CC BY
40
Н. П. Крохина
Шуйский филиал Ивановского государственного университета
БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ АНТРОПОЛОГИИ М. ГОРЬКОГО
В статье богочеловеческие мотивы в художественной антропологии Горького утверждаются как основа его релятивистского понимания человека взамен обычного подчеркивания крайнего и внехристианского гуманизма Горького. Утверждается, что в основе горьковской антропологии лежит классическая триада Бог-мир-человек, но отношения составляющих этой триады становятся релятивно-подвижными: человек творит Бога по образу и подобию своему («Детство»). Определяются два архетипа горьковского мироотношения: Христос и Прометей. Анализируется горьковское обостренное чувство божественного достоинства (замысла) человека и отступление от него современного человека. Дается анализ образа народного праведника у Горького. Делается вывод о богочеловеческих истоках горьковского антропоцентризма.
Ключевые слова: богочеловеческие мотивы, художественная антропология, экзистенциальные потребности в любви и вере, образы народного праведника, странника.
N. P. Krokhina
Shuya Branch of Ivanovo State University
(Shuya, Russia)
DIVINE AND HUMAN MOTIFS IN THE ARTISTIC ANTHROPOLOGY OF
MAKSIM GORKY
The article approves divine and human motives in the artistic anthropology of M. Gorky as the basis of his relativistic understanding of human nature instead of the conventional underlining the extreme and non-Christian humanism of Gorky. It is argued that the basis of Gorky's anthropology is the classical triad of God-world-man, but the relations of the components of this triad become relativistically mobile: a person creates God in their own image ("Childhood"). There are two archetype of the Gorky's attitude to the world: Christ and Prometheus. The author analyzes Gorky's acute sense of the divine dignity (plan) of a person and the modern person's retreat from it. The paper analyses the image of the national righteous at Gorky. The work makes the conclusion on the divine and human origins of Gorky's anthropocentrism.
Keywords: Divine-human motives, artistic anthropology, existential need for love and the faith of the righteous folk images, wanderer.
DOI 10.22405/2304-4772-2019-1 -3-105-116
Самое главное и неоднозначное в мировоззрении и творчестве М. Горького - идея человека. Хотелось бы оспорить распространённую точку зрения, что «Горький стал глашатаем крайнего гуманизма», его трагедия -«философское и жизненное крушение внехристианского гуманизма»; «логика крайнего гуманизма вела к логике абсурда» - «человек в отсутствии Бога», в этом смысле он предвосхищал экзистенциализм Камю и Сартра [1, с. 311-314].
Актуален самый горьковский антропоцентризм, заявленный накануне эпохи крушения гуманизма и современной «постантропологической» эпохи:
«Мы живём в постантропологическую эпоху, для которой характерен отказ от универсальной идеи человека» [2, с. 23] - как результат невиданного обесценения человека в катаклизмах ХХ века и утраты смыслов и веры. Горький - И. Репину в 1899 г.: «Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он - всё. Он создал даже Бога» [3, т. 1, с. 118].
Пафос Горького - это, прежде всего, сближение имманентного-трансцендентного, человеческого и божественного, что роднит писателя с нелюбимым Достоевским, с которым связан «переход христианства из периода исключительно трансцендентного его понимания в период более имманентного его понимания» [4, с. 53] и средневековой мистикой (для мистика «нет Бога без человека»). В современном экзистенциальном понимании религиозного опыта -заветы Серебряного века: «Основным в религиозности выступает трансцендирование...- восхождение человека к сознанию и бытию»; религия -«прежде всего усилие самопостроения, имеющее своей целью создание нравственного миропорядка» [5, с. 11]. А теперь продолжим цитату из письма М. Горького: «Бог создал соловья и паука, слона и блоху, и - всюду он великий творец, и во всём он художник. Человек во всей деятельности своей, - а в искусстве всего больше, - должен быть художественен, т.е. красив и силён, как Бог» [3, т. 1, с. 119]. Пафос творчества Горького - идея богоподобного человека, как он и определит Л. Толстого в своём очерке о нём («Этот человек
- богоподобен!»). И здесь же вспоминает слова Толстого, обращённые к писателю: «Вы по натуре верующий, и без Бога вам нельзя. А не веруете вы из упрямства, от обиды: не так создан мир, как вам надо.Неверующий не может любить...Душа таких людей - бродяга, она живёт бесплодно.Вы родились верующим, и нечего ломать себя.Самое высшее и совершенное -Бог» [6, т. 3, с. 267-268]. В письме 1900 г. Горький писал Л. Толстому: «Человек
- вместилище Бога живаго, Бога же я понимаю, как неукротимое стремление к совершенствованию, к истине и справедливости». Горьковский пафос утверждения человека богочеловечен: «Глубоко верю, что лучше человека ничего нет на земле. существует только человек.всегда был, есть и буду человекопоклонником» [3, т. 1, с. 141]. Горьковский гуманизм связан не столько с заявленной Ф. Ницше «смертью Бога» и соответственно проблемой горьковского «ницшеанства» (П. Басинский), явственного уже современникам и из которого вытекает трактовка его творчества как «крушения внехристианского гуманизма», сколько с ответом русской мысли на европейский вызов Ницше. Ответ этот восходит к идеям Вл. Соловьёва и его концепции Богочеловечества, предопределившей неохристианский пафос мысли Серебряного века, поиск социально-активного, жизненно-действенного христианства, идеи русского космизма о человеке (прежде всего художнике) как соучастнике божественного творения. В основе горьковской антропологии лежит классическая триада Бог-мир-человек, но отношения составляющих этой триады становятся релятивно-подвижными (после открытия Л. Толстым и Ф. М. Достоевским иррационального начала в человеке, текучести человека).
В творчестве Горького человек творит Бога по образу и подобию своему. Это релятивистское сознание формируется у будущего писателя уже в детстве под полярным влиянием двух главных воспитателей - бабушки и деда. «Я очень рано понял, что у деда - один Бог, а у бабушки - другой» [6, т. 6, с.
69]. Бабушкин Бог - отражение её доброты, Бог деда - его жестокости. «Её Бог был весь день с нею, она даже животным говорила о нём. Мне было ясно, что этому Богу легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки, птицы, пчёлы и травы; он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок» [6, т. 6, с.
70]. Образ бабушки в «Детстве» - один из самых ярких образов народной праведницы в русской литературе - от Хромоножки Достоевского («Бесы») до Матрёны А. Солженицына («Матрёнин двор») и старухи Анны В. Распутина («Последний срок»). «Вся она...светилась изнутри - через глаза - неугасимым, весёлым и тёплым светом. Это её бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни» [6, т. 6, с. 10]. Как отмечал Д. С. Мережковский, «бабушка - сама Россия в её глубочайшей народной религиозной сущности» [7, с. 307]. Бабушка любит мир и Бога вместе. Как комментирует Мережковский её молитвы, кощунственные для догматического слуха деда, «на языке человеческом нет молитв прекраснейших, чем её акафисты Божьей Матери». «И всего удивительнее, что услышал это неслыханное, затаённейшее в сердце народа, в сердце земли, не христианин Толстой, не православный Достоевский, а «безбожный» Горький» [7, с. 308]. О «безбожном» Горьком Мережковский писал ранее в работе «Чехов и Горький» (1906). Бабушкин Бог, «милый друг всему живому», был «самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня» [6, т. 6, с. 76]. От доброго бабушкина Бога идёт лейтмотив жалости к человеку, проходящий через всё творчество писателя. «Люди всегда жалости достойны», - не устают повторять герои Горького [6, т. 2, с.148, 211; т. 1, с. 485]. Если бабушкин Бог несёт благую весть любви и милосердия ко всему живому, дедов Бог - карающий ветхозаветный Ягве, воплощение подавляющего человека авторитарного начала: «вот согрешили люди и - потоплены, ещё согрешили и - сожжены» [6, т. 6, с. 73]. «Дедов Бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не любил никого, следил за всем строгим оком, он, прежде всего, искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждёт покаяния и любит наказывать» [6, т. 6, с. 75-76]. Всю свою жизнь Горький спорил с этим суровым Богом, создателем слишком несовершенного мира и несовершенного человека. «Зачем же такой ужас везде? И жестокость?» - вопрошают его герои. «Почему так много в людях жестокости и злобы?». И отвечают: «потому что одинаково позорно быть и рабом, и господином» (рассказ «Тюрьма») [6, т. 2, с. 255, 258, 261]. Потому любимой книгой Горького была книга Иова, любовь к которой и мотивы которой он передаёт своим героям. Второй лейтмотив творчества Горького: «плохо устроена жизнь», «не удались людишки» [6, т. 2, с. 266, 392]. Как пишет Д. Быков, «его не устраивал сам миропорядок. Ему всегда были близки идеи русского космизма, в частности фёдоровская идея обретённого бессмертия, воскресения мёртвых; сама смертность человека напоминает о
тщете сущего» [8, с. 71]. Как размышляет один из горьковских героев, жизнь которого похожа на анекдот: «дома эти, глубоко врытые фундаментами в землю, кирпичные человечьи гнёзда, будут стоять неисчислимое время, а человек, строитель домов, украшающий землю трудами рук своих, осуждён на смерть через краткий срок - за что?» («Анекдот») [9, с. 410-411]. В книге Иова, в 40-й главе, как писал о ней Горький, «Бог поучает человека, как ему быть богоравным и как спокойно встать рядом с Богом». В цитируемом письме В. Розанову (1912 г.) Горький отвергает «рабство пред Богом» [10, с. 306].
Это различие между богами, которое «тревожно раздвояло мою душу», превращало будущего писателя в «великого еретика» (11): «Я и в храме разделял, когда какому Богу молятся: всё, что читают священник и дьячок, -это дедову Богу, а певчие поют всегда бабушкиному» [6, т. 6, с. 75]. Неприемлемо в бабушке для Горького-бунтаря было её долготерпение. Как писал Мережковский, «не в святую, смиренную, рабскую, а в грешную, восстающую, освобождающуюся Россию верит Горький. этой верою и делает он, «безбожный», Божье дело» [7, с. 314].
Уже в поэзии Вл. Соловьёва можно найти сочетание двух полярных архетипов, определивших горьковское мироотношение: Христос и Прометей [12]. Об этих маяках человечества Горький размышляет в «Несвоевременных мыслях»: «Христос - бессмертная идея милосердия и человечности и Прометей - враг богов, первый бунтовщик против Судьбы, - человечество не создало ничего величественнее этих двух воплощений желаний своих. Настанет день, когда в душах людей символ гордости и милосердия, кротости и безумной отваги в достижении цели - оба символа скипятся в одно великое чувство и все люди сознают свою значительность, красоту своих стремлений и единокровную связь всех со всеми» [13, с. 105]. Так Горький формулирует богочеловеческий идеал эпохи Серебряного века. Эти полярные начала, скипаясь, определяют творческий пафос Горького, верившего в возрождение человека, преодоление русским человеком всего подлого и позорного в жизни во имя «жизни светлой, человеческой» [6, т. 6, с. 161]. Несоединённость этих начал порождает знаменитый спор о человеке в драме «На дне» - «полифонической драме».
Горький отвергал всё, что унижает и порабощает человека. Горький любит ставить своего героя в такие экстремальные обстоятельства, чтобы один «голый человек остался» («На дне»), обнажилась его душа. Задушевные горьковские мысли о человеке утверждает Лука, причём в единстве милосердия и веры в человека: «Человек - всё может.лишь бы захотел»; «жалеть людей надо! Христос-от всех жалел и нам так велел»; «Кто ищет - найдёт. Кто крепко хочет - найдёт!»; «Человек должен уважать себя» [6, т. 8, с. 107, 122, 125]. Актёр погибает, потеряв веру в себя. Самое двусмысленное в Луке - ответ на вопрос: «Бог есть? ... Коли веришь, - есть; не веришь, - нет», но человек призван верить: «Во что веришь, то и есть» [6, т. 8, с.111]. Этими же словами говорит и Толстой в горьковском очерке: «Надо сказать себе - верую - и всё будет хорошо» [6, т. 3, с. 268]. Лука - Насте: «Коли ты веришь, была у тебя настоящая любовь.значит - была она!» [6, т. 8. с. 120]. Без веры человек
погибает. И потому подвижны грани правды и лжи, правда становится ложью, если унижает, опускает человека (Клещ: «Работы нет.силы нет! Вот - правда! Пристанища нету! Издыхать надо.вот она, правда.на что мне она - правда?»; «не всякая правда нужна» [6, т. 8. с. 123, 128], и наоборот, возвышенная ложь может преобразить и спасти человека. Потому и «Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой!» [6, т. 8, с. 116]. Как писал В. Ходасевич, «способность к мечте, дар мечты - приводили его (Горького) в восторг и трепет.Он любил всех людей творческого склада, всех, кто вносит или только мечтает внести в мир нечто новое. Содержание и качество этой новизны имели в его глазах значение второстепенное. Его воображение равно волновали и поэты, и учёные, и всякие прожектёры, и изобретатели». Он любил людей, «нарушающих или стремящихся нарушить заведённый в мире порядок», даже «авантюристов, мошенников и воров всякого рода» [14, с. 184, 186-187].
Утверждая богоподобие человека, Горький всегда призывал человека к деянию. Здесь он наследник фаустовской, или прометевской культуры. В главном герое горьковского малого эпоса (мир его рассказов) повествователе -страннике есть черты Данко: «Иду во тьме и сам себе свечу; мне кажется, что я живой фонарь, в груди моей красным огнём горит сердце, и так жарко хочется, чтобы кто-то боязливый, заплутавшийся в ночи - увидал этот маленький огонёк» [15, с. 351]. В письме к Л. Андрееву (1912 г.): «Мир держится деяниями.Я всю жизнь утверждал необходимость отношения активного к жизни, к людям» [3, т. 2, с. 10-11]. На противопоставлении активного и пассивного отношения к жизни построено горьковское противопоставление человека Запада и Востока и критика русского человека в статье «Две души» (1915): «Мы, как и жители Азии, люди красивого слова и неразумных деяний; мы отчаянно много говорим, но мало и плохо делаем» [16, с. 103]. Здесь же Горький отвергает мышление догматическое и «потребность слабого человека найти руководящую волю вне себя - из желания иметь хозяина, на которого можно было бы возложить ответственность за бестолковую неприглядную жизнь» [16, с. 105]. Мысль писателя сочетаема со словами Сатина: «Человек -свободен.он за всё платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум» [6, т. 8, с. 140]. Этот гимн человеческой свободе человека имеет христианскую основу. В сущности, перед нами богочеловеческий пафос Серебряного века.
Человеку невозможно жить без любви и веры. Вслед за А. П. Чеховым Горький - экзистенциальный писатель, утверждающий экзистенциальные потребности человека в любви и вере. «Без любви какой-нибудь - жить человеку невозможно; затем ему и душа дана, чтобы он мог любить», -размышляет его правдоискатель Коновалов [6, т. 1, с. 388]. Потребность в любви и высшем предмете поклонения утверждается в поэме «Двадцать шесть и одна»: «хотя каторжный труд и делал нас тупыми волами, мы всё-таки оставались людьми и, как все люди, не могли жить без того, чтобы не поклоняться чему бы то ни было» [6, т. 2, с. 194]. Если эти потребности остаются нереализованными, человек обречён на тоску, скуку жизни и открыт для зла. Современный человек живёт этой неподлинной жизнью - в
онтологической пустоте, разнообразные проявления её даны в разных жанрах и в разной стилистике.
Экзистенциальный авторский план порождает особую двуплановость горьковского художественного мира, то его стилистическую двойственность (реализм - романтизм), то его идеологичность («На дне» - «драма идей», «Мать», как и «Что делать?» - идеологический роман), то отстранённость от того мира, который он изображал. Об этом размышлял П. Басинский в работе «Странный Горький»: «он не любил этот мир, в котором, согласно чьей-то воле, был обречён жить» [17, с. 36], ссылаясь на мнение Л. Толстого о Горьком. Везде он был «чужаком»: «У него душа соглядатая, он пришёл откуда-то в чужую ему Ханаанскую землю, ко всему присматривается, всё замечает и обо всём доносит какому-то своему Богу» [1, с. 220]. Похожую мысль записывает один из героев Горького: «На всё в пути моём я смотрел жадными глазами соглядатая, идущего в землю обетованную» - от «плохо устроенной жизни» [6, т. 2, с. 277, 266]. Как писал В. Ходасевич, «сквозь русское освободительное движение, а потом сквозь революцию он прошёл возбудителем и укрепителем мечты, Лукою, лукавым странником» [14, с. 185]. Образ странника -важнейшая ипостась образа автора в мире Горького. К этому страннику применимы слова Н. А. Бердяева: «Россия - страна безграничной свободы духа, страна странничества и искания Божьей правды.Русская душа сгорает в пламенном искании правды.и всеобщего воскресения к новой жизни» [18, с. 12-13]. Или словами Горького: «Посеяны звёзды в небе, и земля - звезда; посеяны люди на земле и я среди них, чтобы бесстрашно ходить по всем дорогам, видеть всякое горе, всю радость жизни и вместе с людьми пить мёд и яд» (рассказ «Покойник» из цикла «По Руси») [15, с. 357].
Отношение к человеку у Горького всегда двоящееся. Недаром П. Басинский вопрошает: «Когда он был искренен?» - когда в письмах И. Репину и Толстому «пел гимны во славу Человека» или когда тут же писал жене «Лучше бы мне не видеть всех этих жалких, маленьких людей» [17, с. 29]. Исследователь видит в этом одно из противоречий писателя, которому ведомы «несовершенство человеческой природы» и равно «святая вера в человека и его возможности»: «его романтическая философия, где Человек (идеальная сущность) и человек (реальное существо) не просто не совпадали, но и вступали в трагическую схватку». «Много людей, только нет Человека» - в одном из писем [19, с. 7].
Входя в литературу с образом «беспокойного», жаждущего свободы человека, Горький приходит к образу «запутавшегося», «заплутавшегося» человека. Создавая образы и беспокойного, и заплутавшегося героя, Горький обращается к анализу современной русской смуты: «Смутилась Россия, и нет в ней ничего стойкого: всё пошатнулось! Все набекрень живут», как говорит Яков Маякин [6, т. 4, с. 142]. На каждый тезис писателя можно найти антитезис, исходя из трагического несовпадения идеальной богочеловеческой сущности (замысла) Человека и человека реального.
В очерках «По Руси» Горький развенчивает свой прежний идеал «беспокойного» человека: «Русь изобилует неудавшимися людьми». Такой человек «светится, но чаще всего - обманчивым светом гнилушки» [15, с. 185]. «Большинство людей, среди которых я иду по земле, - не то восходя, не то опускаясь куда-то, - серо, как пыль, мучительно поражает своей ненужностью. Не за что ухватиться в человеке. Хочется видеть всю жизнь красивой и гордой, хочется делать её такою, а она всё показывает острые углы, тёмные ямы, жалких, раздавленных, изолгавшихся. Хочется бросить во тьму чужой души маленькую искру своего огня, - бросишь, она бесследно исчезает в немой пустоте.» [15, с. 269]. Идеал писателя близок жизнетворческому пафосу русского символизма: «В этом светлом солнца храме / Мы и боги, и жрецы. / Нами жизнь творима, нами!» - «Мы для счастья рождены!» [15, с. 278].
К идеалу счастливого человека приближаются образы народного праведника: это и старец Лука, мудрец и утешитель, бабушка из «Детства» с её равной любовью к Богу и миру, блаженный и «ангелоподобный» Нилушка из одноимённого рассказа («По Руси»), один спутников автора-странника Калинин (из одноимённого рассказа - «По Руси»). Лицо его поражает повествователя, увидевшего героя в церкви, за всенощной: «Он смотрел на распятие и.казалось, беседовал со Христом, как с добрым другом». На лице «светилось никогда не виданное мною выражение интимности, сознания исключительной близости с Сыном Божиим». Рассказчика поражает «это ясное отсутствие обычного - рабьего, пугливого отношения к своему Богу.., всю службу я с великим любопытством наблюдал, как человек беседует с Богом, не кланяясь ему.. , без слёз и вздохов» [15, с. 327]. К этим богоравным отношениям всегда стремился писатель, увидев их в книге Иова, отвергая рабство пред Богом. А герой живёт по завету одного старца, «мудрейшего человека»: «Ничем не надобно связывать душу свою... , живи один, только Христа любя» [15, с. 347]. Встреча с этим счастливым человеком заставляет и повествователя почувствовать любовь к жизни и гармонию мира: «В бурные осенние дни на берегу моря как-то особенно весело и бодро: песни ветра и волн, быстрый бег облаков, и в синих провалах неба купается солнце, как увядающий чудесный цветок, - в этом видимом хаосе чувствуешь скрытую гармонию нетленных сил земли - маленькое человечье сердце объято мятежным пламенем и, сгорая, кричит миру: - Я тебя люблю! Страшно хочется жить..., хочется петь хвалебную песнь земле» [15, с. 332]. В своём глубинном ощущении замысла человека и мира Горький всегда поэт и человек мечты и веры.
Один из самых ярких образов народного праведника и счастливого человека дан в рассказе «Отшельник». У него тоже был свой «Иван-Креститель», один французский попик, «Ваше христоподобие зову его»: «Бог, говорит, не злодей людям, а сердечный друг, только с ним, по доброте его, так случилось: растаял он в слезной жизни нашей, как сахар в воде..., не чуем, не слышим скуса божия в жизни нашей. А всё-таки он во всём мире пролит и в каждой душе живёт чистейшей искрой, и надо, говорит, нам искать Бога в человеке, собирать его во единый ком, а как соберётся Господь всех душ живых
во всей силе своей, - тогда придёт к нему Сатана и скажет: велик ты, Господи, и силен безмерно. Не хочу больше бороться с тобой, возьми меня на службу себе. И тогда наступит конец всякому непотребству и злу, и всякой земной сваре, и все люди возвратятся в Бога своего, как реки в океан-море» [9, с. 246]. Целый апокриф пересказывает Савелий, живущий после жизненных испытаний, смерти жены и дочери по благодати любви и милосердия. Много народа, больше женщины приходят к нему, отшельнику, за советом и утешением. Повествователя поражает главное магическое слово, обращённое к людям: «Мил-лая.Бог знает, как уродливый старик ухитрялся влагать в это слово столько обаятельной нежности, столько ликующей любви» [9, с. 254]. Так ёмко и торжественно звучит слово «милая» в устах отшельника, потому что «Бога носишь в душе!» [9, с. 252]. «Ёмкость этого слова была неисчерпаема, и, право же, мне казалось, что оно содержит в глубине своей ключи всех тайн жизни, разрешение всей тяжкой путаницы человеческих связей. И оно способно околдовать чарующей силою своей не только деревенских баб, но всех людей, всё живое. Савелий произносил его бесчисленно разнообразно, - с умилением, с торжеством, с какой-то трогательной печалью; оно звучало укоризненно ласково, выливалось сияющим звуком радости, и всегда, как бы оно ни было сказано, я чувствовал, что основа его - безграничная, неисчерпаемая любовь, -любовь, которая ничего, кроме себя, не знает и любуется сама собой, только в себе чувствуя смысл и цель бытия, всю красоту жизни, силою своей облекая весь мир. В ту пору я уже хорошо умел не верить, но всё моё неверие в эти часы облачного дня исчезало, как тень пред солнцем, при этих звуках знакомого слова, истрёпанного языками миллионов людей» [9, с. 255].
И вновь «безбожный» Горький, как писал Мережковский, проникает в «затаённейшее в сердце народа, в сердце земли» - благодать божественной любви, выраженную одним и всеобъемлющим словом. И потому старик живёт праведно - в радости, даря эту радость и людям. В этом рассказе Горький создал образ русского Франциска Ассизского. В письме Р. Роллану, посвящённому издательским планам писателя, Горький писал (март 1917 г.): «Наша цель - возбудить в сердцах юношества социальный романтизм, настроение любви и доверия к жизни, к людям; мы хотели бы воспитывать героическое, мужественное отношение к действительности, хотели бы внушить человеку, что это он - творец и хозяин мира и на нём лежит ответственность за все грехи земли, точно так же, как ему слава за всё прекрасное в жизни. Надо помогать человеку освобождаться от угнетающих его разум цепей личного, классового, национального, необходима горячая проповедь духовного родства всех со всеми, проповедь культурного объединения, всемирности, универсализма» [3, т. 2, с. 111]. Это писалось во время первой мировой войны и пронизано пафосом жизненно-действенного христианства. А далее Горький говорит, что идеалом святого человека для него является Франциск Ассизский: «Он - эллин, он любит Бога как своё создание, как творчество своей души. В нём - только любовь к жизни и нет унизительного страха пред Богом» [там же, с. 112]. Такими же Горький создаёт и своих народных праведников. Любовь к
Богу как равному, если «Бога носишь в душе» и нужно «искать Бога в человеке», порождает святость как «сокровище безмерной любви к миру» [9, с. 260]. И к этому сокровищу приобщается в лучшие минуты свои, при встречах с по-настоящему светлыми людьми автор-повествователь, идущий по Руси странник. «Не удались людишки.их надобно починить или - лучше -переделать заново», но рядом: «Превосходная должность - быть на земле человеком» («Рождение человека») [15, с. 144] или в рассказе «Покойник»: «Уважительно и ласково думается обо всех людях земли: все призваны таинственной силой, в них живущей, победить смерть, вечно и необоримо претворяя мёртвое в живое, все идут смертными путями к бессмертию, поглощает людей сень смертная и - не может поглотить» [15, с. 370]. Горький в своём двоящемся отношении к человеку - реалист и романтик, публицист и поэт. Или словами Луки, люди - и равны («ни одна блоха не плоха; все -чёрненькие, все - прыгают» [6, т. 8, с. 95], и неравны: «Есть - люди. А есть -иные - и человеки». И о неравенстве говорится перифразами евангельской притчи: «Есть земля, неудобная для посева.и есть урожайная земля.что ни посеешь на ней - родит» [6, т. 8, с. 128].
Народным праведникам и шире - людям мечты (в ряду которых и увечный, но открытый миру Лёнька из рассказа «Страсти-мордасти»), людям и образам борьбы (в этом ряду - Данко, Сокол, Буревестник, Павел Власов -новый апостол), беспокойно-свободному босяку противостоит запутавшийся, заплутавшийся в жизни герой, человек с пустой душой. А пустота неотделима от забвения высшего в себе начала. По контрасту с «Отшельником» звучат рассказы «о безответной любви», «о герое», «Карамора», «Анекдот».
Самый развёрнутый образ «запутанного» человека дан в рассказе «Карамора». Начинает свою исповедь герой с богоотрицания в духе Иова: «Бога нет. Будь Бог - разве люди таковы были бы?» [9, с. 375]. Люди делятся на цельных - скучных людей и более интересных - «запутанных» [9, с. 379). Речь идёт о человеческой шаткости: «почему люди так шатки, неустойчивы, почему они с такой лёгкостью изменяют делу и вере?» [9, с. 380]. Герой убивает предателя и сам начинает служить в охранке, ведя двойную жизнь - двойную игру. «Почему, делая подлое дело, я не чувствую отвращения к себе?» - задаёт себе вопрос герой и не находит ответа. Но ответ дан в начале рассказа, в душе героя пусто, утрачен главный жизненный стержень. У героя нет главного -«верующей мысли» [9, с. 369]. Исследованию этой шаткости современного человека Горький и посвящает свою необычную повесть-эпопею об антигерое «Жизнь Клима Самгина» - «историю пустой души». «Неисчислимо на Руси количество людей, которые живут неизвестно зачем», - размышляет герой «Рассказа о безответной любви» [9, с. 291].
Таким образом, М. Горький интересен своим антропоцентризмом, имеющим богочеловеческие истоки, и в своих духовных поисках пересекается с жизнетворческими и религиозно-философскими исканиями русского символизма, всего Серебряного века, устремлённого к жизненно-действенному,
социально-активному христианству - религии свободы и любви. Горькому свойственно острейшее чувство божественного достоинства человека.
Литература
1. Басинский П. Горький. М.: Мол. гвардия, 2005. 450 с. (ЖЗЛ).
2. Марков Б. В. Образ человека в постантропологическую эпоху // Вопросы философии. 2011. № 2. С. 23-33.
3. Переписка М. Горького. В 2 т. М.: Худож. лит., 1986.
4. Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. М.: Захаров, 2001.
171 с.
5. Киселёв Г. С. «Вторая Вселенная»: драма свободы // Вопросы философии. 2010. № 3. С. 3-17.
6. Горький М. Собр. соч. В 8 т. М.: Сов. Россия, 1990.
7. Мережковский Д. С. Не святая Русь: Религия Горького // Акрополь / Д. С. Мережковский. М., 1991. С. 304-314.
8. Быков Д. Горький: а был ли Горький? М.: Мол. гвардия, 2017. 252 с.
9. Горький М. Рассказы 1922-1924 гг. // Полн. собр. соч. Худож. произведения. В 25 т. Т. 17. М, 1973. С. 233-558.
10. Письма А. М. Горького к В. В. Розанову // Контекст 1978. М., 1978. С. 297-342.
11. Агурский М. Великий еретик: Горький как религиозный мыслитель // Вопросы философии. 1991. № 8. С. 54-74.
12. Соловьёв В. С. Стихотворения и шуточные пьесы. Л.: Сов. писатель, 1974. С. 59, 81, 89.
13. Горький А. М. Несвоевременные мысли. М.: Интерконтакт, 1990.
192 с.
14. Ходасевич В. Горький // «Некрополь» и другие воспоминания / В. Ходасевич. М., 1992. С. 170-198.
15. Горький М. По Руси // Полн. собр. соч. Худож. произведения. В 25 т. Т. 14. М., 1972. С.141-558.
16. Горький М. Две души // Максим Горький: pro et contra. СПб., 1997. С. 95-106.
17. Басинский П. Странный Горький: очерк жизненной и литературной судьбы // Литературная учёба. 1996. № 5-6. С. 27-37.
18. Бердяев Н. А. Душа России // Судьба России / Н. А. Бердяев. М., 1990. С. 1-29.
19. Басинский П. Трагедия М. Горького // Проза. Драматургия. Публицистика / М. Горький; сост. П. Басинский. М., 2001. С. 5-14.
References
1. Basinskiy P. Gor'kiy [Gorky], Moscow: Mol. gvardiya publ, 2005. 450 p. (Ser. ZHZL).
2. Markov B. V. Obraz cheloveka v postantropologicheskuyu epokhu [The image of man in the post-anthropological era] // Voprosy filosofii [Issues of Phylosophy]. 2011. No. 2. P. 23-33.
3. Perepiska M. Gor'kogo [Correspondence of Maksim Gorky]. In 2 vols. Moscow: Khudozh. lit. publ, 1986.
4. Berdyaev N. A. Mirosozertsaniye Dostoyevskogo [Dostoevsky's Worldview]. Moscow: Zakharov, 2001. 171 p.
5. Kiselov G. S. «Vtoraya Vselennaya»: drama svobody ["The Second Universe»: drama of freedom] // Voprosy filosofii [Issues of Phylosophy]. 2010. No. 3. P. 3-17.
6. Gorky M. Coll. Op. In 8 vols. Moscow: Sov. Rossia, 1990.
7. Merezhkovskiy D. S. Ne svyataya Rus': Religiya Gor'kogo [Not Holy Russia: Religion of Gorky] // Akropol' [Acropolis] / D. S. Merezhkovskiy. Moscow, 1991. P. 304-314.
8. Bykov D. Gor'kiy: a byl li Gor'kiy? [Gorky: whether Gorky was?] Moscow: Mol. gvardiya publ, 2017. 252 p.
9. Gorky M. Rasskazy 1922-1924 gg [Stories 1922-1924]. // Full. Coll. Op. Artist. works. In 25 vols. Vol. 17. Moscow, 1973. P. 233-558.
10. Pis'ma A. M. Gor'kogo k V. V. Rozanovu [Letters of A. M. Gorky to V. V. Rozanov] // Kontekst 1978 [Context 1978]. Moscow, 1978. P. 297-342.
11. Agurskiy M. Velikiy yeretik: Gor'kiy kak religioznyy myslitel' [Great heretic: Gorky as a religious thinker] // Voprosy filosofii [Issues of Phylosophy]. 1991. No. 8. P. 54-74.
12. Solovyov V. S. Stikhotvoreniya i shutochnyye p'yesy [Poems and humorous plays]. Leningrad: Sov. pisatel', 1974. Pp 59, 81, 89.
13. Gorky A. M. Nesvoyevremennyye mysli [Untimely Thoughts]. Moscow: Interkontakt, 1990. 192 p.
14. Khodasevich V. Gor'kiy [Gorky] // «Nekropol'» i drugiye vospominaniya ["Necropolis" and other memories] / V. Khodasevich. Moscow, 1992. P. 170-198.
15. Gorky M. Po Rusi [Through Russia] // Full. Coll. Op. Artist. works. In 25 vols. Vol. 14. Moscow, 1972. P. 141-558.
16. Gorky M. Dve dushi [Two souls] // Maxim Gorky: pro et contra]. Saint Petersburg, 1997. P. 95-106.
17. Basinskiy P. Strannyy Gor'kiy: ocherk zhiznennoy i literaturnoy sud'by // Literaturnaya uchoba [Strange Gorky: sketch of the life and literary fate] // Literaturnaya uchoba [Literary studies]. 1996. No 5-6. P. 27-37.
18. Berdyaev N. A. Dusha Rossii [The Soul of Russia] // Sud'ba Rossii [The Fate of Russia] / N.A. Berdyaev. Moscow, 1990. P. 1-29.
19. Basinskiy P. Tragediya M. Gor'kogo [Tragedy of M. Gorky] // Proza. Dramaturgiya. Publitsistika [Prose. Dramaturgy. Journalism] / M. Gorky; comp. by P. Basinskiy. Moscow, 2001. P. 5-14.
Статья поступила в редакцию 20.08.2019 Статья допущена к публикации 30.09.2019
The article was received by the editorial staff20.08.2019 The article is approved for publication 30.09.2019
