CC BY
147
КУЛЬТУРА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ
УДК 130.2 DOI: 10.12737/ 17486
Блошиный рынок
КАК культурный ФЕНОМЕН
Щеглова Людмила Владимировна, доктор философских наук, профессор, заведующая кафедрой философии, culture1@mail.ru,
Волгоградский государственный социально-педагогический университет, Российская Федерация
Используя микроурбанизм как сочетание подходов к изучению городской культурной среды на микроуровне, автор статьи рассматривает совокупность связей такого феномена современной культуры, как популярность блошиных рынков, с такими универсалиями человеческого бытия, как труд, игра, обмен, детство. Показано, что распространение блошиных рынков в культуре развитых стран может рассматриваться как часть процессов эстетизации и геймификации жизни, с одной стороны, и пуэрилизации культуры — с другой. В статье представлено описание волгоградского блошиного рынка, его социальной структуры, места в городском пространстве, характера коммуникаций и присущей ему «атмосферы». В рамках проекта по изучению антропологии вещи в региональной культуре рассмотрен характер отношения к вещам на блошином рынке. С этой точки зрения дана типология продавцов и покупателей. В статье поставлен вопрос о необходимости рассмотрения с точки зрения философии культуры взаимосвязи экономического поведения человека с другими его внутренними свойствами и социокультурными качествами. Специфика волгоградского блошиного рынка как форма противостояния глобального и приватного, социального и интимного состоит в том, что город еще не готов выделить и оборудовать специальное место для этой новой для него формы досуга и социального взаимодействия. Главное, что дает блошиный рынок человеку,— это возможность освободить в себе детское начало и одновременно выразить протест против моды на одноразовые предметы, одноразовые отношения и линейную определенность статусно-ситуативного общения. Это движение воли и мысли получило терминологическое обозначение «пуэрилизация» культуры. В статье также проводится критика подхода, представляющего феномен блошиного рынка в качестве «городской сцены», и утверждается, что названный подход можно рассматривать как следствие процесса шоуизации современной культуры, под которой понимается цивили-зационная склонность, транслируемая СМИ, видеть в любом явлении жизни прежде всего зрелище. И хотя блошиный рынок включает в себя элементы театрализации обыденности и эстетизации жизни, он все-таки не сводим к перформансу «городской сцены».
Ключевые слова: блошиный рынок, культурно-антропологическая специфика, экономическое поведение, всеобщий обмен, публичное и приватное, пуэрилизация культуры
Все барахолки мира похожи друг на друга. В то же время каждая из них имеет свое лицо, уникальные детали и «внутреннюю логику», диктуемую культурно-антропологической спецификой тех людей, которые на ней собираются. Представляется, что именно на блошиных рынках путем медленного и вдумчивого наблюдения можно увидеть взаимосвязь экономического поведения человека со всеми другими его внутренними свойствами и социальными каче-
ствами [7]. Близкое и неторопливое наблюдение этого специфического человеческого опыта могут подкрепит выводы теоретического анализа о влиянии современной глобальной экономики на ментальность и поведение людей. Здесь можно увидеть скрытую и в какой-то мере даже мистическую природу всеобщего обмена.
В Краснооктябрьском районе г. Волгограда блошиный рынок занимает обширное пространство между стеной издавна существующего здесь
официального рынка, специализирующегося на продаже хозяйственных принадлежностей и домашних животных (отсюда происходит его народное название «птичий рынок»), и прилегающими улицами, сильно затрудняя движение по ним. Действует он по субботам и воскресеньям, занимая то место, которое в будние дни принадлежит парковке автомобилей продавцов и посетителей хозяйственного рынка. Места за продавцами преимущественно закреплены, но могут меняться в зависимости от погоды и времени года. В качестве прилавков используются не только традиционные картонные коробки, но и привезенные столы, а также капоты собственных автомобилей. Продавцы птичьего рынка приезжают как со всего Волгограда, так и из городов-спутников: одни сами на своих автомобилях, других привозят и отвозят родственники, а покупатели пользуются всеми доступными видами транспорта.
В качестве места, где горожане продавали подержанные вещи, краснооктябрьский птичий рынок существует с конца 1980-х гг. Но свой расцвет именно в качестве феномена городской публичной культуры переживает в настоящее время, что связывается нами с распространением этого явления в других городах России и с изменением отношения к блошиным рынкам горожан, главным образом, представителей среднего класса, получивших опыт посещения барахолок в других странах. Птичий рынок сегодня в полной мере представляет собой «клуб по интересам» — «средоточие общественной и культурной жизни, место общения горожан» [2, с. 133].
На краснооктябрьском птичьем рынке представлено от 500 до 800 торговых точек, продавцов несколько больше, поскольку торгуют семейные и дружеские пары. Спецификой крас-нооктябрьского рынка, в отличие, например, от санкт-петербургского блошиного рынка у метро «Удельная» [1], является то, что на нем торгуют в основном мужчины, среди которых доминируют продавцы в возрасте до пятидесяти лет. Женщины, продающие ненужные уже в хозяйстве вещи и одежду из собственного гардероба, обычно старше пятидесяти лет, и их количество на рынке не превышает 10—15%. Изредка на этот «праздник обмена» пожилые продавцы привозят своих внуков, что вызывает откровенную зависть у детей 8-10-летнего возраста, пришедших с покупателями. Девочка лет девяти обращается к матери, на лице которой написано любопытство, смешанное с отвращением, и восторженно
говорит: «Мама, а когда мы здесь продавать будем?» — «Да что же нам здесь продавать?» — почти испуганно спрашивает мать. — «Ну, мои игрушки, например».
В отличие от детей в других странах, которые на блошиных рынках заняты самостоятельной продажей с целью приобретения первого опыта экономических отношений, наши очень немногочисленные дети, сопровождающие продавцов на волгоградской барахолке, служат скорее индикатором развернувшейся здесь игры: заметив, что я решилась купить сломанную китайскую игрушку, выполненную в жанре «хоррора», маленький ассистент продавца вступает в такой диалог: «Вы что, скелетона покупаете?» — «Да, а что?» — «Но он же страшный!».
По специализации продавцы — это, условно говоря, «металлисты», «нумизматы», «баталисты», «часовщики», чистых «букинистов» очень мало (книги чаще идут в качестве дополнения к одежде и утвари — посуде, игрушкам), так же, как и нет чистых «меломанов». Особая категория — продавцы значков и медалей. Изюминкой (фишкой) краснооктябрьской «Птички», отличающей его от других подобных рынков, является обилие «металлистов». Эта специализация даже влияет на народное название: «Птичку» иногда именуют «Железкой», ведь она располагается прямо напротив металлургического завода «Красный Октябрь», которому более 100 лет. В этой категории есть «ремесленники», специализирующиеся на деталях, пригодных для ремонта самого разного профиля, и «старьевщики», предоставляющие большой выбор деталей различного оборудования советских времен. Их богатство явно вынесено в советское время с многочисленных волгоградских заводов, что будит в нашей памяти давно забытое словечко «несуны». В советскую эпоху дефицита на все люди уносили со своих предприятий то, что могло пригодиться в хозяйстве или быть обменено на иные товары и услуги. Многие вещи, представленные на блошином рынке, хранятся подолгу, и выбрасывать их жалко, а вот продать за символическую цену психологически гораздо легче.
Другой особенностью волгоградского рынка является то, что на нем совершенно отсутствуют вещи, сделанные своими руками, тогда как в 1980-90-е гг. художественные поделки встречались довольно часто. Это связано с тем, что ставший необыкновенно популярным в последние годы хэнд-мейд имеет другие пространства
продажи: на официальных рынках, в интернете и даже на специальных фестивалях-выставках (такова, например, ставшая уже традиционной выставка-продажа украшений, самодельных открыток и т.п. под названием «Синий арбуз», проходящая в Волгоградском государственном социально-педагогическом университете).
Можно было бы предположить, что волгоградский блошиный рынок должен очень широко представлять предметы, «вернувшиеся» с Великой Отечественной войны: каски, фляжки, противогазы, детали оружия, солдатские и офицерские ремни, погоны и т.д., скупленные зачастую у самодеятельных археологов, так называемых «черных копателей». Однако это не так, поскольку данный сектор рынка занят «профессионалами», к которым можно отнести также и продавцов антиквариата, обычно перепродающих вещи, купленные в других городах на таких же барахолках, к примеру, в Краснодаре, Ростове-на-Дону, Воронеже, Пензе. Кроме того, «профессионалы» имеют в Волгограде и другие площадки для представления своего товара. Это связано с учетом того, что птичий рынок посещает огромное количество людей с низкой покупательной способностью, потому что район пролетарский. Конечно, коллекционеры и эксперты тоже посещают крупнейший блошиный рынок Волгограда, но иногда им хочется общаться внутри своей отдельной субкультуры с ее специфическими правилами (например, установления цены). Не более 10—15 продавцов, постоянно выставляющих военные предметы на птичьем рынке, делают это в основном для привлечения клиентов. Кое-что до сих пор можно скупить у населения. Таким образом, присутствием на рынке рекламируется сама такая возможность. «Профессионалы» осуществляют продажи коллекционерам через Интернет, где определяется и цена. За предметами этого вида приезжают покупатели, включенные в российские, а, возможно, и глобальные сети блошиных рынков. На птичьем рынке таковыми являются представители Москвы, Санкт-Петербурга и Сибири.
Но даже продавцы-профессионалы, придя на рынок, не преследуют чисто экономического интереса. Потому что в настоящее время «Птичка» больше похожа на клуб, где важно «пространство близкого общения, особых социальных взаимодействий, интеракций лицом к лицу» [2, с. 134]. Продавцы изучают своего покупателя и чрезвычайно интенсивно общаются друг с другом. Атмосфера на птичьем рынке благостная, почти
праздничная. Однако музыки нет: пластинки не проигрываются, никто не поет, не демонстрирует работу музыкальных инструментов. Как минимум, две группы продавцов постоянно играют в шахматы друг с другом.
Среди продавцов «Птички» можно выделить категорию людей, которые пытаются продать совершенно нелепые предметы. Все они находятся в возрастной группе от пятидесяти пяти до семидесяти лет. Их редкие покупатели, как правило, гораздо моложе. На краснооктябрьской «Птичке», в отличие от берлинского Мауэрпарка, редко бывают художники и дизайнеры, ее не посещают разные чудаки — «фрики», которых могли бы интересовать заведомо нелепые вещи. А между тем, особое отношение, задаваемое полем блошиного рынка материальному миру, способствует превращению материальных предметов в источник духовной энергии. Лежащие на земле, вырванные из своего контекста осколки прошлой жизни, фрагменты исчезнувших вещей взывают не только к памяти, но и к воображению, способному создать для них новую реальность. Не художники и не чудаки — главная клиентура подобных продавцов, но те, «кто понимает». Это люди, «впавшие в творческий расцвет» и слегка стесняющиеся такого своего состояния. Они приходят на «Птичку» нечасто и испытывают от этого явное удовольствие. Именно наблюдая их, можно понять, отчего все больше людей во всем мире с таким азартом играют в этот «карнавал ненужных вещей». Иногда вещи, представшие таким трогательным «сокровищем» на барахолке, принесенные домой, в другом предметном контексте становятся просто рухлядью.
Здесь находит выход ностальгия по советской эпохе [9], и парадокс в том, что «безбытные» времена романтически-идеалистической борьбы с «вещизмом» представлены именно вещами. Об эмоциональной нагрузке предметов свидетельствует, например, человек, который занимается продажей на барахолке в убыток себе, поскольку те предметы, которые он купил ранее здесь же или в другом подобном месте для перепродажи, настолько нравятся ему самому, что он не хочет с ними расстаться. Эти трогательные личные сокровища могут и совсем не иметь рыночной стоимости. «Почем бриллианты?» — спрашивает покупательница, наклоняясь к сломанной брошке, имитирующей янтарь. Символическая природа производимого здесь обмена очевидна для всех. Здесь можно испытать радость от встречи с предметом, который видел 40 лет назад, и стремление
дать ему жизнь в будущем («Продашь еще через 20 лет»), противопоставить культуре одноразовых предметов неожиданное ощущение того, что у каждого явления существует долгое и захватывающее эхо.
В очаровательной мистификации М.Н. Эп-штейна «Учение Якова Абрамова в изложении его учеников» мы находим подтверждение безумной уличной философии, репрезентируемой «Птичкой»: «Совершенно бескорыстно они поклоняются «малым сим»,— предельным долям мироздания, забытым и бессловесным идентич-ностям, через которые достовернее всего проступает мудрость Неповторимого и Неповторя-ющего, — того, кого поэт назвал «всесильный Бог деталей» [4].
Здесь вновь преображаются ненужные вещи, «спасенные из своего ничтожества избравшей их любовью», вынесенные «на позор» с антресолей, чердаков, гаражей. Нет, блошиный рынок — не только и не столько «городская сцена», как попытались представить его в своем исследовании О. Паченков и Л. Воронкова. Только следствие шоуизации культуры заставляет так представлять его, видеть в его сущности спектакль, сферу наблюдения, вуайеризма. Он предстает скорее как особое пространство метафизической свободы. «Пришла пора человеку, гордо объявившему себя мерой всех вещей, увидеть в вещах свою малую меру — предел определения. Страшнее всего на этой земле — соблазн беспредметности, и никогда не лишним будет предмет, пусть малый и случайный, который нас над этой пропастью держит» [4].
Все наблюдатели блошиных рынков улавливают в привязанности к мелким, ненужным вещам нечто трогательное и бескорыстное, нечто отсылающее к детскому взгляду на мир. Таким образом, блошиный рынок апеллирует к ребенку в человеке, к памяти о детских играх с переодеваниями, об азартном «давай меняться, не глядя!», о привязанности к маленькому и жалкому с изъяном и ущербом как неповторимому, уникальному. Изучая мир объектов блошиного рынка, исследователи отмечают, что для них характерно «причудливое сочетание вещей, представляющих тысячи приватных жизней нескольких поколений и социальных сред в одном пространстве» [2, с. 168]. Это верно, но необходимо также отметить мощную протовиртуальность объектов барахолок, их стремление выжить и найти свое место в новом контексте. Символическую ценность таким объектам придает не просто их
историчность и вуайеричность, где вектор времени повернут в прошлое. Здесь формируется другая, возможностная, форма общения человека и предмета (где вектор повернут в будущее), в котором предмет имеет силу не только информировать, но и трансформировать субъектов взаимодействия.
Барахолки во все времена выглядели живописно, но их гуманитарное наполнение, ан-тропокультурная сущность различались и, как представляется, зависели от реальной экономической ситуации. Так, например, на атмосферу «Нового базара» в Одессе в двадцатые годы прошлого века влияли почти полное отсутствие в городе государственных товаров, голод и связанное с ним падение нравов. «Как передать множество клятв, завываний, возгласов, жалоб, истерик, проклятий и ругани, смешанных в слитный гул, внезапно прерываемый пронзительным свистом милиционера?» — писал К. Паустовский. — И как описать тяжеловесное бегство спекулянтов, обвешанных вещами, по сотрясаемой их топотом брусчатой мостовой? Как описать потерянные в этом бегстве пожелтевшие лифчики, бязевые солдатские кальсоны и пересохшие резиновые грелки цвета печени, покрытые шрамами трещин?»1
Скопление в одном локусе людей, поставленных на грань выживания, естественно обнажало в них наихудшие человеческие качества и превращало посещение толкучки в настоящее испытание. «Каждый раз после базара я возвращался в глухом раздражении, подавленный и униженный. Униженный зрелищем бесстыдной алчности, беспомощной нищеты, глумления над людским достоинством, животной грубости и обмана. Особенно много было жульничества — мелкого, шмыгающего глазами и наглого»2. Интересно в контексте нашего исследования свидетельство о том, что Новый базар, расположенный в глубине Садовой улицы и служивший прибежищем мешочников, старых генеральш, карманных воров и чудаков «с изломанной, пустой жизнью», являлся особым, выделявшимся пространством в городской среде. «До одесского базара я никогда не видел такого скопления в одном месте человеческой скверны и злобы. И это было тем удивительнее и тяжелее, что рядом сверкало теплое море, шумел нарядный
1 Паустовский К.Г. Повесть о жизни: в 2-х томах. Т. 2. М.: Комсомольская правда: Директ-Медиа. 2014. С. 119.
2 Паустовский К.Г Повесть о жизни: в 2-х томах. Т. 2. М.: Комсомольская правда: Директ-Медиа. 2014. С. 118.
город, цвели акации, солнечный свет придавал золотой оттенок зданиям, на улицах, несмотря на голод, было много смеющихся людей, пахло цветами, и низко горели в морских далях чистые звезды, похожие на огни бакенов»3. Блошиные рынки в первой половине XX века считались подозрительным и постыдным явлением во многих странах [8] и связывались с социальным хаосом, бедностью и маргинальными группами. В противовес этому современные барахолки становятся пространством праздника и могут сливаться с сакральными местами. Например, «21-го числа каждого месяца в Киото устраивается большой блошиный рынок, называемый в народе Кобо-ити — «рынок Кобо», по имени Кобо-дайси (патриарха общины эзотерического буддизма Сингон). Барахолка проходит в старейшем киотском храме Тодзи, некогда возглавляемом Кобо-дайси. В день памяти патриарха 21-го числа здесь, как и во многих других сингонских храмах, проходят памятные службы» [3]. Подобная праздничная барахолка привлекает людей далеко не бедных. В тех случаях, когда продавец преследует чисто финансовый интерес и выносит книги из собственной домашней библиотеки или стоптанные туфли с антресолей, не имея денег даже на сдачу покупателю, никакого праздника не наблюдается. Такие продавцы в Волгограде в небольших количествах пристраиваются рядом с обычным вещевым или продуктовым рынком и, в отличие от завсегдатаев «Птички», ничего не покупают друг у друга. Продавцы «Птички» круговорот вещей внутри рынка даже не скрывают: «Я купила здесь этот браслетик и с удовольствием его носила! Вы тоже будете его носить с удовольствием». Другой пример из разговора «профессионала» с продавцом: «Я у тебя третьего вижу эту вазу! Скажи, есть в ней изъян или нет?» — «Есть». — «Все, молчи, я знаю где». Речь шла о старомодной вазе, вывезенной из Китая в 1950-е годы и представляющей не слишком большую ценность для антикварного магазина. Продавцы «Птички» воспринимают свою деятельность все-таки как работу, и в праздничные дни рынок не действует.
Через еще большее количество рук проходят книги. Продавщица, у которой по 3—4 книжки всегда лежат среди других вещей, обращается ко мне: «Женщина, купите «бовари». Я не сразу понимаю, что речь идет о романе Г. Флобера «Мадам Бовари». «Очень жизненная книга, я Вам
3 Паустовский К.Г. Повесть о жизни: в 2-х томах. Т. 2. М.: Комсомольская правда: Директ-Медиа. 2014. С. 119.
сейчас расскажу»,— продолжает она. И далее сообщает, что она покупает книги здесь же, прочитывает их, а затем перепродает. Но еще и пересказывает своим товаркам и желающим покупателям содержание, поскольку главное здесь — процесс весьма эмоционального общения.
Среди книг, которые обращаются на «Птичке», можно обнаружить литературу приблизительно пяти видов: 1) приключения и детективы, а также значительно отставшая от них в количественном отношении фантастика и любовные романы; 2) медицинские и технические справочники; 3) учебная литература и художественные альбомы советских времен в очень небольшом количестве; 4) редкие книги дореволюционных годов издания (они дорогие: если все остальное котируется в диапазоне от 20 до 100 рублей, то за эти запрашивают более 1000); 5) брошюры по садоводству, домашнему целительству и т.п. Собрания сочинений встречаются нечасто и совсем редко в полном и приличном виде. Но на «Птичке» можно купить литературу особого рода — ту, что издавалась в «лихие девяностые» на плохой дешевой бумаге и в издательствах, которых не существовало ни до, ни после указанного периода. Эта литература интересна тем, что в ней встречается эзотерическая, готическая и приключенческая нон-классика как переводных, так и отечественных авторов. Некоторые тексты этого рода, тогда же написанные и более не переиздававшиеся, производят ошеломляющее впечатление от наполнявшего их «воздуха свободы» и требуют отдельного исследования.
У одного из продавцов, который привозит наибольшее количество книг, спрашиваю, откуда он их берет и не перепродает ли книги друзей, знакомых и т.п. Он отвечает, что в советское время работал в «Обществе книголюбов», что позволяло ему покупать дефицитные в те годы издания для собственной библиотеки и для своих детей. Но, судя по представленности изданий, он занимается перепродажей книг с 1990-х гг., и пополняют его «прилавок» отнюдь не только книги из личной библиотеки. При этом последнее предположение, как и вообще идею перепродажи, он отрицает.
Вообще продавцов, которые занимаются только книгами, на «Птичке» очень мало. Настоящего «книголюба», но отнюдь не букиниста, за время наблюдений я отметила лишь одного. Книги оказались тем «лишним», чего он больше не хочет нести по жизни. Из его дома, где они были не только статусным предметом, но
и поддерживали его семейные традиции («меня родители приучили много читать»), они перекочевали сначала в гараж, а затем на «Птичку». Сам он объясняет это тем, что книги детям не нужны, внуки их уже не читают, а он стоит здесь для того, чтобы помочь материально сыну.
В этом есть элемент эмоциональной неясности. Жена «книголюба», сидящая здесь же, опровергает утверждение мужа о том, что он пытается скопить средства на квартиру для сына. Она понимает, что путем распродажи домашнего имущества это совершенно невозможно. Вообще ссылки фигурантов «Птички» на финансовую нестабильность, как мы уже отметили выше, в настоящее время, в отличие от 1990-х гг., в подавляющем большинстве не стоит принимать всерьез.
В поведении такой природы часто ищет выход чувство перенапряжения, желания избавиться от эмоциональной нагрузки предметов, которые ранее много лет копились. Мотив «детям это уже не нужно» является распространенным объяснением своей приверженности к игре в «продажу», в которой продавцы и покупатели могут вновь почувствовать себя молодыми. В то же время на «Птичке» довольно много говорят об отношениях с выросшими детьми, которые в большинстве случаев не одобряют приверженности своих родителей к блошиному рынку, видимо, смутно догадываясь, что эта чисто символическая в финансовом отношении деятельность в действительности представляет собой некий тип эмоционального освобождения. Таким образом, здесь имеет место также и внутреннее освобождение от определенных отношений.
Следует отметить, что этими полевыми записями мы хотели показать то, что трудно поддается социологическим исследованиям любыми известными методами в силу того, что люди, «населяющие» наш отечественный мир барахолок, чрезвычайно замкнуты, стеснительны и даже пугливы. Пристальный интерес они считают почти агрессией и реагируют соответствующе. Таким образом, используя методы включенного наблюдения, интроспекции и всех видов компаративных исследований (сравнительно-сопоставительных, типологических и историко-генетиче-ских), мы можем прийти к нескольким выводам.
Специфика «Птички» (волгоградского блошиного рынка) как формы глобального противостояния публичного и приватного, социального и интимного состоит в том, что город еще не готов выделить и оборудовать специальное место
для этой новой для него формы досуга и социального взаимодействия. Современная барахолка как зеркало отражает пуэрилизацию культуры, захлестнувшую сегодня развитые страны. Для Волгограда это привозная, заимствованная форма отношений людей, которые еще помнят гонения на спекулянтов в 1960-е, «пиратские» прилавки в 1990-е, идеологию антиторгашества и презрения к материальной и индивидуальной стороне жизни социалистических времен.
Главное, что дает блошиный рынок человеку — это возможность освободить в себе детское начало и одновременно выразить протест против моды на одноразовые предметы, одноразовые отношения и линейную определенность статусно-ситуативного общения.
Нашу барахолку в духе «новой сентиментальности» мог бы описать стихами Тимур Кибиров. В ней, на мой взгляд, много иронии, самоиронии и даже противоиронии, восстанавливающей серьезность жизни обнажением абсурдных связей: «что человеку не нужно, то ему и желанно» [5]. Отсюда эта смесь любопытства и стеснительности на лицах фигурантов наших барахолок.
Иначе говоря, торговля как особый вид труда, направленного на получение прибыли, не является здесь самоцелью, хотя и совсем сбрасывать со счета экономический интерес торгующих там нельзя. Примерно 5—7% продавцов можно отнести к категории малоимущих пенсионеров, для которых любая вырученная здесь сумма имеет значение в их месячном бюджете. Однако даже на их поведении сказывается кар-навальность пространства, что превращает для них «Птичку» в новую территорию психореальности. Заметно, что они не считают свою занятость на «блошке» тяжелым трудом, хотя и любят поговорить, что стоят здесь в жару и в холод. Здесь мы можем получить пищу для размышления о том, как на наших глазах меняется соотношение игры и жизни. Многие виды человеческой практики сегодня замещаются игровым общением в условной ситуации.
Еще в 70-х гг. прошлого века исследователи культуры блошиных рынков отмечали их сходство с театром, с представлением. «Здесь в любую минуту может начаться представление (спектакль), которое превратит вас в актера на сцене, видимого для всех» [2, с. 162]. Однако нетрудно заметить, что наши люди к такого рода коммуникации — к реципрокному видению — совершенно не готовы. Поэтому нам представляется, что игровой характер взаимоотношений
на «Птичке» связан не с театральностью в духе А. Блума [6], а с волевой геймификацией труда.
Видеть в коммуникативной энергии блошиного рынка непрерывный перформанс заставляет наблюдателя щоуизация современной культуры, т.е. установка на манипулирование прежде всего зрением и представление любых явлений жизни в первую очередь в качестве зрелища.
Служа удовлетворению гипертрофированной потребности в зрелищах, она заставляет относиться к самым разным феноменам культуры как к театру. Экспансия визуальной культуры проникает, очевидно, и в исследовательскую практику, когда собственно научное наблюдение в социальной сфере может быть представлено разновидностью вуайеризма.
Литература
1. Паченков О. Блошиный рынок в перспективе социальной политики: «бельмо на глазу» города или институт «повседневной экономики»? // Социальная политика: реалии XXI века, Вып. 2. Независимый институт социальной политики. М.: Поматур, 2004. С. 271—314.
2. Паченков О., Воронкова Л. Блошиный рынок как «городская сцена» // Микроурбанизм. Город в деталях. Сб. статей. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 352 с. (Studia urbanica).
3. Чекаев А. ЖЖ [Электронный ресурс]// URL: alex-chekaev. Livejournal/com /74733/html (дата обращения: 20.09.2015).
4. Эпштейн М.Н. Учение Якова Абрамова в изложении его учеников // Электронная библиотека kuchaknig.ru. URL: http://www.kuchaknig.ru/show_book.php?book=175979&page=9. (дата обращения: 20.09.2015).
5. Эпштейн М. Постмодернизм в России: литература и теория. М.: МИАР — Элиника, 2000. 265 c.
6. Blum A. The imaginative structure ob the city. Montereal and Kingston, London, Ithaca: McGill-. Queen's University Press, 2003.
7. Damsar. Sozialization at the German Fleamarket. Universitet Bielefeld, Jorschungsschwerpunkt Entwicklugssoriologie. WP 209.1998.
8. Gregson N., Crew L. Second-Hand Cultures. Oxford: Berg. 2003.
9. Pachenkov o. Voronkova L. New Old Identities and Nostalgias for Socialism at St. Petersburg and Berlin Flea Markets // Schroder I. W, Vonderau A. (Eds.) Changing Economies and Changing Identities in Postsocialist Eastern Europe. Hall Studies in the Anthropology of Eurasia. Lit Verlag. 2008. P. 191—216.
FLEA MARKET AS A CULTURAL pHENOMENON
Shcheglova Lyudmila Vladimirovna, PhD (Cand. Sc.) in Philosophy, Professor at the Head of the Department of Philosophy, culture1@mail.ru, Volgograd State Socio-Pedagogical University, Russian Federation
Using microurbanism as a combination of approaches to the study of the city's cultural environment at the micro level, the author examines the totality of the relations of this phenomenon of modern culture, as the popularity of flea markets, such universals of human existence, work, play, sharing, childhood. It is shown that the proliferation of flea markets in the culture of developed countries can be considered as part of the processes of aestheticization and the gamification of life, on the one hand, and puerilely culture — on the other. The article presents the description of Volgogradflea market, its social structure, and place in the urban space, the nature of communication and its inherent "atmosphere". In the framework of the project for the study of the anthropology of things in regional culture, the author describes characteristics of relations to things at a flea market. From this point of view, the paper introduces a typology of buyers and sellers. In the article, they ask the question on necessity of the exploring of the relationship of human economic behavior with other internal properties, and social-cultural qualities consideration from the point of view of culture philosophy. The specificity of the Volgograd flea market as a form of confrontation between the global and private,
social and intimate is that the city is still not ready to allocate and equip a special place for this new form of leisure and social interaction. The main thing that makes the flea market the person is able to set free a child beginning and at the same time to protest against fashion on disposable items, disposable linear relationship and the certainty of a status-situational communication. This movement of will and thoughts received the terminological designation culture "puerility". The article is criticism of the approach that represents the phenomenon of the flea market as a "city scene", and argues that the approach can be seen as a consequence of the process of "showisation" of contemporary culture, understood as civilizational tendency, broadcasted by media, to see the performance first of all in every phenomenon of life. Moreover, the flea market includes the performance elements of everyday life and aestheticization of life, it is not still limited to the performance of the "urban scene".
Keywords: flea market, cultural and anthropological specificity, economic behavior, global exchange, public and private, culture puerility
References
1. Pachenkov o. Bloshinyi rynok v perspektive sotsial'noi politiki: «bel'mo na glazu» goroda ili institut «povsednevnoi ekonomiki»? [Flea market in the future of social policy: «the eyesore» of the city or Institution of the «everyday economy»?] // Sotsial'naya politika: realii XXI veka[Social politics: realities of XXI century], Ed. 2. Nezavisimyi institut sotsial'noi politiki [Independent Institute of social politics]. M.: Pomatur, 2004. pp. 271-314.
2. Pachenkov o., Voronkova L. Bloshinyi rynok kak «gorodskaya stsena» // Mikrourbanizm. Gorod v detalyakh /Sb. statei. [Flea market as the "urban scene" // Microurbanism. The city in details /Proceedings of articles] M: Novoe literaturnoe obozrenie, 2014. 352 p. (Studia urbanica).
3. Chekaev A. ZhZh [electronic resource]// URL: alex-chekaev. Livejournal/com /74733/html (Acceded on September 20, 2015).
4. Epshtein M.N. Uchenie Yakova Abramova v izlozhenii ego uchenikov [The teachings of Yakov Abramov, as presented by his students] // Elektronnaya biblioteka [Electronic library] kuchaknig.ru. URL: http://www. kuchaknig.ru/show_book.php?book=175979&page=9. (Acceded on September 20, 2015).
5. epshtein M.N. Postmodernizm v Rossii: literatura i teoriya [The postmodern in Russia: literature and theory]. M.: MIAR. Elinika 2000. 265 p.
6. Blum A. The imaginative structure ob the city. Montereal and Kingston, London, Ithaca: McGill-. Queen's University Press, 2003.
7. Damsar. Sozialization at the German Fleamarket. Universitet Bielefeld, Jorschungsschwerpunkt Entwicklugssoriologie. WP 209.1998.
8. Gregson N., Crew L. Second-Hand Cultures. Oxford: Berg. 2003.
9. Pachenkov o. VoronkovaL. New Old Identities and Nostalgias for Socialism at St. Petersburg and Berlin Flea Markets // Schroder I. W., Vonderau A. (Eds.) Changing Economies and Changing Identities in Postsocialist Eastern Europe. Hall Studies in the Anthropology of Eurasia. Lit Verlag. 2008. pp. 191-216.
