CC BY
36
Вестник СПбГУ. Сер. 2, 2003, вып. 4 (№26)
А. А. Акименко
БОРЬБА «КОНЧИЛЬЯТОРЕ»
ЗА РОМАНТИЧЕСКУЮ ЭСТЕТИКУ И ЛИТЕРАТУРУ (к 220-летию со дня рождения Джованни Берше)
В последние десятилетия в нашей стране и за рубежом наблюдается повышенный интерес к романтизму, к его эстетике, философии, историографии. Это явление объясняется в значительной мере тем, что «романтизм воспринимается как живая литературная традиция, которая сохраняет свое значение вплоть до сегодняшнего дня и подчас весьма активно влияет на облик современной литературы»1. В то же время в работах отечественных литературоведов все отчетливее проступает стремление преодолеть бытовавшее ранее жесткое противопоставление классицизма романтизму и романтизма реализму, утверждается линия не рассматривать эти сменявшие друг друга направления как антагонистические2. Такой подход к изучению романтизма представляется плодотворным: он позволяет определить вклад романтиков в общее развитие эстетической мысли и выяснить характер преемственности между романтической эстетикой и складывавшейся эстетикой реализма3. В этом плане особый интерес представляет итальянский романтизм. Формируясь в условиях нарастания национально-освободительного движения, он стремился посредством искусства, и прежде всего литературы, решать конкретные общественные задачи, выдвигаемые потребностями социально-политического развития Италии.
• Изучая итальянский романтизм, отечественные исследователи исходят из того, что он теснейшим образом был связан с Рисорджименто, национально-освободительной борьбой итальянцев, что именно эта связь обусловила его по преимуществу позитивный характер. Однако перед отечественным литературоведением все еще стоят обширные задачи в плане изучения романтического движения в Италии, поскольку необходимо исследовать эстетическое наследие большинства зачинателей и ведущих теоретиков итальянского романтизма. К их числу принадлежит и Джованни Берше (Giovanni Berchet, 1783-1851), переводчик и поэт, которому часто приписывается слава автора первого романтического манифеста и зачинателя полемики о романтизме в Милане4.
Как известно, в Италии начало бурной и длительной дискуссии о романтизме положила статья Ж.-Л. де Сталь «О пользе и способе переводов», представлявшая собой отклик на перевод «Илиады», выполненный В.Монти. Она была опубликована в январе 1816 г. в первом номере журнала «Библиотека итальяна». Знаменитая писательница призывала итальянцев преодолеть ложно понимаемую национальную гордость и приобщиться к новейшим достижениям европейской мысли и искусства. Собственно, эта гордость былым величием итальянского духа, по мнению де Сталь, была причиной изоляции, старомодности и отсталости итальянской словесности. Идеи де Сталь импонировали той части патриотически настроенных итальянцев, которые связывали возможность обновления национальной культуры с преодолением своей национальной замкнутости, с усвоением новых представлений о функции и природе искусства, получивших распространение на рубеже XVTII-XIX вв. в ряде европейских стран, главным
© А. А. Акименко, 2003
образом в Англии и Германии. Сторонники таких взглядов, романтики, стали противопоставляться классикам, тем, кто настаивал на необходимости придерживаться освященных временем традиций и правил классицизма.
Первым по времени появления манифестом миланских романтиков была брошюра Лодовико ди Бреме (1780-1820) «О несправедливости некоторых литературных суждений итальянцев», появившаяся в первой половине июня 1816 г.5 Вскоре, в сентябре, вышел второй романтический манифест — брошюра Пьетро Борсьери (1786-1852) «Литературные похождения одного дня, или Советы порядочного человека разным писателям»6. И лишь в декабре того же 1816 г. Берше напечатал свой трактат-памфлет «"О диком охотнике" и "Леоноре" Готфрида Августа Бюргера, полусерьезное письмо Златоуста своему сыну»7. Отмечено, что сравнительно с двумя другими манифестами «Письмо» отличается не только большей полемичностью и полнотой изложения предмета, но и прежде всего тем, что оно, разрушив классицистические теории, быстро и органично переходит к формулировке новых «советов», т.е. к наметкам новой поэтики. Бреме и Борсьери, напротив, предпочли сделать упор на критику устаревших образцов8.
Работа Берше, действительно, представляет собой важный документ раннего итальянского романтизма, воплотивший его основные принципы9. На примере литературы Берше рассматривает искусство в его главных аспектах — социальном, эстетическом и этическом. Отправным пунктом для него служит идея народности, под которой он понимает отражение в литературе самобытности нации. Именно этим привлекает его поэзия Бюргера, связанная с национальными традициями немцев. Народность, считает Берше, — самое необходимое качество современной поэзии. Выступая за демократический характер литературы, он призывает поэтов адресовать свое творчество не пресыщенным и мудрствующим эрудитам или, напротив, забитым и невежественным людям, а тем, кто составляет большинство нации и кого он считал народом. Поэзию классиков, создаваемую с ориентацией на античные образцы и потому не находящую отклика у современного читателя, Берше называет «поэзией мертвых, а поэзию романтическую — поэзией живых», поскольку она отражает думы и чувства современников.
Берше значительно раньше, чем Стендаль и Бальзак, призывал литераторов обратиться к проблемам современности: «И разве сам разум... не учит нас, что поэзия должна, как зеркало, отражать то, что больше всего волнует душу? А ныне душу волнуют живые события нашего дня, а не древние предания, о которых мы знаем только из книг да из истории»10. Выступая против преклонения перед авторитетами и правилами, Берше заявляет, что по своей природе поэзия не терпит ограничений и, удовлетворяя многообразным потребностям, она вправе пользоваться бесконечно разнообразными средствами. Отдавая должное немецким романтикам, Златоуст призывает своих соотечественников-литераторов не следовать слепо им во всем, поскольку литература каждого народа должна утверждать его собственные традиции и в то же время отвечать современным общественным потребностям.
После опубликования «Полусерьезного письма Златоуста» имя Джованни Берше, скромного переводчика в канцелярии миланского губернаторства, стало хорошо известно в литературных кругах Милана. Вскоре он становится одним из наиболее активных сотрудников газеты миланских романтиков «Кончильяторе»11. Газета ставила себе целью склонить общественное мнение в пользу реформы национальной культуры посредством приобщения итальянцев к современной европейской мысли и искусству. В конце 1821 г. Берше, после ареста его ближайших соратников-карбонариев, был вынужден эмигрировать. В 1820-1840-х годах он жил в Англии и Бельгии. В 1845 г. он
вернулся в Италию, в революционном 1848 г. был членом временного правительства Ломбардии. После нового изгнания до конца жизни жил в Турине, где был избран членом парламента. Благодаря своим патриотическим стихам, он пользовался славой «итальянского Тиртея». Как поэт-патриот Берше с середины XIX в. стал известен и в России12.
В Италии интерес к творческому наследию Берше пробуждается в 1860-е годы. Ему отдают должное как поэту и как критику, поборнику романтизма, но в целом его творчество оценивается как мало оригинальное13. В таком же духе с чрезмерной суровостью отозвался о Берше-критике в середине 1870-х годов Ф. Де Санктис (1817-1883), виднейший итальянский историк литературы. Говоря о «Полусерьезном письме Златоуста», он, с одной стороны, отметил, что Берше был первопроходцем: «Когда писал Берше еще не было ни "Обрученных", ни "Моих темниц". Именно он был первым, кто изложил те (романтические. — А. А.) идеи очень сжато в общедоступной форме на обычном языке. Следовательно, в его "Письме" есть много такого, что сообщает ему значительность»14. С другой стороны, утверждает Де Санктис, по форме эта работа несовершенна, написана несколько небрежно, подобно статьям, которые Берше опубликовал в «Кончи-льяторе». Свое окончательное суждение о теоретических работах Берше Де Санктис сформулировал так: «И эти статьи и "Письмо" может изучать тот, кто желает выполнить хорошее исследование о Берше, но к потомкам из них ничего не перейдет»15.
Однако уже в конце XIX в. имели место возражения против такой оценки теоретического наследия Берше. Так, в одной из статей, опубликованной в 1886 г., утверждалось, что Берше и в «Кончильяторе» «был первым поборником романтизма», что он «под псевдонимом Златоуст постоянно вел свою страстную борьбу за романтизм»16. К сожалению, Р. Пьерильи не предпринял анализа публикаций Берше в «Кочильяторе», ограничившись лишь указанием на ряд связанных с ними фактов. Такой подход к исследованию статей Берше, опубликованных в «Кончильяторе», не изжит до наших дней: о них или только упоминается, или говорится очень бегло, или, наконец, утверждается, что в них предпринята попытка «доработать» идеи «Полусерьезного письма»17. Поэтому главный смысл исследования статей Берше, напечатанных в органе миланских романтиков, видится в установлении связей и соответствий между ними и «Письмом»18.
В нашей отечественной литературе Берше-критик известен практически только как автор «Полусерьезного письма Златоуста к своему сыну», поскольку его другие работы до сих пор не привлекали внимания исследователей19. Тем не менее в нашей литературы была высказана мысль, что «на страницах "Кончильяторе" и в статьях талантливого литературного критика Эрмеса Висконти, поэта Джованни Берше, философа Дж.-Д. Романьози и драматурга, редактора журнала Сильвио Пеллико — были впервые сформулированы важнейшие эстетические идеи эпохи Рисорджименто»20.
Действительно статьи, опубликованные Берше в «Кончильяторе», в своей совокупности представляют важную часть его творческого наследия. Они свидетельствуют о неустанных поисках, которые вел Берше, критик и теоретик литературы, говорят о его стремлении применить ранее декларированные принципы романтической эстетики для анализа конкретных явлений национальной и иностранной литератур. Берше напечатал в «Кончильяторе» в общей сложности девятнадцать статей на различные литературно-критические темы21. Эти статьи неодинаковы по объему и по важности поднятых в них вопросов, но в каждой из них автор выступает страстным патриотом и сторонником нового, созвучного времени, демократичного по характеру искусства. Бесспорно между этими работами и «Полусерьезным письмом Златоуста» существует тесная связь. Она заключается в развитии и практическом приложении идей, высказанных
в «Письме», что стало существенным вкладом в разработку романтической эстетики и критики.
Первая статья Берше, напечатанная в четвертом номере «Кончильяторе» от 13 сентября 1818 г., озаглавлена «О критерии в суждениях» (Del criterio ne'discorsi). Она выдержана в том же ироническом тоне, что и «Полусерьезное письмо Златоуста». Интересно и важно одно из авторских примечаний к ней. В нем Берше настаивает на необходимости разделения поэзии на романтическую и классическую, считая это разделение методологически важным для теории и практики искусства. Оно важно для теории потому, что позволяет различать художественные произведения, появление которых связано с христианством и европейской цивилизацией, времен после нашествия варваров, от произведений, связанных с язычеством и античными греческими и римскими обычаями. Значение же его для практики состоит в том, что сравнение этих двух цивилизаций позволяет со всей очевидность указывать на эпигонский характер большей части современной литературы, на ее рабскую педантическую зависимость от классицизма. Берше полагает, что существует настоятельная необходимость в написании на итальянском языке книги, в которой подробно и со знанием дела было бы изложено все лучшее из эстетических воззрений немцев и французских романистов (sic!), а также «все те последующие соображения, уточнения, выводы и следствия, которые могут оказаться полезными для понимания и для совершенствования системы теорий, уже получившей распространение в Европе»22.
Здесь же затрагиваются и такие проблемы эстетики, как понятие об идеале прекрасного и вопрос о роли и значении поэтик. Берше проводит мысль о том, что идеал красоты не может быть вневременным, неизменным, что он зависит от конкретно-исторических условий жизни общества. Наряду с этим утверждается, «что не поэтики, трактующие всего лишь о внешних формах, а философско-литературные раздумья, в которых анализируется внутренняя сущность поэзии и определяется линия соприкосновения между нею и превратностями человеческой жизни», приводят к появлению сочинений, необходимых современному читателю (I, 68).
В этой же статье Берше касается и вопроса о совместимости новых, романтических теорий с традициями итальянской литературы. Этот вопрос, затрагивавший национальные чувства итальянцев, был весьма болезненным. Берше решает его следующим образом: «Новые теории не воюют со всем тем хорошим, чем изобилуют книги итальянских поэтов. А честь Италии я усматриваю скомпрометированной не чем иным, как тем легкомыслием, с которым некоторые трактуют литературный вопрос сегодняшнего дня» (I, 69).
Самая большая по объему и одна из наиболее значительных литературно-критических работ Берше — это напечатанная в 9-м, 13 и 21-м номерах «Кончильяторе» (октябрь-ноябрь 1818 г.) рецензия на книгу известного немецкого эстетика и философа Фридриха Бутервека (1765-1828) «История поэзии и красноречия с конца XIII века» (12 т., Гёттинген, 1801 — 1819). Эта статья Берше существенно отличается по стилю от его предыдущих работ: она написана лаконичным, точным языком и свободна от всякой иносказательности.
Высказав пожелание увидеть вскоре труд Бутервека переведенным на итальянский язык, Берше приступает к рассмотрению состояния итальянской словесности в ее взаимосвязях с жизнью страны. Этой теме, собственно, и посвящена работа. Важнейшие социально-политические, философские, эстетические и литературные проблемы в освещении Берше предстают взаимосвязанными.
Берше полагает, что труд Бутервека следует перевести ради ознакомления итальян-
цев с зарубежными литературами, которые им все еще мало известны. Прежде для того, чтобы прослыть в Италии ученым, достаточно было знакомства с древнегреческой и римской литературами. Иностранные литературы не изучались, поскольку было принято считать, что образованность и хороший вкус бытуют только на Апеннинском полуострове. Эти представления, поощрявшие леность ума, имели для итальянцев фатальные последствия: «во многих душах утвердилось не знающее угрызений совести невежество и враждебность ко всему тому, что не было плодом, взращенным на земле Италии» (I, 147). Господство таких представлений приводило и к извращенному пониманию даже чувства любви к родине: те немногие, которые призывали обогатить отечественную мысль через знакомство с зарубежной культурой, объявлялись врагами итальянской чести. «Но педанты напрасно стараются, —заявляет Берше, — человеческий ум находится в постоянном движении, и у них нет силы остановить его» (I, 147). Уже во второй половине XVIII в. старые представления были сильно поколеблены. Это произошло благодаря образованности, распространявшейся в силу разных причин, «но, главным образом, потому, что боязливая покорность и извечная невежественность народов, по мере того как образование юношества уплывало из рук церковников, переставали быть единственной целью наставников» (I, 147-148).
Немаловажно выяснить: почему Берше рекомендует перевести на итальянский язык именно работу Бутервека и чем она привлекает итальянского критика? Ответом на эти вопросы, очевидно, могут быть следующие суждения Берше: «Бутервек, поскольку он является философом, рассматривает поэзию и вместе с ней риторику как свойства, в высшей степени присущие человеческой жизни. Таким образом, он не только обнаруживает в политических и нравственных переменах неожиданные причины развития и упадка знаний, но одним-единым взором он охватывает во всей его сложности ход развития цивилизации на протяжении столетий; познав ее дух, он принимается анализировать дух литературы этих столетий и заставляет читателя с полнейшей очевидностью открывать все те общие качества, которые свойственны и духу времени и духу его литературы» (I, 152). Следовательно, Бутервек вызывает симпатии потому, что он «философ», а не «педант», каковым является, например, критикуемый Берше итальянец Джироламо Тирабоски, автор многотомной «Истории итальянской литературы», собравший в ней множество фактов, не сумев их должным образом интерпретировать. В этом противопоставлении, в акцентировании необходимости «философского», сочетающего анализ и синтез, подхода к явлениям и фактам дают себя знать начала новой методологии истории философии и стремление применить эту методологию к истории литературы. Эти тенденции одновременно свидетельствуют об отходе от основных принципов эстетики классицизма.
Говоря о различиях между своим и предыдущим веком, Берше отмечает, что те, лишенные какой-либо философии нагромождения фактов, которыми довольствовались отцы, уже не удовлетворяют нынешнее поколение. Уровень знаний, достигнутый теперь человечеством, больше не позволяет довольствоваться плодами одного только терпения собирателей воспоминаний. «Сейчас важнейшие исследования пробудили постоянную деятельную философскую склонность, которая порождает желание знать не столько сами явления, сколько их причины» (I, 329). Впрочем, пишет Берше, не следует слишком сурово осуждать отцов за их невзыскательность: «вина была не их, а времени, которое весьма отличалось ... от нынешнего из-за тысячи политических причин, точно так же, как нынешнее будет отличаться от будущего в силу той необходимости движения, которая вечно лишает покоя мир духа» (I, 329-330).
Разделяя присущую романтикам веру в поступательный характер исторического
развития человечества, Берше видел в каждой эпохе его необходимый этап. Но чтобы понять своеобразие каждой эпохи, ее роль и место в общечеловеческом прогрессе, полагали теоретики романтизма, одной массы фактов, к ней относящихся, недостаточно — нужен прежде всего «философский» взгляд на них. Это положение у Берше сформулировано так: «Новизна и значимость исторического труда не состоят единственно в изложении ранее неизвесных фактов, а скорее в новом способе их рассмотрения» (I, 333-334).
Эта, казалось бы, сугубо историографическая проблема находилась в теснейшей связи с одной из основных категорий эстетики — понятием правды в искусстве. Приверженцы романтической школы были убеждены, что «эмпирическое нагромождение фактов, сообщаемых старыми хрониками, не является историей и вместе с тем не является правдой — это правда фактическая, внешняя. Она не столько обнаруживает, сколько скрывает другую правду, подлинную, высшую.
Противопоставление правде фактической и случайной правды высшей и подлинной существовало и в классической поэтике. Высшая правда называлась правдоподобием и рассматривалась как некое разумное извлечение из реальной действительности; это было понятие более узкое по объему, чем масса исторических фактов. Из эстетики романтизма само понятие правдоподобия было исключено и заменено понятием правды, которое было не уже, но шире фактической правды, так как включало всю сумму действительных фактов, уже описанных и еще не известных, и выражало их сущность полнее и отчетливее. Чтобы раскрыть высшую правду, необходимо воображение»23.
Действительно, романтическая эстетика, отвергнув подражание как основной классицистический принцип художественного творчества, противопоставила ему созидательную силу творческого воображения. Она призывала и при реконструкции прошлого предоставить главную роль воображению, которое должно было, приняв во внимание все факты и детали, организовать и сочетать их соответственно духу эпохи. Предполагалось, что только таким путем можно постигнуть смысл событий и, следовательно, понять эпоху во всех ее особенностях. Эти основные положения романтической эстетики и историографии, по существу, совпадают с главной задачей философа-историка, которую сформулировал В. Кузен (1792-1867), популярнейший французский философ первой половины XIX в. Он дал ей философское обоснование, придерживаясь чисто идеалистических позиций: «Если все имеет свою причину существования, если все имеет свою идею, свой принцип, свой закон, то нет ничего несущественного — все имеет какой-то смысл. Речь идет о том, чтобы разгадать именно этот смысл, и задача и миссия историка-философа и состоит как раз в том, чтобы распознать, высвободить, сделать очевидным именно этот смысл. Мир идей скрыт в мире фактов. Факты сами в себе, рассматриваемые с внешней стороны, ничего не значат, но оплодотворенные разумом они обнаруживают идею, которую заключают, и становятся осмысленными, понятными. Теперь это уже не просто факты, которые воспринимают наши органы чувств, а идеи, которые разум постигает и сочетает.
Следовательно, первейший долг историка-философа—вопросить факты о том, что они означают, какую идею они выражают, какова их связь с духом эпохи того мира, внутри которого они появились. Возвести каждый факт, даже самый частный к его общему закону, тому закону, благодаря которому он только и существует, исследовать его связи с другими фактами, также возведенными к их закону, и, переходя от связи к связи, достигнуть того положения, когда будет возможно постигнуть связь самой скоротечной частности с самой обшей идеей эпохи —таково основное правило истории»24.
Большая близость философско-исторических взглядов Кузена и Берше не может
быть объяснима только прямым влиянием знаменитого философа, хотя Берше, входивший в ближайшее окружение А. Мандзони, был дружен с Кузеном, О. Тьерри и К. Фориэлем. Это сходство взглядов итальянского литератора-романтика и французских мыслителей обусловлено прежде всего «духом времени» — направленностью духовных поисков в европейском обществе первой четверти XIX в. Его предопределили главным образом повышенный интерес к истории в ту эпоху и воздействие родившейся в Германии «философии тождества», предполагавшей возможность постижения действительности при соучастии воображения и разума25.
Берше усмотрел в труде Бутервека и другие важные качества, которые, как он полагал, были необходимы для формирующейся романтической эстетики. Прежде всего это стремление изучать историко-литературный процесс в теснейшей связи с жизнью общества, принимая во внимание проявления духовной жизни в динамике их изменений. Это также желание объективно учитывать все поиски в области эстетики. «Взятая в целом, его книга позволяет понять, со сколь тонкой проницательностью г-н Бутервек изучал природу человека и все его отношения с миром; что он изучал также не столько историю семейств правителей, сколько историю великой европейской семьи; что он изучал и все интеллектуальные явления, умеряющие человеческую чувствительность, все изменения вкуса, все теории относительно красоты подражательной и красоты идеальной вплоть до всех правил, выдуманных риторами и авторами трактатов о поэтиках, будь они полезны или вредны эстетическому совершенству» (I, 152).
Аналитический «философский» подход, полагает Берше, крайне важен при решении собственно эстетических и литературных проблем, чем должна заниматься, по его определению, «литературно-психологическая» философия. Она могла бы установить эстетическую природу идеала прекрасного и тем самым доказать надуманность и ненужность законов и правил, установленных поэтиками. Уже во второй половине XVIII в., говорит Берше, «некоторые проблески литературно-психологической философии породили подозрение в том, что независимо от местных мнений, схоластических законов и традиций, независимо от цветов красноречия существует некий универсальный и вечный тип поэтической красоты. Ощущалась необходимость исследовать сущность этого типа, но аналитический дух еще не был духом того времени» (I, 148).
Из последующих высказываний Берше вытекает, что знать основные положения эстетики крайне важно для того, чтобы правильно понимать роль и место литературы в современном мире. Поэтому он утверждает, что итальянские писатели, не будучи достаточно знакомы с началами эстетики, пренебрегали изучением человека и всех его связей с прошлым и будущим. В Италии были неведомы «узы, всегда связывающие словесность с политическими, религиозными и нравственными представлениями, со всей цивилизацией народов в целом». Было принято считать «книги поэтов и прозаиков скорее отражением их частной позиции, а не выражением характерных особенностей эпох, скорее похвальной роскошью народов, а не вечной потребностью общественного человека, потребностью, которая проявилась бы сама по себе, даже если бы вдруг не стало всех примеров ее существования у античных народов» (I, 149).
Согласно Берше, политическая ситуация, сложившаяся к тому времени в Европе, предопределила новую, по крайней мере для итальянских условий, функцию литературы. Итальянский критик высказывает оригинальную мысль о том, что в данную эпоху литература, помимо воспитательной и познавательной роли, приобретает и роль показателя политического и социального прогресса народов. Он заявляет, что общий прогресс человеческих знаний и недавние политические события, связанные с Французской революцией, заставили наконец большинство итальянцев понять, что они принадлежат к
европейской семье народов. Эти народы являются братьями благодаря общности происхождения, основных прав и потребностей: «Цели, к которым стремятся современные народы Европы, у всех них одни и те же, и каждый из них может осуществить свои желания, не нанося ущерба желаниям другого» (I, 151).
Не настаивая на том, что «литература является единственным провожатым, который может привести народы к процветанию», Берше тем не менее выражает уверенность в том, что она может выполнять такую функцию. Он твердо убежден, что «в литературе надлежит усматривать самый верный показатель меры цивилизованности народов и, следовательно, показатель их большего или меньшего приближения к идеалу общественного образа жизни. Нам, итальянцам, весьма важно знать, на сколько шагов к такому идеалу продвинулись наши европейские собратья, чтобы опередить их на этом общем пути или, по крайней мере, чтобы не остаться последними; таким образом, мы должны побуждать друг друга к изучению иностранных литератур не столько, так сказать, из-за эстетической потребности, сколько из-за потребности политической» (I, 152).
Хотя Берше не раскрывает содержание этой политической потребности, оно с довольно большой степенью определенности может быть выведено из политической программы итальянского романтизма, главнейшем пунктом которой была установка на формирование национального самосознания. Решение этой одновременно политической, культурной и эстетической задачи возлагалось в первую очередь на литературу.
Все тот же «философский» подход, считает Берше, предполагает необходимость критического отношения как к зарубежным литературам, так и к своей собственной. Он заявляет, что теперь и национальная литературная критика должна сообразовываться с состоянием европейской мысли, что лишь тот имеет право судить об отечественной литературе, «кто зажег факел своей критики от критики европейской» (I, 332).
Упрекая педантов-классицистов в ложной национальной гордости, проявлявшейся в восхвалении всех без исключения произведений родной литературы, Берше в то же время, исходя из чисто романтических позиций, находит достаточно веские основания гордиться отечественной словесностью. Так, по его мнению, именно «в итальянской литературе запечатлен характер юности новой европейской цивилизации со всеми ее привлекательными и отрицательными естественными свойствами» (I, 336). Итальянская поэзия, в отличие от французской, «не склонилась покорно перед старинными правилами, а всегда боролась против них». Таким путем Берше приближается к формулировке мысли, очень важной в условиях борьбы за новую литературу, за такую литературу, которая удовлетворяла бы потребностям послереволюционной действительности в Европе: история итальянской поэзии как таковая имеет самостоятельную ценность, поскольку посредством ее «впервые в современных литературах утверждается та истина, согласно которой поэт лишь тогда достигает самой возвышенной и самой верной цели своего искусства, когда он принимает во внимание характер своего народа и своего века, а не отбрасывает их с пренебрежением, считая не нужными для осуществления собственных поэтических замыслов. Поэзия величайших поэтов Италии есть национальная поэзия в духе того века, в котором они жили... » (I, 336-337).
В заключение статьи затрагивается вопрос о причинах расцвета живописи и посредственности литературы Италии в предшествовавшие столетия. Ответ на этот вопрос Берше ищет в «истории цивилизации Италии», т.е. в особенностях ее социально-политического развития. По его мнению, творческая фантазия поэтов в большей степени, чем художников, зависит от «нравственного воспитания разума». Такое воспитание у итальянцев никогда не достигало столь широкого распространения, какое приобре-
ли религиозные учения и образованность, насаждавшаяся церковью. Очевидно, из-за господства религиозных догм и засилья церкви «в Италии нового времени, начиная с XIV в. и в последующем, разум никогда не имел той полной свободы, какой он пользовался в древней Греции. По этой причине гений итальянских поэтов никогда не мог с абсолютной свободной энергией обращаться туда, куда ему хотелось» (I, 538).
Вопросы, связанные с борьбой за утверждение романтической эстетики, Берше освещает и в трех небольших статьях, опубликованных в 10-м, 17 и 19-м номерах «Кончи-льяторе», т. е. в промежутках между публикацией частей рецензии на книгу Бутервека.
Первая статья, представленная как письмо Златоуста некой вымышленной Простачке (Lettera di un'Ingenua е risposta di Grisostomo), тесно соприкасается с проблематикой рецензии. В ней объясняются слово «эстетика» и ряд связанных с ним понятий. По мысли Берше, эстетика представляет собой комплекс теорий, имеющих отношение к чувству. Поскольку все красивые предметы вызывают примерно одинаковое впечатление, то, наверное, можно установить некие общие причины этого воздействия. «Эстетика как раз и является наукой, ставящей перед собой эту цель. Но она не ограничивается ею потому, что нисходит также и к специальным наблюдениям, касающимся различных предметов всякого рода; следовательно, она ведет речь о тех особых свойствах, какими должны обладать прекрасная музыка, прекрасное литературное произведение, прекрасный сад и т.д. и т.п.» (I, 172). Таким образом, Берше, всячески подчеркивая важность эстетики для итальянской культуры, выступил как первый ее популяризатор в Италии.
Во второй статье (Recensione délia Romanticomachia) рассматривается вышедшая в Турине в 1818 г. книга «Романтикомахия». Ее автор стремился примирить классиков и романтиков. Статья примечательна тем, что в ней Берше объясняет отношение романтиков к средним векам. Он пишет: «Романтики никогда не говорили, что сочинения современных поэтов должны трактовать исключительно о предметах, относящихся к рыцарству и средним векам. Они также, извлекая из средневековья сюжеты и исторические факты для своих песен, никогда не преследовали цель убедить людей вернуться к древнему варварству» (I, 272).
В третьей статье — рецензии на вымышленную книгу «Краткое сообщение о литературных войнах в Италии» (Recensione dell'Esposizione compendiosa delle guerre letterarie in Italia) — затрагивается актуальнейшая тема тогдашней культурной жизни страны: способы ведения литературной полемики. Общепризнанно, пишет Берше, что литературные споры сами по себе должны способствовать установлению истины и распространению просвещенности. Однако литераторы Италии отклонялись от этой благой цели, преследуя личные выгоды. Большинство народа, не делая различий между литературой и литераторами, стали питать к литературе такое же отвращение, как и к ее служителям. Сделав такой небольшой исторический экскурс, Берше упоминает о недавних событиях начала 1810-х годов, связанных с нападками журнала «Полигра-фо» на У. Фосколо. Возмущение Златоуста вызывают подвизавшиеся в этом журнале благонамеренные ремесленники от литературы, которые, ставя знак тождества между литературными взглядами и религиозными и нравственными убеждениями, требовали суровых кар для лиц, осмеливавшихся иметь собственные суждения по вопросам литературы, равно как в случаях отступления от норм официальной религии и морали. Берше дает наказ своим соотечественникам-литераторам: при обсуждении литературных проблем хранить верность истине, быть безупречными в нравственном отношении, чтобы иметь моральное право убеждать народ в необходимости следовать проповедуемым идеям (I, 303).
Разработку проблем взаимосвязей и взаимовлияний литературы и общества Бер-ше продолжает в статье-рецензии, помещенной в «Кончильяторе» №33 от 24 декабря 1818 г. (Recensione del discorso «Dell'origine e delle vicende delle lettere, scienze ed arti»). Это рецензия на опубликованную в Лондоне в 1818 г. работу английского историка В. Рэско (Roscoe, 1753-1831) «О происхождении и судьбах словесности, наук и искусств и их влиянии на современное состояние общества». Итальянский критик обнаруживает самостоятельность суждения перед лицом европейских литературных авторитетов. Он напоминает, что Ж.-Ж. Руссо с его красноречием не удалось убедить Европу во вредности литературы для человеческого общества. Сейчас каждый, кто рассматривает состояние современной цивилизации, должен знать, что его долг состоит в том, чтобы вносить посильный вклад в развитие культуры. Берше выдвигает требование необходимости просвещения всего народа. При этом он, остро чувствуя напряженность переживаемого политического момента, вкладывает в это требование особый социально-политический смысл. По мнению Берше, нужно бороться с происками «тех немногих лиц, которые желали бы монополизировать знание и держать в невежестве ближнего, дабы не встретить противодействия своим злым замыслам. Сейчас мы находимся в таком положении, что остановка или попятное движение в деле распространения знаний вовлекут нас в пропасть» (I, 509).
Наибольшее достоинство рецензируемой работы видит Берше как раз в том, что она рекомендует распространять во всех классах общества просвещенность как средство достижения расцвета страны. Одобрение вызывает и стремление автора рассмотреть причины возникновения и развития наук, литературы и искусства и показать их влияние на благосостояние народов и частные судьбы. Итальянский критик с удовлетворением указывает на проводимую в работе мысль о том, что главными условиями расцвета литературы и искусств являются гражданские свободы и активность индивидуумов. Правда, при этом он отмечает, что это положение не ново для итальянцев — оно уже было детально освещено В. Альфьери. Берше согласен с Рэско и тогда, когда тот отклоняет тезис о решающем влиянии климата на развитие культуры. Но попытка английского ученого опровергнуть идею поступательного исторического развития человечества встречает решительное осуждение. Берше заявляет, что английский историк ошибается, извлекает свои аргументы «из истории отдельных народов, желая убедить нас в том, что прогресс не имеет места, поскольку сегодняшние греки и римляне —отнюдь не греки и римляне времен Перикла и Августа» (I, 512). По мысли Берше, для того чтобы установить общечеловеческий прогресс, «надо рассматривать человеческий род в целом, и если нынешний Рим —не Рим прежних времен, то и теперешний мир — это не тот варварский мир, каким он был двадцать веков назад» (I, 512). Поэтому нужно указывать не на совершенствование «того или иного отдельного рода искусства, а на общее совершенствование человеческого духа, которому мы обязаны всем последующим улучшением цивилизации» (I, 512).
На берегах Альбиона Берше находит пример верного решения проблемы взаимосвязи общества и литературы. Его внимание и симпатии привлекла статья о «Божественной комедии» Данте, опубликованная в сентябре 1818 г. в «Эдинбургском обозрении», на которую он написал рецензию (Articolo sopra un articolo). Автором статьи был итальянец—политический изгнанник Уго Фосколо, пользовавшийся на родине большой популярностью и как патриот, и как литератор, открывающий новые горизонты поэзии.
Очевидно, главное направление поисков Фосколо в эстетике совпадало в основном с представлениями Берше о предназначении поэзии и способах ее интерпретации. Имея
в виду статью Фосколо о поэме Данте, он писал: «При внимательном рассмотрении природы времени, в которое жил Данте, бросается в глаза отчетливейшая внутренняя связь, существовавшая между нуждами Италии той поры и теми мудрейшими нравственными и политическими уроками, которые дал ей поэт. Этот способ комментирования "Божественной комедии" не столько посредством зависимого толкования фактов, сколько посредством философско-исторического исследования времени, кажется, следовало бы принять тому, кто намерен предпринять ее новое издание» (I, 534).
Разговор о роли Данте в истории итальянской и мировой культуры Берше вскоре продолжил. В «Кончильяторе» №37 от 7 января 1819 г. он напечатал статью «Мысли г-на Сисмонди о поэме Данте» (Idee del Sig. Sísmondi sul Poema di Dante). В связи с этим полезно вспомнить, что в первые десятилетия XIX в. творчество и личность автора «Божественной комедии» привлекали внимание не только итальянцев, но и романтиков других европейских стран26. В Данте видели родоначальника литературы нового времени и образец поэта-патриота. Такое понимание деятельности Данте Берше, по его словам, находит в книге Ж.-Ш.-Л. Сисмонди «О литературе Юга Европы» (1813). Вслед за Сисмонди он считает, что величайшая заслуга Данте состоит в осмыслении всех основных проявлений художественной культуры и идеологии своего века, в установлении того факта, что до него никто из поэтов нового времени «не воспользовался должным образом искусством для того, чтобы потрясать души, и что никто из философов все еще не проник в тайники мысли и чувства» (П, 26). Величие Данте как поэта-новатора, мыслителя и патриота проявилось и в выборе сюжета «Божественной комедии»: «Избранный им сюжет был для того времени самым интересным, самым возвышенным, самым религиозным и самым народным из всех сюжетов, которые могли бы прийти в голову поэту. Кроме того, он теснее, чем любой другой сюжет, был связан со всеми политическими страстями того времени, со всеми отечественными преданиями о славе, о боровшихся партиях, о добродетелях и величественных злодеяниях. Поэтому все знаменитые мертвецы должны были предстать перед живыми на этом новом театре, открытом поэтом. И наконец, этот сюжет из-за своей беспредельности был самым благородным и возвышенным сюжетом, который когда-либо порождала человеческая мысль» (II, 27).
Требование создавать произведения на сюжеты из отечественной истории, которые отвечали бы нуждам Италии, Берше высказывает и в «Кончильяторе» №46 в рецензии на поэму «Нарцисса» (Recensione — Narcisa). При этом он решительно восстает против попыток отождествлять романтическую литературу с литературой ужасов. Он высмеивает представление о романтическом произведении как о «подлинной галерее мрачных, жестоких и ужасных образов». Понимать подобным образом романтическую литературу может только чернь. «Под чернью, — разъясняет Берше, — мы понимаем скудных разумом, скудных доброжелательностью, а не скудных кошельком. И такая чернь для романтиков мало что значит» (II, 157).
Еще в «Полусерьезном письме Златоуста к своему сыну» литераторам предписывалось адресоваться к большинству населения страны. В этой установке отразилось одно из главных положений эстетической программы итальянского романтизма — использовать искусство для формирования национального самосознания. Наряду с литературой, в глазах романтиков важнейшим и эффективнейшим средством воспитания масс был театр. Этим объясняется то огромное внимание, которое они уделяли вопросам теории драмы. Берше не остался в стороне от этих актуальнейших проблем европейского романтизма. Он посвятил им пространную статью «О "Секонтале, или О роковом кольце". Индийская драма Калидасы» (Sulla Sacontala ossia l'anello fatale. Drama indiano di Cali-
dasa), помещенную в «Кончильяторе» №53 и 55, соответственно от 4 и 11 марта 1819 г. Речь шла о произведении индийского поэта V в., которое на рубеже XVIII-XIX вв. пользовалось популярностью в Европе. Говоря о частных проблемах драмы, Берше затрагивает общеэстетические и политические вопросы и предлагает их решение в духе передовых для своей эпохи воззрений.
В начале статьи особо подчеркнуто, что рассматриваемая пьеса — оригинальнейшее произведение, никоим образом не связанное с греко-римской театральной традицией. Хотя по форме она сильно отличается от общепризнанных образцов (в ней, например, нарушено единство места и времени), тем не менее трудно отрицать ее художественные достоинства. Эти историко-литературные факты используются итальянским критиком как фундамент для суждений эстетического и политического свойства, выдержанных в духе европейской романтической школы.
По мнению Берше, расцвет театра в древней Индии свидетельствует о том, что поэзия является нравственной необходимостью для всех народов земли, достигших определенной степени цивилизации. Этот вывод, в свою очередь, служит посылкой для заключений, свидетельствующих, выражаясь терминами наших дней, об интернационализме и демократизме Берше. Высокие образцы индийской поэзии, заявляет он, заставляют признать «единообразие человеческих мыслительных способностей в самом разнообразии их проявлений. Таким путем будет все больше утверждаться в мире миролюбивое учение о братстве народов. Ни один из них не имеет права притеснять другие народы, какой бы ни был цвет их кожи» (II, 263).
Исходя из положения о зависимости литературы от уровня развития общества, Берше приближается к мысли, что драматическая поэзия есть высший этап развития литературы, соответствующий современному состоянию общества: «Драматическая поэзия культивируется лишь у народов, достигших относительно высокой степени цивилизации. Посмотрите на историю всех просвещенных народов и вы увидите вначале лирических, эпических или дидактических поэтов и только потом, много времени спустя — драматических» (П, 263).
Таким образом, итальянский критик предвосхитил те знаменитые формулы, которые в 1827 г. дал В.Гюго в «Предисловии к "Кромвелю"»: «Поэзия прошла три возраста, из которых каждый соответствовал определенной эпохе общества, — оду, эпопею, драму. Первобытный период лиричен, древний период эпичен, новое время драматично. Ода воспевает вечность, эпопея прославляет историю, драма изображает жизнь. Особенность первого рода поэзии — наивность, особенность третьего — истина... Ода живет идеальным, эпопея грандиозным, драма —реальным»27. В одном из примечаний Гюго находит нужным особо подчеркнуть то, что драма изображает не историю, а собственно жизнь народов. Развивая эти положения, он утверждает, что «поэзия, рожденная христианством, поэзия нашего времени есть, следовательно, драма; особенность драмы — это ее реальность... Все, что есть в природе, есть и в искусстве»28. Вершина поэзии нового времени, вершина драмы, согласно Гюго, — это театр Шекспира.
Высоко оценивая «Секонталу», Берше заключает, что «по своим внешним формам она весьма походит на драмы Шекспира» (II, 265). В то же время критик указывает, что для лучшего ее восприятия читатель должен быть предварительно подготовлен — иметь представление об обычаях, истории и религии индусов. Достоинства пьесы, считает Берше, в значительной мере объясняются той особенностью, которую он называет «обильной свежестью местных красок». То есть Берше одним из первых в Италии вводит в употребление понятие местного колорита и дает ему определение в духе романтических воззрений: «Я подразумеваю под местными красками (tinte locali)
ту разновидность образов, мыслей, чувств, стиля, которая исключительно или почти исключительно свойственна тому состоянию человеческой природы и тому моменту в жизни цивилизованного общества, которые поэт намерен отобразить» (II, 267).
Берше находит, что древнеиндийская драма, написанная стихами и прозой с нарушениями единства времени и места, сходна с драмами Шекспира не только по форме — по способу изображения страстей и характеров «Калидаса кажется Шекспиром». В его персонажах, как и в шекспировских, нет ничего исключительного. «Они приподнимаются над обыденным всего лишь настолько, чтобы быть поднятыми до уровня поэтического идеала. То, что делает их нам интересными, заключается не в совокупности особых черт их характера, а в состоянии их души, волнуемой страстями, свойственными вообще всем людям, но имеющими особые внешние проявления» (II, 269).
Однако, несмотря на все высокие художественные достоинства «Секонталы», Берше вовсе не намерен рекомендовать ее итальянцам в качестве образца для подражания. Он заявляет, что постоянно выступает за «оригинальность и выбор тем, пригодных для нашего общества в его нынешнем состоянии» (II, 272).
Последняя работа Берше, напечатанная в «Кончильяторе» —обширная «Рецензия на "Избранные кастильские стихотворения"» (Recensione delle «Poesías selectas castellanas» raccolte e ordinate da E. G. Quintana), напечатанная в 99-м и 111-м номерах газеты. В ней особо выделена мысль, что итальянские литераторы не должны подражать даже самым достойным образцам зарубежной литературы, а посредством знакомства с ними должны вырабатывать современные критические взгляды. Хотя статья Берше посвящена истории развития испанской поэзии, предметом его первостепенной заботы остается, как и раньше, итальянская литература. Критик стремится утвердить фило-софско-обобщающий подход к рассмотрению историко-литературных явлений. Здесь он переходит от пропаганды принципов романтической эстетики и критики к их широкому применению при анализе конкретных явлений и фактов историко-литературного процесса.
Присущее Берше чувство историзма побуждает его резко осудить испанского поэта, допустившего в своей поэме вопиющие анахронизмы: уподобив жизнь Александра Македонского жизни средневекового рыцаря, он перенес в поэму обычаи, чувства и предрассудки испанцев своего времени. Берше высказывает предположение, что автора побудил к этому, должно быть, «смутный проблеск той психологической правды, согласно которой поэзия может быть в высшей степени эффективной лишь тогда, когда согласуется с идеями и обстоятельствами времени, в которое живет поэт»29. Анахронизмы, делает вывод Берше, были допущены потому, что испанский поэт «не был в достаточной мере философом, чтобы мудро проинтерпретировать этот импульс подлинного поэтического дарования; он не был достаточно сведущ в исторических сопоставлениях, чтобы почувствовать себя оскорбленным этим диссонансом двух цивилизаций — греческой и римской» (О 203).
Приступив к рассмотрению испанского фольклора времен Реконкисты, Берше обнаруживает в народной поэзии живое чувство ее творцов, порожденное реакцией на события, затрагивавшие судьбы всего народа. В его представлении эти качества являются важнейшей особенностью настоящей поэзии, и прежде всего поэзии романтической.
Эпоха Реконкисты и ее литература весьма привлекают Берше еще и потому, что он находит здесь аналогии с тем политическим моментом, который переживала Италия в начале XIX в. Он пишет, что «певцы, не известные по имени, страстно желавшие воспеть национальную славу, щепетильность в делах чести, прямодушие, благородное сопротивление своих сограждан иностранному насилию, подвиги своих богатырей в
многочисленных битвах с маврами и т. д. и т. п., откликнулись в стихийном порыве на голос любви к родине и на энтузиазм народа...» (О 206). Народные песни и романсы, в которых воспевались подвиги защитников родины, хотя и не обладали абсолютным изяществом, отличались правдивостью экспрессии, горячим выражением чувств —тем, что невозможно найти в собственно литературных произведениях того времени. Поэты-литераторы, продолжает Берше, разрабатывали мелкие, а не общественно значимые темы. К тому же и по форме их стихи не намного превосходят стихи народных певцов.
Таким образом, Берше весьма высоко оценивает народное творчество, так как оно способно выразить сильное чувство. Это свойство народной поэзии приближает ее творцов к идеалу современного поэта. Ведь «сегодня мы ищем в поэте поэта с его сильными чувствами, а не холодную напыщенность его обширной памяти, не изощренность его аллегорий, не менторское повторение сентенций, наворованных из катехизиса» (О 209).
В этой же статье Берше уточняет задачи, стоящие перед итальянской критикой его времени. Давно известно, напоминает он, что посредственность нетерпима в искусстве. К этому древнему правилу, принимая во внимание состояние итальянской словесности, необходимо добавить еще одно: «-совершенно недопустима для критика терпимость к посредственным сочинениям». Подобная терпимость наносит большой общественный вред. Она развращает юношество, отвлекая его от приобретения глубоких знаний. С другой стороны, многие молодые люди, тратящие жизнь на составление никудышных стихов, могли бы найти себе занятия, которые принесли бы большую пользу их близким и родине. «Терпимость, — заключает Берше, — это религиозный долг, это общественная добродетель. Но ни одна философия не предписывает проявлять ее при решении поэтических вопросов» (О 212).
Берше реализует провозглашенную в рецензии на книгу Бутервека установку: быть на уровне требований современной европейской критики. Поскольку им руководят ее суровые принципы, он считает себя не вправе восхвалять «всякого, кто не откликается на набат критики, которую возрастающая проницательность философов провозгласила сейчас во всей Европе. Действительно, для многих горька суровость этих новых законов, глашатаями которых мы выступаем. Наше сердце рыдает от сострадания, искреннего и живого, потому что эти законы необходимо в первую очередь применить к нам самим. Но, с другой стороны, эта суровость удваивает в нашей душе восторг, порожденный восхищением теми редчайшими умами, которые по праву заслуживают имени поэтов» (О 213). Поэт, утверждает Берше, приобретает уважение и сохраняет достоинство, если он, повествуя об общественных событиях, не опускается до лести сильным мира сего. Он должен «сохранять личную независимость с тем, чтобы не совершать сделок с самой суровой правдой — единственным условием, которое придает значимость словесности» (О 213). -
Это утверждение, так же как и смысл всех предыдущих высказываний Берше по вопросам искусства, дает основания для вывода, что в его представлении верность жизненной правде — важнейшее качество и сущность поэзии. Таким образом, понятие правды выступает как центральная категория в системе эстетических взглядов итальянского критика и поэта-романтика.
В статьях, опубликованных в органе миланских романтиков газете «Кончильято-ре», Берше выступил как теоретик романтизма и его защитник. По существу, это была борьба за новую национальную литературу, которая могла бы быть на высоте задач, вставших перед Италией в начале Рисорджименто. По глубокому убеждению Берше, такая литература должна была создаваться в соответствии с новыми эстетическими принципами, выработанными к тому времени передовой европейской критикой. В све-
те новых требований литература должна быть демократичной по своему характеру, верной жизненной правде, взаимосвязанной с жизнью страны. Лишь обладая этими качествами, полагал Берше, литература может успешно содействовать общественному прогрессу.
Summary
In the article aesthetic judgements of the Italian critic and romantic poet Giovanni Berchet (1783-1851) expressed principally in the Milan romantic journal «Conciliatore» are considered.
1 Карельский В. В. Введение // Современные исследования по романтизму Реф. сб. М., 1976. С. 5.
2 См., напр.: Дмитриев А. С. Романтизм и Просвещение—борьба или взаимодействие? // «Вопросы литературы», 1972, №10; Шетер И. Романтизм. Предыстория и периодизация// Европейский романтизм. М., 1973. С. 73-74; Бушмин A.C. Преемственность в развитии литературы. JL, 1978; в докладе С. А. Фомичева «Пушкин и литературное движение его времени» утверждается, что «нельзя жестко отделять классицизм от романтизма и романтизм от реализма ни в творчестве Пушкина, ни в общем движении русской литературы» (см.: В. Н. На XXVI Пушкинской конференции // «Вопросы литературы», 1981, №10. С. 304-305); Романтизм и реализм в литературных взаимодействиях. Казань, 1982; Наливайко Д. Романтизм как эстетическая система// «Вопросы литературы», 1982, №11.
3 Вопрос о взаимодействии романтизма и реализма привлекает внимание и отечественных ита-льянистов. Так, Е. Ю. Сапрыкина предприняла попытку изучить проблему соотношения реализма и романтизма в итальянской литературе, опираясь на достижения отечественной литературоведческой науки (Сапрыкина Е.Ю. Реалистические тенденции в литературе Рисорджименто// Проблемы литературного развития Италии второй половины XIX —начала XX века. М.. 1982. С. 31-32).
4 Не соответствующая фактам характеристика Дж. Берше как автора первого в Италии романтического манифеста широко бытует в зарубежных и особенно в отечественных работах. — См., напр.: Овэтт А. История итальянской литературы / Пер. с франц. СПб., 1908. С. 311; Фриче В. Итальянская литература XIX века. 4.1. М., 1916. С. 127; Аникст А. Хрестоматия по зарубежной литературе XIX в. 4.1. М., 1955. С. 526; Гусев А. П. Итальянская литература// Ивашева В. В. История зарубежных литератур XIX в. Т. 1. М., 1955. С. 256; Полуяхтова И. К. История итальянской литературы XIX в. (Эпоха Рисорджименто). М., 1970. С. 26. — Между тем ясность в вопросе очередности появления романтических манифестов в Италии имеет, очевидно, существенное значение для определения круга проблем, дискутируемых на каждом из этапов полемики, установления степени их важности в глазах современников и в конечном счете для воссоздания реального процесса становления романтического движения.
5 Di Breme Lodovico Arborio Gattinara. Intorno all'ingiustizia di alcuni giudizi letterari italiani, discorso. Milano; Giegler, 1816. — О роли Ди Бреме в итальянском романтическом движении и о его эстетических взглядах см.: Реизов Б. Г. Лодовико ди Бреме и теория итальянского романтизма// Изв. АН СССР. Серия литературы и языка. 1975. Т. 35, № 2.
6 Awenture letterarie di un giorno, o Consiglio di un galantuomo a vari scrittori. Milano; Giegler, 1816. — Сочинение П.Ворсьери подробно рассмотрено в кн. Cadioli А. II romanzo adescatore. I lettori e il romanzo nel dibattito del primo Ottocento. Milano, 1988.
7 Sul «Cacciatore feroce» e sulla «Eleonora» di Goffredo Augusto Burger. Lettera semiseria di Grisos-tomo al figliuolo. Milano, 1816. — Именем Хрисостомо, что значит Златоуст, Верше подписывал все свои последующие литературно-критические работы.
8 D'Aronco G.-F. Il Berchet e la nuova poesia «popolare». Guida a una lettura di Grisostomo. Trieste, 1979. P. 44. — В этой работе дан анализ «Полусерьезного письма Златоуста» и указаны его основные источники.
9 «Полусерьезное письмо Златоуста» впервые переведено в отрывках на русский язык в 1980 г. (Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 483-491). Вскоре был опубликован и его полный перевод на русский язык: £>ерше Док.. О «Диком охотнике» и «Леноре» Готфрида Августа Бюргера. Полусерьезное письмо Златоуста к сыну// Романтизм глазами итальянских писателей. М., 1984. С. 23-59.
10 Берше Дж.. Полусерьезное письмо Златоуста к сыну// Литературные манифесты западноевропейских романтиков. С. 488.
11 Газета «Кончильяторе» (um. — примиритель) выходила дважды в неделю с сентября 1818 по октябрь 1819 г. Из-за цвета бумаги, на которой она печаталась, ее называли «голубым листком». Она была закрыта австрийскими властями за либеральную направленность. «Кончильяторе» сгруппировала вокруг себя виднейших представителей итальянской интеллигенции и сыграла огромную роль в распространении современных знаний из области науки, техники, экономики и т. д. В газете также печатались рецензии, статьи и трактаты, в которых освещались проблемы искусства преимущественно
с романтических позиций. Деятельность «Кончильяторе» имела решающее значение для утверждения романтизма в Италии. Подробнее о «Кончильяторе» см.: Канделоро Дмс. История современной Италии. M , 1961. Т. 2. С. 37-49.
12 Потапова 3. М. Русско-итальянские литературные связи. Вторая половина XIX в. М., 1973. С.26-28.
13 Представление о степени изученности творчества Берше к началу XX в. дает кн.: Bellorini Е. Giovanni Berchet (Saggio bibliográfico) // Atti délia Accademia Pontoniana. Vol. XLII. Serie II. Vol. XVII. Napoli, 1912.
14 De Sanctis F. Saggi e scritti critici e vari // Vol. VII. La scuola democrática. Milano, 1938. P. 145.
15 Ibid. P. 145-146.
16 Pierigli R.. Il «foglio aszurro» e i primi romantici// «Nuova Antología», 1886. Vol. 5. P. 11, 14,— Борьбу за реабилитацию Берше-поэта повел в начале XX в. Б.Кроче (Сгосе В. Poesia e non poesia. Bari, 1923).
17 Примеры подобного отношения к статьям Берше, помещенным в «Кончильяторе», можно обнаружить в материалах международного съезда по проблемам итальянского романтизма (II Romanticismo italiano. Budapest, 1968) и в работе: Innamorati G. «Berchet Giovanni» ( Dizionario biográfico degli italiani. Vol. 8. Milano, 1966).
18 D'Aronco G.-F. Op. cit. P. 45, 46.
19 В отечественной литературе «Полусерьезное письмо Златоуста» наиболее полно освещено в кн.: Полуяхтова И. К. Указ. соч. С. 29-34; здесь же названы некоторые статьи Берше; основные идеи манифеста рассмотрены также Н. Г. Елиной (Елина Н. Г. Итальянская литература // История зарубежной литературы XIX в. Ч. 1 / Под ред. А. С.Дмитриева. М., 1979. С. 451-452). В предисловии Н. Томашев-ского «Романтизм в Италии» к книге «Романтизм глазами итальянских писателей» манифесту Берше уделено всего лишь несколько строк, статьи же, напечатанные в «Кончильяторе», не упоминаются.
20 Грищенко С. М., Лебедева Л. С. Культура и искусство Италии эпохи Рисорджименто // История Италии. Т. 2 / Под ред. К. Ф. Мизиано и др. М., 1970. С. 493.
21 Впервые они все были собраны и переизданы Э. Беллорини (Berchet G. Opere. Vol.11. Scritti critici e letteraxi. A cura di E. Bellorini. Bari, 1912). После закрытия «Кончильяторе» Берше больше как критик не выступал, если не считать его обширное предисловие к кн.: Berchet G. Vecchie romanze spagnole. Bruxelles, 1837.
22 Здесь и далее в скобках указываются том и страница по изд.: Il Concigliatore. Foglio scientifico-letterario a cura di V. Branca. Vol. I—III. Firenze, 1953-1954.
23 Реизов Б. Г. Французский исторический роман в эпоху романтизма. JL, 1958. С. 115.
24 Cousin V. Cours de philosophie. Introduction a l'histoire de la philosophie. Paris, 1828. P. 12-13.
25 О значении «философии тождества» для итальянского и европейского романтического движения см.: Реизов Б. Г. Лодовико ди Бреме и теория итальянского романтизма // Изв. АН СССР. Серия литературы и языка. 1975. Т. 35, №2.
26 Елистратова А. Отношение романтиков к классическому литературному наследству// Европейский романтизм. М.; 1973. С. 90-127.
27 Гюго В. Собр. соч.: В 15 т. Т. 14. М., 1956. С. 91-92.
28 Там же. С. 95.
29 Berchet G. Recensione delle «Poesías selectas castellanas» raccolte e ordinate da E.G.Quintana// Berchet G. Opere. Vol. II. Scritti critici e letterari. Bari, 1912. P. 203 (в дальнейшем ссылки на это издание—в тексте (О) с указанием страницы).
Статья поступила в редакцию 30 июня 2003 г.
