CC BY
61
УДК 81'255.2
Васильева Екатерина Николаевна
кандидат филологических наук Санкт-Петербургский государственный университет
katia_vasilyeva@mail.ru
БРАТЬЯ ГУАСКО И ФРАНКОЯЗЫЧНЫЕ ИЗДАНИЯ «САТИР» КАНТЕМИРА
Два первых полных издания «Сатир» А.Д. Кантемира вышли во французском переводе при участии круга иностранных лиц, в который входили братья Гуаско. В статье прослеживается история создания и специфика франкоязычных изданий книги. Исследование включает несколько аспектов: 1) история взаимоотношений Кантемира с братьями Гуаско; 2) роль братьев Гуаско в подготовке и осуществлении публикации «Сатир» на французском языке; 3) сопоставление русского оригинала и французского перевода «Сатир». Особое внимание уделено анализу примечаний переводчика. В результате исследования сделан вывод о том, что перевод в целом адекватен оригинальному тексту, тогда как примечания обнаруживают фундаментальные расхождения и ориентированы на конкретную культурно-языковую аудиторию. Установлено, что сведения о России, содержащиеся в примечаниях к французскому переводу, восходят к устным источникам и таким письменным источникам, как литература путешествий, а в ряде случаев примечания содержат клише о России, типичные для европейской россики эпохи Просвещения.
Ключевые слова: Кантемир, Гуаско, «Сатиры», перевод, примечания.
Контакты Антиоха Дмитриевича Кантемира с Западной Европой составляют один из важнейших аспектов его творческой биографии. Во многом этот факт следует связывать с дипломатической карьерой князя Кантемира, который в условиях сложных политических отношений между Россией и Англией, с одной стороны, между Россией и Францией - с другой, с успехом осуществляет функцию посла русского двора сначала в Лондоне (1732-1738), затем в Париже (17381744). Но имя русского посла хорошо известно не только в дипломатических кругах Европы. Когда в 1738 году Кантемир получает назначение в Париж, он уже пользуется некоторой известностью в литературном мире. Его перу принадлежит несколько переводов, в частности знаменитое «Ньютониан-ство для дам» Франческо Альгаротти. Его усилиями выходит в свет выполненный Николасом Тиндалем английский перевод «Истории оттоманской империи», одного из наиболее значительных сочинений его отца, Дмитрия Константиновича Кантемира, и одного из фундаментальнейших трудов по турецкой истории вообще. Кантемир известен и в артистической среде, главным образом италоязычной: со времен лондонской миссии в круг его близких друзей входят художник Джакомо Амикони, актер и теоретик театра Луиджи Риккобони и множество других деятелей искусства.
Молодой талантливый дипломат и литератор, получивший прекрасное европейское образование и одинаково свободно владеющий несколькими языками, в том числе древними, Антиох Кантемир не имел ничего общего с «диким московитом», миф о котором издавна закрепился в европейском сознании. Кантемир, напротив, был воплощением «новой», цивилизованной, преображенной Петром I России. Более того, князь был лично знаком с Петром I и, как и вся семья Кантемиров, находился при жизни царя на особом положении приближенного, пользующегося личной протекцией государя. В этом отношении Кантемир был едва ли не единственным из пребывавших в те годы в Париже очевидцем пе-
тровских преобразований и наиболее достоверным источником сведений о России. Известно, что в европейский период жизни Кантемира за сведениями к нему обращались разные авторы, писавшие о России, в том числе Вольтер, Франческо Альгаротти, Клод-Жозеф Дора, автор трагедии «Амилка, или Петр Великий» (1767). По мнению Ф.Я. Приймы, занимавшегося изучением французских литературных связей Кантемира, оказывая помощь французским литераторам, писавшим на русскую тему, именно Кантемир способствовал созданию образа Петра во французской литературе [1, с. 45]. Как бы то ни было, очевидно, что князь Кантемир пользовался достаточным авторитетом в «республике литераторов», а сама личность русского писателя и дипломата вызывала повышенный интерес.
В том же 1738 году, когда Антиох Кантемир принимает на себя обязанности посла при дворе Людовика XV, в Париже появляется персонаж, известный под именем Оттавиано ди Гуаско, или аббата Гуаско. По словам его биографа, вскоре по приезде во французскую столицу аббат Гуаско, «завязывает отношения с некоторыми наиболее выдающимися литераторами, и ему даже удается внушить дружеские чувства самому славному Монтескье» [2]. Бытует мнение, что тесная дружба с Монтескье была, возможно, единственным достоинством аббата, слывшего авантюристом, интриганом и шпионом иностранных государств [3; 4]. Вместе с тем аббат известен и как ученый-эрудит, автор нескольких научных трактатов и член Парижской академии надписей и изящной словесности. Так или иначе, именно ученому аббату Монтескье доверяет чтение, критику и даже перевод своего знаменитого трактата «О духе законов» на итальянский язык, впрочем, оставшийся в рукописи.
В числе литераторов, с которыми итальянского аббата связывали «дружеские чувства», оказался и князь Кантемир. Впоследствии аббату Гуаско предстояло сыграть заметную роль в литературном наследии русского сатирика. Между тем, у истоков их взаимоотношений стоял личный интерес абба-
© Васильева Е.Н., 2017
Вестник КГУ ^ № 3. 2017
93
та, ходатайствовавшего о получении рекомендательных писем для своих двух братьев, Джована Франческо Антонио (1708-1763) и Пьера Алес-сандро (1714-1780), которые искали случай поступить на службу в русскую армию. Некоторые любопытные сведения об этом эпизоде содержатся в неизвестной, составленной незадолго до смерти, рукописи аббата Гуаско, которая была обнаружена в конце прошлого века итальянским исследователем Чезаре де Микелисом. Текст носит название «Историческое похвальное слово Жану Франсуа Антуану, графу Гуаско» и составлен, как и все прочие сочинения аббата, по-французски. В частности, в нем сообщается об обстоятельствах отъезда братьев в Россию: «Во всех газетах говорилось тогда о выгодных условиях, которые Россия предлагала иностранцам, желающим поступить на русскую службу. Граф Гуаско решил, что именно туда и нужно отправляться, только ни у него самого, ни у его друзей не было там никаких связей» [5]. Эти события счастливым образом совпадают по времени с отъездом в Париж самого аббата Гуаско. Именно он и сыграет решающую роль в определении братьев на русскую службу, раздобыв для них рекомендательные письма русского посла. Очевидно, что к октябрю 1739 года братья Гуаско уже находились на службе в России, как следует из сохранившегося благодарственного письма аббата Гуаско к Кантемиру, датированного 22 октября 1739 года [6].
Братья Гуаско были хорошо приняты при дворе Анны Иоанновны, чему во многом способствовали рекомендательные письма Кантемира. Между тем, на российской службе братья-итальянцы пробыли не более трех лет. По словам автора «Похвального слова», опасность государственного переворота, или, пользуясь выражением самого аббата Гуаско, революции, заставила их покинуть Россию уже в конце 1741 года. Незадолго до этих событий, в результате которых на российский престол взойдет Елизавета Петровна, братья Гуаско прибыли в Париж, где им уже не грозила никакая опасность. По свидетельству аббата Гуаско, осторожность Джована и Пьера вызвала одобрение и самого Кантемира, которому как будто принадлежат такие слова: «Если это правда, то вы правильно поступили, что покинули страну, ибо даже самое невинное знание подобных тайн могло бы вас погубить» [5, р. 114].
«Похвальное слово» содержит также любопытную информацию о литературных опытах Джова-на. По словам автора, перу итальянца принадлежат наброски сочинений о Российской империи и об истории татар. Впрочем, ни одна из рукописей не была обнаружена в личных бумагах графа, перевезенных в Италию из Кёнигсберга после его смерти в 1763 году. На сегодняшний день по-прежнему отсутствуют сведения о возможном местонахождении рукописей и их датировке. Так или иначе, нельзя отрицать, что Джован ди Гуаско, бывший свидетелем сложных политических событий в России, после-
довавших за кончиной Анны Иоанновны, а именно вступления на престол императора-младенца Иоанна Антоновича и сопровождавшей его непродолжительное царствование борьбы за регентство, был весьма хорошо информирован о внутренней жизни страны, принявшей его на службу.
Высказывания Джована о России были частично зафиксированы его братом в «Похвальном слове». По этим отрывкам можно судить о том, что представления Джована о России в целом соответствовали общепринятому в Европе образу страны, в котором соединяются глубокое презрение к русскому народу и преклонение перед гением Петра I. По словам автора, этот монарх сумел «в один миг обратить варварскую жестокость в просвещенность и по своей воле ввести на европейскую политическую сцену нацию, которая не существовала до него» [5, р. 105]. Между тем, продолжает аббат Гуаско, именно неприятное общество, с которым офицеру приходилось проводить время, вкупе с суровым климатом были причиной разочарования Джована. Наиболее характерными качествами русского человека ему, как и многим авторам путешествий в Россию, представляются сильная привязанность к алкоголю, чрезвычайная лень, нечувствительность к физической боли, а также дерзость по отношению к вышестоящему начальству и удивительное чувство безнаказанности.
Тем временем отношения самого аббата Гуаско с князем Кантемиром довольно скоро приобретают характер дружеских, а поводом к сближению выступает общий интерес к литературе. В частности, в начале 40-х годов Гуаско увлекается идеей издания перевода знаменитых «Сатир» Кантемира, притом что на родине писателя они известны только в рукописных списках и будут опубликованы впервые лишь в 1762 году. Впрочем, сама идея перевода принадлежит не аббату, а Анне-Шарлотте де Крюсоль Флоренсак, герцогине д'Эгийон. Как указывает Г.Л. Лозинский, герцогиня д'Эгийон входила в число наиболее близких друзей Кантемира, и основным мотивом их дружбы также была литература [7]. Известно, например, что герцогиня вдохновила сатирика на написание мадригала на французском языке - редкий образец «легкой поэзии» в творчестве Кантемира. Также существует предположение о том, что ей же было посвящено и одно из самых поздних сочинений Кантемира, философский трактат «Письма о природе и человеке» [8]. Герцогиня сама чрезвычайно интересовалась философией и пользовалась уважением самых видных мыслителей, в частности Монтескье, снискав себе тем самым славу «подруги философов». Не удивительно, что «Сатиры», опубликованные уже после смерти автора, открываются посвящением герцогине д'Эгийон в знак ее тесной дружбы с посланником русского двора.
«Сатиры» Кантемира были впервые опубликованы во французском переводе в 1749 году. Кни-
94
Вестник КГУ ^ № 3. 2017
га была издана анонимно, а на обложке значилось имя издателя: в Лондоне, у Жана Нурса. Но, как отмечает Н.А. Копанев, эти данные являются фальсифицированными, поскольку имя Жана Нур-са использовалось одновременно разными европейскими издателями во избежание цензурных преследований [9]. На основании анализа характеристик бумаги, элементов орнамента и пр. исследователь приходит к выводу о том, что книга была отпечатана в Голландии. В свою очередь, анонимный характер издания послужил поводом к появлению проблемы авторства, которая касалась, помимо самого перевода «Сатир», биографического очерка о князе Кантемире, помещенного рядом с переводом. В частности, существует точка зрения, согласно которой биографом мог быть секретарь русского посольства в Париже Генрих Гросс, хорошо знавший подробности жизни князя [10]. Однако большинство исследователей сходятся на том, что автором «Жития Антиоха Кантемира» является все же аббат Гуаско. Если придерживаться этой точки зрения, то намечаются любопытные параллели. В частности, в тексте «Жития» содержится намек на «революционные» события 1741 года в России, которые возвели на престол Елизавету Петровну: «Тогда один иностранный офицер предвидел и предсказал революцию, которая и случилась» [11, р. 86]. Эти сведения соотносятся с описанным выше эпизодом «Похвального слова», зафиксированным аббатом Гуаско со слов его брата Джована, который, очевидно, и является упомянутым «иностранным офицером».
Что касается собственно перевода «Сатир» на французский язык, то в «Предуведомлении переводчика» сообщаются следующие обстоятельства: «...в последнюю его [Кантемира] болезнь мы вместе перевели их на итальянский язык. Мне показалось, что некоторые люди из числа знакомых князя Кантемира желали видеть эти сатиры на французском языке, и я отважился самолично перевести их» [11, р. 8-9]. Аббат Гуаско, которому принадлежат эти слова, таким образом претендует на роль единственного переводчика «Сатир». Между тем есть основания предполагать, что в переводе участвовали и другие лица. Так, Хельмут Грассхоф говорит о возможной причастности к переводу братьев Александра и Владимира Сергеевичей Долгоруких [12], детей княгини Ирины Петровны Долгорукой, чье имя стало известно благодаря эпизоду, связанному с ее тайным переходом в католичество. Александр и Владимир Долгорукие действительно находятся в Париже в 1742 году. Молодые люди живут при русском посольстве на улице Сен-Доминик, под протекцией Кантемира, в чьи обязанности как посла входило, в частности, наблюдение за всеми подданными Российской империи, находившимися во французской столице, и оказание им необходимого содействия [13, р. 174-175]. Более того, Г.Л. Лозинский упоминает имена Долгоруких в числе перевод-
чиков и атташе, состоявших в 1740-е годы на службе в русском посольстве [14]. Версия о причастности Александра и Владимира Долгоруких к переводу сатир подтверждается также сообщением в голландском издании «Journal universel» за май 1744 года, размещенным по случаю кончины князя Кантемира. Неизвестный автор статьи-некролога, говоря о намерении опубликовать сочинение Кантемира, упоминает существующий «перевод итальянскими стихами, сделанный князьями Долгорукими» [15, p. 164]. Впрочем, этот перевод опубликован не был, а некоторые сведения о дальнейшей судьбе «Сатир» можно обнаружить в ...личной переписке Монтескье. Как было сказано выше, Монтескье был тесно связан с аббатом Гуаско и, следовательно, хорошо осведомлен о его литературных занятиях. На основании данных переписки Монтескье исследователями также были сформулированы выводы о том, что именно его посредничество во многом сделало возможным публикацию «Сатир». Одно из писем Монтескье к аббату Гуаско свидетельствует о том, что при содействии библиотекаря парижской семинарии Оратуар Пьера Николя Демоле, опубликовавшего в 1743 году «Историю Оттоманской империи» Дмитрия Кантемира в переводе Жонкьера, издатель для французской рукописи «Сатир» был найден уже в 1746 году. В том же письме Монтескье утверждал, что «можно быть уверенным в сбыте того, что называется сатирами» [16, p. 57-58].
Между тем, вскоре после публикации французского перевода «Сатир» в известном литературном журнале «Mémoires de Trévoux» была опубликована сдержанная статья, ставившая под сомнение интерес к «Сатирам» у французского читателя, которому не будет понятен ни их пафос, ни явленные в них человеческие типы и образы. «Изображая нелепости, которые обычно сопровождают невежество, грубость, суеверие, низменность мыслей и манер, он хотел, - пишет неизвестный автор о Кантемире, внушить противоположные качества. Это придает его «Сатирам» звучание, соответственное нуждам России, но которое не вполне подходит для нас. Некоторые особенности, которые должны были растрогать и вызвать интерес в Москве или Петербурге, скорее всего, не произведут того же воздействия в Париже; отдельные образы, с помощью которых изображены приемы, используемые каким-нибудь русским вельможей с целью преуспеть, вряд ли сопоставимы с интригами, на которые толкает тщеславие наших вельмож» [17, p. 931]. На примере «Сатир» Кантемира автор статьи делает любопытные выводы в духе климатической теории Монтескье о том, что человеческие пороки «принимают различные формы в разных нациях и климатах, а также в зависимости от характеров» [17, p. 932]. Также и характер самого Кантемира представлен с точки зрения теории климатов Монтескье. Так, по определению автора статьи, этот умелый дипломат, в котором
здравый смысл преобладал над воображением, «унаследовал от северных наций некоторую холодность» [17, p. 929]. На основании видимого сходства теории климатов Монтескье с идеями, изложенными в статье, Н.А. Копанев делает вывод о том, что автором статьи о Кантемире, помещенной в «Mémoires de Trévoux», мог быть сам Монтескье [9, с. 151]. Так или иначе, данная характеристика действительно созвучна высказываниям о Кантемире, принадлежащим автору «Духа законов» и содержащимся в его переписке. По его словам, «России непросто будет найти другого посла, обладающего достоинствами князя Кантемира», тогда как о Кантемире-писателе он говорит, что его «находят очень холодным» [16, p. 136].
Заметим, что в отличие от русского оригинала и промежуточного перевода на итальянский язык, которые выполнены в стихотворной форме, французский перевод является прозаическим. Факт двойного перевода отчасти сказался на содержательной стороне, хотя, при всей очевидности вмешательства переводчика в текст, оно в неравной степени касается разных частей книги. Например, если перевод сатиры I («На хулящих учения. К уму своему») в целом довольно близок оригиналу, то расхождения между оригиналом и переводом сатиры II («На зависть и гордость дворян злонравных. Филарет и Евгений») уже очень чувствительны. Переводчик произвольно разбивает текст на реплики, чтобы он соответствовал заявленной в заглавии форме диалога (французское название: «Dialogue entre Philarète et Eugène»), тогда как в русском оригинале слово «диалог» в заглавии отсутствует. Случается, что переводчик сознательно выпускает отдельные строки или, наоборот, дополняет текст оригинала, хотя делает это таким образом, чтобы сохранить соответствие авторской мысли.
При относительном тождестве русского и французского текстов самих сатир примечания, содержащиеся в русском оригинале и французском переводе, не имеют между собой почти ничего общего. Кантемир, радевший, как известно, о просвещении своих соотечественников, традиционно щедро снабдил свою рукопись примечаниями, объем которых зачастую превосходит объем самого текста. В письме другу от 1743 года он так объяснял необходимость примечаний: «P. S. Приложенныя под всяким стихом примечанийцы нужны для тех, кои в стихотворстве никакого знания не имеют, и кроме того к совершенному понятию моего намерения служат» [18]. В свою очередь, сам переводчик, а затем и автор критической статьи в «Mémoires de Trévoux» указывали на то, что перевод сопровождается пояснениями, цель которых состоит в том, чтобы облегчить понимание текста. Впрочем, автор статьи тут же ставил под сомнение точность содержащейся в этих пояснениях информации, ссылаясь на одну досадную ошибку, допущенную в первом же комментарии: в нем сообщается био-
графическая справка об императоре Петре Втором, которого комментатор называет сыном Екатерины Первой, тогда как в действительности его матерью была принцесса Брауншвейг-Вольфенбюттельская.
При сличении русского оригинала и французского перевода в самом общем виде можно выделить несколько тенденций. Любопытно, что переводчик, даже если и пользуется исходным материалом, то делает это очень выборочно и не всегда аккуратно, притом что «Сатиры» насыщены сложной, потенциально непонятной для «неподготовленного» европейского читателя информацией. В наименьшей степени изменения коснулись тех авторских примечаний, которые содержат биографические сведения об исторических личностях (генерал-майор Нейбуш, княжна Ольга) или историческую справку (Острожская Библия, житие святых, провинция Гилянь). Подобные сведения, содержащие объективную информацию, обыкновенно переведены дословно. В остальном авторские комментарии и комментарии переводчика представляют собой, в сущности, два независимых текста. Некоторые понятия, которые не нуждаются в пояснении для русского читателя, во французском издании снабжены примечанием (часослов, квас - в примечании к этому слову даже содержится рецепт традиционного русского напитка). Напротив, многие из примечаний Кантемира представляются переводчику излишними для европейского читателя, и потому они выпущены из французского перевода. Они касаются пояснений имен собственных (Евклид, Ахилл, Нарцисс, Сенека, Виргилий), отдельных понятий (система мира, золотой век), названий научных дисциплин (алгебра, медицина), названий продуктов и других явлений повседневной жизни (кофе, чай, гербовник, родословная книга) и пр. Впрочем, встречаются и досадные ошибки, о причинах появления которых можно только догадываться. Высмеивая манеры щеголей, которые готовы терпеть невыносимую боль, причиняемую тесной обувью, лишь для того, чтобы иметь «маленькую ножку», Кантемир поясняет: «Чтоб натянуть тесный башмак на ногу, нужно долго и сильно бить ногою в пол, и подмазывается тогда подошва башмака мелом, чтоб не скользить, и тем лучше опираться можно было». Переводчик, в свою очередь, с точностью до наоборот говорит, что «этой землей [terre blanche - белая земля, то есть мел] подмазывают подошву башмака, чтобы он лучше скользил». Некоторые примечания содержат отсылки к обычаям и традициям Италии, что обусловлено тем, что автор перевода - итальянец. Например, поясняя обычай русских священников на пасхальной неделе ходить по домам и благословлять хозяев, получая в знак благодарности яйца, материи и пр., комментатор пишет: «То же самое практикуется и в Италии» (сатира I). Или: «Этот обычай до сих пор соблюдается в некоторых провинциях Италии и Франции», - говорится об обычае накрывать пышный стол после похорон (сатира IV).
96
Вестник КГУ Ji № 3. 2017
Наконец, ряд примечаний восходит к устным источникам, и это обстоятельство заслуживает особого внимания. Точно так же как это было в «Житии Антиоха Кантемира», информатором выступает «некий иностраннный офицер» или «один итальянский дворянин» - налицо характерный «почерк» переводчика. Поясняя слово «раб» (сатира II), комментатор говорит, между прочим: «Их [крепостных крестьян] держат также в качестве слуг, с которыми обычно обращаются весьма сурово, подвергая их ударам до крови по обнаженной спине. Правда и то, что словесные наказания не оказывают на рабов ни малейшего воздействия. Чаще всего от них возможно чего-нибудь добиться лишь посредством наказания, о котором я упомянул. Один итальянский дворянин, служивший в России, рассказывал мне, что, не решаясь прибегнуть к подобному наказанию, он довольствовался тем, что ругал и пригрожал им, но безуспешно; и, услыхав, что они говорят между собой, мол, ничего страшного, он только ругает, но не наказывает, он был вынужден время от времени поступать так же, как и другие хозяева, чтобы их приструнить» [11, р. 218-219]. По характеру содержащейся в этом примечании информации можно с достаточной долей уверенности говорить о том, что упомянутым «итальянским дворянином» является не кто иной, как Джован ди Гуаско. Действительно, этот эпизод соотносится с высказываниями Джована о привязанности русского человека к алкоголю, чувстве безнаказанности и нечувствительности к физической боли, зафиксированными его братом аббатом в «Похвальном слове»: «Все чрезмерно привязаны к алкоголю, а строгий выговор едва ли оказывал воздействие на эти бесчувственные души, привычные к самым суровым наказаниям» [5]. Эти совпадения вряд ли представляются случайными и свидетельствуют о том, что автором примечаний и автором «Похвального слова» является одно и то же лицо. Если эти обстоятельства и не снимают окончательно вопрос об авторстве французского перевода «Сатир», то во всяком случае являются дополнительным аргументом в пользу авторства аббата Гуаско.
Как следует из цитированного ранее письма Монтескье к аббату Гуаско, написанного не ранее 1750 года, то есть уже после выхода «Сатир», аббат продолжает работать «ради своего Кантемира» [16]. Очевидно, речь идет о работе над примечаниями ко второму изданию «Сатир», которое выйдет в свет уже через год после первого. Сличив оба издания, можно констатировать, что они в действительности не вполне тождественны друг другу. При том, что сам текст перевода остался неизменным, второе издание 1750 года преподносилось как «несравненно превосходящее предыдущее, как благодаря совершенно необходимым дополнениям, которые были в него внесены, так и благодаря тщательной аккуратности, с которой были исправлены все неточности, вкравшиеся в издание
1749 года» [19]. Необходимые дополнения были внесены, в первую очередь, в примечания, которые действительно значительно подробнее в сравнении с примечаниями, сопровождавшими текст первого издания. Любопытно, что в качестве справочного материала аббатом Гуаско были использованы рассказы путешественников, которые, как видим, и к середине XVIII века по-прежнему не утратили своей актуальности в глазах европейцев. Например, написанное еще в конце предыдущего столетия «Новое любопытное описание Московии» Фуа де ла Невилля является едва ли не основным источником информации для автора примечаний. Эта книга получила достаточное распространение в Европе еще при жизни автора: в течение двух лет с момента появления, в 1698 году, она была издана трижды на трех европейских языках. Между тем, о самом авторе достоверно известно лишь то, что он находился в Московии с поручением от маркиза де Бетюна, французского посла в Польше. Так, фрагмент сатиры I «К уму своему», где автор говорит о нравах молодого поколения: «Не прибьешь их палкою к соленому мясу» (во французском переводе: «On ne les forceroit plus, le bâton à la main, à manger des viandes salées»), сопровождается в издании 1750 года примечанием, которого не было в предыдущем издании. Комментатор сообщает о том, что соленое мясо в прежние времена было обычной пищей русских, ссылаясь при этом на Фуа де ла Невилля: «Ужин, отправленный французскому посланнику при царском дворе Фуа де ла Не-виллю, состоял из сорока фунтов соленой говядины, рыбы, жареной на ореховом масле и пр.» [19].
Упомянутый выше комментарий к слову «раб», и без того довольно пространный, во втором издании «Сатир» дополнен сведениями, также заимствованными у Фуа де ла Невилля. В главе «Нравы и религия московитов» автор «Нового любопытного описания Московии» писал: «Московиты, собственно говоря, - варвары. Они подозрительны и недоверчивы, жестоки, жадны, к тому же жулики и трусы, все рабы за исключением трех иностранных семейств, а именно князя Сиркаша, в прошлом владевшего провинцией, носящей то же имя, и имеющего огромные богатства, Галишина и Артемонови-ча» [20, p. 181]. Первые два имени - это не что иное, как искаженные имена Черкасских и Голицыных. Что же касается Артемоновича, то автор, не знавший русского языка, очевидно, имеет в виду Андрея Артамоновича Матвеева, путая отчество с фамилией. Впрочем, Андрей Артамонович, мать которого, Евдокия Григорьевна (Мэри) Гамильтон, была шотландкой по происхождению, был иностранцем лишь наполовину. Пожалуй, с наибольшим основанием «иностранным семейством» можно назвать лишь Черкасских, бывших потомками кабардинских правителей. В свою очередь, аббат Гуаско почти дословно повторяет слова Фуа де ла Невил-ля, на свой лад искажая имена собственные: «Все
московиты рабы, за исключением нескольких иностранных семей, таких как Юркаской, в прошлом владевших провинцией, носящей то же имя, Гали-шин, Артемоновик, Кантемир и некоторых других в небольшом количестве, из недавно приобретенных земель» [19]. Прежде всего, обращает на себя внимание сам факт использования мотива рабской природы московитов, который является одним из общих мест европейской россики и в целом соответствует читательским ожиданиям той аудитории, для которой предназначен перевод. Кроме того, аббат Гуаско сознательно допускает неточность, включая в один ряд с Черкасскими, Голицыными и Матвеевыми имя Кантемиров, которое не фигурировало в «Новом любопытном описании Московии». Хотя в данном случае это обстоятельство объясняется, очевидно, личными мотивами аббата, состоявшего в близких дружеских отношениях с русским князем, подобное произвольное использование источника является одним из типичных для литературы Просвещения приемов.
В XVIII веке Россия оставалась для Западной Европы малознакомой страной, представления о которой восходили преимущественно к литературе путешествий. Как правило, эта литература в большей степени была насыщена «фантазмами» европейцев о России, нежели сообщала реальные сведения о российской действительности. Князь Кантемир очень трепетно относился к имиджу своей страны на международной сцене и, находясь за границей, видел одной из своих основных задач и как писателя, и как дипломата распространение в Европе знаний о России, русском народе и русской культуре. И хотя перевод его «Сатир» на иностранный язык и их издание за границей не входило в намерения самого Кантемира, а было инициировано группой друзей из парижских контактов, примечательно, что именно эта книга стала одной из первых книг, с которых началось знакомство европейского читателя с «новой» русской литературой.
Библиографический список
1. Прийма Ф.Я. Антиох Кантемир и его французские литературные связи // Русская литература. Труды Отдела новой русской литературы ИРЛИ АН. Сер. 1. - М.; Л., 1957. - С. 7-45.
2. Dacier A. Éloge de M. l'abbé de Guasco // Histoire de l'Académie des Inscriptions et Belles-lettres, t. 45, Éloges des Académiciens morts depuis l'année 1780 à 1784. - Paris: Imprimerie nationale exécutive du Louvre. - Р. 188-189.
3. ShackletonR. L'abbé de Guasco ami et traducteur de Montesquieu // Essays on Montesquieu and on the Enlightenment. - Oxford: the Voltaire Foundation, 1988. - P. 217-229.
4. Griener P. Ottaviano di Guasco, intermédiaire entre la philosophie française et les antiquités de Rome // Roma triumphans?: l'attualità dell'antico nella Francia
del Settecento: atti del convegno internazionale di studi, Roma, Centro di studi italo-francesi, 9-11 marzo 2006, a cura di Letizia Norci Cagiano. - Roma: Edizioni di storia e litteratura, 2007. - P. 25-51.
5. De Michelis C. G. Storie di spionaggio del XVIII secolo (in margine al rapporto di A. Kantemir con i fratelli Guasco) // Annali del Dipartimento di Studi dell'Europa Orientale, Sezione storico-politico-soziale, IV-V (1982-1983). - P. 91-114.
6. Майков Л.Н. Материалы для биографии Кантемира // Сборник отдела русского языка и словесности Императорской академии наук. - СПб.: Типография Академии наук, 1903. - Т. 73. - С. 138-142.
7. Lozinskij G. Le prince Antioche Cantemir, poète français // Revue des études slaves. - 1925. - T. V. -P. 238-243.
8. Grasshoff H. Antioch Dmitrievic Kantemir und Westeuropa, ein russischer Schriftsteller des 18. Jahrhunderts und seine Beziehungen zur Westeuropäischen Literatur und Kunst. - Berlin: Akademie-Verlag, 1966.
9. Копанев Н.А. О первых изданиях сатир А. Кантемира // XVIII век. - Л.: Наука, 1986. -Сб. 15: Русская литература XVIII века в ее связях с искусством и наукой. - С. 140-154.
10. Morda Evans R.J. Antiokh Kantemir and his first biographer and translater // Slavonic and East-European Review. - 1958. - Vol. 37. - № 88. - P. 184-195.
11. Cantemir A.D. Satyres de M. le Prince Cantemir, avec l'histoire de sa vie, traduites en français. - Londres: chez Jean Nourse, 1749.
12. Грассхоф X Первые переводы сатир А.Д. Кантемира // Международные связи русской литературы. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963. - С. 101-111. "
13. EhrhardM. Le prince Cantemir à Paris (17381744): un ambassadeur de Russie à la cour de Louis XV - Paris: Société d'édition les Belles Lettres, 1938.
14. Lozinskij G. Le Prince Cantemir et la police parisienne (1741) // Le Monde slave. - 1925. - T. 2. -P. 223-247.
15. Histoire littéraire. Nouvelles et mémoires littéraires et académiques // Journal universel ou Mémoires pour servir à l'histoire civile, politique, ecclésiastique et littéraire du XVIIIe siècle. - 1744. - Mai.
16. Lettres de monsieur de Montesquieu à divers amis d'Italie. Avec des notes de l'éditeur. - Leide: chez P.H. Jacqueau, 1767.
17. Article L. Nouvelles littéraires. Angleterre. De Londres // Mémoires pour l'Histoire des Sciences et des Beaux-Arts. - 1750. - Avril.
18. Гершкович З.И. Комментарии: Кантемир. Примечания // А.Д. Кантемир. Собрание стихотворений. - Л.: Советский писатель, 1956. - С. 431-437.
19. Cantemir A.D. Satyres de M. le Prince Cantemir, tradutes du russe en français. Avec l'histoire de sa vie. - Londres: chez Jean Nourse, 1750.
20. Foy de la Neuville. Relation curieuse et nouvelle de la Moscovie. - Paris: Aubouyn, 1698.
Вестник КГУ J¡. № 3. 2017
98
