CC BY-NC-ND
37
Л.Ф. Кацис
БОРИС НИКОЛАЕВСКИЙ О СУДЬБЕ О. МАНДЕЛЬШТАМА. К ПРОБЛЕМЕ АУТЕНТИЧНОСТИ ИНФОРМАЦИИ ЖУРНАЛА «СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ВЕСТНИК» (1946 г.)
Работа посвящена анализу достоверности информации о судьбе и смерти О.Э. Мандельштама, опубликованной Б.И. Николаевским в парижском журнале «Социалистический вестник».
Ключевые слова: эмигрантская журналистика, журнал «Социалистический вестник», Б.И. Николаевский, советская литература, О.Э. Мандельштам, И.В. Сталин, Б.Л. Пастернак.
Знаменитый эмигрантский журнал русских меньшевиков «Социалистический вестник», выходивший в Париже на протяжении почти 40 лет, всегда был и остается источником неординарной информации о политической и культурной жизни СССР. Ко многим его материалам исследователи относятся с большим вниманием, устанавливая при помощи непростых аналитических процедур, например, информаторов журнала и его редактора Б. Николаевского о жизни советской политической верхушки. Важным достижением на этом пути является статья Л. Флейшмана о подобном «нераскрытом преступлении» Исаака Бабеля1. Однако она относится к анализу сведений, которые и сообщались, и, соответственно, публиковались в «Социалистическом вестнике» практически синхронно. Мы же коснемся более сложного случая, когда сведения о взаимоотношениях О. Мандельштама с советской верхушкой были получены редакцией частично в середине 1930-х гг., а опубликованы через 10 лет в сопровождении сведений о смерти поэта, полученных явно позже.
Мы имеем в виду статью Б. Николаевского «Из летописи советской литературы», опубликованную в № 1 за 1946 г.
Довольно подробный анализ этого текста находится в книге Л. Флейшмана2. Однако исследователя, в основном, интересует нестыковка хронологии и сведений о судьбе Пастернака и Мандельштама, а также отсутствие в статье Б. Николаевского какой-либо информации о разговоре Пастернака со Сталиным, посвященном судьбе опального поэта. Текст этот автор книги оценивает как «полный (иногда анекдотических) ошибок». В декабре 2007 г. этого же материала коснулся на XV
Лотмановских чтениях в РГГУ Н.А. Богомолов в докладе об отзывах эмигрантской печати о судьбе О. Мандельштама. Н.А. Богомолов резонно отметил, что большинство сведений «Социалистического вестника» восходят к беседам Б. Николаевского с Н.И. Бухариным во время переговоров с последним в 1930-х гг. по поводу покупки рукописей Маркса. Это замечание заставляет отнестись со всем вниманием именно к «анекдотическим ошибкам» интересующей нас статьи, ведь перед нами первые сведения, исходящие не от Б. Пастернака или Н. Мандельштам3, а из высших политических кругов тогдашнего СССР и от человека, имевшего прямое отношение ко всей этой истории. Кроме того, даже будучи опубликованы почти через 10 лет после ареста Мандельштама, сведения Николаевского оказываются наиболее ранними из известных нам сегодня, что отмечает и Л. Флейшман. А это значит, что если мы пытаемся понять диалог Мандельштама и его современников с верхушкой советского руководства и лично со Сталиным, то именно текст Николаевского дает нам возможность при соответствующем источниковедческом анализе реконструировать позицию противоположной стороны и понять, как виделись вождям их корреспонденты, а не наоборот.
В отличие от наших предшественников, мы отнесемся к тексту Б. Николаевского с презумпцией доверия и выделим из него как раз те сведения, которые соответствуют тому, что стало известно сегодня; и лишь затем мы проанализируем причины тех или иных кажущихся или реальных неточностей.
Начнем с условий публикации текста в «Социалистическом вестнике» в контексте 1946 г., а не 1936-38 гг.
Первое сообщение, что из СССР редакцией получено письмо о судьбе советских писателей, и о том, что оно будет напечатано в следующем номере, появилось 10 ноября 1945 г. в № 19/20 на с. 223. Однако публикация уже не анонимного письма, а статьи Б. Николаевского последовала в № 1 за 1946 г. (с. 21-23). Если бы Б. Николаевский действительно воспользовался сведениями, полученными от Бухарина в конце 1930-х гг., это могло бы тогда быть понятно, а вот анонимное «письмо» 1946 г. со сведениями десятилетней давности выглядело бы неубедительной подделкой. Да и цель публикации этого «письма» или в реальности статьи была далека от чисто литературной. Поэтому Б. Николаевский и не ограничился лишь (пусть и неточными, как мы теперь знаем) сведениями о смерти Мандельштама, а дал своего рода портрет тирана.
В 1946 г. «Социалистический вестник» вел активную борьбу с про-сталинской эйфорией, охватившей европейскую интеллигенцию после окончания Второй мировой войны. Об этом важно помнить, потому что всё, о чем мы здесь ведем речь, было напечатано до Фултонской речи У. Черчилля, положившей начало холодной войне. Отсюда и некоторые вызванные именно этой целью сознательные сдвиги сюжета, хронологии и фактуры, которые мы попробуем продемонстрировать.
Читаем Николаевского: «О. Мандельштам пал жертвой похода власти против "потаенной литературы". Подлинный поэт "божьей милостью",
он никогда не проявлял большого интереса к политике, - но очень дорожил правом на внутреннюю свободу творчества поэта. Именно на этой почве он с самого начала был не ладах с советской диктатурой.
Эти нелады обострились, когда диктатура, не довольствуясь внешней цензурой, перешла к осуществлению планов организации литературного творчества.
В Союз Советских писателей он не мог не пойти: от этого зависело не просто благополучие, а вообще возможность существования каждого писателя».
До этого момента все соответствует общепринятым взглядам. А вот следующее сообщение поражает. И не столько тем, что в нем сказано о позиции покойного уже для «Социалистического вестника» Мандельштама, сколько тем, что сказано о вполне живом Пастернаке, который еще только собирается на волне эйфории от некоторого кажущегося отпускания идеологических вожжей писать «Доктора Живаго».
«Но внутри Союза он (О.М. - Л. К.) вместе с Пастернаком и другими писателями того же склада вел неустанную борьбу против всех попыток расширения контроля. На этой почве и взросло его преступление».
Трудно тогда здесь не увидеть следов первых строк знаменитой эпиграммы О. Мандельштама:
Мы живем, под собою не чуя страны. Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца...
Читаем дальше: «Принадлежавший к отборной "элите"литературного мира, Мандельштам бывал на вечеринках у Горького, где происходили попытки сближения Сталина с литературой, - и правильно понимал действительную роль Сталина во всех попытках ущемления последней (курсив наш. - Л. К.)».
Если нам ничего не известно о посиделках у Горького с участием Мандельштама, то лишь потому, что была подробно записана (и эти записи уже в наше время опубликованы) только та встреча, на которой Мандельштама точно не было. Однако не так уж важно, был ли поэт на подобных посиделках именно с участием конкретно Сталина или нет. Куда важнее, что имя поэта фигурировало в первом варианте списка Правления ССП.
Здесь же наиболее интересно слово «элита», которое по отношению к Мандельштаму, даже входящему в противостоящие диктатуре группировки, употреблять как-то не принято. Однако если Мандельштам не «ходил» к Сталину, то уж с Бухариным он встречался вне всяких сомнений...
А сам список возможных членов правления ССП, опубликованный В. Максименковым, восходит к личному архиву И. Сталина: «В апреле 1932 года при формировании ОК ССП он (Сталин. - Л. К.) вычеркнул из списка имен Александра Афиногенова, Михаила Шолохова, Бориса
Лавренева и вписал вместо них Всеволода Иванова, Александра Безы-менского и Лидию Сейфуллину. Он оставил нетронутым имя Березовского... Мандельштам был номенклатурным поэтом4. Его имя было включено в список-реестр, который был подан Сталину в момент создания оргкомитета ССП в апреле 1932 года и который вождь со вкусом главного кадровика огромной страны исчеркал характерными цифрами, стрелками, фамилиями кандидатов»5.
Следующие рассуждения Николаевского многократно цитировались в литературе. Они касаются того сдвига в статье, когда время написания эпиграммы было в ней отнесено ко времени некоего пленума Союза Писателей, где травле был подвергнут Пастернак, т. е. примерно к февралю 1936 г.6 Здесь, по-видимому, наложились два события: Минский пленум ССП и дискуссия о формализме 1936 г.
Затем Б. Николаевский сообщает о том, что кто-то из слушавших эпиграмму в небольшой группе друзей Мандельштама из писателей с первыми именами донес о ней главному контролеру за литературой Я. Агранову, а тот уже - Сталину.
Сведения эти действительно странны. Они не соответствуют тому, что известно из дела О. Мандельштама и мемуаров ряда друзей поэта, слышавших эпиграмму. Однако в ставшем недавно известном письме Сталину Бухарин сообщал адресату о том, что справлялся по поводу истории с Мандельштамом у Агранова, но тот толком ничего не знал. Впрочем, в этом письме сам Бухарин утверждал, что ему неизвестно, в чем «наблудил» Мандельштам7.
Еще один эпизод статьи Николаевского (о том, что следствие по делу эпиграммы вел сам Сталин, допрашивавший не только поэта, но и всех, слышавших эпиграмму) приведен Л. Флейшманом. Разумеется, теперь мы знаем и имя следователя, и многое другое. В частности, то, что Мандельштам записал на допросе своей рукой и «Мы живем, под собою не чуя страны...», и стихотворение о голоде в Крыму. А в статье Николаевского говорится, что Мандельштама сначала хотели приговорить к расстрелу за смелое поведение на допросе у Сталина. Кстати, по воспоминаниям Эммы Герштейн8, читая ей свое стихотворение, поэт предположил именно такую кару. И вновь, хотя сам Сталин не вел дело Мандельштама, но резолюцию на письме Н.И. Бухарина о Мандельштаме: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие...», -Сталин наложил. А в оправдательном письме членам Политбюро от 27 августа 1936 г. (Так!) сам Бухарин уже ссылался на решение Вождя: «Ко мне, например, приходили в свое время просить за Мандельштама (Б. Пастернак. Дело решил тов. Сталин)»9.
Таким образом, в тексте Николаевского даже наложение 19331934 гг. на 1936 г. выглядит вполне объяснимо. Особенно если верно, что источником «Социалистического вестника» был Бухарин, рассказывавший об этом после всех событий начала 1936 г. и незадолго до своей смерти (с учетом приведенного покаянного письма Бухарина и стихов Пастернака 1936 г., обращенных к Сталину в связи со всей этой историей и написанных по просьбе Бухарина10), то либо он сам, либо
его собеседник мог (вольно или невольно) совместить эти события. Мог через столько лет после рассказа сделать это из разных соображений и сам Николаевский. Это же объясняет и прямое упоминание имени живого Пастернака в статье в «Вестнике». Николаевский мог быть уверен, что Сталину и всем остальным, кого это касается, роль Пастернака в истории с эпиграммой известна.
О том, насколько все это соответствует реальным фактам или общей обстановке в стране, можно спорить. А вот относительно той легенды, что Мандельштам был посажен в Курский централ, где выбросился из окна (хотя этот факт в реальности имел место не в Курске и не в централе, а в Чердыни на Каме и в ссылке), а в итоге поэт будто бы был сослан в Елец, где работал в районной газете с подозрительным названием «Известия» (напомним, что именно «Известиями», разумеется, московскими, руководил Бухарин) под псевдонимом и где ему было запрещено печатать стихи, заставляет задуматься. Ведь ни для кого в литературной Москве не было секретом, где находится место ссылки поэта. К нему туда ездили А. Ахматова, М. Юдина и др. Встречался с Н.Я. Мандельштам в воронежские годы, получая новые стихи, Б. Пастернак, и т. д. Да и рецензии О. Мандельштама печатались в воронежском журнале «Подъем», что можно было в Париже легко узнать из «Журнальной летописи». Не говоря уже о том, что о пребывании Мандельштама в их городе знали и воронежские писатели, и даже слушатели воронежского радио. Кроме того, Мандельштам приезжал в Москву из поселения в Савелово после окончания воронежской ссылки и настолько «надоел» своему куратору Ставскому, что тот просил власти избавить его от Мандельштама. Это чуть позже и было сделано. С этого начался крестный путь поэта. Всё это заставляет счесть приведенные неточности сознательными и указать, что многие сведения «Социалистического вестника» о Мандельштаме превышали по точности всё, что стало известно едва ли не через десятилетие.
Еще одной из важных особенностей текста Николаевского, позволившей счесть его сведения не заслуживающими доверия, является, по мнению Л. Флейшмана, отсутствие в статье сведений о разговоре Б. Пастернака со Сталиным о Мандельштаме. Разговоре, широко известном в Москве 1930-х гг. Нам представляется, что даже если Бухарин и рассказывал об этом Николаевскому во время поездки в Париж, то публикация таких сведений в 1946 г. могла быть своей демонстрацией близости Сталину просто опасной уже для репутации Пастернака-оппозиционера. В свою очередь, для Бухарина, который общался со Сталиным напрямую, этот эпизод мог быть не столь важен, как для современных исследователей, которым разговор был как раз известен, а вот многие партийные документы, включая бухаринские, нет.
Все сказанное заставляет счесть ряд «анекдотических» подробностей о жизни Мандельштама едва ли не преднамеренными. По крайней мере, так называемый «Елец» свидетельствует об этом неопровержимо. Это же касается и сведений о смерти Мандельштама, будто бы дожившего в Ельце до начала войны, не успевшего эвакуировать-
ся и расстрелянного там НКВДистами в рамках избавления от врагов народа перед приходом гитлеровцев. Кстати отметим, что жизнь многих знаменитых ученых и писателей закончилась именно так, хотя и в других местах.
Совершенно очевидно, что к Бухарину, вернувшемуся из Парижа незадолго до 1 мая 1936 г. и арестованному после обвинений в авторстве «рютинской платформы» 27 февраля 1937 г.11, сведения об аресте Мандельштама 2 мая 1938 г. отношения иметь не могут.
Вообще говоря, изучать текст Николаевского 1946 г. необходимо на фоне его публикаций в «Социалистическом вестнике» 1937 г., связанных с Бухариным, которые уже анализировались, в том числе и в интересующих нас аспектах12.
Вернемся к статье Николаевского 1946 г. Буквально через несколько месяцев после ее выхода в № 1 «Социалистического вестника» в № 6 того же журнала за 1946 г. на с. 157 публикуется заметка «Еще о гибели поэта Мандельштама». Она, в отличие от статьи Николаевского и в полном соответствии с первым извещением, действительно имитирует как бы отрывок письма в редакцию по поводу предыдущей публикации. «Письмо» начинается все теми же «анекдотическими» сведениями о ссылке в Елец, а вот кончается оно настолько точными сведениями о конце жизни Мандельштама, что им стоит только поразиться: «... после нескольких месяцев тюрьмы был отправлен на Колыму. До Магадана он не доехал: в пути схватил тиф и умер где-то на Дальнем Востоке».
Момент освобождения Мандельштама из ссылки и его повторный арест отнесены здесь к 1939 г. и, соответственно, к концу 1940-го. Похоже, что за шесть месяцев с момента напечатания статьи Николаевского кто-то (если не он сам) «заметил» неточность с расстрелом Мандельштама, но сознательно не «проверил» очевидное (для экспертов, столь информированных о точных, как мы сегодня знаем, обстоятельствах смерти Мандельштама) место ссылки поэта.
Так или иначе, вся эта трагическая история подтверждает то, что, с одной стороны, Мандельштам в самом начале 1930-х гг. действительно входил в советскую писательскую «элиту» и что, с другой, - «просвистать скворцом» и «заесть» всё это «ореховым пирогом» он смог и не захотел. И этому статья в «Социалистическом вестнике» никак не противоречит. Что же касается Б. Николаевского, то источниковедческое изучение истории его «журналистской» деятельности таит еще немало сюрпризов. А наш случай показывает, что иногда стоит прежде довериться тексту кажущегося заведомо недостоверным источника и лишь затем относить его к курьезам истории на основании прежней научной и мемуарной традиции, которая существенно корректируется новыми, порой сенсационными документами.
Примечания
1 Флейшман Л. Об одном нераскрытом «преступлении» Бабеля // Флей-шман Л. От Пушкина к Пастернаку: Избр. работы по поэтике и истории русской литературы. М., 2006. С. 269-297.
2 Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб., 2005. С. 236-237.
3 Подробнее см.: Кацис Л. К поэтическим взаимоотношениям Б. Пастернака и О. Мандельштама // Пастернаковский сборник. II. М, 1998. С. 267-287.
4 Эта формулировка вызвала критику Л. Флейшмана во введении к цитированной монографии.
5 Максименков Л. Очерки номенклатурной истории советской литературы (1932-1936): Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие // Вопросы литературы. 2003. № 4. С. 222, 250.
6 Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов.
7 Там же. С. 225.
8 Герштейн Э. Вблизи поэта // Герштейн Э. Мемуары. СПб., 1998. С. 51.
9 Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 231.
10 Об этом подробно см.: Кацис Л. К творческой истории цикла Б. Пастернака «Несколько стихотворений» // Быть знаменитым некрасиво... Пастернаковский сборник. I. М., 1996. С. 213-224 , и в цитировавшейся монографии Л. Флейшмана.
11 Ларина (Бухарина) А. Незабываемое. М., 1989. С. 264.
12 Коэн С. Бухарин: Политическая биография. 1888-1938. М., 1988. Гл. 7, 10.
