показывают, что в указанные годы Туркменистану в качестве дотаций было выделено 159,8 млн руб., Таджикистану — 250,7, Узбекистану — 86,3, ЗСФСР (в её состав до 1936 г. входили Грузия, Армения и Азербайджан) — 129,1. В результате такой политики за период 1922-1972 гг. промышленное производство возросло в Таджикистане в 513 раз, в Армении — в 527, в Узбекистане — в 239, Казахстане — в 601 раз. В 1975 г. РСФСР могла оставить себе 42,3% налога с оборота, в то время как Азербайджан — 69,1, Грузия — 88,5, Армения — 89,9, Таджикистан — 99,1, Киргизия — 99,2, Казахстан и Туркмения — 100.

По данным председателя Совета Министров РСФСР в 1990-1991 гг. И.С. Силаева, в течение всех лет советской власти Россия ежегодно выплачивала союзным республикам, включая и прибалтийские, около 30% своего годового бюджета — 46 млрд руб. в год. Производство на душу населения в РСФСР было в 1,5 раза выше, чем в других ре-

спубликах, а потребление в 3-4 раза ниже, чем в Грузии, Армении, Эстонии. Даже на закате советской эпохи, занимая первое место по промышленному производству, РСФСР по душевому доходу стояла только на 10-м месте среди 15-ти «братских республик». Кроме того, говоря словами К.Л. Гильчевского из письма Калинину, в Советском Союзе «не только русский рабочий и мужик содержит окраины, он строит для них фабрики и заводы». РСФСР отдавала «младшим братьям» «свой самый драгоценный капитал — высококвалифицированных специалистов. В 1959 г. за пределами России находилось 16,2 млн. русских, в 1988 г. — 25,3 млн. За 30 лет их численность увеличилась на 55,5%. Представители российской диаспоры (в национальных республиках) создавали значительную часть их национального дохода. Например, до 1992 г. 10% русского населения Таджикистана производили до 50% внутреннего национального продукта» (В.Г. Чеботарёва).

Условия, в которых, особенно в 2030-е гг., русские «цивилизаторы» жили в том же Таджикистане, были далеки от привилегированных: «.люди на самом деле [оттуда] бежали. С самого начала был введен запрет на возвращение из Таджикистана. Постоянно выдавались и шли в ход специальные справки, так что, если ты работаешь в Душанбе, нельзя было уезжать из города, не получив направления, чтобы сохранить за собой квартиру. Если ты уехал из Таджикистана, это каралось тюрьмой. Можно было уехать по медицинскому направлению, но потом врачам запретили их выдавать, потому что все начали пользоваться своими болезнями как аргументом. Сейчас идет большая дискуссия о том, был ли Советский Союз колониальным режимом и был ли он современным государством, и тогда я смотрю на этих своих "беспомощных колонизаторов", у которых была одна забота — как же вернуться обратно. Многие "колонизаторы" сами вовсе не хотели быть ко-

лонизаторами, были бы рады возвратиться к себе и не нести никому никакую "высшую культуру"», — рассказывает в своём недавнем интервью специалист по данной теме Ботакоз Кассым-бекова.

Даже среди высшей государственной бюрократии «позитивная дискриминация» русских порой вызывала протесты. Так, А.И. Рыков в 20-е гг. заявлял, что считает «совершенно недопустимым, что туркмены, узбеки, белорусы и все остальные народы "живут за счет русского мужика"». Он же язвительно провёл разницу между русским и английским колониализмом: «колониальная политика. Великобритании заключается в развитии метрополии за счет колоний, а у нас колоний за счет метрополии». М.С. Со-ломенцев вспоминал: «Когда Брежнев рекомендовал меня на должность предсовмина РСФСР, я поставил лишь одно условие: перестать затюкивать Россию. Леонид Ильич, помнится, не понял меня, спросил: "Что значит затюкивать?" Я объяснил: отраслевые отделы ЦК и союзное правительство напрямую командуют российскими регионами и конкретными предприятиями, руководствуясь больше интересами союзных республик, оставляя России лишь крохи с общесоюзного стола». Но от этих возражений принципиально ничего не менялось.

Особенно ярко «затюканность» России видна на примере положения русской деревни. Замечательно, например, что в феврале 1930 г. ЦК принял секретное постановление, в котором запрещалось применять в национальных районах Средней Азии, Казахстана, Закавказья, Северного Кавказа и Бурят-Монголии те методы коллективизации, которые использовались в русских областях. По расчётам В.П. Попова, в военном 1944 г. в РСФСР средний валовой доход на колхозный двор составлял 8917 руб., 17% этой суммы уходило на прямые налоги (сельхозналог — 8,1%, военный на-

лог — 8,9%), 9,2% — на т.н. «добровольные платежи» (займы, лотереи). Аналогичные показатели по республикам Закавказья: Азербайджанская ССР — 14 530 руб., 6,4% (2,6 и 3,8), 7,4%; Грузинская ССР — 20 199 руб., 8% (3,6 и 4,4), 5%; Армянская ССР — 16 325 руб., 6,9% (2 и 4,9), 5,1%. По данным Г.И. Литвиновой, в 1951 г. смоленский колхозник за один трудодень мог получить 890 г зерна и 17 коп., эстонский — 1 кг 830 г зерна и 1 руб. 50 коп., а таджикский — 2 кг 40 г зерна и 10 руб. 05 коп. Стоимость валового сбора продуктов растениеводства за один трудодень по закупочным ценам в Центральной России в 50-х гг. была в 10 раз ниже, чем в Узбекистане, и в 15 раз ниже, чем в Грузии.

Но и сравнение жизни в городах было не в пользу России. В 1988 г. этнографы В.В. Коротеева и О.И. Шка-ратан писали в академическом журнале «История СССР»: «На текущий момент состояние социальной инфраструктуры в крупных городах РСФСР существенно хуже, чем в столицах и других крупных городах большинства республик. Что особенно печально, Москва — столица СССР и величайший город России — по показателям развития социально-культурной инфраструктуры оказалась в седьмом десятке [!] городов страны».

И даже по количеству научных кадров РСФСР, несомненный интеллектуальный лидер Страны Советов, явно отставала. В 1973 г. на 100 научных работников имелось аспирантов: среди русских — 9,7 человека, белорусов — 13,4, туркмен — 26,2, киргизов — 23,8. В 1987 г. научных учреждений на душу населения в России было в два раза меньше, чем в среднем по союзным республикам, даже в академиках у неё была пятикратная недостача, сравнительно с общесоюзным уровнем. Внутри самой РСФСР дело обстояло не лучше. В 1989 г. «в Якутии на 1000 человек среди якутов приходилось 140 человек с высшим и не-

законченным высшим образованием, среди русских — 128 человек. В Бурятии и Калмыкии эти показатели еще больше в пользу титульной национальности. Примерно такая же ситуация и по республикам Поволжья» (В.А. Тиш-ков). И это, разумеется, произошло не из-за врожденной пониженной способности русских к высшему образованию, а стало следствием всё той же политики «позитивной дискриминации» — в советских вузах существовали официальные квоты для представителей «националов», скажем, в 1932/ 33 учебном году она составляла 7500 мест. В некоторых республиках «коренным» студентам платили стипендии на 10-15% больше, чем русским. В вузах Казахстана «некоренные», составляя 60% населения, имели лишь 10% студенческих мест.

При этом столичные вузы широко открывали двери для гостей с национальных окраин. Автор этих строк хорошо помнит своё изумление, когда он, поступая летом 1985 г. на истфак МГПИ им. В.И. Ленина, увидел в главном корпусе на Пироговке огромную и шумную толпу юных восточных красавиц — как оказалось, это были абитуриентки узбекского отделения филфака.

В результате перипетий коммунистического эксперимента — войн, репрессий, систематического измывательства над деревней, тяжкого бремени «старшего брата» — Центральная Россия, которая и при старом режиме жила не сладко, надорвалась. Её население стало заметно сокращаться, что особенно хорошо видно при сравнении с демографической динамикой восточных республик. Г.И. Литвинова в 1989 г. писала: «.в общеобразовательных школах РСФСР сегодня учится меньше детей, чем в довоенном 1940 году, когда обязательным было лишь семилетнее обучение. Только за период с 1970/71-го по 1980/81 год численность учеников (а стало быть и детей школьного возраста) сократилась почти на 20 процентов (с 25,3 млн. до 20,2 млн.

человек). В ряде республик численность учеников за это время выросла в 3-4 раза. Выросла она и в автономиях РСФСР. Если из 20 экономических районов СССР выделить два с самыми низкими показателями естественного прироста населения — ЦентральноЧерноземный и Волго-Вятский и два с самыми высокими темпами роста населения — Средне-Азиатский и Казахстанский, то обнаружится, что до войны они имели почти равную численность населения. В 1940 году в двух районах РСФСР было 17,9 млн. человек, а в двух последних — 17 млн. К 1987 г. численность населения первых сократилась на 2 млн. человек, а численность населения последних увеличилась на 30 млн. человек».

В Вологодской области рождаемость, составлявшая 42 155 детей в 1940 г. и 23 651 — в 1959 г., сократилась до 9647 новорождённых в 1967 г., т.е. более чем в четыре раза! С конца 50-х в России на одно рождение приходилось около двух абортов. Конечно, упадок рождаемости был во многом связан со стремительной урбанизацией русских (в 1959 г. 52% из них жило в городах РСФСР, в 1979-м — 69%), но сами темпы этой урбанизации не были вполне естественными, их спровоцировала тяжёлая и бесправная жизнь на селе. Причём росли в основном мегаполисы, малые русские города хирели.

Русская провинция вроде бы благополучных «застойных» лет представляла, по мнению очень многих современников, крайне грустную, депрессивную картину. В.П. Астафьев в написанной «в стол» в конце 70-х — начале 80-х документальной повести «Зрячий посох» сокрушался: «Не просто из-за войны опустела наша исконно русская земля, ибо потери России не восполнены и невосполнимы, они продолжаются из поколения в поколение и будут продолжаться при таком браконьерском отношении к русскому народу и русской земле. Запустение того и другого, одичание, уход в межедомки ныне прикры-

188

вается хитрой, убогой и привычной уже демагогией, и то, что было исконной Россией, центром ее и душой, уже поименовали термином — Нечерноземье. Не земля, не страна, не родина, не народ, не нация, а НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ, на котором живут, точнее, доживают, не русичи, не славный и многотерпеливый народ, народ-победитель. обретаются какие-то, мало кому ведомые, новые племена нечерноземцев, которые от деревни не ушли и к городу не пришли».

М.А. Дудин, вполне официозный стихотворец, Герой Соцтруда и лауреат Госпремии СССР, приблизительно в это же время сочинил такие скандальные вирши, разумеется, тогда не опубликованные, но активно «ходившие по рукам»:

Был дом и поле на два дышла.

Там ни двора и ни кола.

России нет. Россия вышла

И не звонит в колокола.

О ней ни слуху и ни духу.

Печаль никто не сторожит.

Россия глушит бормотуху

И кверху задницей лежит.

И мы уходим с ней навеки,

Не уяснив свою вину.

.А в Новгородчине узбеки

Уже корчуют целину.

«Фабрика наций»

Советская национальная политика, среди прочего, отмечена следующим невиданным прежде новшеством. Если самодержавие порой невольно способствовало развитию национального самосознания народов империи, то компартия сознательно строило на их основе национальные государства в рамках СССР, причём не только там, где для этого имелись серьёзные предпосылки (Грузия, Армения), но и там, где вместо наций существовали множество разнообразных этнических групп (республики Средней Азии). Причина этого настоящего нациестроительного «бума» состояла в том, что большевики, с одной стороны, старались во что бы

то ни стало удержать в качестве плацдарма мировой революции как можно большую территорию, а с другой — сделать управляемую ими страну объектом притяжения для потенциально к ней могущих присоединиться других народов. Для этого они не просто шли на максимальные уступки национальным движениям, а шли на опережение последних, стремясь их возглавить и тем самым взять под контроль.

Парадоксальным образом пламенные борцы за Интернационал, за «мир без Россий, без Латвий», где все народы будут «жить единым человечьим общежитьем», оказались в своей национальной политике радикальными «мультинационалистами» (О.Б. Немен-ский), «можно сказать, что партия стала авангардом национализма нерусских народов» (Т. Мартин). «Если говорить о краткой формуле реального советского проекта, то здесь скорее нужно говорить об этнизации или национали-зациии социалистического, нежели о его интернационализации или деэтни-зации... Реализация советского проекта шла рука об руку с созданием моноэтнических протогосударств для еще не существовавших тогда нерусских наций...» (О.В. Кильдюшов).

Советский Союз, таким образом, стал удивительной «фабрикой по производству наций», и в этом смысле его распад был «абсолютно закономерным явлением. процесс создания нации неизбежно приводит к постановке вопроса о её суверенитете и независимости. Только добившись их, нация реализует себя, оформляется как полноценный nation-state. Распад СССР не был приостановкой, и тем более завершением действия "советской" фабрики наций, а наоборот — её победой, её утверждением: с конвейера сошла основная партия новоиспечённых национальных государств. Можно даже сказать, что декабрь 1991 г. — не поражение Советского Союза, а его победа, победа заложенных в нём принципов, всего его механизма. СССР распался не из-за того,

что был неэффективен (как это нередко пытаются представить). Наоборот, он распался именно из-за своей эффективности как мультинационалистиче-ского образования» (О.Б. Неменский).

Особенно впечатляюще эта нацие-строительная горячка проявилась во время кампаний по «коренизации» как союзных, так и автономных республик в 20-х — начале 30-х гг., когда в них спешно, иногда практически на пустом месте, как в Средней Азии и на Северном Кавказе, создавались партийное и административное руководство и интеллигенция из представителей «титульных национальностей», внедрялись в качестве языка делопроизводства и культуры местные наречия. К 1939 г., по подсчётам Т. Мартина, процент «коренных» в управленческом аппарате составлял, например, для Чечено-Ингушской АССР — 63,4%, Чувашской АССР — 74,9, Дагестанской АССР — 71, Якутской АССР — 53, Азербайджанской ССР — 55, Таджикской ССР — 56,2, Туркменской ССР — 56,7, Узбекской ССР — 64,8, Армянской ССР — 79,6, Белорусской ССР — 81,6, Грузинской ССР — 59,7, Украинской ССР — 76,9. А среди писателей и журналистов: в Чувашской АССР — 82%, Дагестанской АССР — 72,7, Калмыцкой — 72,7, Татарской АССР — 56,3, Якутской АССР — 62,3, Азербайджанской ССР — 62,5, Киргизской ССР — 53,2, Туркменской ССР — 54,4, Армянской ССР — 81,9, Белорусской ССР — 54,1, Грузинской ССР — 62,5, Украинской ССР — 55.

Мечта любого националиста — создание национальной элиты (бюрократической и культурной) — сбылась за весьма короткий срок для множества народов СССР, благодаря усилиям правивших в Кремле интернационалистов. Перед войной СССР аннексировал уже существовавшие национальные государства Прибалтики, которые в рамках советской национальной политики во многом сохранили свои особенности.

Со второй половины 30-х союзное

руководство взяло курс на поощрение «расцвета национальных культур»: активно конструировались национальные литературы, театры, оперы, балеты, кинематографы, причём, если не хватало «коренных» творцов, подключали «варягов».

Для судьбы русского национального проекта, в то время забитого и, по сути, поставленного вне закона, принципиально важна массированная украинизация Украины, окончательно откалывавшая от «большой русской нации» её вторую по значению часть. В 1926 г. пленум ЦК Компартии Украины объявил украинизацию «одним из способов построения социализма». Уже к этому году делопроизводство в УССР было украинизировано на 65%. В 1930 г. на украинском языке издавалось 84,7% журналов и 80% книг. К 1933 г. 89% учащихся начальных школ учились на украинском языке. В 1924 г. в Киев из эмиграции было дозволено вернуться одному из столпов украинского национализма М.С. Грушевскому. Кадры культработников формировались в значительной степени из рядов националистически настроенной украинской интеллигенции, благодаря чему был создан настоящий культ Шевченко. Украинизации подверглись и некоторые русские регионы — например, Кубань и Курская область. После 1933 г. «тотальная украинизация была отменена, но и русификация Украины не началась» (Т. Мартин). В 1946 г. 70% секретарей горкомов и райкомов КП(б)У были украинцами. Приблизительно ту же цифру видим и в 1964 г. Самостоятельность украинской национальной культуры никогда не ставилась под сомнение.

Сталин в 30-х гг. резко затормозил «коренизацию», которая стала уже представлять потенциальную почву для сепаратизма, но не остановил её совсем, и она пусть не такими быстрыми темпами, но продолжала осуществляться, что привело в 70-е к окончательному закреплению власти мест-

ных элит в союзных республиках. Показательно, что когда в декабре 1986 г. Центр попытался сменить на посту первого секретаря ЦК Компартии Казахстана казаха Д. Кунаева на русского Г.В. Колбина, в ответ в Алма-Ате произошли организованные выступления казахов с использованием насилия, и Москва была вынуждена отступить — уже в июне 1989 г. на место Колбина пришёл нынешний казахский президент Н. Назарбаев.

Интересно свидетельство о недавнем прошлом современного философа и публициста О.В. Кильдюшова (1972 г.р.): «Я родился и вырос в Северном Казахстане, на целинных землях с преимущественно русским населением (например, в Кустанайской области казахи составляли лишь 12% населения), и там в 70-80-е годы реализация принципа коренизации, т.е. ка-захизации, in concreto выглядела следующим образом: все статусные, представительские и иные социально престижные позиции занимались кадрами из числа "коренного населения", причем явно непропорционально их доле в общей структуре населения региона. Особенно это было заметно в органах власти, а в правоохранительных органах существовал такой дисбаланс, что даже родился такой анекдот: в школе проходит День дружбы народов. Учительница требует, чтобы школьники пришли в традиционной одежде своего этноса. На что маленьких казах замечает: "А где я возьму такую маленькую милицейскую форму?"».

«.Федерализм советского типа имел своей целью максимально обезопасить государство от лишенных прав русских, поставив их под двойной контроль — Коммунистической партии и этнических меньшинств» (П.В. Свя-тенков). Формирование в национальных республиках этнократических режимов низвело живущих там русских на положение граждан второго сорта. «Брошенные в политически слаборазвитую киргизскую массу лозун-

ги борьбы с колонизаторством подхватываются туземными кулаками, баями и монапами в целях разжигания национальных страстей и развития в массах национальной ненависти против русских. Политработа в области слабая, вследствие чего агитация баев и мона-пов пользуется успехом», — сообщалось в сводках ГПУ 1922 г. по Пишпек-скому уезду.

В начале 20-х в Казахстане русских просто сгоняли с занимаемых ими земель и вынуждали покидать край, русское население которого только с 1920 по 1922 г. сократилось на 20%, а русские пахотные угодья уменьшились более чем в два раза. Курировался этот процесс, провозглашённый казахскими властями «малым Октябрём», особыми карательными отрядами. Согласно одному из отчётов ОГПУ, за один только день «на мороз было выброшено целое поселение [Юрьев], насчитывающее от 500 до 600 дворов». Оставшиеся в Казахстане русские сетовали: «Тут у нас некуда пойти с жалобой: придешь в милицию — там киргиз, придешь в ГПУ — опять киргиз, придешь в местный совет — снова киргиз». В 1926 г. один из высших чинов ОГПУ Я.Х. Петерс назвал русских в Казахстане «вечно преследуемыми». Та же судьба постигла терских казаков на Северном Кавказе — было депортировано примерно 15 тыс. человек, их земли передали горцам.

В Татарской АССР руководитель местного отделения Госбанка мог отклонить заявление русского о приёме на работу со словами: «В первую очередь нам нужны татары, и мы можем обойтись и без русских». В письмах русских из Узбекистана в 1928 г. звучали жалобы типа: «.работа достается в основном. узбекам, а на нашего брата, европейца, хотя бы он и умирал с голода, не обращают никакого внимания». «.Ощущение, будто Узбекистан принадлежит им, заставляло узбеков говорить о русских, как о "гостях", а во время стычек на этнической почве

заявлять: "Убирайтесь вон из Узбекистана" и "Возвращайтесь к себе на родину"» (Т. Мартин).

«Русских отовсюду гонят, русских здесь не терпят. Они [грузины] откровенно говорят: пусть русские побольше построят нам фабрик и заводов, все они останутся нам, когда мы выгоним отсюда русских», — писал в 1927 г. живший в Тифлисе К.Л. Гильчевский. Инженер А.В. Деркач вспоминает про свою поездку в Грузию в начале 50-х.: «Полнейшее большинство грузин презирало нас, русских — ведь это их Сталин безраздельно правил нашей страной. В Грузии мне пришлось побывать еще не единожды, и каждый раз я чувствовал свое полное бесправие — немногим лучше, чем в немецкую оккупацию».

После смерти Сталина «на верх» посыпались письма от русских, живших и работавших в Грузии. Например, «4 августа 1954 г. главный редактор "Комсомольской правды" переслал в ЦК КПСС полученное газетой письмо мастера Горийского хлопчатобумажного комбината Д.К. Кравченко. Факты, о которых писала Кравченко, были столь возмутительны, что рассмотрение письма уже через несколько дней, 9 августа, вошло в повестку дня Секретариата ЦК КПСС. Кравченко, которую направили на работу в Грузию по распределению после окончания текстильного техникума в России, писала о многочисленных злоупотреблениях, преступлениях и "круговой поруке" грузинских руководителей. Приезжих работников избивали. Им угрожали, предлагали уехать. Кравченко сообщала об изнасилованиях русских работниц, которые оставались безнаказанными. Саму Кравченко дважды избивали, причем один раз прямо на комбинате. Однако следствие и суд по делу об избиении затягивались. Секретариат ЦК КПСС поручил проверить заявление Кравченко ЦК компартии Грузии. Однако под предлогом болезни директора комбината проверка и обсуждение вопроса затягивались. Но

23 ноября 1954 г. бюро ЦК компартии Грузии все же приняло решение, в котором факты, изложенные в письме Кравченко, были признаны правильными. Директора и секретаря партийной организации комбината сняли с должностей. Милиции, прокуратуре и судебным органам предписали "привлечь к ответственности виновных в затягивании рассмотрения дел на лиц, совершивших проступки на Горийском хлопчатобумажном комбинате".» (О.В. Хлевнюк).

В феврале 1956 г. Секретариат ЦК КПСС дал поручение ЦК компартии Грузии рассмотреть и принять меры по письму И.В. Звягинцева из Кутаиси на имя Хрущёва, где в частности рассказывалось о печальной судьбе русских мигрантов, которых использовали в качестве неквалифицированной рабочей силы, трудившейся за гроши по 14-15 часов в сутки преимущественно на строительстве частных домов или в сельском хозяйстве. Они часто опускались на социальное дно, превращаясь в бродяг и нищих. «В г. Самтредиа у павильона железнодорожного ресторана, спившись, уснуло одно из таких существ. Равнодушно шагала, задевая его ногами, богато и элегантно одетая публика, спокойно прошел милиционер. Но вот из дверей павильона шумно вывалила подгулявшая кампания грузин. Один из гуляк с бутылкой в руках, заметив лежавшего и поставив ногу ему на живот, хрипло провозгласил: "Пью за великий русский народ!" И, как это ни дико, в ответ раздались одобрительные возгласы и хохот. Случаев, подобных описанному, десятки, сотни».

То тут, то там вспыхивали этнокон-фликты между русскими и «коренными», самым заметным из которых было русское восстание в Грозном в августе 1958 г., вызванное убийством чеченцами рабочего Е. Степашина, похороны которого вылились в античеченскую демонстрацию и в захват здания горкома партии. В Грозный были введены войска. «В результате беспорядков по-

страдало 32 человека, в том числе 4 работника МВД и милиции республики. Два человека (из числа гражданских) умерло, 10 были госпитализированы. В числе пострадавших оказалось много официальных лиц — секретарь обкома КПСС, заместитель министра внутренних дел республики, заместитель начальника районного отделения милиции, два оперативных уполномоченных милиции, лектор Грозненского горкома КПСС. Ситуация в городе и в республике стала предметом обсуждения на Пленуме ЦК КПСС в сентябре 1958 г. Это единственный известный нам случай подобного обсуждения массовых волнений на партийном пленуме» (В.А. Козлов).

Периодически то в Прибалтике, то в Закавказье возникали стихийные выступления «коренных» с лозунгом: «Русские оккупанты, вон!» Возросшие после XX съезда антисоветские настроения автоматически переносились на орудие и заложников коммунистической политики в национальных республиках — русских, особенно это касается Латвии, где они, направленные по воле компартии строить коммунизм, по численности стали конкурировать с латышами.

Поэтому не удивительно, что с 60-х гг. из национальных республик начинается отток русского населения, чувствовавшего себя там неуютно. И не только русского, но и вообще «неместного». В середине 60-х один из корреспондентов-евреев И.Г. Эрен-бурга так описывал тогдашнюю ситуацию в Баку: «.За десять лет национализм (точнее, национал-шовинизм) принял колоссальные размеры у нас, и все, у кого есть возможность (я имею в виду не азербайджанцев, разумеется!), бегут в Россию. Вообще, национализм и в других республиках стал неофициально поощряться сверху, под видом культурного развития малых народов. Здесь хапают самым беззастенчивым образом, лишь заимев минимум власти. Кто хапает — опять-

таки "местные кадры". Чувствуя безнаказанность, они вообще игнорируют советскую власть.»

Если в 1959-1969 гг. за пределами России проживал 31% русских, то в 1970-1978 — уже 12%, а в 1979-1988 — всего 6%. Особенно сильно численность русских сокращалась в Средней Азии и Закавказье. Но на Украину, в Белоруссию, Прибалтику и Молдову русские ещё переезжали. При этом численность молдаван в РСФСР увеличилась за 1979-1988 гг. на 69% против 10,5% в своей республике, грузин и армян — на 46% (в своих республиках — на 10,3 и 13,2%), азербайджанцев — в 2,2 раза (24%), узбеков и туркмен — в 1,8 раза (34%), киргизов — в 2,9 раза (33%), таджиков — в 2,1 раза (46%).

«Русско-еврейское предприятие»

Отдельного разговора заслуживает еврейский вопрос, ибо роль евреев, о чём уже говорилось в предыдущей главе, в установлении власти компартии была исключительно велика. Как формулирует Дж. Хоскинг, «на первых этапах развития и становления, Советский Союз был русско-еврейским предприятием.» Израильский историк Жозеф Тартаковский пишет: «Бесспорно, что доля участия евреев в Руководстве СССР в период с 1917 по 1952 год была очень велика, значительно больше, чем была доля евреев в населении СССР. Более того, и в абсолютных цифрах количество евреев в составе Руководства СССР значительно превышало количество деятелей любой другой национальности, разумеется, кроме русских. Так, с 1917 по 1952 в состав Руководства СССР входили 68 евреев, тогда как за этот же период в состав Руководства СССР входили 49 украинцев, 34 армянина, 26 грузин, 23 латыша, 16 белорусов, 14 азербайджанцев, 13 поляков, 12 туркмен и т.д. При этом надо учесть, что большинство из деятелей — не евреев входили в состав руководства своих Союзных республик, тогда как у ев-

реев на территории СССР никогда не было своего национального образования (не считать же таковым ублюдочную Еврейскую автономную область) [действительно, евреи в ней насчитывали не более 0,6% жителей]».

В 20-30-е гг. евреи составляли около 1,8% населения Страны Советов, а их доля в компартии равнялась 5,2%, они занимали там третье место после русских (72%) и украинцев (5,9%) (на четвёртом латыши — 2,5%). При этом в 1922 г. на XI съезде в ЦК избрали 26% представителей этой национальности. До конца 20-х Троцкий, Зиновьев, Каменев были не менее значимыми фигурами в партии, чем Сталин. Даже после разгрома левой оппозиции, который современники иронически сравнивали с еврейским погромом, доля евреев в ЦК оставалась весьма солидной — 11 человек из 71 в марте 1939 г. В 1936 г. в правительстве СССР были представлены 9 наркомов-евреев, среди них главы таких ключевых ведомств как внутренних (Ягода) и иностранных (Литвинов) дел. В среднем по стране количество евреев в государственном аппарате было больше в шесть с половиной раз, чем в населении страны.

Особенно поражает их обилие в руководстве карательными органами — в период с 1 января 1935 г. по 1 января 1938 г. они возглавляли более половины основных структурных подразделений НКВД. Практически вся верхушка управления ГУЛАГом до конца 30-х состояла из евреев (начальники Главного Управления лагерей и поселений с 1930 по 1938 г. — Л.И. Коган, М.Д. Берман, И.И. Плинер, их бессменный зам — Я.Д. Рапопорт, руководитель Главного управления лагерей железнодорожного строительства — Н.А. Френкель, начальник Беломорско-Балтийского лагеря — С.Я. Фирин и т.д.) Но и на местах их имелось немало: по данным на 1 марта 1937 г. в областных УНКВД — 1776 человек, или 7,6% от всех работавших там сотрудников.

Велика также была еврейская доля в

советском дипломатическом корпусе. Например, если судить по перечню состава Полномочных представительств и консульств СССР за границей 1925 г., то «не было тогда в мире страны, в которую Кремль не направил бы своего верного еврея!» — восклицал в 1989 г. некий еврейский публицист, укрывшийся под псевдонимом М. Зарубежный. В.М. Молотов вспоминал, что, когда он в мае 1939 г. возглавил наркомат иностранных дел, «евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов».

Вожди Советского Союза неоднократно делали официальные заявления о своём активном неприятии антисемитизма. Например, Сталин в 1931 г.: «Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. В СССР строжайше преследуется законом антисемитизм как явление глубоко враждебное Советскому строю. Активные антисемиты караются законом СССР смертной казнью».

Из этого видно: компартия евреям доверяла, поручая им весьма важные и деликатные дела (например, коллективизацию лично курировал нарком земледелия Я.А. Яковлев-Эпштейн, а «коренизацию» Украины в 20-х гг. — Л.М. Каганович), подобно тому, как самодержавие в своё время доверяло немцам. По словам Дж. Хоскинга, евреи в 20-30-х гг. «в известном смысле. заняли место немцев в царской администрации как этническая группа, обладающая влиянием, непропорциональным своей долей в составе населения, что стало возможным благодаря их более высокому уровню образования и сильной преданности правящей системе» и, добавим, благодаря резкому неприятию русским большинством коммунистического режима. В контексте русской истории хорошо видно, что евреи стали очередной привилегированной нерусской этнокорпорацией, с помощью которой надзаконная вер-

194

ховная власть проводит в России свою заведомо непопулярную политику. Но, конечно, степень их политического и социокультурного влияния оказалась куда выше, чем у тех же немцев или украинских монахов. Евреи не просто заняли те или иные важные управленческие позиции, они стали важной частью русского социума, составив высший слой городского населения.

«В Советском Союзе евреи были, пожалуй, самой урбанизированной и наиболее образованной национальностью. Еще в 1926 г. 2 144 000 евреев (87%) проживали в городах. К 1939 г. 40% евреев являлись жителями крупных городов, в Москве их насчитывалось 400 000 (в 1926 г. — 131 200), в Ленинграде — 250 000, в Одессе — 180 000, Киеве — 175 000, Харькове — 150 000, Днепропетровске — около 100 000... В 1927 г. 23 405 (14,4%) студентов вузов были представителями этой национальности, к 1935 г. их доля в общей численности лиц, имевших высшее образование, несколько снизилась — до 13,3%. В 1939 г. из 1000 евреев 268 имели среднее образование и 57 — высшее, тогда как соответствующие показатели для русских составляли 81 и 6 человек. К интеллигенции как социальной "прослойке" относились к этому времени не менее 700 000 евреев, в том числе 125 000 управленцев и бухгалтеров, 60 000 техников со средним образованием, 46 000 учителей, 31 000 медиков среднего и низшего звена, 21 000 врачей, 47 000 работников культуры и искусства, 7000 ученых, 2000 агрономов и 25 000 инженеров и архитекторов и др.» (Г.В. Костырченко).

Кроме того, во время нэпа евреи практически монополизировали место уничтоженного ранее русского торгового класса. Скажем, в Москве в 1924 г. в еврейских руках находилось 75% аптекарской и парфюмерной торговли, 55% мануфактурных лавок и магазинов, 49% ювелирных, 39% галантерейных, 36% дровяных и лесных складов. Характерно признание Бухарина в

1927 г. на партийной конференции: «во время военного коммунизма мы русскую среднюю и мелкую буржуазию наряду с крупной обчистили» и потому «еврейская мелкая и средняя буржуазия заняла позиции мелкой и средней российской буржуазии. Приблизительно то же произошло с нашей российской интеллигенцией, которая фордыбачила и саботажничала: её места кое-где заняла еврейская интеллигенция».

Сара Дэвис приводит интересные данные по Ленинграду: «Согласно статистике 1933 г., русские составляли 85,8% населения Ленинграда, евреи 6,7%. К 1939 г. русских стало 87%, евреев 6,3%. В самом городе евреи в процентном отношении значительно превосходили любую другую группу национальных меньшинств, их доля практически равнялась общей доле всех остальных нерусских национальностей. В 1939 г. в Ленинграде проживало больше евреев, чем где-либо еще в РСФСР, даже больше, чем в Москве, где евреев насчитывалось 6%. Почти четверть всех евреев, проживающих в городах России, приходилась на Ленинград. В 1924 г. на 19 промышленных предприятиях Ленинграда на 600 всех нерусских рабочих приходилось только 16 евреев. В 1930-е гг. численность евреев, занятых в производстве, оставалась по-прежнему незначительной. Зато среди партийного руководства евреев было необычайно много. хотя в 1930-е гг. их число несколько сократилось. Они также доминировали в среде ленинградской интеллигенции: в 1939 г. евреи составляли 18% всех ученых и преподавателей в вузах, 20% инженеров, треть писателей, журналистов и издателей, 31% директоров, 38% врачей, 45% адвокатов и 70% дантистов».

Всё это не могло не вызывать недовольства русского большинства. С. Дэ-вис, исходя из анализа сводок ОГПУ-НКВД, отмечает устойчивый рост антисемитизма в Ленинграде, причём,

как правило, он шёл рука об руку с антисоветизмом, ибо, как и в годы Гражданской войны, «сохранилась тенденция объединять евреев и членов партии в одно целое. Евреев также отождествляли с государственной властью. а потому считалось, что они не стоят за интересы рабочего класса. Например, рабочие говорили, что евреи их эксплуатируют, а жаловаться некому, все начальство состоит из них же; что в Испании много евреев, и рабочие там проиграют, потому что "жиды" их предадут. Евреев характеризовали как людей бесчестных, ведущих паразитический образ жизни, потому что они не трудились, т.е. не работали руками; называли торгашами, тунеядцами и обманщиками. Когда СССР оккупировал в 1939 г. Польшу, рабочий с завода "Экономайзер" советовал убивать меньше поляков и больше евреев, иначе те хлынут в Россию, не будут работать, а в России и так паразитов хватает».

Те же настроения циркулировали и в Москве. Сменовеховец, бывший кадет профессор Ю.В. Ключников в декабре 1926 г., выступая на «митинге по еврейскому вопросу» в Московской консерватории, сказал: «Создалось определённое несоответствие между количественным составом [евреев] в Союзе и теми местами, которые в городах временно евреи заняли. Мы здесь в своём городе, а к нам приезжают и стесняют нас. Когда русские видят, как русские же женщины, старики и дети мёрзнут по 9-11 часов на улице, мокнут под дождём над [лотком] Моссельпрома, и когда они видят эти сравнительно тёплые [крытые еврейские] ларьки с хлебом и колбасой, у них появляется ощущение недовольства. Страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве и в практической жизни и других областях. Если бы у нас в Москве не было жилищного кризиса — масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить, и в то же время вы видите, как люди приезжают из других частей страны и за-

нимают жилую площадь. Это приезжие евреи. Растёт национальное недовольство и национальная сторожкость, настороженность других наций. На это не надо закрывать глаза. Массы говорят, что слишком много евреев в Москве. С этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом».

Озабоченность еврейской темой видна в дневниках и переписке виднейших представителей русской интеллигенции, менее всего могущих быть заподозренными в «черносотенстве». Историк С.Б. Веселовский записывает в марте 1923 г.: «Наглость и бестактность евреев, две их национальные черты, очень помогают росту антисемитизма. Они не понимают, что им лучше было бы не принимать участия в таких делах, как ограбление и разрушение церквей, вскрытие мощей и не лезть в "тройки" по оценке награбленных церковных и музейных ценностей. Но с присущей этой нации физической и политической близорукостью они ринулись без оглядки на эти скверные дела». Вернадский в одном из писем

1927 г. сообщает: «Москва — местами Бердичев, сила еврейства ужасающая, а антисемитизм (и в коммунистических кругах) растёт неудержимо». В августе

1928 г., находясь на отдыхе в Ессентуках, он отмечает в дневнике: «Бросается в глаза и невольно раздражает всюду находящееся торжествующее еврейство. Еще в санат[ории] Цекубу их число не так велико — но всюду в парке, на улице местами они преобладают. Редко встречаются тонкие, одухотворенные, благородные лица, — преобладают уродливые, вырождающиеся или лица terra a terre [заурядные]. Они сейчас чувствуют власть — именно еврейская толпа. Все родичи теперешней аристократии, правящего класса, сейчас пользуются вовсю.» Пришвин в ноябре 1938 г.: «Растет необычайно антисемитизм, хотя евреи начинают все лучше и лучше говорить по-русски. Сейчас они управляют всей страной, но не будет же так на-

всегда. Это курьез: все детские журналы в руках евреев, все дикторы в Радио — евреи, и русскому туда не пробиться. Не хочется, но придется их выгонять, а то рано или поздно их выгонит стихия: бить будут».

Но уже в конце 30-х количество евреев во власти стало снижаться. В связи с заключением пакта о ненападении с нацистской Германией Молотов, по личному указанию Сталина, убрал «неарийцев» из верхнего эшелона внешнеполитического ведомства. Но особенно впечатляющее сокращение еврейского элемента произошло в НКВД, где во время Большого террора были выметены кадры Ягоды — к 1 января 1939 г. среди руководителей ведомства осталось только 6% евреев. Однако, «эта "ротация" не имела специальной антиеврейской направленности», то, что «среди уволенных и арестованных чекистов было довольно много евреев. объяснялось их высокой концентрацией в спецслужбах» (Г.В. Костырченко). Характерно, что в 1937-1938 гг. численность русских в ГУЛАГе возросла почти на 5%, а численность там евреев, напротив, сократилась почти на 3%; количество русских в составе заключённых в это время (60,3%) более чем на два процента превышало их долю в общесоюзной численности населения (58%), а аналогичный показатель у евреев был меньше на 0,2% (соответственно 1,7 и 1,5). Во время войны евреев берегли. В 1941-1942 гг. из прифронтовой полосы было отправлено в глубокий тыл около 2 млн. граждан еврейской национальности (13,3% от 15 млн. всех эвакуированных), тем самых спасённых компартией от геноцида.

Настоящее гонение ждало советских евреев после 1948 г. Обеспокоенный проамериканской ориентацией Израиля Сталин устроил бескровную, но весьма внушительную «этническую чистку» аппарата, в результате которой представительство евреев в советской номенклатуре с 1945 г. сократи-

лось к началу 1952 г. более чем на 60%. За «националистическую деятельность» в 1948-1953 гг. было репрессировано около 1 тыс. евреев, в том числе расстреляно около ста. Развёрнутая в конце 40-х «борьба с космополитизмом» несколько потеснила еврейские позиции в литературном мире. Характерно, что тот же Пришвин, при всём человеческим сочувствии к конкретным жертвам этой кампании, на первых порах воспринял её с немалым энтузиазмом: «Евреи совсем было уверились, что нашли в Москве свою Палестину, но получился и для нового Израиля старый Египет. Чувство радости освобождения. перекликается со днями Февральской революции.» Но позднее его радость омрачилась тем, что еврейские кадры на ключевых постах в Союзе писателей заменяются ничуть не лучшими (а то и худшими) русскими литчиновниками типа Ф. Панфёрова или А. Софронова.

В итоге Пришвин приходит к грустному выводу: «.скорее всего, существует бессмертная еврейская либеральная партия, для которой выступление "русской" партии, вроде панферовской, только выходка русской некультурности. Каждый большой, независимый русский талант для еврея является сучком, на который сядет он, и потому каждый русский незаменимый талант надо беречь, а талант заменимый надо заменить евреем. Эта простая политика у нас останется до тех пор, пока не нарастет большая русская интеллигенция».

Интуиция не подвела Пришвина: если из политической элиты, а также из силовых структур и ВПК евреи оказались во многом вытеснены, то в интеллигентской среде «еврейская либеральная партия» оказалась воистину «бессмертной» — её потомственно-кланово сложившееся влияние в сфере науки, культуры, образования оставалось огромным. «По уровню образования евреи к концу 1950-х гг. значительно обгоняли другие советские

национальности. В РСФСР из 1000 евреев 556 имели среднее и высшее образование, а аналогичный показатель для русских составлял 82. В подавляющем своем большинстве евреи входили в социальные страты служащих и интеллигенции, и поэтому по уровню урбанизации они так же лидировали: в РСФСР доля евреев-горожан составляла 94,8% (у русских — 54,9%). Это нацменьшинство проживало по преимуществу в крупных городах страны: в Москве числилось 239 246 евреев (4% от всего населения столицы), Ленинграде — 168 246 (5,8%), в Киеве — 153 466 (14%)» (Г.В. Костырчен-ко). Даже после нескольких лет активной еврейской эмиграции число евреев — научных работников составило в 1973 г. более 6%. «Еврейское население, составляя 0,69 процента от всего населения страны, представлено в ее политической и культурной жизни в масштабах не менее 10-20 процентов», — заявил в 1986 г. Горбачёв.

Важно отметить, что с середины 60-х евреи перестали быть самой просоветской этнической группой населения, а, параллельно вытеснению их из высших эшелонов политической элиты, напротив, сделались основой антисоветской оппозиции, что видно по их незаурядной активности в диссидентском движении. В годы Перестройки евреи снова явились «проводниками модернизации», на сей раз капиталистической, подтверждая этим ещё одно пророчество Пришвина 1937 г.: «Положение толкача: Кагановича никогда не удовлетворит еврея: рано или поздно он возвратит свой советский паспорт и потребует капитализма».

Во время арабо-израильских войн среди евреев СССР стал пробуждаться национализм. Юдофильски настроенный драматург А.К. Гладков записал в дневнике в июле 1967 г.: «Любопытно, как израильско-арабское столкновение стимулировало рост еврейского национализма у нас, даже в исконно космополитско-ассимиляторской

среде. Яркий пример Л. Сегодня я напомнил ему, как всего год или полтора назад он яростно спорил со мной о невозможности отрицать генетическую наследственность и о том, что есть у людей "славянское", "немецкое", "еврейское". Сегодня, когда он говорил о национализме как движущей силе истории, я напомнил ему этот спор, в котором он отрицал "национальное" в любом виде[,] и он сказал: — Значит, тогда я был неправ. Но он неправ и нынче, ибо опять верит в крайнюю точку зрения и готов все мерить мерилом национального... Пожалуй, сколько ни живу, я еще не видел такого цветения у нас еврейского национализма».

От государственной русофобии — к «национал-большевизму»

А что же русский национализм? Как видно из предыдущего изложения, в 20-х — начале 30-х не то что национализм, сама сфера национального как таковая была для русских фактически табуирована. Иначе как русофобским официозный дискурс того времени не назовёшь. Стремясь ликвидировать политически опасный, «контрреволюционный» русский национализм, с одной стороны, и пригнуть русских под ярмо «позитивной дискриминации» — с другой, большевики сформулировали официальную государственную доктрину, согласно которой, «русский народ должен расплачиваться за свои прежние привилегии и шовинизм» — «русские зачислялись теперь в разряд угнетающей нации, несмотря на то, что до 1917 г. русские крестьяне едва ли в большей мере чувствовали своё родство с правящей элитой, чем сельские жители в нерусских регионах России»; «русская нация. предстала в отталкивающем облике некоего союза угнетателей» (Й. Баберов-ски). «Традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей» (Т. Мартин).

Даже русский гражданский алфа-

вит объявлялся председателем подкомиссии по латинизации при Главна-уке Н.Ф. Яковлевым «алфавитом самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского шовинизма» — его планировали перевести на латиницу (к 1930 г. на латинский алфавит перешли уже 36 языков народов СССР). «До 1932 г. ни в одном официальном документе не найти указания на признание русской идентичности, а в советском Народном комиссариате по делам национальностей были представлены только нерусские» (Дж. Хоскинг). Русские не упоминались не только в союзных конституциях 1924 и 1936 гг., но и в конституциях РСФСР 1918, 1925, 1937 гг.

Естественно, никаких институтов национального государства русским не было дозволено. РСФСР не считалась русской республикой. «.У нас фактически нет Русской республики. Имеется Российская Федеративная Республика. Она не Русская, она Российская», — писал в 1930 г. Сталин. Во-первых, в ней были специально выделено множество автономных национальных образований: на закате советской эпохи насчитывалось 16 автономных республик, 5 областей и 10 округов. При этом в 20-х гг., скажем, в Мордовской АССР население на 60% состояло из русских (по переписи 1970 г., мордвы — 365 тыс., русских 607 тыс.), более половины населения они составляли в Карельской (по переписи 1970 г., карел — 84 тыс., русских — 486 тыс.) и Бурятской АССР (по переписи 1970 г., бурят — 179 тыс., русских — 597 тыс.), на 6% меньше, чем татары — соответственно 43 и 49 — в Татарской АССР (по переписи 1970 г., татар — 1 млн 536 тыс., русских — 1 млн 329 тыс.), в Башкирии вообще жило всего 23,7% башкир (по переписи 1970 г. башкир — 892 тыс., русских — 1 млн 546 тыс.). Во-вторых, у русских не было своей национальной компартии, как у всех народов союзных республик («Мы не забыли [её]

создать, — объяснял позднее Молотов. — Просто для нее не было места»), своей особой столицы, Академии наук и т.д. «У них не было средств защищать собственные интересы, когда они сталкивались с интересами других национальностей» (Хоскинг).

Но с середины 30-х в связи с угрозой войны советский агитпроп от открытой русофобии отказался и перешёл к декоративному, но весьма эффектному прославлению некоторых страниц русского дореволюционного прошлого. Нацистская агрессия ещё более усилила эту «национал-большевистскую» тенденцию, поскольку было ясно, что для спасения страны нужно обращаться не к интернационалистским химерам, а к русскому патриотическому чувству. Тем более, что в начале войны русские явно не горели желанием сражаться за советскую власть, о чём свидетельствует невероятное количество советских военнослужащих, оказавшихся за первые 5 месяцев войны в немецком плену — около 3,8 млн., т.е. 70% от численности РККА на 22 июня 1941 г. Кто знает, как бы сложился исход войны, поведи Гитлер более русофильскую политику. Но ни ужасающее обращение с русскими пленными, ни сохранение колхозов на «освобождённых территориях» для удобства их управления, ни нежелание создать некое авторитетное русское «правительство в изгнании» не могло вдохновить русское большинство на союз с Третьим рейхом. В сложившейся ситуации и РОА, и подконтрольные немцам территориальные образования с элементами местного самоуправления типа «Локотской республики», и русский коллаборационизм в целом не имели возможности стать реальной «третьей силой». Поэтому русские всё же предпочли откровенному иноземному порабощению тираническую власть компартии, которая к тому же заговорила с ними на языке национального патриотизма.

Изменения в официозном дискур-

се были столь велики, что историк старой школы А.И. Яковлев, некогда репрессивный по «Академическому делу», а ныне лауреат Сталинской премии, на заседании Наркомпроса 7 января 1944 г. позволил себе следующее предложение: «Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, вошедшие в наш Союз, относимся к ним любовно. Но русскую историю делал русский народ. И мне кажется, что всякий учебник о России должен быть построен на этом лейтмотиве. Этот мотив национального развития, который так блистательно проходит через курс истории Соловьева, Ключевского, должен быть передан всякому составителю учебника. Мы, русские, хотим истории русского народа, истории русских учреждений, в русских условиях». Предложение это тогда отвергли и осудили как идеологически вредное, но ещё несколько лет назад такая лексика в Наркомпросе была просто непредставима.

Тяжелейшая и самая страшная по потерям (официальная сегодняшняя цифра 27 млн., видимо, не окончательная) в истории России война была выиграна только благодаря русской силе и упорству. Воинские качества большинства других народов СССР, в пользу которых проводилась политика «позитивной дискриминации», оказалась более чем скромными. «Уже первые годы войны показали, что формирование воинских частей из местных национальностей в Закавказье, на Кавказе и в Средней Азии не оправдывает возлагавшихся на них советским военно-политическим руководством надежд: части эти отличались низкой боеспособностью, в них был велик процент "самострелов", дезертирства, бегства с поля боя и перехода на сторону врага. Однако и в тех случаях, когда речь шла не о национальных воинских частях как таковых, но о пополнении частей действующей ар-

мии призывниками с Кавказа, Закавказья и Средней Азии, положение дел было не намного лучше. Официальные документы с фронта в 1941-1942 гг. буквально пестрят сообщениями о тех проблемах, с которыми приходилось сталкиваться командованию частей и подразделений Красной Армии в их попытках сделать минимально боеспособными части и соединения, где значительную часть военнослужащих составляли призывники с Северного Кавказа, а также из Закавказья и Средней Азии». В итоге «советское руководство было вынуждено пойти на беспрецедентный шаг — полностью отказаться от призыва на действительную воинскую службу и направления в действующую армию военнообязанных из числа местного населения из республик Средней Азии, Закавказья и Северного Кавказа. Общее число национальностей СССР, не призывавшихся в армию, в конце 1943 г. достигло 43, что практически один к одному совпадало с числом (45 национальностей), не призывавшихся в армию в царской России.» (Т.А. Дмитриев).

Растоптанная победа

Победа в войне возбудила надежды, что за ней последует либерализация режима. «Мне думается, что народ, способный на такой внемасштабный подъем, одерживающий такие победы, сумевший за два года так научиться воевать, должен исторически получить вознаграждение, должен сам выбирать формы своей жизни; он завоевал себе право на полную свободу, на уничтожение крепостного права, колхозов и пр.», — записала в дневнике в январе 1944 г. Л.В. Шапорина. Генерал-полковник В.Н. Гордов говорил жене, что когда он проехал по стране в качестве депутата Верховного Совета, то увидел, в какой нищете и лишениях там живут люди, понял, что Сталин «разорил Россию, ведь России больше нет», и «совершенно переродился»: «Я убежден, что если сегодня

распустить колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!»

Но после войны русские получили в красочной упаковке велеречивого сталинского тоста, где они были названы «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза», только новый страшный голод, усиление колхозного рабства, репрессии против военной и партийной элиты. В 1946-1952 гг. были арестованы и привлечены к суду несколько маршалов, адмиралов, десятки генералов и офицеров, троих из них — маршала Г.И. Кулика, упомянутого выше В.Н. Гордова и генерал-майора Ф.Т. Рыбальченко, который тоже вёл крамольные разговоры — расстреляли. В опале оказался даже символ Победы — Г.К. Жуков.

30 сентября 1950 г. в Ленинграде были приговорены к расстрелу: член Политбюро ЦК ВКП(б), заместитель председателя Совета Министров СССР, председатель Госплана СССР Н.А. Вознесенский; секретарь ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК, начальник Управления кадров ЦК партии А.А. Кузнецов; председатель Совета Министров РСФСР, кандидат в члены ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК ВКП(б) М.И. Родионов; первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), кандидат в члены ЦК ВКП(б) П.С. Попков; второй секретарь Ленинградского горкома ВКП(б) Я.Ф. Капустин; председатель исполкома Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся П.Г. Лазутин. С 1946 г. смертная казнь в СССР была отменена, но ради столь высокопоставленных подсудимых 12 января 1950 г. специальным указом Президиума Верховного Совета СССР её разрешили применять «к изменникам родины, шпионам,

_ подрывникам-диверсантам». Затем по

200 тому же «Ленинградскому делу» в Мо_ скве расстреляли ещё 20 человек (среди

них — зампред Совмина РСФСР, председатель Госплана РСФСР М.В. Басов, замминистра морского флота СССР А.Д. Вербицкий, министр просвещения РСФСР А.А. Вознесенский, первый секретарь Крымского обкома партии Н.В. Соловьёв). Несколько человек скончались во время допросов.

«Судебные процессы и моральные и политические расправы над. русскими руководителями по "Ленинградскому делу" продолжались по всей стране вплоть до смерти Сталина. В Ленинграде на длительные сроки тюремного заключения были осуждены больше 50 человек, работавших секретарями райкомов партии и председателями райисполкомов. Свыше 2 тысяч человек были исключены из ВКП(б) и освобождены от работы. Тысячи руководящих работников были репрессированы в Новгородской, Ярославской, Мурманской, Саратовской, Рязанской. Калужской, Горьковской, Псковской, Владимирской, Тульской и Калининской областях, в Крыму и на Украине, в среднеазиатских республиках. Отстранены от должностей и понижены в должностях более двух тысяч военных командиров по всей стране. Всего (по позднейшим оценкам) по всему СССР, но в основном по РСФСР, репрессиям по этому "делу" были подвергнуты более 32 тысяч этнически русских руководителей партийного, государственного, хозяйственного звена» (В.Д. Кузнечевский).

Одним из главных обвинений против «ленинградцев» было следующее: «Во вражеской группе Кузнецова неоднократно обсуждался и подготовлялся вопрос о необходимости создания РКП(б) и ЦК РКП(б), о переносе столицы РСФСР из Москвы в Ленинград. Эти мероприятия Кузнецов и др. мотивировали в своей среде клеветническими доводами, будто бы ЦК ВКП(б) и союзное правительство проводят антирусскую политику и осуществляют протекционизм в отношении других национальных республик за счет русского народа».

Так был в зародыше уничтожен потенциальный политический субъект не декоративной только, а реальной, структурной «русификации» режима, которая высшим руководством компартии вовсе не планировалась, ибо, как и Российская империя, империя Советов стояла на фундаменте русского неравноправия. И любое поощрение русского чувства, мысли или дела «сверху» всегда преследовало исключительно прагматические, инструментальные цели. Было понятно, что с помощью только одного кнута всё время держать русских в положении главной рабочей лошадки СССР не получится, нужны и пряники, но не слишком много, а то как бы лошадка не захотела ездить сама, «по своей глупой воле». Поэтому русский фактор «использовался в той мере и в тех пределах, в которых это укрепляло базовые принципы режима (монопольная власть партии, коммунистическая идеология) и способствовало осуществлению главных государственных приоритетов.» (Т.Д. Соловей, В.Д. Соловей). И вовсе не случайно, а совершенно логично коммунисты, одной рукой создавая очень важные предпосылки русской нации, другой — под корень её подрывали. Коммунистическая политика самым радикальным образом лишила русских собственности и политической субъектности, без чего полноценной нации не может быть по определению.

Никаких институтов русской государственности в РСФСР так и не возникло. Как и прежде, русские не упоминались в союзной конституции 1977 г., в конституции РСФСР 1978 г. русские присутствуют, но без всякого правового статуса: «Образование РСФСР обеспечило русскому народу, всем нациям и народностям Российской Федерации благоприятные условия для всестороннего экономического, социального и культурного развития, с учетом их национальных особенностей в братской семье советских на-

родов». «Таким образом, хотя, с одной стороны, в Конституции из всех народов упомянут лишь русский, с другой стороны, именно не упомянутые в ней народы дают имена различным автономиям в составе РСФСР» (А.Ф. Филиппов).

И ничего не изменил тот факт, что этнических русских в ЦК КПСС к началу 80-х насчитывалось 67%, а в конце 80-х русскими были 8 из 10 членов Политбюро и 10 из 11 секретарей ЦК. «В политике Кремля невозможно обнаружить хотя бы намека на приоритет русских интересов как интересов этнической группы» (Т.Д. Соловей, В.Д. Соловей). Политически отчуждённая от народа власть не может быть национальной в принципе, сколь бы она не была этнически с последним связана. Высшая партноменклатура стала своеобразной метрополией, эксплуатирующей колонию Россию, заменив в этой роли социально-политическую верхушку Российской империи.

«Русская партия»

Как видим, условий для развития русского политического национализма в СССР не было, ибо вся сфера политического там ограничивалась рамками компартии. Нелегальные организации русских националистов жёстко подавлялись, так, в 1967 г. на разные сроки был осуждён 21 участник подпольного Всероссийского социал-христианского союза освобождения народов, готовившего, ни много ни мало, свержение коммунистического режима (лидер ВСХСОН И.В. Огурцов получил 15 лет лагерей).

После этого деятельность националистов-диссидентов свелась почти исключительно к «самиздату». Наиболее известны машинописные журналы начала 70-х «Вече» и «Земля», душой которых был В.Н. Осипов, и «Московский сборник» Л.И. Бородина, выходившие тиражом не более 201 100 экземпляров (а обычно — 20-30).

202

В этих изданиях не содержалось никаких призывов к борьбе с существующим строем, они занимались главным образом пропагандой русских исторических традиций и «государ-ствообразующего» значения русского народа. «Ни для никого не секрет, что русские были и остаются фундаментом многонациональной державы. Вся многонациональная громада нашего государства вращается именно вокруг русского стержня и если сейчас вырастающие центробежные силы готовы разорвать эту громаду, то следует думать, в первую очередь, об укреплении самого стержня», — писало «Вече» в 1973 г. в редакционной статье «Борьба с так называемым "русофильством", или Путь государственного самоубийства».

Но даже и эта более чем умеренная оппозиция влекла за собой суровые кары — Осипов в 1975 г. получил 8 лет «строгого режима», Бородин в 1982-м (правда, уже не за «самиздат», а за «тамиздат») — 10 лет. На грани ареста в начале 80-х находился наиболее значительный интеллектуал националистического диссидентства — всемирно известный математик И.Р. Ша-фаревич. В 1974 г. был выслан на Запад А.И. Солженицын, высказывавший в «Письме вождям Советского Союза» (1973) определённо националистические идеи. Но количественное влияние «сам» и «тамиздатских» текстов русских националистов было крайне невелико.

Гораздо больший резонанс имела легальная печатная продукция «системных» националистов, участников т.н. «русской партии», возникшей в среде русской гуманитарной интеллигенции в середине 60-х и действовавшей на основе структур Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Её ядро составили литературоведы В.В. Кожинов, П.В. Палиевский, критики А.П. Лан-щиков, М.П. Лобанов, О.Н. Михайлов, Ю.И. Селезнёв, В.А. Чалмаев, истори-

ки С.Н. Семанов и А.Г. Кузьмин, публицисты В.Н. Ганичев и Д.А. Жуков, поэт С.Ю. Куняев, театровед М.Н. Любомудров, художник И.С. Глазунов и др. Под влиянием РП находились журналы «Молодая гвардия», «Наш современник», «Москва», издательства «Молодая гвардия», «Современник», «Советская Россия». К ней тяготели т.н. писатели-«деревенщики» — В.П. Астафьев, В.И. Белов, В.Г. Распутин, В.А. Солоухин, В.М. Шукшин и др. Идеология РП, прикрывающаяся официальным «национал-большевизмом», подспудно, однако, вносила в него принципиально новое содержание. Кратко говоря: если в «национал-большевизме» русское обретало легитимность как то, что породило советское, то в версии РП, напротив, советское оправдывалось, как органическое продолжение русской истории.

Большинство публицистов РП были далеки от коммунизма и марксизма, они осторожно, но последовательно реабилитировали православие, русскую религиозную философию и, в общем, самодержавие (Солоухин демонстративно носил перстень с изображением Николая II). Обе революции 17-го года воспринимались ими как катастрофа, период до середины 30-х гг. отрицался как нигилистический и разрушительный, зато «национал-большевистский» поворот приветствовался как возвращение к истокам. Власть компартии трактовалась как меньшее зло по сравнению с «вырождающейся» западной демократией, предполагалось, что она может постепенно отказаться от коммунистической идеологии и стать просто традиционной русской авторитарной государственностью (весьма, впрочем, идеализированно представляемой), поэтому прямая политическая оппозиция по отношению к ней не приветствовалась.

«.Для нас не столько важна победа демократии над диктатурой, сколько идейная переориентация диктату-

ры, своего рода идеологическая революция. Такого рода революция может совершиться и бескровно, как победа христиан в Римской империи.» — декларировалось в «самиздатском» программном документе русских националистов, написанном публицистом А.М. Ивановым (Скуратовым), «Слово нации» (1970). Наиболее склонный из всех своих соратников к радикальным формулировкам С.Н. Семанов записал в дневнике в 1969 г.: «Законность власти определяется временем, привычностью к ней народа. То есть: восставать и бороться против Бланка [т.е. Ленина] — это есть борьба за восстановление законной власти, а бунтовать против Иосифа Виссар[ионовича] и его наследников — деяние греховное. В России были и будут благими лишь преобразования, осуществляемые сверху».

Таким образом, степень нелояльности РП по отношению к правящему режиму была не столь уже велика, тем не менее гонения на её адептов случались иногда нешуточные. Тот же Семанов в 1981 г., на основании секретной записки Андропова в ЦК КПСС, в которой «русисты» обвинялись в том, что «под лозунгом защиты русских национальных традиций они, по существу, занимаются активной антисоветской деятельностью», был не только снят с должности главреда журнала «Человек и закон», но и подвергся в следующем году допросу в Лефортовском следственном изоляторе КГБ в рамках дела арестованного за «самиздат» А.М. Иванова.

В сочинениях как диссидентских, так и системных «русистов» 60-80-х можно найти постановку очень важных проблем русской жизни, в частности, в «Слове нации» много говорилось о русском неравноправии в СССР: «Откуда-то всплыла и усиленно муссируется версия, будто русские являются привилегированной нацией. На самом деле все обстоит совсем наоборот. Сегодня нам ставится в вину, что русские, составляя 57% населения

страны, играют непропорционально большую роль. Мы бы сказали наоборот — непропорционально малую. Начать с того, что все т.н. союзные республики имеют свои коммунистические партии — кроме России. Результатом является действительно непропорциональное усиление самой мощной из региональных группировок — украинской. [Любопытно, что этот тезис находит подтверждение в дневниках предельно далёкого от русского национализма А.С. Черняева: «Позавчера ПБ назначило несколько новых заместителей председателя Совмина и несколько новых министров. Все — украинцы, один ([И.И.] Бодюл) — молдаванин. В этой связи я с некоторым удивлением узнал, что и [Н.А.] Тихонов — хохол! Просто каток катит на Россию Украина» (запись от 19 декабря 1980 г.)]... Выдвигается обвинение в неэквивалентом обмене, в выкачивании богатств республик. Но кто из кого качает? Кому не известно, что закавказские республики превратились в чудовищный паразитический нарост на теле страны?.. В. РСФСР входит несколько чисто фиктивных автономных республик (Мордовия, Башкирия, Карелия). Наш лозунг Единая Неделимая Россия. Неделимость означает в нашем понимании территориальную целостность государства при полной свободе развития культуры всех народов, населяющих нашу страну, но без огромных затрат на роскошные атрибуты несуществующих культур, безразличных для тех народов, которым они якобы принадлежат. Народы России — равноправные хозяева в своем общем доме».

Солженицын предлагал «вождям Советского Союза» отказаться от безудержного внешнеполитического экспансионизма и заняться наконец-то обустройством России: «Не должны мы руководиться соображениями политического гигантизма, не должны замышлять о судьбах других полушарий. Руководить нашей страной

203

204

должны соображения внутреннего, нравственного, здорового развития народа.»

В то же время даже в «самиздат-ских» или дневниковых текстах «русистов» практически невозможно найти утверждения основоположно-сти таких элементов национального государства как политические права и частная собственность (максимум по последнему вопросу — призыв к допущению «сильных индивидуальных хозяйств» на селе в «Слове нации»). Зато там обильно представлены симпатии к «сильной централизованной власти» и достаточно примитивная антибуржуазная риторика.

Единственное мне известное серьёзное и ответственное размышление на политические темы, вышедшее из кругов, близких к РП, принадлежит, как ни странно, не дипломированному учёному-гуманитарию, а часто игравшему комических алкоголиков актёру Г.И. Буркову (в юности, правда, учившемуся на юриста), близкому другу Шукшина, записавшему в 1976 г. в дневнике: «Государство и государственные учреждения на Руси всегда были варяжьими. Даже в те исторические моменты, когда у власти стояли исключительно русские люди, государство было варяжьим, т.е. отделенным от жизни народа. Власть на Руси всегда была вакантна, неустойчива. И какие только нации не пробовали управлять русскими людьми. А понять нужно было одно: со времен варягов русские люди хотят, чтоб государство было в услужении, а не правило, не угнетало, чтоб оно, государство, было направлено по устремлениям своим вовне, а не внутрь, т.е. государство не имеет права переходить русскую границу. Служи. Охраняй границы. Не больше. Ясно, что мы, русские, будем кормить и одевать государство. Но не все же отдавать! А так именно и получилось. Из века в век». С моей точки зрения, этот пассаж перевешивает по своему политическому смыс-

лу всю публицистическую продукцию «русистов» вместе взятую. (Концепция А.Г. Кузьмина, продолжающая славянофильскую традицию, о дуализме «власти» и «земли» в русской истории, близка по смыслу этому рассуждению, но нигде в его трудах не выражена с такой простотой и ясностью.)

Главным врагом для РП стало не антирусское коммунистическое государство, которое она наивно надеялись перевоспитать, а еврейская либеральная интеллигенция, что имело своим рациональным основанием борьбу за «место под солнцем» между русскими и евреями практически во всех творческих союзах и научных и образовательных учреждениях. История этой борьбы ещё ждёт будущего кропотливого исследователя, ибо она касалась самых насущных вещей. «Евреи. претендуют на роль угнетенного русскими меньшинства, а между тем, проводя политику национального кумовства, они чуть ли не монополизировали область науки и культуры. Русская земля еще не утратила способность рождать Ломоносовых, но на их пути сегодня стоят очередные немцы, а бедные "привилегированные" русские робко жмутся в сторонке», — утверждалось в «Слове нации». Заслуженный художник РСФСР скульптор П.П. Чу-совитин, бывший в конце 80-х — начале 90-х членом парткома Московского отделения Союза художников РСФСР, рассказывал автору этих строк, что русско-еврейские баталии в этой организации шли постоянно и по самым различным поводам — приём новых членов, выделение мастерских, очерёдность проведения выставок, распределение путёвок и продовольственных заказов и т.д. и т.п.

Несомненно и то, что в еврейских либеральных кругах процветали русофобские настроения, анализу и генезису которых была посвящена известная работа И.Р. Шафаревича. Но беда в том, что еврейская тема получила в головах многих идеологов РП совер-

шенно мифологизированный характер в духе разоблачения «всемирного еврейского заговора», поиска повсюду «жидомасонских» козней и вычисления явных и тайных евреев (по критериям, заявленным в дневнике Семано-ва, «евреями являются: 1) собственно евреи, 2) полукровки, 3) лица, состоящие в браке с евреями, 3) лица, состоявшие в браке с евреями и имеющие от них детей»). А поскольку большинство евреев с 60-х гг. стали апологетами политической демократии и рынка, и то, и другое было объявлено «еврейскими штучками».

Таким образом, «русисты» сами отдали на откуп «бессмертной еврейской либеральной партии» те лозунги, под которыми и в странах Восточной Европы, и во многих союзных республиках в конце 80-х пришли к власти местные националисты. И только в России образовалась роковая дилемма: антидемократический национализм уб антинациональный либерализм. Последний, тем не менее, оказался куда популярнее в русском обществе, давно уже жаждавшем кардинальных перемен, особенно среди наиболее социально активной его части — технической интеллигенции. Кроме того, традиционалистские ценности, пропагандируемые «русской партией», мало соответствовали городскому образу жизни русского большинства.

В результате в годы Перестройки русские националисты не только не создали массового политического движения, аналогичного Народным фронтам в Прибалтике, но и вступили в компрометирующий союз с правящим режимом и сокрушительно проиграли вместе с ним в 1991 году. А их противники, легко перехватив ту часть националистической программы, которая была близка и понятна массовому сознанию — требование равноправия России, успешно применили это поистине ядерное оружие, собравшее в себе гигантский заряд гнева и обид милли-

онов русских за несколько столетий, против союзного Центра, в борьбе с которым родилось новое суверенное государство — Российская Федерация.

Литература

1. Баберовски Йорг. Красный террор: История сталинизма. М., 2007.

2. Бранденбергер Д.Л. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания. М., 2009.

3. БыстроваИ.В. Советский военно-промышленный комплекс. Проблемы становления и развития (1930-1980-е годы). М., 2006.

4. Вдовин А.И. Русские в ХХ веке. Трагедии и триумфы великого народа. М., 2013.

5. Верт Николя. Террор и беспорядок. Сталинизм как система. М., 2010.

6. Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М., 1998.

7. Грациози Андреа. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917-1933. М., 2001.

8. Грациози Андреа. Война и революция в Европе: 1905-1956. М., 2005.

9. Дмитриев Т.А. «Не возьму никого, кроме русских, украинцев и белорусов». Национальное военное строительство в СССР 1920-1930-х гг. и его испытание огнем и мечом в годы Великой Отечественной войны // Вопросы национализма. 2013. №2 (14).

10. Дэвис Сара. Мнение народа в сталинской России: Террор, пропаганда и инакомыслие, 1934-1941. М., 2011.

11. Земсков В.Н. Спецпоселенцы в СССР, 1930-1960. М., 2005.

12. Зима В.Ф. Человек и власть в СССР в 1920-1930-е годы: политика репрессий. М., 2010.

13. Зубок В.М. Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева. М., 2011.

14. История России. XX век / Под ред. А.Б. Зубова. Т. 1-2. М., 2010.

15. Кен О.Н. Мобилизационное пла- 205 нирование и политические решения

206

(конец 1920-х — середина 1930-х). М., 2008.

16. Кильдюшов О.В. Этнизация социалистического. Заметки о национальной политике в СССР // Вопросы национализма. 2012. №12.

17. Кильдюшов О.В. Неудобное большинство. Этнополитический статус русских в СССР // Вопросы национализма. 2013. №2 (14).

18. Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953 — начало 1980-х гг. М., 2009.

19. Костырченко Г.В. Сталин против «космополитов». Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М., 2010.

20. Костырченко Г.В. Тайная политика Хрущева. Власть, интеллигенция, еврейский вопрос. М., 2011.

21. Кузнечевский В.Д. «Ленинградское дело» и «русский вопрос» // Вопросы национализма. 2013. №3 (15).

22. Кузнечевский В.Д. Миграционная проблема: ретроспектива и перспектива // Вопросы национализма. 2013. №4 (16).

23. Курукин И., Никулина Е. «Государево кабацкое дело». Очерки питейной политики и традиций в России. М., 2005.

24. Литвинова Г.И. Старший или равный // Наш современник. 1989. №6.

25. Мартин Терри. Империя «положительной деятельности»: Нации и национализм в СССР, 1923-1939. М., 2011.

26. Меерович М.Г. Наказание жилищем: Жилищная политика в СССР как средство управления людьми. 19171937. М., 2008.

27. Неменский О.Б. Страна победившего мультинационализма // Вопросы национализма. 2012. №12.

28. Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. 2-е изд. М., 2008.

29. Павлюченков С.А. «Орден меченосцев». Партия и власть после революции. 1917-1929. М., 2008.

30. Петров Н.В. Свои люди в органах государственной безопасности // Режимные люди в СССР. М., 2009.

31. Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953). Париж, 1992.

32. Святенков П.В. «Все против русских» // Вопросы национализма. 2010. №4.

33. Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920-1950-е годы. М., 1996.

34. Солженицын А.И. Двести лет вместе (1795-1995). Ч. 2. М., 2001.

35. Соловей Т.Д., Соловей В.Д. Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма. М., 2009.

36. Филиппов А.Ф. Народ и «много-национальность» в Конституциях Российской Федерации // Вопросы национализма. 2015. №3 (15).

37. Фицпатрик Шейла. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001.

38. Фицпатрик Шейла. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. 2-е изд. М., 2008.

39. Хлевнюк О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М., 2010.

40. Хлевнюк О.В, Горлицкий Й. Холодный мир: Сталин и завершение сталинской диктатуры. М., 2011.

41. Хлевнюк О.В. Патронаж Москвы и грузинский национализм накануне событий 1956 г. // Вопросы истории. 2013. №12.

42. Хоскинг Джеффри. Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе. М., 2012.

43. Храмов А.В. Российская Федерация как наследие Ленина-Сталина // Вопросы национализма. 2010. №4.

44. Чеботарева В.Г. Россия: донор или метрополия // Материалы международного симпозиума «Куда идет Россия?». М., 1995.

45. Шубин А.В. От «застоя» к реформам. СССР в 1977-1985 гг. М., 2001.