CC BY
77
УДК 82-132:821.161.1:82.091 ББК 82.3(2=411.2)-6 И 83.3(2=411.2)
БОГАТЫРСКАЯ ПЕСНЬ «ДОБРЫНЯ» Н.А. ЛЬВОВА КАК ПОЭТИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ*
I О.Г. Лазареску
Аннотация. В статье рассматривается использование Н.А. Львовым фольклорного материала для моделирования народной эстетики и морали вне устоявшихся литературных форм (жанров, направлений и т.д.). Поэма «Добрыня» - образец поэтического эксперимента, основанного на отказе от воплощения национального идеала в конкретном образе, строго очерченном характере, традиционно реализованной судьбе богатыря. Н.А. Львов стоит у истоков поэтики, создающей иллюзию выхода в реальность не за счет детализации реальности, во-площенности идеи в материальном факте, но за счет недоговоренностей, намеков, иронических сопоставлений, противопоставлений. Итогом является определение сущности «русского духа» как «вежливости», осознающей свою силу, но не демонстрирующей ее миру.
Ключевые слова: поэма, народность, эксперимент, сюжет, характер, образ, финал.
HEROIC EPOS "DOBRYNIA" BY N.A. LVOV AS A POETIC EXPERIMENT I O.G. Lazares^
* Работа поддержана грантом РГНФ № 15-04-00494 «Н.М. Карамзин. Энциклопедический словарь».
4 / 2015 Преподаватель
433
Abstract. The article considers the use of folklore material by N.A. Lvov for modeling national aesthetics and morality beyond the established forms of literature (genres, trends, etc.). The poem "Dobrynia" is an example of poetic experiment based on the refusal of embodiment of the national ideal in a specific image, a definite character, or traditionally realized fate of the epic hero. N.A. Lvov was at the beginnings of poetics that creates an illusion of an entry into reality not through its detailing and not through implementing of an idea into a material fact, but rather by means of innuendoes, hints, ironic comparisons, and contrapositions. The total result consists in defining the essence of the "Russian spirit" as "politeness" that realizes its own power, but nonetheless does not demonstrate it to the world.
Keywords: poem, national roots, experiment, plot, character, image, finale.
Николай Александрович Львов (1751-1803) - поэт, архитектор, путешественник, театральный деятель, переводчик, человек разносторонних знаний и дарований — находился в эпицентре культурных движений своего времени и остался в памяти потомков во многом благодаря своему устойчивому интересу к древности. Этот интерес связан, прежде всего, с пластическим искусством, что проявилось в «Итальянском дневнике» Львова (в результате поездки по Италии в 1781 г.): «Высокомерно отзываясь о готическом.. .и о барочном.. .искусстве, Н.А Львов восторженно пишет обо всем, что связано с древностью. Это касается в первую очередь пластических изображений...» [1, с. 282]. Однако устойчивый интерес Львова к древности проявился и в словесном искусстве. В этом ряду находится и «Собрание русских народных песен с их голосами» (с нотными записями И. Прача), опубликованное в 1790 г., и перевод европейского эпоса «Песнь норвежского витязя Гарольда Храброго» 1793 г. и, конечно же, неоконченная поэма в на-434 родном стиле «Добрыня».
Поэма «Добрыня» датируется учеными (по указанию в рукописи) 1796 годом [2, с. 407], а ее публикация была осуществлена в 1804 г. в журнале «Друг Просвещения». Такая строгая, почти «аптечная» пограничность, ру-бежность времени написания и времени публикации поэмы - четыре года до окончания ХУШ столетия и четыре года после - может быть своеобразной экспликацией принципиальной загадочности этого произведения, его экспериментального характера, его слабой прикрепленности к известным, устоявшимся эстетическим моделям -жанровым, направленческим и иным.
Во многом новизна эстетического «облика» поэмы была связана с фольклорными мотивами, образами, реминисценциями, которые отражали общую тенденцию эпохи - «постановку проблемы народности в русской художественной культуре»: «Во второй половине XVIII в., когда сформировался всеобщий интерес к русской культуре, в центре внимания русских писателей оказалась идея народности, в осмыслении которой сыграл очень важную роль Львов. Будучи самым естественным образом связанной с его фольклористической деятельностью и определенным итогом эстетических исканий самого Львова, проблема народности оказалась как нельзя лучше вписанной в общий контекст времени, когда в светской культуре произошел резкий подъем интереса к национальной самобытности русского народа» [3, с. 4-6].
Впрочем, создание поэмы «Добры-ня» имеет и полемическую составляющую, связанную с литературными спорами о русском героическом эпосе. Большинство исследователей описывают поэму Львова в контексте других вышедших примерно в это же время произведений в народном духе, прежде всего в контексте опубликованной в 1795 г. богатырской сказки Н.М. Карамзина «Илья Муромец»: «Для Н.М. Карамзина ... в данный период разница между русскими былинами и галантным рыцарским эпосом не была существенна; поэтому он считал важным подчеркнуть, что Илья Муромец имел «сердце нежное» и «душу чувствительную». Вряд ли подобная постановка вопроса могла прийтись по вкусу Н.А. Львову, осознававшему, как никто другой, самобытность фольклора своей страны» [2, с. 16]. «Его (Карамзина. — О.Л.) проникновение в стиль народ-
ной поэзии было неглубоким. Русские былины писатель считал чем-то подобным древним рыцарским романам ... на что указывают характерные для рыцарской литературы мотивы первой песни» [4, с. 124].
Стратегия Львова на постановку проблемы народности и отстаивания своего видения того, как нужно использовать ресурсы народной поэзии, обозначилась и очевидным экспериментальным характером «Добрыни». По мысли В.А. Кошелева, «Львов противопоставил ... "Илье" своего "Добрыню" — опыт демонстрации широких возможностей русского тонического стиха <.> И у Карамзина, и у Львова в основе содержания "богатырских" повествований была поэтическая шалость. "Шалость" проникала и в сюжет (сюжет львовской поэмы невозможно даже пересказать), и в декларации, и в утверждение нарочитой русскости своего творения <...> одна "шалость" наслаивалась на другую. То — язвительное примечание о цензуре. То — свод вычурных цитат из од Ломоносова. То — "квазирусские" именования античных поэтов (Гораций — "Сват Квинтинович"). То ироническое сопоставление Киев-града с Торжком, и тут же - с Троей» [5, с. 343-344]. Вкупе с неоконченностью поэмы (на что указывает пронумеро-ванность первой и единственной главы) и «разъедающей» повествование иронией [6, с. 137], произведение создает эффект шкатулки, ключ от которой утерян, но она хранит тепло рук человеческих и постоянно соблазняет проникать внутрь себя.
По мысли современных ученых, поэма отражает «оригинальное восприятие народной эстетики и морали» [3, с. 7], а ее экспериментальный характер вытекает из самого типа
личности ее создателя: «... мы ... видим в Львове гениального дилетанта, «гения вкуса», а не обработки. Именно такой тип личности и был нужен дворянской усадебной культуре» [6, с. 15]. Одновременно высказывается мнение, согласно которому «Эксперимент, предпринятый Львовым, не принес успеха; автор, оставшись оригинальным, не сумел привести все свои находки к единому знаменателю. Современному читателю текст покажется как минимум невнятным, если не бессмысленным» [7, с. 293].
Если определять эксперимент как «опыт, попытку», «наблюдение исследуемого явления в точно учитываемых условиях, позволяющих следить за ходом явления и воссоздавать его при повторении этих условий» [8, с. 799], а конечной целью Львова считать определение сущности «русского духа», к которому апеллирует певец богатырской песни, то в проявлениях «русского духа» должна быть такая составляющая, которая воспроизводилась бы регулярно, на разных уровнях структурной организации поэмы. Между тем, в .„.глаза бросается, в первую очередь, от- 435 сутствие сказочных, былинных, а также национальных (по принадлежности к определенной национальности) мотивировок сюжета и характера героя: «Призванный русский дух (Свето-вид. — О.Л.) ... не может ... оказать помощи в изложении истории Добрыни. Тогда от национальных мотивировок сюжета и характера богатыря поэт обращается к другим.
Один за другим поэт отвергает иностранные образцы. Сначала — Бову ... затем венецианский роман <...> Когда таким образом поэт определяется, чего в герое быть не должно, возникает вопрос, на чем же основать
436
характер <.. > Налицо традиционный сказочный герой, но мотивировка его характера и окружающих обстоятельств остается загадкой как для автора, так и для читателей. Структура художественной каузальности (то есть системы причинно-следственных отношений) у Львова ... лишена определенности, он только пробует разные пути, подходы к созданию причинно-следственных концепций» [7, с. 293294]. Закономерный вывод исследователя: «.у автора "Добрыни" не было ни достаточного научного багажа, ни стремления к цельности и завершенности. Поэтому и поэма осталась незавершенной, и богатырь так и не появился <...> есть желание и ирония, нет знания и мастерства. <.> Поэтому и осталась поэма Львова только наброском без героя, подступом к национальному характеру в отсутствие самого характера» [там же, с. 296-297].
Неоконченность поэмы — один из весомых аргументов в пользу утверждения о том, что находки Львова, характеризующие его как «гения вкуса», не приведены к «единому знаменателю», то есть не получили должной обработки, что может свидетельствовать о неу-дачности поэтического эксперимента, предпринятого Львовым. Вот и Л.А. Казакова пишет: «И название произведения, и метод работы с материалом заставляют предполагать, что Львов был знаком с поэмой Карамзина. И хотя его подход к задаче возрождения народной традиции оказался значительно серьезнее карамзинского, при тогдашнем состоянии изученности народного творчества трудно было претендовать на глубокое его постижение. Именно поэтому, как и Карамзин, Львов не продвинулся в написании поэмы дальше ее первой главы» [4, с. 125].
Однако неоконченность может иметь разную мотивировку и, следовательно, нести на себе разную смысловую нагрузку. Так, если, как отмечает В.А. Кошелев, «"Илья Муромец" Карамзина носил на себе отпечаток демонстративного эксперимента: это было только "начало" поэмы (конца и не предполагалось)» [5, с. 343], то у Львова эксперимент не был демонстративным. Это был чистый эксперимент, без изначальной заданности параметров литературной формы. Львов использует формы литературной условности, в частности, ставший уже привычным в конце XVIII в. в эпических и лиро-эпических жанрах открытый финал, для моделирования «народной эстетики и морали». Сам отказ автора от вопло-щенности «русского духа» в богатыре, «знатном витязе» Добрыне Никитиче, который так и не предстает перед читателем, парадоксальным образом способствует проявленности «русского духа», который невозможно формализовать в конкретных признаках — он разлит, растворен в окружающей действительности. Сравним с детализацией облика Ильи Муромца в поэме Карамзина:
Кто на статном соловом коне, черный щит держа в одной руке, а в другой копье булатное, едет по лугу, как грозный царь? На главе его пернатый шлем — с золотою светлой бляхою; на бедре его тяжелый меч; латы, солнцем освещенные сыплют искры и огнем горят <...> Взор его быстрей орлиного и светлее ясна месяца. Кто сей рыцарь? — Илья Муромец
[9, с. 49].
Напротив, единственный случай формализации «русского духа» у Льво-
ва — пародииныи «душок съестной», который учуял нос певца, когда тот, наконец, прибыл в Киев, чтобы «Познакомиться с знатным витязем, / С храбрым рыцарем со Добрынею, / Со Никитичем добродетельным» [2, с. 200]:
Соловья не кормят басни,
А душок съестной
Сельских блюд не без приязни
Нос подвигнул мой...
[там же, с. 201].
Поиск сущности «русского духа», логично предполагающий его вопло-щенность в конкретном образе, в поэме Львова обрывается на обытовлен-ном эквиваленте высокой субстанции («русский дух» / «душок съестной»). Подобный подход — открытый финал, пародийное снижение идеала, отказ от воплощенности идеала в конкретном образе — органично соединяется с выбранным поэтом «потешным», скоморошьим стилем, в котором главное — «не по правилам распотешиться». И гудок у певца тоже — «на разлад настроенный» [там же, с. 194]. Сам образный строй поэмы во многом определен системой противопоставлений неправильного, «чудного», «непутного» и правильного, «грамотейного», проторенного. В поэме противопоставлены «люди грамотны, люди умные» грамотеям («спесь грамотейная»), которые боятся «не по правилам распотешиться». К таковым певец относит друзей-современников — всех, кто «подмостился» на «хореях» и «екзаме-трах». Они названы «скоморохами различных мер» [там же, с. 195], идущими по чужим «стопам». Литературный труд по «иноземным рамкам» уподобляется «опрокидыванию гор каменных» и противопоставляется «полю отческу», с «дерном мягким», с разноц-
ветными и душистыми цветами. Для певца литература — это «дело», но дело не лицемерное и не «трудное», основанное на «пересиливании», но легкое, граничащее с забавой («нараспашку дух»): «И гуляючи и валяяся, / Делом в праздности потешаяся» [там же, с. 198]. Особняком для него стоит позиция М.В. Ломоносова: он — «сын усилия», у него «пята богатырская»:
Правда, был у нас сын усилия, Он и трудности пересиливал Дарованием верхъестественным, Легким делывал невозможное Властью русского славословия
[там же, с. 197].
Пассаж о Ломоносове характерен именно в аспекте поэтического эксперимента Львова, основанного на системе намеков, недоговоренностей, иронических сопоставлений, разрушающих все условные границы, в первую очередь, границу между «делом» и «забавой»: «...стихи писать - дело праздности / Надрывался из добра ума, / Никому в труде не понравишься!» [там же, с. 197]. Исследователи говорят о невозможности определить степень серьезности суждений певца о Ломоносове и его реформе стихосложения: «Львов ведет речь о том, что Ломоносов, перенесший на русскую языковую почву немецкую систему стихосложения, преодолел трудности этой «прививки» <...> реформа Ломоносова могла оцениваться и как реализация потенциальных возможностей русского языка, и как насилие над ним» [6, с. 137]. Разрушение условных границ не заканчивается неоднозначной оценкой того, что есть «дело», а что — «забава», оно простирается и на другие национальные ценности — «сила» и «разум»: «Дело рус-
437
ское - грудью город взять, / Силой разума царствы целые» [2, с. 197]. В этом ряду — противопоставление «лбов крепких», перед которыми «не могли стоять / Стены камены, сила вра-жия», и современных «нежных» лбов:
Если б песнь моя обращалася
К вам, дражайшие современники <...>
Подостлал бы я вашей нежности Из весенних роз хитротканую, Привезенную из далеких стран Гладку, мякинькую подушечку, Чтоб нельзя было вам, почтенны лбы, Зацепиться иль оцарапиться
[там же, с. 200].
Однако и те, и другие «лбы» противопоставлены совершенно иному образу, не соотнесенному ни с силой, ни разумом, ни с нежностью — образу вежливого человека, бьющего «челом» в почтении к красоте мира, открывшегося ему в пути:
Бью челом тебе, славный Киев-град, Златокованны твои маковки, Звезды частые, поднебесныя, 438 Со крутой горы со песчаныя
В глубины Днепра помаваючи, Красоте своей удивляются, Что в воде горят и на воздухе. Что в тебе такое деется!
[там же, с. 201].
Поэт как будто разоблачает и литературную условность традиционного образа богатыря и его богатырской судьбы. Так, природная ипостась русского духа — Световид («Богатырский дух русских витязей» [там же, с. 193]), к которому обращается певец с просьбой помочь «спеть / Песню длинную, да нескучную, / Да нескучную, богатырскую» [там же, с. 192], давно уже стал «деревенщиной», перестал «дела
решать»: после принятия христианства он стал жить рядом с православными: «Поселился жить в чистом воздухе, / Посреди поля с православными... / Я прижал к сердцу молодецкому / Землю русскую, мне родимую, / И пашу ее припеваючи» [там же, с. 194]. А когда-то:
Было время мне... но теперь не то: Как носился я каленой стрелой С поля чистого во высок терем, Я был первый гость на пирах везде; Я дела решал, дружбу связывал;
От меня нигде тесно не было, Хотя правду я говорил в глаза. А теперь кому, где я надобен?
[там же, с. 193].
Другая ипостась «русского духа» представлена в поэме героем музыкальной драмы «Василий Богуслае-вич». Эта встреча в театре вселяет в поэта надежду, дает вдохновение. И если предыдущий витязь, Световид, являл собой пример правдолюбия и справедливости («правду говорил в глаза», «дела решал»), то этот витязь являет собой пример силы: «Видел я вчерась Богуславича, / Как, дубиною управля-/ Смирно жить учил новгородцев он» [там же, с. 198]; Богуслаевич — пример упорства и «упрямства» в достижении целей, он расчищает путь для культурного строительства:
Он где раз махнет - то там улица, Где повернется - площадь целая.
Очищай мне путь, Богуслаевич...
[там же, с. 199].
Сила — тоже часть пути, одна из ипостасей «русского духа». Традиционный герой русского эпоса Добрыня являл собой воплощение и силы, и прав-
ды, и справедливости. И в этой ипостаси витязь присутствует в поэме, как ни назови его — Световидом, Богуслаеви-чем. Неслучайно о музыкальной драме «Василий Богуслаевич» говорится в настоящем времени: «А теперь уже русский дух у нас / Наяву в очах совершается» [там же, с. 198]. Но в системе установившихся в поэме сопоставлений традиционные характеристики «русского духа» требуют себе недостающей части. Такой недостающей частью является «вежливость». Вежливость — другая ипостась «русского духа». А соединение силы и вежливости — искомый идеал, сущность «русского духа»:
Нет ни спорника, ни поборника,
Где гудок идет вслед за силою;
Для упрямых ты, я для вежливых.
Устоит ли что в поднебесности
Перед силою, пред согласием?
[там же, с. 199]
Однако «вежливость» и «согласие» реализуются в поэме не только на декларативном уровне, но и на структурно-образном, когда сущность искомого явления — «русского духа» — представлена не материальным фактом как таковым (поступки, обстоятельства, причинно-следственные связи), но установившимися соотношениями между фактами, явлениями, то есть самим духом представляемой реальности. Этому духу тесны рамки и правила, его не уместить в традиционные причинно-следственные связи, законы формальной логики. Такой принцип просматривается и в озаглавлива-нии поэмы. Заглавие в данном конкретном случае предполагает встречу с героем, но герой в рамках сюжета не появляется. При этом нарушенные ожидания компенсируются иными формами присутствия «русского духа».
Отказ Львова от традиционных былинных, сказочных, национальных мотивировок мы объясняем не недостатком мастерства или «научного багажа» писателя, но попыткой создания поэтики нового типа, в основе которой — отказ от предъявлен-ности факта и создание эффекта присутствия за счет системы сопоставлений разного типа, позволяющих не декларативно, но в воображении читателя достраивать образ во всей сложности его проявлений.
Поэтический эксперимент Львова трудно назвать неудавшимся, так как на разных уровнях структурной организации поэмы регулярно воспроизводится один и тот же принцип — выхода за установившиеся рамки и правила, стереотипные представления о традиционном герое. Можно сказать, что Н.А. Львов стоит у истоков поэтики, создающей иллюзию выхода в реальность не за счет детализации реальности, вопло-щенности идеи в материальном факте, но за счет недоговоренностей, намеков, иронических сопоставлений, противопоставлений. Итогом является определение сущности «русского духа» как «вежливости», осознающей свою силу, но не демонстрирующей ее миру. Попытку Львова раскрыть сущность «русского духа» не по «правилам», не стереотипно можно рассматривать как прообраз пушкинской поэтики противоречий, согласно которой сущность явления «улавливается лишь объемным сочетанием взаимоисключающих типов» [10, с. 411], представляющих это явление. И если в «Онегине» «подчеркнутая литературность повествования . парадоксально разрушает самый принцип «литературности» и ведет к
439
реалистической манере» [там же, с. 411], то в поэме Львова подчеркнутый отказ от воплощенности «русского духа» в традиционном образе богатыря и всем комплексе былинно-сказочных мотивировок парадоксальным образом создает эффект присутствия в ней «русского духа».
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Лаппо-Данипевский, К.Ю. Об источниках художественной аксиологии Н.А. Львова [Текст] / К.Ю. Лаппо-Данилевский // XVIII век. - Сборник 21. - СПб., 1999. -С. 282-295.
2. Львов, Н.А. Избранные сочинения [Текст] / Н.А. Львов. - Т. 1. - СПб., 1994.
3. Лебедева, О.Е. Фольклористическая деятельность Н.А. Львова и ее роль в истории русской художественной культуры [Текст] / О.Е. Лебедева: Автореф дис. ... канд. филол. наук. - Тверь, 2001.
4. Казакова, Л.А. Русская комическая поэма второй половины XVIII - начала XIX в. [Текст] / Л.А. Казакова. - Псков, 2005.
5. Кошепев, В.А. «Разные народы разные каши варят»: об одной цитате Пушкина из Львова [Текст] / В.А. Кошелев // Гений
ляп вкуса: Материалы научной конференции.
44U - Тверь, 2001.
6. Мипюгина, Е.Г. Гений вкуса. Н.А. Львов: Итоги и проблемы изучения. Монография [Текст] / Е.Г. Милюгина, М.В. Строганов. - Тверь, 2008.
7. Сорочан, А.Ю. «Добрыня»: Львов на подступах к сказочной мотивировке характера [Текст] / А.Ю. Сорочан // Гений вкуса: Материалы научной конференции. -Тверь, 2001.
8. Словарь иностранных слов [Текст]. - М., 1954.
9. Карамзин, Н.М. Избранные сочинения: В 2 тт. [Текст] / Н.М. Карамзин. - Т. 2. -М.-Л., 1964.
10. Лотман, Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. 1960-1990. «Евгений Онегин». Комментарий [Текст] / Ю.М. Лотман. - СПб., 1997.
REFERENCES
1. Karamzin N.M., Izbrannye sochineniya: V 2 t., T. 2, Moscow-Leningrad, 1964. (in Russian)
2. Kazakova L.A., Russkaya komicheskaya poema vtoroipoloviny XVIII- nachalaXIX v., Pskov, 2005. (in Russian)
3. Koshelev V.A., "'Raznye narody raznye kashi varyat': ob odnoi tsitate Pushkina iz Lvova", in Geniy vkusa: Materialy nauchnoi konferentsii, Tver, 2001. (in Russian)
4. Lappo-Danilevsky K.Yu., "Ob istochnikakh khudozhestvennoi aksiologii N.A. Lvova", in: XVIII vek, Sbornik 21, St-Petersburg, 1999, pp. 282-295. (in Russian)
5. Lebedeva O.E,. Folkloristicheskaya deyatel-nost N.A. Lvova i ee rol v istorii russkoi khu-dozhestvennoi kultury, Extended abstract of Ph.D. Dissertation (Philology), Tver, 2001. (in Russian)
6. Lotman Yu.M., Pushkin. Biografiya pisate-lya. Stati i zametki. 1960-1990. "Evgenii Onegin". Kommentarii, St-Petersburg, 1997. (in Russian)
7. Lvov N.A., Izbrannye sochineniya, T. 1, St Petersburg, 1994. (in Russian)
8. Milyugina E.G., Stroganov M.V., Geniy vkusa. N.A. Lvov: Itogi i problemy izucheniy, Monografiya, Tver, 2008. (in Russian)
9. Slovar inostrannykh slov, Moscow, 1954. (in Russian)
10. Sorochan A.Yu., "'Dobrynya': Lvov na pod-stupakh k skazochnoi motivirovke kharak-tera, in" Geniy vkusa: Materialy nauchnoi konferentsii, Tver, 2001. (in Russian)
Лазареску Ольга Георгиевна, доктор филологических наук, профессор, кафедра русской литературы, Московский педагогический государственный университет, lazarescu@inbox.ru Lazarescu O.G., ScD in Linguistics, Professor, Russian Literature Department, Moscow State Pedagogical University, lazarescu@inbox.ru
