CC BY
42
БОРЬБА С УГОЛОВНОЙ ПРЕСТУПНОСТЬЮ НА ТЕРРИТОРИИ ЮЖНОГО УРАЛА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX В.
Е.П. Сичинский, кандидат исторических наук, доцент кафедры отечест-
венной истории Челябинского юридического института МВД РФ
Борьба с уголовной преступностью выступает одним из важнейших направлений деятельности правоохранительных органов. С течением времени ее формы и методы совершенствуются, но внимание к истории позволяет понять закономерности их внутреннего развития.
Южный Урал в первой половине XIX в. представлял из себя традиционное аграрное общество с низким уровнем мобильности населения, что непосредственно влияло на состояние преступности. По данным 1858 г. в Оренбургской губернии, насчитывающей более 2,4 млн человек, было зарегистрировано 3004 преступления, из них 40 грабежей и раз-боев и примерно столько же убийств, 1061 преступление составляли кражи и мошенничества1. О том, что кражи, в первую очередь мелкие и поэтому относящиеся к компетенции полиции, были преобладающим видом преступлений, свидетельствуют годовые статистические отчеты челябинского городничего и оренбургского полицмейстера за 1844 г. В пункте 14 отчета «Действия собственно до полиции относящиеся» руководитель челябинской полиции сообщал, что в течение года в городе произошло 16 краж на сумму до 90 руб. серебром, а «важнейших краж не случалось». Кроме того, за указанный период было поймано «беглых, безыменных и военнодезертиров» - один человек, взято за пьянство - 11 мужчин и пять женщин (из них половина горожан, остальные - приезжие), в отношении остальных правонарушений, как то, «за знание и сокрытие корчемства», «просрочка и потеря паспортов», «скорая езда по улицам», «растление девства» фактов выявлено не было. В отчете оренбургского полицмейстера указывалось, что в течение года грабежей не было, но произошло четыре покушения на убийства с нанесением ран, 36 случаев краж и воровства на сумму 680 руб. серебром, поймано 12 беглых и беспаспортных, взят в полицию за пьянство 101 человек и зарегистрировано 95 маловажных краж и других проступков2.
Сравнение хронологически различных
данных при всей его некорректности, тем не менее, позволяет увидеть, что уровень преступности в городах был существенно выше. Если по губернии в 1858 г. в среднем совершалось одно преступление на 800 жителей, то в Челябинске в 1844 г. (4,5 тыс. населения) одно на 250 человек. Примерно такой же уровень преступности был и в Оренбурге.
Вместе с тем, в отношении Южного Урала еще современники отмечали особые обстоятельства, которые в отличие от центральных районов России влияли на общую криминогенную ситуацию на его территории. Они выделяли следующие причины: близость к Сибири, из которой шел поток беглых преступников, продолжающийся процесс колонизации края и, как следствие, приток переселенцев и «наклонность к беспорядкам» иноверцев3, которая очевидно проистекала не из какой-то генетической предрасположенности, а разности уровней правовой культуры башкирского и киргиз-кайсакского населения и русского.
Высокий уровень городской преступности требовал не только сложной структуры полицейских учреждений, но и особой системы мер предупреждения правонарушений, которые должны были компенсировать малочисленность стражей правопорядка и отсутствие у них профессиональной подготовки. В первую очередь устанавливался контроль за движением пришлого населения. Указ 14 декабря 1848 г. с целью «отвращения беспорядков и затруднений по делам полицейского управления» распространял на города Оренбургской и Московской губерний право взимать штрафы с владельцев домов за «необъявление» полиции о приезжающих и отъезжающих4.
Классные чины полиции достаточно хорошо знали свои участки и лиц, склонных к правонарушениям. В отношении к последним руководители городской полиции могли применять высылку. В частности, 1 ноября 1859 г. оренбургский полицмейстер обратился с рапортом к губернатору о выдворении из города лиц, ведущих праздный, развратный образ жизни, нарушающих общественное спокойст-
вне и не имеющих в Оренбурге «оседлости и занятий». По распоряжению губернатора ряд правонарушителей из представленного полицмейстером списка были высланы на прежнее место жительства, а другие были переданы под особый надзор начальства5.
В первой половине XIX века в жизни небольших городов существовали меры по борьбе с лицами, ведущими асоциальный образ жизни, более присущие сельским обществам, чем городским центрам. Так, например, в соответствии с указом 31 июля 1817 г. общее собрание мещан и цеховых города наделялось правом рассматривать дела, присланные городничим, земским судом или городским магистратом о злостных нарушителях правопорядка. В челябинском архиве сохранилось 11 приговоров таких собраний, которые охватывают период с июня 1828 г. по январь 1834 г. Мирской сход рассматривал преступления и проступки, связанные с пьянством, праздностью, леностью, сквернословием, драками и мелкими кражами. По итогам обсуждения собрание приговаривало провинившегося к легкому полицейскому наказанию розгами, о чем делалась соответствующая запись в книгу. Такое публичное наказание преследовало не только воспитательную цель, но и имело правовые последствия для наказуемого. Отныне он терял право назначаться на выборные и государственные должности6.
Но все же основные меры по предупреждению правонарушений были связаны с повседневной полицейской службой. Не только рядовые члены полицейской команды, квартальные надзиратели и частные приставы, но и городничие, и полицмейстеры обязаны были осуществлять регулярные ночные объезды города. Сохранились документальные свидетельства, что эта мера нередко приносила положительные результаты. Осуществляя совместный с тремя полицейскими казаками в ночь на 21 февраля 1861 г. объезд города, исправляющий должность уфимского полицмейстера, Алтухов, заметил подозрительных лиц на санях. При требовании предъявить к досмотру содержимое транспорта, они оказали сопротивление и попытались скрыться. Для задержания преступников на ноги были поставлены все полицейские силы города, в том числе и пожарные солдаты7.
В сельской местности особую опасность для населения в первую очередь представляли разбойничьи шайки и конокрады. Преступники, вытесняемые из города системой профи-
лактических мер, а из деревни - круговой порукой, вынуждены были орудовать на больших дорогах. Объектами их посягательств становились почтовые кареты, купеческие обозы и отдельные путники. В случае совершения преступления на полицию возлагалась обязанность немедленно принять меры к задержанию преступников. При этом городничие и земские исправники несли персональную ответственность не только за организацию поиска, но и его результат. Так, например, 7 января 1804 г. были ограблены выехавшие из Мензелинска купцы Судаковы. По их заявлению местный городничий Е.И. Быков предпринял розыскные действия, которые закончились безрезультатно. Тем не менее, по жалобе потерпевших решением Оренбургской гражданской палаты городничий был оштрафован на 5,5 руб.8.
В зависимости от масштабов преступных посягательств следовала и реакция местных властей на них. При малозначительных единичных преступлениях розыск разбойников и грабителей возлагался на сельскую полицию. Сельские старшины, сотские и десятские, мобилизовав «понятых», обязаны были прибыть на место преступления и организовать розыск и преследование преступников. Однако это не всегда было возможным, так как конные шайки грабителей, обладая оружием, вполне могли дать отпор своим преследователям. Поэтому в случае особой опасности и дерзости преступников губернские власти могли принимать чрезвычайные меры по их поимке. Так, в 1833 г. население Бирского уезда было терроризировано деятельностью разбойничьей шайкой бежавшего из острога А.Сапимова. На поиски преступников была привлечена не только земская полиция, но и откомандированы жандармский капитан Мишо, которому был придан отряд казаков в количестве 20 человек, и адъютант Оренбургского военного губернатора гвардии поручик Васильев, получивший полномочия привлекать казаков и солдат для поиска преступников. Названными должностными лицами было организовано десять отрядов, силами которых осуществлялся в течение двух суток «обыск» территории протяженностью более полутора сотен верст, окончившийся, к сожалению, неудачно. В связи с последовавшим новым ограблением обоза в октябре 1833 г. бузулукский исправник вытребовал из Бузулукской станицы шестерых казаков для разъезда, а оренбургское начальство, учитывая опасность банды, ко-
мандировало дополнительно из Оренбургского казачьего войска офицера с командой. Несмотря на то, что казачьи команды действовали на территории Бирского, Бутульминского и Бузулукского уездов до зимы, банде Салимова удалось избежать поимки. Она была обезврежена только в результате проведенных сложных оперативных мероприятий бугуль-минским земским исправником Шкапским, послужной список которого пестрел от многочисленных благодарностей за розыск. Тем не менее, действия казачьих пикетов, разъездов и облав не были безрезультатными. Попутно они сумели выявить и ликвидировать еще несколько шаек разбойников9.
Аналогичная крупномасштабная акция по розыску пяти вооруженных конных преступников была предпринята по распоряжению начальника Оренбургской губернии в августе 1859 г. Для их поимки в Уфе было открыто Временное отделение, в Челябинский уезд направлен для содействия земской полиции чиновник губернской канцелярии и осуществлен ряд мер, призванных обезопасить дороги: учреждены разъезды из воинских чинов и обывателей, отъезжающим выделялась достаточная охрана. В известность были поставлены командиры Башкирского и Оренбургского казачьего войск, от которых губернатор потребовал принять как самостоятельные меры к розыску и поимке преступников, так и оказывать содействие чиновникам земской полиции10.
Однако, несмотря на масштабность предпринимаемых усилий, описанная система розыска преступников была очень громоздкой, неповоротливой и, как следствие, малоэффективной. Причиной этого выступала ведомственная разобщенность, ограниченная самостоятельность чинов полиции и отсутствие достаточных в их распоряжении сил. Как видно из предшествующих примеров, чины земской полиции для поимки вооруженных преступников привлекали служащих иррегулярных войск. Их командование, как правило, не отказывало в помощи, но, отстаивая принцип ведомственной субординации, требовало согласования при привлечении казаков и башкирцев к розыскным мероприятиям. В результате терялось время, и мобильные шайки могли не только скрыться с места преступления, но и вообще покинуть территорию губернии, за пределами которой заканчивалась юрисдикция местной полиции. Этим недостатком в законодательстве довольно долго и
успешно пользовалась разбойничья шайка, оперировавшая с 1813 г. в Елабужском и Са-рапульском уездах Вятской губернии. Для ее поимки полиция неоднократно организовывала оперативные мероприятия с привлечением команд из вятского батальона. Но разбойники, скрываясь от стражей правопорядка, перебирались в Оренбургскую 1убернию, где и отсиживались, пережидая смутное время. Только в 1817 г. вятский гражданский губернатор обратился к оренбургскому военному губернатору с просьбой об организации в смежных с Вятской губернией уездах совместных мер по преследованию разбойников11.
Одним из наиболее распространенных видов преступления в России в первой половине XIX в. были кражи скота, среди которых преобладало конокрадство. Его социальная опасность вытекала из того, что лошадь являлась основной рабочей силой в крестьянском хозяйстве и ее потеря грозила земледельцу разорением. Актуальность конокрадства для Южного Урала в отличие от центральных областей России была вызвана и тем обстоятельством, что местное население башкиры, мещеряки и киргиз-кайсаки, ведя кочевой и полукочевой образ жизни, издавна занимались угоном лошадей. Для них этот промысел давал не только возможность обогатиться за счет перепродажи похищенного, но и в целом влиял на благосостояние семьи, так как лошадь, которая являлась основой хозяйства, снабжала местное население основными продуктами питания: мясом и молоком.
Названный вид преступления привлек к себе внимание назначенного в 1830 г. оренбургским военным губернатором генерал-адъютанта П.П. Сухтелена. Столкнувшись с этой проблемой, он пришел к выводу, что ее нельзя решить обычными полицейскими мерами «...по утонченности, с какою люди сии
Л'У
умеют скрывать проступки свои...» . Преступники создали достаточно разветвленную систему, которая позволяла им в короткое время перегонять угнанный скот не только из одного уезда в другой, но и из губернии в губернию, в результате чего найти похищенное было практически невозможно. Другой способ сокрытия следов заключался в том, что вор являлся к потерпевшему и предлагал ему найти его же лошадь за обусловленную плату. И в том и в другом случаях преступники оказывались безнаказанными.
Чтобы как-то защитить население от конокрадов, губернатор приказал взять под
стражу 196 жителей Челябинского и Троицкого уездов, подозреваемых в конокрадстве. Задержанные были представлены оренбургской уголовной палате, однако в соответствии с законом судебное ведомство вследствие недоказанности вины оправдало этих лиц. Невозможность в судебном порядке наказать подозреваемых, заставила губернатора обратиться к указам от 28 апреля 1808 г. и 31 июля 1817 г., которые предоставляли право в административном порядке высылать из мест жительства «порочных людей», выданных самими «обществами». В результате были составлены списки «опороченных» и представлены Николаю I и шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу с предложением выслать перечисленных в них лиц вместе с семействами в Сибирь для причисления к иррегулярному войску или к поселянам иноверцам, а одиноких и годных к службе отдать в солдаты. Предложение военного губернатора было утверждено, а высочайше утвержденным Положением Комитета министров от 1 марта 1832 г. Сухтелену предписывалось и впредь предавать военному суду башкир и мещеряков, выдаваемых «обществами». Тех же, кто не был выдан, но подозревался по повальному обыску, губернатору предоставлялось право самостоятельно удалять из места жительства. Юртовые начальники должны были наблюдать под свою ответственность за поведением каждого башкира и мещеряка. Данные меры предписывалось применять без огласки в течение четырех лет13.
К середине столетия масштабы конокрадства оказались настолько высоки, что правительство вынуждено было обратить на этот вид преступлений особое внимание и создать в структуре правоохранительных учреждений специальные органы борьбы с ним. 19 января 1848 г. высочайше было утверждено Мнение Государственного совета о мерах к прекращению конокрадства, в соответствии с которым в конце 1849 г. в двенадцати губерниях Российской империи, в том числе и Оренбургской, были созданы в каждом уезде должности комиссаров по пресечению конокрадства. Комиссары должны были назначаться по представлению начальников губернии из числа отставных чиновников или местных дворян «опытных и, по возможности, сведущих в порядке судебного и полицейского производства». На них возлагалась обязанность расследовать случаи конокрадства, «действуя под распоряжением полиции, на основании данной им инструкции» и под
строгим наблюдением со стороны начальников губерний. В случае медлительности и особенно бездействия комиссары могли быть отданы под суд, причем их дела должны были рассматриваться и решаться вне очереди.
Мнение Государственного совета требовало от всех должностных лиц оперативности при рассмотрении дел о конокрадстве. Городская и земская полиция должны были приступать к розыску по горячим следам немедленно по поступлению сведений о преступлении. В случае обнаружения виновных юш подозреваемых чины полиции обязаны были «отбирать без всякого замедления, вести допросы и ...неотлагательно отсылать дела в надлежащие судебные места». В уездных судах и уголовных палатах дела о конокрадстве предписывалось решать без очереди и промедления. Подозреваемые должны были содержаться под стражей и запрещалось отдавать их на поруки. За каждого выявленного, изобличенного и переданного в руки правительства конокрада и его сообщника не только для полицейских чинов, но и для любого лица из числа низших сословий, устанавливалось вознаграждение три рубля серебром14.
Эти меры широко рекламировались правительством. Только в селения Оренбургской губернии было разослано 2430 экземпляров текста Мнения Государственного совета от 19 января 1848 г., с прилагаемым переводом на язык коренного населения15. Однако они недостаточно учитывали специфику Южноуральского региона. Действие закона распространялось только на гражданское население, в то время как военное сословие, в состав которого входили башкиры, мещеряки и тептя-ри, составляло одну треть населения края, было подведомственно военному суду. Поэтому в 1851 г. вновь пришлось вернуться к этому вопросу и передать следствие по этой категории преступлений в отношении лиц военного сословия комиссарам по пресечению конокрадства при земских судах и гражданской юстиции. В январе 1854 г. комиссары были переименованы в следственных приставов по пресечению конокрадств, но оставлены в подчинении земских судов и земских исправников. В их компетенцию было включено также и расследование краж домашнего скота.
Несмотря на то, что из года в год количество раскрытых краж, связанных с хищением лошадей, увеличивалось, губернское начальство было недовольно результатами работы следственных приставов, т.к. конокрадство не
сокращалось, а наоборот, увеличивалось. Оценивая усилия следственных приставов, губернское руководство связывало недостатки их деятельности, прежде всего, с объективными факторами. В первую очередь указывалось, что нельзя ожидать удовлетворительных результатов от действий одного полицейского чиновника, который специализировался на розыске лошадей в границах огромных по протяженности уездов Оренбургской губернии. С другой стороны, указывалось на беспечность хозяев лошадей, которые небрежно относились к их сохранности, особенно в условиях Оренбургского края, где, по мнению полицейского начальства, треть населения составляли иноверцы (т.е. коренное население), склонные к конокрадству б.
Одним из эффективных средств борьбы с преступностью являлась деятельность полиции по обеспечению паспортного режима. Все подданные Российской империи при отъезде из мест проживания обязаны были иметь документ установленного образца, а при его отсутствии могли быть признаны беглыми. Просроченный паспорт мог также стать поводом привлечения к суду. Контроль за соблюдением паспортного режима возлагался не только на полицию, но и чинов корпуса жандармов, внутренней стражи, сотских и десятских, а также представителей башкиро-меще-рякской администрации. В январе 1831 г. был расширен круг лиц, привлеченных к контролю за соблюдением паспортного режима. В частности, на все казачьи войска было распространено правило выплаты вознаграждения в сумме 10 руб. ассигнациями за поимку бродяг, беглых и других беспаспортных людей. Задержанные без письменных видов на жительство, с просроченными на значительное время паспортами, с неузаконенными или фальшивыми билетами должны были сдаваться в городскую или земскую полицию, которая предоставляла квитанцию для получения наградных за каждого беглеца17. Очевидно местное население пыталось мошенничать с пойманными, в результате чего в марте 1844 г. МВД было введено правило выдавать квитанции только после окончательного выяснения действительно, ли беглые являлись таковыми. В апреле 1834 г. распоряжением Перовского В.А. для местной полиции была введена новая форма ежемесячной отчетности о пойманных беглецах и бродягах. Только за 1835 г. из полученных с мест данных следовало, что в Оренбургской губернии их было
задержано 774 человека18. Не все из них были, естественно, уголовными преступниками, но даже часть выявленных и изолированных правонарушителей значительно оздоровляла криминогенную обстановку в крае.
Таким образом, в условиях традиционного аграрного общества с низким уровнем преступности, когда отсутствовали специализированные органы розыска, борьба с уголовными преступлениями осуществлялась путем создания системы их предупреждения и профилактики, в которую были включены не только полицейские органы, но и сельские и городские общества. В случае совершения тяжких преступлений, вызвавших социальный резонанс, для розыска преступников применялись комплексные меры, связанные с созданием чрезвычайных органов, привлечением к поиску казачьих частей и населения, усилением общих мер охраны.
Борьба с уголовной преступностью в первой половине XIX в. осуществлялась в рамках соответствующего правового поля, которое было не знакомо с понятием прав человека. Это позволяло применять органам охраны правопорядка и управления, с современной точки зрения, неправовые меры. В частности, местной администрации в ряде случаев было предоставлено право административной высылки лиц, заподозренных в совершении уголовных преступлений.
1 Байгутлин Р.И. Организационно-правовые основы деятельности полиции Оренбургской губернии в 1775-1862 гг.: Дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2003,-С. 139-140.
2 ЦГИА РБ. - Ф. И. 6. - Оп. 1. - Д. 243. - Л. 63,143.
3 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 6. - Д. 11950. - Л. 115.
4 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 6. - Д. 12579. - Л. 5.
5 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 6. - Д. 13690. - Л. 1.
6 Сичинский Е.П. Страницы истории полиции дореволюционного Челябинска. - Челябинск, 1999.-С. 15. 7ЦГИАРБ.-Ф. И. 5. - Оп. 1.-Д. 11.-Л. 133.
8 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 3. - Д. 2417. - Л. 4.
9 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 5. - Д. 10662. - Л. 71-80.
10 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 6. - Д. 13679. - Л. 1-2.
11 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 3. - Д. 5889. - Л. 1.
12 ПСЗ РИ. Собр. 2. - Т. VII. - № 5201; Законы Российской империи о башкирах, мишарях, тептярях и бобылях.-Уфа, 1999.-С. 212.
13 Законы Российской империи о башкирах, мишарях, тептярях и бобылях. - Уфа, 1999. - С. 212-213.
14 ЦГАРБ. - Ф. И-2. - Оп. 1. - Д. 6081. - Л. 23-26.
15 Там же.-Л. 15.
16 ЦГАРБ. - Ф. И-2. - Оп. 1. - Д. 6081. - Л. 15.
17 ГАОО. - Ф. 6. - Оп. 5. - Д. 10294. - Л. 11.
18 Байгутлин Р;И. Организационно-правовые основы деятельности полиции Оренбургской губернии в 1775-1862 гг.: Дис. ... канд. юрид. наук.-М., 2003.-С. 153.
